Текст книги "Дело Мотапана"

Автор книги: Фортуне де Буагобей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Фортуне де Буагобей
Дело Мотапана

I

Есть дома, похожие на пчелиный улей. Трудолюбивый рой жужжит там день и ночь. В подвале куют железо и месят тесто, на первом этаже кроят, на втором – сметывают, на третьем – полируют, в мансардах шьют. А сколько вещей и сколько людей в домах, окружающих богатые кварталы! Они еще новые, у них нет истории, кроме истории подрядчика, который выстроил их, составив себе состояние, – всем известной истории бедняка в деревянных башмаках, ставшего миллионером. Ни один из их жильцов не стал ни министром, ни академиком. Там не готовили заговоров и не писали гениальных произведений. А между тем за их величественными фасадами любят и ненавидят, копят деньги и разоряются точно так же, как и в других местах. Там иногда разыгрываются сердечные драмы мрачнее мелодрам доброго старого театра «Амбигю-Комик» – драмы, не всегда оканчивающиеся так же, как в театре, где преступление обычно наказывается, а добродетель вознаграждается.

Об этом в один ноябрьский вечер размышляли два изящно одетых молодых человека, шагавших бок о бок по бульвару Гаусман. Было уже за полночь, погода стояла прекрасная, они вышли из оперы и прогуливались пешком, дымя сигарами и рассуждая о войне и о любви, как Коконнас и Ла Моль в «Королеве Марго».

Они и вправду походили на этих героев Александра Дюма. Один был высок, крепок, гордо держал голову с закрученными кверху усами – настоящий Коконнас. Другой – среднего роста, гибкий, худощавый, изящный и белокурый – мог бы, как Ла Моль, понравиться Маргарите Наваррской.

– Вот мы и пришли, – сказал высокий брюнет, указывая тростью на монументальные ворота. – Я проводил тебя до дома, а теперь тебе следовало бы проводить меня до клуба.

– Ну уж нет! – воскликнул его приятель. – Мы сегодня и так много болтали и философствовали, ты достаточно рассказал о своих морских кампаниях и парижских победах. К тому же мне хочется спать.

– И зачем ты так торопишься к себе на четвертый этаж?

– Куртомер, друг мой, ты мне надоел.

– Стало быть, ты запрещаешь мне заглядывать в твою частную жизнь? Ладно, сменим тему. О чем я сейчас говорил? А! Я не отказался бы посмотреть на то, что происходит в парижских домах… в твоем, например. Ты должен это знать. Расскажи!

– Что именно?

– Ну, расскажи мне о жильцах этого дома.

– Я не справочное бюро!

– Тебе присущи ум и наблюдательность. Я уверен, что ты сможешь изобразить каждого из обитателей дома номер триста девятнадцать. Кстати, о консьержах… опиши твоего!

– Легко: он старый, безобразный и надутый. Читает радикальные журналы, и я подозреваю, что у него высокое положение во франкмасонском ордене. У него есть дочь, которая играет на фортепьяно и собирается выступать. Его зовут Сирил Маршфруа.

– Значит, он настоящий консьерж. У тебя с ним, должно быть, плохие отношения?

– У меня с ним вообще нет отношений. Я никогда с ним не заговариваю, и он мне не кланяется.

– Прекрасно! Понятно, что он тебя терпеть не может. А теперь, друг мой, поднимемся на первый этаж. Если я не ошибаюсь, на каждом этаже по одной квартире. Ты покажешь мне свой дом снизу доверху.

– Знаешь, Жак, нужно иметь большое терпение, чтобы не бросить тебя в подвал.

– Но это будет интересная экскурсия! Итак, на первом этаже…

– На первом живет сам хозяин – знаменитый Мотапан, владелец двенадцати миллионов, которые он заработал в дальних странах продажей неизвестно чего… Злые языки говорят, что негров.

– Я его видел на Елисейских Полях, он ехал в коляске, которую купил по случаю в таттерсале[1]1
  Таттерсаль – место публичной торговли лошадьми, а также место собраний любителей верховой езды; первый был основан в 1777 г. в Лондоне господином Таттерсалем.


[Закрыть] вместе с лошадьми. Он похож на пирата. Этот миллионер женат?

