Текст книги "Тень ведьмы"

Автор книги: Флоринда Доннер-Грау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Давай посмотрим на настоящее колдовство, – сказал он, включая дистанционное управление огромного телевизора.

Я не успела задать ему ни одного вопроса. В следующий момент нас окружила группа хихикающей детворы из соседних домов.

– Каждый вечер они прибегают сюда посмотреть телевизор. Это на час или больше, – объяснил Августин. – Позже у нас будет время для разговора.

После первой встречи я стала страстной поклонницей Августина. Привлеченная не столько его мастерством целителя, как его таинственной индивидуальностью, я фактически переселилась в одну из пустых комнат его дома. Он сплетал для меня бесконечные истории, включая в них то, что хотела дать мне послушать Мерседес Перальта.

* * *

Испуганный слабым стоном, Августин открыл глаза. В луче света, подвешенный на невидимой нити, с облупленного тростникового потолка спускался паук. Он спускался все ниже й ниже, туда, где свернувшись как кот, лежал Августин. Малыш потянулся к пауку, сдавил его слабыми пальцами и съел. Вздохнув, он подтянул колени поближе к груди, дрожа от предрассветного холода, который сочился сквозь щели грязных стен.

Августин уже не мог припомнить, сколько дней или недель прошло с тех пор, как мать принесла его в эту ветхую, заброшенную хижину, где летучие мыши свисали с потолка, словно незажженные лампочки, а тараканы роились и днем, и ночью. Он знал только одно, что он голоден и что слизняки, пауки и кузнечики никогда не смогут успокоить грызущие боли в его вздутом животе.

Августин снова услышал слабый стон, который исходил из затемненного угла в дальнем конце комнаты. Он увидел призрак своей матери. Она сидела на матрасе, ее рот был слегка приоткрыт. Она томно растирала свой голый живот, оседлав матрас, словно осла. Ее голая тень скользила вверх и вниз по закопченной стене.

Часом раньше он видел свою мать в тот момент, когда она дралась с мужчиной. Он видел, как ее голые ноги, словно две черные змеи, тесно оплетая торс мужчины, вздымались при его дыхании. И когда он услышал пронзительный крик и эту гнетущую тишину, остановившую ночь, он знал, что мужчина выиграл битву. Он убил ее.

Усталые глаза Августина закрылись в блаженстве при мысли, что он стал сиротой. Он был в безопасности. Его возьмут в приют. Под шелест призрачных вздохов, хихиканья и шепота матери он задремал еще раз.

Громкий стон расколол утреннюю тишь. Августин открыл глаза и закусил кулак, останавливая вопль. Перед ним на матрасе сидел мужчина, тот самый, из ночного кошмара.

Августин не знал его, но был уверен, что тот из Ипаири. Он смутно помнил, что видел его, когда мать разговаривала с ним на площади. Неужели женщина из маленькой деревушки на холмах велела мужчине привезти его обратно? Возможно, он убьет его? Этого не может быть. Просто это яркий и ужасный сон.

Мужчина откашлялся и сплюнул на землю. Его голос заполнил комнату.

– Я заберу тебя сегодня. Но я не могу взять мальчишку. Почему ты не оставила его у протестантов? Ты же знаешь, они принимают детей, и даже если они его не примут, то хотя бы накормят.

Когда Августин услышал резкий ответ матери, он понял, что проснулся окончательно. Он знал, что это уже не призрак.

– Протестанты не берут ребенка, если он не сирота, – сказал его мать. – Мне ничего не оставалось делать, как отнести ребенка в эту заброшенную хижину. Я хотела, чтобы он умер.

– Я знаю женщину, которая возьмет его, – прошептал мужчина. – Она знает, что с ним делать. Она ведьма.

– Слишком поздно, – отозвалась мать. – Я хотела отдать Августина ведьме, когда он только родился. Он был совсем маленьким, и ведьма из Ипаири хотела забрать его себе. Она напоила его зельем и нацепила амулеты на его запястья и шею. Они хранят его от бедствий и болезней. Я знаю, она наложила на него заклятие. Это из-за нее все мои беды. – Мать замолчала на мгновение, затем сдавленным шепотом, словно под давлением невидимого врага, добавила: – Я в ужасе от ведьм. Если я сейчас останусь одна, она узнает, что я не кормила мальчишку. Она убьет меня.

