Текст книги "Тень ведьмы"

Автор книги: Флоринда Доннер-Грау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Труд Флоринды Доннер имеет для меня особое значение. Он, фактически, находится в согласии с моей собственной работой, но в то же время несколько отходит от нее. Флоринда Доннер – мой соратник. Мы оба вовлечены в одно и то же занятие; мы оба принадлежим миру дона Хуана Матуса. Отличие происходит из-за того, что она женщина. В мире дона Хуана мужчины и женщины идут в одном направлении, одним и тем же путем воина, но по противоположным краям дороги. Поэтому взгляды на одни и те же феномены получены с этих двух позиций и разнятся в деталях, но не в целом.

Такая близость к Флоринде Доннер при любых других обстоятельствах могла бы неизбежно породить скорее чувство верности, чем безжалостной проверки. Но по предпосылкам пути воина, которым мы оба следуем, верность выражается только в терминах требования чего-то лучшего для себя. Для нас лучшее означает полную проверку всего того, что мы делаем.

Следуя учению дона Хуана, я предпринял безжалостную проверку работы Флоринды Доннер. И нашел, что для меня здесь имеется три различных уровня, три четкие сферы ее оценки.

Во-первых – это богатые подробности ее описания и повествования. По-моему, эти детали этнографичны. Мелочи повседневной жизни, заурядные для культурного окружения описанных персонажей, представляют собой нечто совершенно нам неизвестное.

Во-вторых – все сделано очень изящно. Я рискну сказать, что этнограф должен быть еще и писателем. Для того чтобы ввести нас в этнографическое описание мира, этнограф должен быть более чем социальным ученым – он должен быть артистом.

Третьим является честность, простота и прямолинейность работы. И здесь я, без сомнения, очень требователен. Флоринда Доннер и я сформированы одними и теми же силами, поэтому ее труд подчинен общей модели устремления к совершенству. Дон Хуан учил, что наш труд должен быть полным отражением наших жизней.

Я не в силах выразить чувство восхищения и уважения воина к Флоринде Доннер, той, кто в одиночестве, имея мизерный шанс, сохранила свое душевное равновесие, осталась верным последователем пути воина и учения дона Хуана.

Флоринда Доннер

Тень Ведьмы

ВСЕМ ТЕМ,

ЧЬИ ИМЕНА НЕ МОГУТ

БЫТЬ НАЗВАНЫ

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

В доиспанские времена штат Миранда в северо-восточной Венесуэле был населен индейскими племенами карибов и кипарикотов. В колониальную эпоху здесь появились две другие расовые и культурные группы: испанские колонизаторы и африканские рабы, которых испанцы принуждали работать на своих плантациях и рудниках.

Потомки этих индейцев, испанцев и африканцев образовали смешанное население, которое в настоящее время живет в мелких деревушках, селениях и городах, разбросанных в прибрежной и материковой зоне.

Некоторые города штата Миранда известны своими травниками и знахарями, многие из которых были спиритами, медиумами и колдунами.

В середине семидесятых я приехала в Миранду. Будучи в то время студенткой-антропологом и интересуясь знахарством, я работала с женщиной-знахаркой. Учитывая ее просьбу оставаться неизвестной, я назову ее Мерседес Перальтой, а город – Курминой.

С разрешения знахарки, так четко и точно, как только могла, я записывала в свой полевой блокнот все, что касалось моих отношений с ней, начиная с момента моего прихода в ее дом. Мной записано несколько историй, рассказанных некоторыми из ее пациентов. Поэтому настоящая работа состоит из частей моего полевого блокнота и рассказов ее пациентов, причем материал подбирала лично Мерседес Перальта. Части, взятые из дневника, написаны от первого лица. Рассказы пациентов приведены в третьем лице. Единственной вольностью в обращении с материалом стало изменение имен и личных дат персонажей рассказов.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Все началось для меня с трансцендентального события, события, которое сформировало курс моей жизни. Я встретилась с нагвалем, индейцем из северной Мексики.

Словарь Испанской Королевской Академии определяет термин нагваль, как испанскую адаптацию слова нахуатль, которое означает колдуна или мага на языке аборигенов Мексики.

До сих пор в современной Мексике существуют традиционные истории о нагвале, человеке древних времен, обладающем необычайными силами, способном выполнять действия, которые не поддаются воображению. Однако в настоящее время и в городе, и на селе нагваль считается чистой легендой. Впечатление такое, что они живут лишь в народных сказаниях, в мире фантазии и слухов.