– Нет. Он живет один со своим камердинером, каким-то темнолицым болваном, которого, должно быть, привез из Индии, и со своей кассой – как уверяют, полной золота и драгоценных камней. Впрочем, прошел всего месяц, с тех пор как он здесь обосновался. До пятнадцатого октября он занимал квартиру на втором этаже, а Кальпренед, который теперь поселился на втором, жил на первом. Право, не знаю, почему так случилось. Возможно, квартира на первом оказалась Кальпренеду не по карману.

– А между тем он был богат, а может, богат и до сих пор, хотя и стал жить скромнее. В клубе я слышал, что его сын Жюльен промотал много денег. Молодой человек – большой кутила, и если его отцу придется постоянно платить по его долгам, сестра Жюльена, пожалуй, останется без приданого. Правда, она очаровательна, и мне кажется, в женихах у нее недостатка не будет. Одного по крайней мере я знаю…

– Жак! Прошу тебя, не бросай камни в мой огород.

– Ты признался! Раз так, я умолкаю. Если жильцы второго этажа так тебе дороги, можешь перейти к третьему.

– На третьем ничего интересного – семья буржуа в полном смысле этого слова. Бульруа – негоциант, сделавший состояние на москательных товарах[2]2
  Москательные товары – краски, клеи, технические масла и другие химические вещества как предмет торговли.


[Закрыть] и оставивший дела. Он придерживается крайне левых взглядов, его наследник тоже перешел в эту партию, а мадам Бульруа осталась левоцентристкой. Мадемуазель Бульруа охотно присоединилась бы к дворянству, если бы какой-нибудь дворянин приятной наружности предложил ей руку. Они богачи, а Эрминия – их единственная дочь, так что подумай.

– Благодарю, я еще к этому не готов. Возможно, лет через десять. Я ушел в отставку как раз для того, чтобы пожить холостяком, так что жизнь для меня только начинается!

– А для меня, напротив, кончается, – грустно сказал Альбер.

– Это заметно. Ты годишься только для семейной жизни, и я советую тебе начать ее как можно скорее.

– Ты рехнулся! Не об этом речь.

– А, тем лучше! Пойди, мой милый, и утешься, глядя на окна своей красавицы.

– Иди к черту! – воскликнул Дутрлез, вырываясь из дружеских объятий приятеля.

– К черту? Я и направляюсь прямо к нему, потому что иду играть. Увидимся завтра за завтраком?

– Не знаю. Прощай!

– Кстати, – воскликнул неугомонный Куртомер, – это правда, что мадемуазель Кальпренед зовут Арлетт?

Но раздраженный Альбер Дутрлез захлопнул дверь перед носом своего приятеля. В доме было темно, и это его сильно удивило. Обычно консьерж оставлял в передней зажженный ночник и свечу в подсвечнике для каждого жильца. Сегодня он этого не сделал, и Альбер, чтобы не тревожить консьержа лишний раз, решил подняться к себе, не зажигая огня.

Ухватившись за перила, он побрел наверх. Молодой человек уже забыл о выходках Жака Куртомера и думал лишь о некоей особе, о которой его приятель упомянул при расставании. Если бы он не был так погружен в приятную мечтательность, то услышал бы, как впереди скрипят ступени под чьими-то тяжелыми шагами. Впрочем, даже если бы он услышал этот скрип, то не испугался бы, так как дом был вполне безопасным местом, да и не один Дутрлез имел обыкновение поздно возвращаться домой.

Итак, Альбер благополучно добрался до площадки первого этажа, но вдруг наткнулся на живое препятствие, и в ту же минуту кто-то железной хваткой сжал его руку, так что он вскрикнул от боли. Дутрлез не отличался трусостью, но был человеком нервным, а нервных людей пугает темнота. «Полночное мужество – самое редкое, – говорил Наполеон, знавший в этом толк. – Днем вы можете смело пойти на приступ редута, а ночью убежать при первой же опасности».

Удивленный Дутрлез не потерял голову от страха, но несколько секунд не мог прийти в себя. Он прижался к перилам, а незнакомец не выпускал его руку.

– Кто вы? Что вам нужно? – поспешно проговорил молодой человек.