Слезы покатились по щекам Августина. Он вспомнил дни в Ипаири, когда мать баюкала его на своих руках. Она душила его поцелуями и говорила, что его глаза похожи на кусочки неба. Но когда женщина из соседней хижины запретила своим детям играть с ним, его мать изменилась. Она больше не ласкала и не целовала его. В конце концов она совершенно перестала с ним разговаривать.

Однажды после обеда соседка принесла в их хижину мертвого ребенка.

– Голубые глаза на черном лице, – кричала она матери Августина, – это работа дьявола. Это и есть дьявол. Он убил мое дитя дурным глазом. Если ты не избавишься и не изведешь этого мальчишку, это сделаю я.

Той же ночью мать убежала с ним в холмы. Августин был уверен, что это соседка навела на мать заклятие, так как она ненавидела его.

Громкий голос мужчины оборвал раздумья Августина.

– Тебе нельзя вести его к ведьме. Я сам попрошу ее забрать ребенка сегодня вечером. Потом мы уедем. Я увезу тебя так далеко отсюда, что ведьма никогда не отыщет тебя, – обещал он ей.

Мать долго молчала, а затем, откинув голову назад, захохотала, как сумасшедшая. Она вскочила с матраса и, накинув на тело грязное одеяло, пошла через комнату, обходя сломанный стол азбросанные ящики. згляни на него, – прошептала она, указывая подбородком в угол, где лежал Августин, притворяясь спящим. – Ему только шесть лет, а он выглядит как злющий старик. У него выпадают волосы. Его тело покрыто струпьями. Его живот распух от паразитов. Но он выжил. У него нет одежды. Он спал без одеяла. И он даже не простужен. – Она обернулась к мужчине. – Неужели тыне видишь, что он и в самом деле дьявол? Дьявол найдет меня везде, куда бы я ни уехала. – Глаза матери лихорадочно блестели под растрепанными волосами. – Мысль о том, что я вскормила дьявола своей грудью, наполняет меня ужасом и трепетом.

Она подошла к нише, где прятала хлеб, который мужчина принес ей прошлой ночью. Мать протянула кусок мужчине и, надкусив другой, опустилась с ним на матрас.

Монотонным, безнадежным голосом она рассказывала о том, как подменили Августина.

– Одна женщина в госпитале подменила моего ребенка на этого дьявола. – В страстном порыве она повысила голос до крика.

– Каждый знал, что у меня должна была быть девочка. Мой живот был широк, а не заострен. У меня выпадали волосы, а на коже появились прыщи и пятна. Мои ноги вздулись. Разве это не доказательство тому, что я носила девочку? Сначала, даже зная, что его подменили, я не могла не любить его. Он был такой умный и красивый. Никогда не кричал. Он заговорил раньше, чем научился ходить. Он пел как ангел. Я отказывалась верить той женщине из Ипаири, которая обвиняла Августина в дурном глазе. Даже после того, как я родила мертвого ребенка, я не обращала внимания на намеки соседей. Я просто думала, что они необразованны и, хуже всего, что они завидуют прекрасным глазам ребенка. Да и кто когда слышал, что ребенок может иметь дурной глаз? – Она соскребла белую мягкую внутренность со своего куска и бросила сухую корку через комнату. – Но когда при аварии на заводе погиб мой муж, я согласилась с женщиной.

– Она закрыла лицо руками и добавила: – Августин никогда не болел. Я хотела оставить его в Ипаири на произвол судьбы. Тогда бы его смерть не была на моей совести.

– Давай я поговорю с той женщиной, о которой я тебе рассказывал, – сказал мужчина. Его голос звучал тихо, но убедительно. – Я знаю, что она возьмет его.

Потом мужчина долго рассказывал о своей работе в фармацевтической лаборатории. Он работал на складе и был в хороших отношениях с хозяином. Он был уверен, что ему без труда удастся получить аванс.

– И мы вдвоем уедем в Каракас, – шептал мужчина матери.