Ему не ответили. Тогда он толкнул нападавшего, и тот выпустил его руку. Он попытался схватить незнакомца, но наткнулся на его кулак и смог лишь ухватиться за вещь, зажатую в этом кулаке. Это, по-видимому, была цепочка. Он потянул за нее так сильно, что один ее фрагмент остался у него в руке, но тут к нему вернулось благоразумие, и он решил не продолжать эту нелепую борьбу. А его противник не произнес ни слова: по всей вероятности, он испугался гораздо больше, чем Альбер.

Все эти мысли за одну секунду промелькнули в голове Дутрлеза. Он в три прыжка преодолел двенадцать ступенек, на площадке второго этажа на минуту остановился и услышал, как незнакомец начал медленно подниматься по лестнице.

«Бьюсь об заклад, это слуга Бульруа возвращается из кабака. Нет у них порядка в доме!» – сказал себе Альбер.

Он услышал, как повернули ключ в замке, как открылась и тихо затворилась дверь.

– Теперь я понял! – прошептал он. – Это Жюльен де ля Кальпренед вернулся пьяный. Я хорошо сделал, что не закричал! Консьерж Маршфруа не упустил бы такого удобного случая для скандала. Напрасно Жюльен ведет подобную жизнь. Когда увижусь с ним, отчитаю его… И его сестра будет мне благодарна за то, что я о нем забочусь… Где она была сегодня? Ах, если бы Арлетт думала обо мне столько же, сколько я о ней думаю! Я лишился сна и скоро лишусь рассудка. Куртомер прав: я влюблен, и это всем заметно.

С этими словами Альбер Дутрлез дошел до четвертого этажа, где занимал большую квартиру. Прислуга проживала вместе с ним. Он снял это жилье случайно, и здесь его удерживало соседство, ради которого он перенес бы любые неудобства.

В этом доме жил Кальпренед, и у него была дочь. Прежде он имел немалое состояние, но теперь, по слухам, богатство его уменьшилось, тогда как Дутрлез получил тридцать тысяч франков годового дохода, обеспеченного прекрасными землями. Фамилия его, правда, писалась без частицы «де», но он был не из тех, кто добавляет себе благородства орфографическим подлогом. Вместо происхождения у него было воспитание, а что еще важнее – душа дворянина. И к тому же, если бы он женился, ему не было бы надобности переезжать, потому что его квартира подходила для большой семьи.

Дом был возведен по плану хозяина, который стремился не столько извлекать из постояльцев выгоду, сколько жить по своему вкусу. Миллионер Мотапан построил нечто вроде замка с двумя флигелями, выходившего одной стороной на улицу, а другой – во двор. В доме было четыре этажа, один этаж хозяин оставил за собой. Расположение комнат везде было одинаково: сразу же за входной дверью – приемная, справа и слева – спальни.

Дутрлез занимал лишь одну комнату, в других он разместил библиотеку и коллекцию предметов искусства – картин и японских безделушек. Окна его спальни располагались как раз напротив окон квартиры графа де ля Кальпренеда. Камердинера Дутрлез поселил во флигеле и не требовал, чтобы тот дожидался его после полуночи.

В этот вечер он меньше чем когда-либо был расположен звать слугу, потому что хотел понаблюдать за квартирой графа. Он решил удостовериться, действительно ли встретил на лестнице Жюльена де ля Кальпренеда. Для этого ему стоило лишь встать у окна и запастись терпением.

Расположение комнат в квартире Кальпренедов было ему знакомо. Комнаты в левом флигеле шли анфиладой; первую занимал Жюльен, она была отделена кабинетом от комнаты его отца. Потом шли две большие уборные и, наконец, спальня Арлетт. Он ожидал увидеть свет только в комнате Жюльена – граф и его дочь обыкновенно ложились рано, – и очень удивился, что в квартире Кальпренедов темно.

– Странно, – прошептал Альбер, – не прошло и трех минут, как тот человек отпер дверь. Если это был негодяй Жюльен, он вряд ли уже лег в постель. Или он так пьян, что упал на пол, или, может быть, ищет свечу?..

Альбер смотрел во все глаза. Была прекрасная ночь, взошла луна, и ее свет освещал окна, за которыми наблюдал молодой человек. Скоро Дутрлез привык к их прозрачной темноте, и ему показалось, что за стеклами медленно прошла какая-то тень.