Он поднялся и оделся. – Жди меня около лаборатории. Я выйду в пять часов. К тому времени все будет устроено.

Августин подполз к сухой корке, лежавшей на земле. Нетвердой походкой он прошел через комнату и шагнул туда, что когда-то считалось двором. Он направился к своему любимому месту, к сучковатой акации, которая нависала над ущельем. Он сел на землю, вытягивая ноги. Его голая спина касалась части осыпавшейся низкой стены, которая окружала площадку.

Костлявый, болезненный на вид кот, следовавший за ним всю дорогу из Ипаири, потерся своей грязной шерстью об его бедро. Августин дал ему маленький кусочек корки и подтолкнул кота к ящерицам, снующим сквозь щели глинобитной стены. Он мог бы и не делиться с ним едой. Малыш не в силах был утолить свой неумолимый голод, голод, который наполнял его дни и ночи снами о пище. Он задремал со вздохом на губах.

Напуганный порывом ветра, мальчик проснулся. Сухие листья закружились вокруг него. Листва взмыла в воздух и коричневым шуршащим водоворотом опустилась в ущелье. Он слышал журчание ручья внизу. Когда шел дождь, мелкий ручей разрастался в бурный поток, несущий на волнах деревья и мертвый скот из горных деревень.

Августин поднял голову и оглядел безмолвные холмы вокруг себя. Вдали редкий столб дыма уходил в небо, сливаясь с бегущими облаками. Наверно, там протестантская миссия, подумал он. Или, возможно, дым шел из дома той женщины, которая не боялась взять его к себе. Он положил щеку на маленькую костлявую руку. Около его открытого рта кружились мухи. Он сжал пересохшие губы, раскинул ноги и пописал. Как ему хотелось есть. Засыпая, он чувствовал внутри себя отвратительную ноющую боль.

Августин проснулся, когда солнце стояло в зените. Кот был рядом, пожирая крупную ящерицу. Он подполз к животному. Злобно фыркая, кот сжимал в своих лапах полусъеденную рептилию. Августин пнул кота в живот, схватил скользкие белые внутренности и проглотил их. Он оглянулся и увидел, как его мать с ужасом наблюдает за ним.

– Святая Дева! – всхлипнула она. – Он не человек! – Она перекрестилась. – И он даже не отравится. – Она вновь осенила себя крестом и, сложив молитвенно руки, прошептала: – Святой Отец! Избавь меня от этого чудовища. Дай ему умереть обычной смертью, чтобы совесть моя больше не мучила меня. – Она вбежала в дом, опустилась на матрас и вытащила свое единственное платье. Она прижала его к себе, нежно расправляя складки, затем Несколько раз встряхнула его и осторожно разложила на матрасе.

Августин с любопытством наблюдал, как она разводит огонь в кухонной яме.

Чуть слышно напевая, она принесла кофе и куски сахарного ба тона, который хранила в ящике, прибитом высоко на стене. Ему страшно захотелось съесть хотя бы кусочек этого лакомства. Он попытался встать, но, подкошенный тошнотой, присел на землю. Его вырвало непережеванными кусками ящерицы. Соленые слезы покатились по впалым щекам. Он пытался зажать рот рукой, но пена и желчь струей рвались из его дрожащих губ. Малыш вытер рот и подбородок. С болезненным стоном он вновь хотел выпрямиться, но повалился на землю.

Шум, идущий из ущелья, поглотил его мягкой вуалью. Когда запах кофе ударил ему в ноздри и он услышал, как мать кричит ему, что сделала для него сладкий кофе, он знал, что уже спит. Его сухие губы скривились в гримасе. Он хотел улыбнуться, услышав ее смех, который был ему когда-то так хорошо знаком. Ему стало интересно, наденет ли она платье и поедет ли на встречу с мужчиной из лаборатории.

Августин открыл глаза. На земле рядом с ним стояла маленькая жестянка, наполненная кофе. Боясь, что увиденное исчезнет, он схватил банку и прижал ее к своему рту. Не обращая внимания на жгучую боль на губах и языке, он маленькими глотками пил крепкое и очень сладкое варево. В голове прояснилось, а тошнота утихла.

Августин сонно смотрел на кривые полосы дождя вдали. Черные облака с золотыми краями неслись куда-то в небе. Они пятнали холмы фиолетовой тенью, наполняя небо клубящейся чернотой. Холодный ветер и оглушительный грохот вылетали со дна ущелья. Дождевая вода с далеких холмов рвалась в глубоком ущелье с неслыханной силой. С неба посыпались огромные тяжелые капли.

Августин поднялся и, вглядываясь в небо, раскинул руки, приветствуя успокоительную прохладу, омывавшую его голое тело. Ведомый необъяснимым импульсом, он вошел в дом и поднял платье. Вцепившись в него трясущимися руками, он поспешил наружу в дальний конец ущелья и швырнул одежду по ветру. Она взлетела воздушным змеем и опустилась на сухие ветви старой акации, нависшей над крутым склоном.

– Ты дьявол! Ты чудовище! – отчаянно кричала мать. Она бросилась к нему, ее волосы рассыпались по лицу. Словно прикованная к месту диким ревом воды, она остановилась между мальчиком и трепетавшим на ветру платьем. Ее глаза горели ненавистью. Хватаясь за сорняки и обнаженные корни, она яростно тянулась к нависшим ветвям акации.

Августин завороженно следил за иен, встав позади сучковатого ствола. Ее ноги двигались с безошибочной легкостью по крутому скользкому склону.

Она достанет платье во что бы то ни стало, подумал он. Его затрясло от гнева и страха. Ей оставалось всего несколько дюймов. Она вытянула руку и коснулась одежды кончиками пальцев, но, потеряв равновесие, сорвалась в бездну.

Ее ужасный вопль смешался с шумом ревущей воды, и его унесло ветром.

Августин подошел к обрыву. Его глаза блеснули бездонной глубиной, когда он увидел тело матери, беспомощно кружащее в густой коричневой воде. Буря утихла. Дождь закончился, ветер стих. Бурные воды в ущельи возвращались к обычному журчанию.

Августин прошел в дом, лег на матрас и накрылся тонким грязным одеялом. Он почувствовал грубый, мокрый мех кота, который искал тепла его тела. Он натянул одеяло до глаз и провалился в глубокий сон без сновидений.

Когда мальчик проснулся, была ночь. Через открытую дверь виднелась луна, застрявшая в бесплодных ветвях акации. «Сейчас мы уйдем», – шепнул он, погладив кота. Августин чувствовал себя сильным и крепким. Это будет легкой прогулкой по холмам, убеждал он себя. Мальчик был уверен, что вместе с котом они найдут или миссию протестантов, или дом женщины, которая не боялась взять его к себе.

XXIII

Мерседес Перальта торопливо вошла в мою комнату, села на кровать и поерзала немного, устраиваясь поудобнее.

– Выкладывай вещи обратно, – сказала она. – К Августину ты больше не поедешь. Он отправился в свою ежегодную поездку по отдаленным местечкам страны.

В ее словах была такая уверенность, словно она только что говорила с ним по телефону. Но я знала, что телефона поблизости не было.

В комнату заглянула Канделярия, держа поднос с моим любимым лакомством: желе из гуавы и несколько ломтиков белого сыра.

– Я знаю, что это совсем не то, что твое духовное общение с Августином перед телевизором, – заметила она, – но я постараюсь сделать для тебя все, что можно. – Она поставила поднос на ночной столик и села на кровать напротив доньи Мерседес.

Донья Мерседес засмеялась и посоветовала мне приступить к трапезе. Она сказала, что Августина знают во всех далеких и заброшенных поселках и он навещает их каждый год. Довольно долго она говорила о его даре лечить детей.

– Когда он вернется назад? – спросила я. Мысль, что я никогда не увижу его вновь, наполняла меня неописуемой грустью.

– Это невозможно знать, – ответила донья Мерседес. – Месяцев через шесть, а возможно и больше. Он поступает так, потому что чувствует, что должен оплатить огромный долг.

– Кому он должен?

Она взглянула на Канделярию, затем они посмотрели на меня, словно я должна была все знать.