– Я угадал, – прошептал он, – он не может заснуть и бродит по комнатам. Однако это, кажется, не он… Жюльен пониже ростом… Впрочем, издали трудно судить. А! Он исчез… Решил лечь. Мне остается сделать то же самое.

Он хотел оставить свой пост, но передумал и тихо продолжал:

– Нет… он вошел в кабинет… Подошел к окну… Наклонился… будто встал на колени… Решительно ничего не понимаю… Опять исчез… Ну, довольно! Не стану же я целую ночь наблюдать за ним. Завтра попрошу у него объяснения этим ночным проделкам.

И Дутрлез пошел в свою спальню, которая была последней в левом флигеле, тогда как спальня Арлетт де ля Кальпренед была последней в правом – их окна находились как раз друг напротив друга.

Альбер мог быть уверен, что, вернувшись, всегда найдет яркий огонь в камине и лампу, зажженные камердинером. В этот вечер он с радостью увидел пылающий камин, сигары на подносе и раскрытую книгу.

– К черту Жюльена и его тень! – воскликнул он. – Ничто не может сравниться с чашкой русского чая и сигарой… Но эта история на лестнице принесла мне добычу, которую я уже четверть часа держу в руке.

Он разжал ладонь и подошел к лампе.

– О! Я отнял у него чудную вещицу… Опал в великолепной оправе, осыпанной мелкими бриллиантами. А я еще думал, не вор ли это! На самом деле вор – я!

Это действительно оказался великолепный опал. Бриллианты были невелики, но сверкали, как искры, на золотой оправе очень тонкой работы. Очевидно, это была часть ожерелья или браслета, и, когда он схватил незнакомца за руку, два кольца, соединявшие камни, порвались.

– Невероятно! – воскликнул Альбер, рассматривая вещь, которую в темноте принял за часть цепочки. – Зачем Жюльен таскал ее с собой в первом часу ночи? И откуда он взял эти камни? Сам он их не носит, и я никогда не видел их на его сестре. Они могли принадлежать его матери. Хорошо! Но что он хотел с ними сделать?

Альбер предался размышлениям. Он вертел в руках опал, и чем дольше на него смотрел, тем больше омрачалось его лицо.

– Есть одно объяснение, – прошептал он. – Этот юноша играет, а отец, вероятно, дает ему мало денег. Он проиграл и, конечно, не смог заплатить. Для такого ветрогона все способы хороши, и он взял ожерелье, чтобы заложить. Гм! Некрасивый поступок. Еще не поздно остановить Жюльена. Завтра утром я разбужу его, обо всем расспрошу и предложу денег. Полагаю, он не откажет мне в удовольствии оказать ему услугу. Однако почем знать? Он ведь горд… Но я все-таки попытаюсь. Я знаю, что надо сделать. Сначала я извинюсь за то, что грубо обошелся с ним на лестнице. Кстати, почему он поддался, когда я схватил его за руку, почему не защищался? Наверно, хотел во что бы то ни стало избежать шума. Отчего же он не положил ожерелье в карман? Еще одна тайна. Но завтра все разъяснится.

С этими словами Дутрлез спрятал опал в ящик и встал. Он сделал несколько шагов, но, побуждаемый любопытством, вновь прислонился лбом к оконному стеклу. Окна в спальне и библиотеке, где он видел тень Жюльена, по-прежнему были темными. Альбер не стал более придумывать объяснения странным поступкам своего соседа – он предпочитал мечтать о своей любви.

Наступил тот блаженный час, когда всходила его звезда. Он ждал, когда загорится свет в спальне Арлетт де ля Кальпренед, и стоял у окна до тех пор, пока он не гас. Не бывало шпионства целомудреннее: плотные шторы защищали гнездышко молодой девушки от нескромных взглядов. Первый раз в жизни он любил женщину, достойную любви, и лелеял это новое для себя чувство почти так же, как ухаживал бы за редким растением, случись тому неожиданно расцвести в жардиньерке[3]3
  Жардиньерка – корзинка, этажерка или ящик для цветов, выращиваемых в комнатах, на балконах, верандах.