– Ведьмы понимают долги такого рода в более своеобразной манере, – наконец сказала донья Мерседес. – Целители обращают свои молитвы к святым, к Святой Деве и к господу нашему, Иисусу Христу. Ведьмы обращают молитвы к силе, они завлекают ее своими заклинаниями. – Она встала с кровати и прошлась по комнате. Тихо, словно говоря это самой себе, она продолжала рассказывать о том, что хотя Августин молился святым, он был обязан более высшему порядку, порядку, который не был человеческим.

Донья Мерседес помолчала несколько секунд, затем быстро взглянула на меня.

– Августин знал об этом высшем порядке всю свою жизнь, даже когда был ребенком, – продолжала она. – Он говорил тебе когда-нибудь, что тот мужчина, который хотел забрать с собой его мать, нашел его темной ночью в дождь уже полумертвым и принес его ко мне?

Не ожидая от меня ответа, она быстро добавила: – Быть в гармонии с высшим порядком всегда было секретом удач Августина. Он воплощал это через целительство и колдовство.

Она вновь сделала паузу, разглядывая потолок.

– Этот высший порядок вручил дар Августину и Канделярии, – продолжала она, опуская взгляд на меня. – Он помог им в момент рождения. Канделярия оплатила часть своего долга став моей служанкой. Она наилучшая служанка.

Донья Мерседес подошла к двери, но прежде чем выйти, повернулась ко мне и Канделярии. Ослепительная улыбка сияла на ее лице.

– Я думаю, что, в какой-то мере, ты задолжала еще большую долю, – сказала она. – Так что всеми средствами старайся оплатить долг, который ты имеешь.

Долгое время никто из нас не произнес ни слова. Две женщины вопросительно смотрели на меня. Мне пришло в голову, что они ждали той минуты, когда я создам очевидную связь – очевидную им. Просто Канделярия родилась ведьмой, а Августин – колдуном.

Донья Мерседес и Канделярия слушали меня с сияющими улыбками.

– Августин сумел создать свои собственные звенья, – объяснила донья Мерседес. – У него есть прямая связь с высшим порядком, который является и Колесом случая, и тенью ведьмы. Кем бы он ни был, он заставляет вращаться это колесо.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

XXIV

Я и Канделярия сидели за кухонным столом. Над нами светила тусклая лампочка. Канделярия изучала глянцевые картинки журнала, который я принесла для нее. Я прослушивала свои записи.

– Тебе не кажется, что кто-то стучит в переднюю дверь? – спросила я, снимая наушники.

Совершенно не замечая моих слов, она показала мне картинку с белокурой манекенщицей.

– Я не могу решить, какая девушка нравится мне больше, – размышляла она. – Если я вырежу это, я испорчу вторую на другой странице. Там брюнетка гуляет по улице с тигром на поводке.

– Я бы выбрала ту, что с тигром, – предложила я. – В журнале полным-полно блондинок. – Я коснулась ее руки. – Слушай, кто-то стоит у дверей.

Это на секунду оторвало Канделярию от журнала, и в следующий момент она поняла, что кто-то действительно стучит в дверь.

– Кто бы это мог быть так поздно? – безразлично шепнула она, вновь переводя свой взгляд на глянцевые страницы.

– Может быть, это пациент. – Я взглянула на свои часы. Уже было около полуночи.

– Ну нет, моя радость, – спокойно сказала Канделярия, смерив меня взглядом исподлобья. – Никто не приходит в такой час. Люди знают, что донья Мерседес никого не лечит так поздно без крайней необходимости.

Я хотела сказать, что возможно это и был тот крайний случай, но стук раздался снова, на этот раз более настойчивый.

Я заспешила в переднюю. Проходя мимо комнаты целительницы, я секунду колебалась, размышляя над тем, надо ли дать знать Мерседес Перальте, что кто-то ждет у двери.

Уже третий день она не выходила из этой комнаты. День и ночь она жгла свечи на алтаре, выкуривая сигару за сигарой, и с восторженным выражением на лице читала непонятные заклинания до тех пор, пока стены не начинали вибрировать от звуков. Она полностью игнорировала мои вопросы, но, кажется, приветствовала те небольшие перерывы, когда я приносила ей еду или настаивала на том, чтобы она отдохнула.