[Закрыть] его курительной комнаты. Альбер не был ни простодушен, ни безрассуден, но вот уже шесть месяцев он был влюблен так, что посчитал бы за счастье бросить все и постичь великое таинство брака.

Это чудо совершила Арлетт де ля Кальпренед. Ее большие кроткие голубые глаза наставили на истинный путь кутилу, изо всех сил цеплявшегося за терновник парижской жизни.

Однажды они встретились в доме, где Альбер, почти совсем оставивший приличное общество, бывал только дважды в год. Потом они продолжали видеться, поскольку жили по соседству, и молодой человек очень старался понравиться Арлетт. Граф принимал его нечасто, но принимал хорошо, и влюбленный внутренне уже готов был сделать решительный шаг, а пока довольствовался невинными свиданиями и издали восхищался предметом своей любви.

В этот вечер ему не повезло: Арлетт де ля Кальпренед не появилась на сцене. Он уже хотел оставить свой наблюдательный пункт, но окно молодой девушки вдруг осветилось, шторы неожиданно поднялись, и Альбер увидел силуэт, от которого забилось его сердце.

– Откуда она так поздно? – прошептал он. – Вот она встает на колени, молится…

Зрение не обмануло Альбера: его возлюбленная молилась, опустившись на колени, как грешница перед судьей. Плечи ее вздрагивали. О чем она плакала? Ее молитва была горячей и короткой. Затем девушка встала и подошла к окну, но тут заметила, что за ней наблюдают, и поспешно удалилась.

Альбер долго не мог заснуть, хотя лег очень поздно, и проснулся довольно рано: влюбленные спят мало. Всю ночь он видел странные сны, в которых ему являлись кроткое личико любимой и расстроенная физиономия ее распутного брата, сам же он выступал в семейной драме в роли спасителя. Ему снилось, что суровый дворянин – супруг Арлетт – запрещает ему вмешиваться в их семейные дела и закрывает перед ним дверь своего дома.

Дневной свет прогнал ночные видения. Прежде чем встать, Альбер постарался хладнокровно обдумать положение, в котором невольно оказался. Он теперь знал, что его любимую девушку что-то мучает. Он видел, как Арлетт плакала и молилась, и надеялся, что она думала о нем, потому как, встав с колен, она взглянула на его окно.

Альбер не сомневался, что верно угадал причину ее горя, и обещал себе вернуть Жюльена на путь добродетели. Альбер очень хотел помочь этому молодому человеку, который был ему симпатичен и с которым он обращался как с товарищем, несмотря на большую разницу в возрасте.

Почему граф закрывал глаза на пороки сына? Как, например, он допустил, чтобы его сын записался в клуб, где принимали такие большие ставки? Дутрлез часто пытался найти причину снисходительности графа, но не смел прямо спросить его об этом. Пока он размышлял, как подступиться к этому щекотливому вопросу, пришел камердинер, чтобы развести огонь в камине, как делал это каждое утро ровно в девять часов. Он принес газеты и письма и молча положил их на ночной столик: ему было запрещено будить хозяина, который любил понежиться в постели.

На этот раз Альбер раскрыл глаза, увидел на серебряном подносе три утренние газеты, которые вовсе не желал читать, два письма, которые не торопился распечатывать, и вновь предался мечтам. Уже миновало то время, когда он получал душистые записочки, один вид которых заставлял его сердце биться чаще. Он знал, что Арлетт де ля Кальпренед никогда не станет ему писать.

Итак, оба письма дожидались своего часа. Адрес на первом был написан хорошо знакомым почерком.

– О чем может мне писать этот безумец Куртомер? – прошептал Альбер, рассматривая конверт. – Мы расстались в полночь, а на рассвете он присылает мне письмо с нарочным – на нем нет почтового штемпеля. Это настораживает! Он чертовски задирист… Не напросился ли он этой ночью на какую-нибудь дуэль? Посмотрим.

Достав листок, он прочел довольно загадочные слова: «Полное поражение, любезный друг! Сражение прекратилось за недостатком боеприпасов, но я не считаю себя окончательно разбитым. Если ты можешь принести новые заряды, заходи ко мне после завтрака, во втором часу. Если не можешь, не будем больше об этом говорить. Целую тебя. Твой верный Жак де Куртомер».