Новый стук заставил меня поспешить к парадной двери, которую Канделярия всегда запирала с наступлением темноты. Это было совершенно излишне, так как тот, кто захотел бы войти в дом, мог пройти через открытую кухню.

– Кто там? – спросила я, открывая железную задвижку.

– Генте де паз, мирные люди, – ответил мужской голос.

Удивленная тем, что кто-то в ответ произнес искаженную слабым акцентом, устаревшую форму приветствия времен испанских завоевателей, я автоматически ответила в требуемой манере: – Храни нас Дева Мария, – и открыла дверь.

Высокий седой мужчина, прислонясь к стене, смотрел на меня так озадаченно, что я даже рассмеялась.

– Это дом Мерседес Перальты? – спросил он неуверенным голосом.

Я кивнула, изучая его лицо. Оно было не таким морщинистым, скорее, его опустошило какое-то горе или боль. Его водянистые голубые глаза окружали черные пятна возраста и усталости.

– Мерседес Перальта дома? – спросил он, заглядывая мимо меня в затемненную переднюю.

– Она здесь, – ответила я. – Но она не принимает людей так поздно.

– Я долго кружил по городу, размышляя, идти сюда или нет, – сказал он. – Мне нужно видеть ее. Я ее старый друг и старый недруг.

Вздрогнув от боли и отчаяния, которыми был наполнен его голос, я попросила зайти его в дом.

– Она в своей рабочей комнате, – сказала я. – Сейчас я зайду предупредить ее о вашем приходе. Я шагнула вперед и ободряюще улыбнулась ему. – Как ваше имя?

– Не говори ей обо мне, – попросил мужчина, схватив мою руку.

– Дай я пойду сам. Я знаю дорогу. – Хромая, он тяжело пересек патио и коридор. Секунду постояв перед занавесом комнаты доньи Мерседес, он поднялся по двум ступеням и вошел внутрь.

Я шла за ним, готовясь взять на себя вину за бесцеремонное вторжение. На секунду я подумала, что она уже в постели. Но как только мои глаза привыкли к дымной темноте, я увидела ее в дальнем конце комнаты. Она сидела на стуле, едва различимая в свете одинокой свечи, зажженной на алтаре.

– Федерико Мюэллер! – задохнулась она, рассматривая его в полной панике. Она несколько раз провела рукой по глазам, не веря себе. – Не может быть. Все эти годы я думала, что ты умер.

Он неловко опустился на колени и, положив голову на ее колени, зарыдал, словно ребенок.

– Помоги мне, помоги мне, – повторял он сквозь плач.

Я заторопилась к выходу, но резко остановилась, услышав, как Федерико Мюэллер упал на пол с громким стуком.

Я хотела позвать Канделярию, но донья Мерседес остановила меня.

– Как странно! – воскликнула она дрожащим голосом. – Все сходится, как в волшебном кроссворде. Это тот человек, которого ты мне напоминала. И ты вернула мне его.

Я хотела сказать ей, что не вижу сходства между собой и этим стариком, но она отправила меня в свою спальню за корзиной с лекарственными травами. Когда я вернулась, Федерико Мюэллер все еще лежал на полу. Донья Мерседес пыталась привести его в чувство.

– Позови Канделярию, – приказала она. – Я не могу прикасаться к нему сама.

Канделярия, услышав шум, уже стояла в дверях. Она вошла. В ее глазах было недоверие и ужас.

– Он вернулся, – прошептала она, приближаясь к Федерико Мюэллеру. Она перекрестилась и, обернувшись к донье Мерседес, спросила: – Что мне надо делать?

– Его душа отделила себя от его тела, – ответила она. – Я слишком слаба, чтобы вернуть ее назад.

Канделярия села на бедра и быстро перевела инертное тело Федерико Мюэллера в сидячее положение. Обняв, она придерживала его сзади. Кости его спины трещали, словно лопались на тысячи кусков.

Она прислонила его к стене.

– Он очень плох. Я думаю, он вернулся сюда, чтобы умереть. – Канделярия вновь перекрестилась и вышла из комнаты.

Федерико Мюэллер открыл глаза. Он окинул нас мутным взором, а затем посмотрел на меня в молчаливой просьбе оставить его наедине с доньей Мерседес.

– Музия, – сказала она слабым голосом, остановив меня у выхода, – ты вернула его в мою жизнь, и ты должна остаться с нами.

Я нерешительно уселась на свой табурет. Он начал говорить, ни на чем не останавливаясь конкретно. Его бессвязные реплики продолжались часами. Мерседес Перальта внимательно слушала его. Что бы он ни говорил, все было важно для нее.

Когда он кончил, потянулись долгие минуты молчания. Донья Мерседес медленно поднялась и зажгла свечу перед Богородицей. Она стояла перед алтарем как древняя деревянная статуя, ее лицо превратилось в невыразительную маску. Лишь глаза, полные слез, казались живыми. Она прикурила сигару и несколько раз глубоко затянулась, как будто питая какую-то силу в своей груди.

Пламя ярко вспыхнуло. Свеча бросала жуткий свет на ее фигуру, когда она повернулась к Федерико Мюэллеру. Тихо нашептывая заклинания, она массировала сначала его голову, а затем плечи.

– Ты можешь поступить со мной, как захочешь, – сказал он, прижимая ее ладони к своим вискам.

– Иди в гостиную, – сказала донья Мерседес, ее голос перешел на дрожащий шепот. – Я дам тебе валерьяновое зелье. Оно заставит тебя заснуть. – Улыбаясь, она гладила его волосы.

Он неуверенно прошел через патио и коридор. Звук его шагов отдавался слабым эхом по всему дому.

Мерседес Перальта вновь повернулась к алтарю, но не пошла к нему. Она начала падать, и я подскочила к ней, подхватывая. Чувствуя неконтролируемую дрожь ее тела, я поняла, каким огромным было ее напряжение и состояние нерешительности. Она часами утешала Федерико Мюэллера. Но я видела лишь ее смятение. Она никогда не рассказывала о себе.

– Музия, скажи Канделярии, пусть она приготовится, – сказала донья Мерседес, войдя в кухню, где я работала. – Ты повезешь нас на джипе.

Я немедленно побежала в комнату Канделярии, уверенная в том, что она еще спит. Ее здесь не было. Дверца гардероба была широко раскрыта, выставляя напоказ перекошенное зеркало и ее платья. Они были расставлены не только по цветам, но и по длине. Узкая постель – остов из реек и волосяной тюфяк – стояла между двух книжных шкафов, набитых романтическими новеллами и альбомами с вырезанными журнальными картинками. Все было в безукоризненном порядке.

– Я уже готова, – сказала Канделярия.

Я испуганно оглянулась.

– Донья Мерседес хочет, чтобы ты…

Она не дала мне окончить фразу и, подтолкнув меня к выходу, сказала:

– Я обо всем уже позаботилась. Быстрее переодевайся. У нас мало времени.

На обратном пути я заглянула в гостиную. Федерико Мюэллер спокойно спал на диване. Донья Мерседес и Канделярия уже ожидали меня в джипе. На небе не было ни луны, ни звезд, но это была чудесная ночь, мягкая и темная, с прохладным ветром, струящимся с холмов.

Следуя указаниям Канделярии, я подвозила двух женщин к домам людей, которые регулярно посещали спиритические сеансы, а затем ожидала их на улице. Кроме Леона Чирино, я никогда не встречалась ни с кем из них, но знала, где кто живет. Мне показалось, что мои спутницы объявляли дату сеанса, они почти не задерживались в этих домах.

– А сейчас к дому Леона Чирино, – сказала Канделярия, помогая донье Мерседес сесть на заднее сиденье.

Мне показалось, что Канделярия была чем-то рассержена. Она непрерывно болтала о Федерико Мюэллере. Хотя я и умирала от любопытства, я все время теряла нить ее, по-видимому, бессвязных заявлений. Я была слишком озабочена тем, что разглядывала в зеркале заднего вида потерянное лицо доньи Мерседес. Она несколько раз собиралась что-то сказать, но вместо этого встряхивала головой и вглядывалась в окно, словно искала помощи и утешения в бархатной ночной темноте.