– Свинья! – проворчал Дутрлез. – Он опять проиграл, и, вероятно, порядочную сумму. Я, конечно, не оставлю его в затруднительном положении, но, говоря по совести, он слишком часто прибегает к моей помощи. Я ведь не миллионер! Почему он не обратится к своему брату? Нет, его брат – судья и отец семейства. Он, видишь ли, рассердится… Только я могу ему помочь. Но я непременно возьму с него обещание бросить игру.

Альбер скомкал записку своего беспутного приятеля и распечатал второй конверт.

– Это что за каракули? – прошептал он, пытаясь разобрать почерк. – Только бы не просили денег!

Но тут он увидел подпись.

– Жюльен де ля Кальпренед! – воскликнул он изумленно. – Вот так штука! Он пишет мне впервые в жизни, должно быть, по важному делу…

Вот что там было написано:

«Любезный месье Дутрлез, вы очень меня обяжете, если сегодня в одиннадцать часов утра будете в кофейне „Лира“, в зале справа от входа. Я хочу попросить вас о большой услуге».

– Деньги! Я угадал. И ночью не ошибся: это точно был он. В какую беду он попал, великий боже? Но я ему помогу! Его сестра не будет больше плакать. Нужно немедленно отправляться в кофейню. Конечно, я позавтракаю с ним. Но почему он просто не пришел ко мне?

С этими словами Дутрлез вскочил с постели и начал одеваться. Он позвонил камердинеру, чтобы узнать, кто доставил письмо. Оказалось, что его принес сам Жюльен, причем он был уже одет, хотя обычно вставал не раньше полудня.

В четверть одиннадцатого Альбер вышел из дома, не забыв взять с собой опал. В это утро судьба уготовила ему несколько встреч на лестнице. На площадке третьего этажа он столкнулся с молодым Анатолем Бульруа, который, по всей видимости, возвращался после дурно проведенной ночи: физиономия его была помята, а одежда потрепана. Альбер холодно поклонился кутиле и продолжил свой путь. На втором этаже он встретил Мотапана и был крайне удивлен, увидев, что тот звонит в дверь Кальпренедов. Мотапан был совершенно неотразим, что подчеркивал щеголеватый костюм, который очень ему шел. Жильца с четвертого этажа он удостоил рукопожатием и широкой улыбкой, что означало: «У меня нет времени разговаривать с вами».

Дутрлез прошел мимо, спрашивая себя: «Зачем он в такое время пришел к отцу Жюльена? Граф не принимает по утрам». Он услышал, как дверь отворилась и Мотапан, перекинувшись парой слов с лакеем графа, был тотчас впущен в квартиру.

«Кажется, его ждали, – сказал себе Альбер. – Я думал, у него с графом только официальные отношения, а он явился к нему до полудня! Все это совершенно необъяснимо… если только Жюльену не пришла на ум несчастная мысль занять у него денег».

Сказать по правде, влюбленного Дутрлеза очень обеспокоил этот ранний визит, хотя у него и не было никаких причин интересоваться поступками Мотапана, который относился к нему доброжелательно и жил в полном согласии со всеми жильцами дома.

Альбер сказал себе, что напрасно тревожится из-за такого незначительного обстоятельства. Когда он проходил мимо комнаты консьержа, его мысли приняли уже другое направление. Консьерж стоял возле двери, как всегда важный и надутый. Дутрлез, который почти никогда с ним не говорил, решил все-таки выведать что-нибудь о загадочном ночном госте.

– Месье Маршфруа, – сказал он небрежно, – я вчера чуть не сломал себе шею на лестнице. Ночник не горел, и я не нашел своего подсвечника.

– Вы меня удивляете, – ответил консьерж густым басом. – Я сам зажег ночник, прежде чем лечь спать.

– Наверно, его погасил один из жильцов.

– Ведь это вам я отворил дверь в половине первого?

– Мне.

– Если так, никто не мог погасить ночник, потому что я зажег его в полночь, а до вас никто не приходил.

– Вы ошибаетесь: поднимаясь по лестнице, я наткнулся на кого-то, кто шел впереди меня.

– Смею вас уверить, что это невозможно. Я лежал в постели, но не спал – я читал. И точно знаю, что отворил дверь только один раз.

– Странно! А я точно знаю, что встретил какого-то господина на лестнице между первым и вторым этажами. Я не узнал его в темноте и не говорил с ним, но решил, что это Кальпренед.

– Граф? Вчера вечером он не выходил.

– Нет, не граф, а его сын.

– Ах сын! Это другое дело. Он всю ночь только и делал, что уходил и приходил. Мне дважды довелось отворять ему дверь. Я думаю даже пожаловаться хозяину. У этого молодого человека привычки, недопустимые в порядочных домах. В два часа ночи его еще не было, в четверть третьего он позвонил в дверь, а через двадцать минут начал стучать, чтобы его выпустили. В шесть часов утра он опять вернулся. Если не верите, можете спросить у него самого, – с обиженным видом произнес консьерж.

– Я вам верю, месье Маршфруа, – миролюбиво сказал Альбер, – Жюльен де ля Кальпренед может уходить и возвращаться, когда захочет, прошу вас лишь позаботиться о том, чтобы мне не приходилось подниматься впотьмах. – И он вышел на улицу.

Было не больше половины одиннадцатого, кофейня «Лира» находилась недалеко, так что торопиться не стоило. Дутрлез шел медленно и размышлял о словах консьержа: в первый раз Жюльен, скорее всего, вернулся незадолго до Дутрлеза, что не мешало ему появиться снова в два часа, если он выходил из дома. У консьержей первый сон крепок, и Маршфруа мог задремать над книгой, машинально дернуть за шнурок, открывающий дверь, и не обратить внимания на вошедшего.

Чем дольше Альбер думал об этом происшествии, тем больше убеждал себя, что это всего лишь выходки сумасбродного юноши. Вдруг ему в голову пришла мысль, расстроившая эти предположения. «До того как позвонить, – сказал он себе, – я минут десять говорил с Жаком. Если бы Жюльен вернулся, пока мы болтали на улице, я бы его увидел… а если бы он пришел за четверть часа до меня, я не встретил бы его на лестнице – он десять раз успел бы уйти к себе. Как я об этом не подумал?»

Он шел, размышляя надо всем этим, как вдруг заметил на другой стороне бульвара двух женщин, которые вскоре должны были его обогнать, потому что шли гораздо быстрее. Лицо одной из них скрывала плотная вуаль, а фигуру – простой утренний наряд, но молодой человек заметил изящный стан. Другая, очевидно, была горничной; когда она обернулась, Альбер увидел, что это служанка Арлетт де ля Кальпренед, и тотчас узнал во второй даме саму Арлетт.

Эта встреча его удивила: молодые девушки из приличных семей не выходят на улицу в сопровождении горничных. Он спросил себя, куда направляется Арлетт. Наверно, на урок музыки или рисования. Но Дутрлез тут же вспомнил, что девушке уже двадцать лет, что ее образование закончено полтора года назад и что она никогда не выходит из дома до полудня. Потом он вспомнил, что видел, как Мотапан вошел к графу, и у него промелькнула мысль, что девушка ушла гулять, чтобы не встречаться с этим человеком.

Это предположение было невероятным, но соответствовало настроению Альбера. Будучи влюблен, он ревновал ее ко всем мужчинам. Мотапан, которому уже перевалило за пятьдесят, слыл закоренелым холостяком и, конечно, не мог считаться женихом. Между тем его утренний визит встревожил Дутрлеза, и тому было приятно думать, что Арлетт избегала Мотапана.

Девушка продолжала идти не оглядываясь. Альбер не мог позволить себе следовать за ней, тем более – подойти к ней на улице. Это было бы просто неприлично, поэтому он лишь ускорил шаг, чтобы не потерять Арлетт из виду. На перекрестке, где бульвар Гаусман пересекается с бульваром Малерб, женщины повернули налево. Дутрлез увидел, как они вошли в церковь Святого Августина. Это его не удивило.

Думая, что знает причину ее горя, Дутрлез мысленно поклялся ей помочь. Он шел быстро и пришел в кофейню раньше Жюльена де ля Кальпренеда. Еще не пробило одиннадцать, и зал был пуст. В Париже завтракают поздно, и официанты, знавшие Дутрлеза, удивились, что тот явился раньше полудня. Альбер сел в углу, где можно было беседовать, не опасаясь слишком близкого соседства, и заказал две дюжины устриц, чтобы показать Жюльену свое расположение.