Леон Чирино долго не подходил к двери. Наверное, он крепко спал и не слышал нетерпеливых, громких ударов Канделярии. Наконец он открыл дверь и вышел, скрестив руки, защищая грудь от холодного, влажного бриза, несущего рассвет. В его глазах светилось предчувствие.

– Федерико Мюэллер в моем доме, – сказала донья Мерседес, обрывая его приветствие.

Леон Чирино молча смотрел на нее. Он явно находился в состоянии глубокого потрясения и нерешительности. Его губы задрожали, глаза яростно сверкнули и тут же наполнились слезами обиды.

Он пригласил нас на кухню. Позаботившись о том, чтобы донья Мерседес удобно устроилась в гамаке около печи, он приготовил свежий кофе. Мы сидели в полном молчании.

Подав мне и Канделярии кофе, он усадил донью Мерседес и, встав за ее спиной, начал массировать ей заднюю часть головы. Его руки скользили вниз по шее, по плечам, рукам, заканчивая движение на ступнях ее ног. Звуки мелодичного заклинания наполнили комнату. Они были чистые, как рассвет, пронизанные мирным, беспредельным одиночеством.

– Только ты знаешь, что делать, – сказал он, помогая донье Мерседес подняться. – Если хочешь, я поеду с тобой.

Кивнув, она обняла его и поблагодарила за отданную им силу. Таинственная улыбка изогнула ее губы. Она повернулась к столу и неторопливо выпила свой кофе.

– Сейчас мы увидим моего компадре, – сказала она, взяв меня за руку. – Ты повезешь нас к дому Эль Мочо.

– Это Лукас Нунец? – переспросила я, переводя взгляд с одного на другого. Все трое киэнули, но никто не произнес ни слова. Я вспомнила то, что Канделярия рассказывала мне о крестном отце приемного сына доньи Мерседес. Он обвинял себя в смерти Элио.

Когда солнце появилось над горами, мы достигли небольшого городка на побережье. Воздух был горячим и соленым от моря и мускусным от цветения мимоз. Главная улица города тянулась между яркими колониальными домами, около церкви и площади, и заканчивалась на краю кокосовой плантации. Рядом было море. Его не было видно, но ветер доносил плеск волн, накатывавших на берег.

Дом Лукаса Нунеца находился на одной из боковых улочек, которые были скорее широкими тропинками, посыпанными галькой. Донья Мерседес слегка постучала, ноне дождавшись ответа, распахнула дверь и вошла в темную сырую комнату.

Ослепленная ярким светом солнца, я сначала с трудом различала силуэт мужчины, читавшего за деревянным столом в небольшом патио. Он посмотрел на нас с такой отрешенностью, что мне захотелось убежать. Мужчина неуверенно встал и молча обнял донью Мерседес, Леона Чирино и Канделярию. Он был высок и костляв, его седые волосы были подрезаны так коротко, что через них проступала темнота его черепа.

Я почувствовала странную боль, увидев его руки, и поняла, почему его прозвали Эль Мочо, искалеченным. У него на каждом пальце не хватало по одной фаланге.

– Федерико Мюэллер находится в моем доме, – тихо сказала донья Мерседес. – Музия привела его к моей двери.

Лукас Нунец медленно повернулся ко мне. В узком лице мужчины, в его блестящих глазах была такая сила, что я съежилась.

– Она с ним связана? – строго спросил он, отводя от меня свой жгущий взгляд.

– Никогда в жизни музия не видела Федерико Мюэллера, – заметила донья Мерседес. – Но она привела его к моей двери.

Лукас Нунец прислонился к стене.

– Если он в твоем доме, значит я должен убить его, – произнес он сильным шепотом.

Донья Мерседес и Леон Чирино подхватили его под руки и повели в одну из комнат.

– Кто он, Федерико Мюэллер? – спросила я Канделярию.

– И что он сделал?

– Ну, музия, – сказала она нетерпеливо. – Я всю дорогу рассказывала тебе о тех ужасных вещах, которые натворил Федерико Мюэллер. – Она взглянула на меня в полном недоумении и недоверчиво покачала головой. Несмотря на мои настойчивые просьбы повторить рассказ, она больше ничего не сказала.