Устрицы появились прежде Жюльена, и Дутрлез успел подготовиться к разговору. Как человек благородный, он хотел сразу же успокоить несчастного, дав Жюльену чек, который мог бы залечить его рану, потом осторожно предостеречь юношу, деликатно расспросив о его положении, и, наконец, дойдя до встречи на лестнице, объясниться насчет опала и многого другого.

Он размышлял уже минут двадцать, когда, наконец, заметил Жюльена, входящего в кофейню. Брат Арлетт де ля Кальпренед был высоким брюнетом с неправильными чертами лица, очень живыми глазами и помятой физиономией, тогда как сестра его была блондинкой. Но он вызывал симпатию, даже несмотря на надменный вид. Заметив Дутрлеза, Жюльен просиял и подошел к нему. Альбер протянул тому обе руки и усадил за столик.

– Я получил ваше письмо, – заговорил он. – Благодарю, что вы подумали обо мне. О чем бы вы ни попросили, я сделаю все. Но прежде позавтракаем. Я умираю от голода.

– А я нет, – прошептал Жюльен.

– Я знаю почему: вы ужинали ночью. Однако я поссорюсь с вами, если вы не поможете мне уничтожить эти устрицы, холодную куропатку и две бутылки вина – это наверняка вас вылечит.

– Я не могу вам ни в чем отказать, любезный Дутрлез, потому как очень благодарен за то, что вы сюда пришли. И рад, что могу с вами позавтракать.

– Но почему вы не зашли ко мне, вместо того чтобы писать?

– Я вышел из дома очень рано и не хотел вас будить.

– Вы не разбудили бы меня, я мало спал… и бьюсь об заклад, что вы спали не больше меня.

– Я совсем не спал.

– Вы всегда засиживаетесь в клубе допоздна. Вероятно, партия закончилась на рассвете?

– Вероятно. Я не остался до конца.

– Вы выиграли?

– Почему вы так думаете?

– Потому что, когда проигрывают, не уходят – желают отыграться.

– Это случилось прошлой ночью с одним из ваших друзей – Куртомером.

– Прекрасно! Я так и думал. Много ли он проиграл?

– Кажется, тысяч двадцать пять.

– Черт возьми! Да, немало! – воскликнул Дутрлез, состроив гримасу.

Он подумал, что Жак де Куртомер теперь будет просить у него взаймы, а поскольку желал оказать услугу и Жюльену, то с некоторым беспокойством прикидывал общую сумму, которую придется одолжить.

– Куртомеру не везет, и было бы лучше, если бы он отказался от баккара,[4]4
  Баккара – распространенная у французов азартная карточная игра.


[Закрыть] – продолжал он. – А для вас игра сложилась удачно?

– Я не играл.

– Да?! – удивился Альбер. – Значит, вы стали благоразумнее?

– У меня не было денег. Кроме того, у меня долги.

– Стремление не наделать еще больше долгов есть доказательство благоразумия!

– Может быть, я рискнул бы, если бы не было причин воздержаться.

– Я не спрашиваю о них, любезный Жюльен, и готов вам помочь.

– Благодарю. Но прежде чем принять вашу помощь, я хочу объяснить, о чем идет речь.

– Зачем? Вам стоит только назвать сумму…

– О, мне нужны не только деньги. Дело в том, что меня оскорбили, и я собираюсь драться.

– Я охотно буду вашим секундантом.

– Это еще не все. Мой противник к тому же и мой кредитор. Я не могу с ним драться, пока не заплачу.

– Это действительно против правил. Он может отказаться от дуэли. Но вы расплатитесь с ним сегодня же, если захотите. То, что вам нужно, у меня с собой. Я думаю, мы запьем куропатку несколькими рюмками понте-кане,[5]5
  Понте-кане – бордоское вино.


[Закрыть] – сказал Дутрлез, сделав знак официанту.

– Вы не можете себе представить, какую услугу мне оказываете, – с жаром проговорил Жюльен. – Благодаря вам я могу поступить с этим негодяем так, как он того заслуживает.

– Что же он сделал?