Тем не менее, нагваль, которого я встретила, был реальным. В нем не было ничего иллюзорного. Когда я спросила его о хорошо известной уникальности, которая делала его нагвалем, он предъявил по-видимому простую, и все же совершенно сложную идею, в стиле объяснения того, что он делал, и того, кем он был. Он рассказал мне, что нагвальство начинается с двух несомненных фактов: факта того, что люди являются необычными существами, живущими в необычном мире; и факта того, что ни при каких обстоятельствах ни человек, ни мир не могут считаться доказанными и определенными.

Он сказал, что из этих простых предпосылок вырастает простой вывод: нагвальство срывает одну маску и немедленно надевает другую. Нагвали срывают маску, которая позволяет нам видеть себя и мир, в котором мы живем, как нечто обычное, неприхотливое, предсказуемое и повторяющееся; они надевают вторую маску, которая помогает нам увидеть себя и наше окружение как потрясающие события, которые расцветают только на краткий миг и никогда не будут повторены снова.

После встречи с этим незабываемым нагвалем у меня был момент нерешительности и колебаний, исключительно из-за страха, который я почувствовала при пересмотре подобного впечатляющего примера. Я хотела убежать от нагваля и его предметов поиска, но не смогла сделать это. Немного позже я сделала решительный шаг и присоединилась к нему и его партии.

Но это не рассказ о нагвале, хотя его идеями и влиянием отмечено все, что я делаю. Не мое дело писать или даже упоминать о нем. Есть другие в его группе, кто делает это.

Когда я присоединилась к нему, он устроил мне в Мексике встречу с необычной и поразительной женщиной – возможно, она была самой осведомленной и влиятельной женщиной в его группе. Ее звали Флоринда Матус. Несмотря на ее одежду скучно-однообразного цвета, она имела врожденное изящество высокой и тонкой женщины. Ее немного бледное лицо, худощавое и строгое, было увенчано косой светлых волос и привлекало большими светящимися глазами. Ее хриплый голос и радостный молодой смех успокоили мой необоснованный страх перед ней.

Нагваль оставил меня на ее попечение. Я сразу же спросила Флоринду, была ли она сама тоже нагвалем. Как-то загадочно улыбаясь, она уточнила определение слова: «Быть колдуном, магом или ведьмой не означает быть нагвалем. Но любой из них может стать им, если он или она примут ответственность и поведут группу мужчин или женщин, вовлеченных в определенный поиск знаний».

Когда я спросила ее, что представляет собой этот поиск, она ответила, что этим мужчинам или женщинам надо найти вторую маску, которая помогла бы им увидеть себя и мир такими, какими мы действительно являемся – потрясающими событиями.

Но здесь не будет рассказа о Флоринде, несмотря на то, что эта женщина наставляла меня в каждом действии, которое я выполняла. Это скорее рассказ об одной из многих вещей, которые она заставила меня сделать.

– Для женщины поиск знания в самом деле очень курьезная вещь, – сказала мне однажды Флоринда. – Мы проходим здесь через странную уловку.

– Почему это так, Флоринда?

– Потому что женщины в действительности этого не хотят.

– Я хочу.

– Ты говоришь, что хочешь. В действительности ты не хочешь этого.

– Я здесь, с тобой. Разве это не говорит о моем желании?

– Нет. Случилось так, Что ты понравилась нагвалю. Его индивидуальность одолела тебя. Я сама такая же. Я была ошеломлена предшествующим нагвалем. Он был самым неотразимым колдуном.

– Я допускаю, что ты права, но лишь отчасти. Я хочу участвовать в поиске с нагвалем.

– Я не сомневаюсь в этом. Но этого недостаточно. Женщинам необходимы некоторые особенные уловки, чтобы добраться до сути самих себя.

– Какие уловки? О какой сути самой себя ты говоришь, Флоринда?

– Если внутри нас есть что-то, о чем мы не знаем, например, скрытые резервы, неожиданная наглость и коварство, или благородство души в минуты горя и боли – это должно выйти, когда мы сталкиваемся с неизвестным, оставаясь одинокими, без друзей, без привычных границ, без поддержки. Если при таких обстоятельствах из нас ничего не вышло, значит у нас ничего и нет. И прежде чем сказать, что ты действительно жаждешь поисков нагваля, определи для себя, имеется ли что-нибудь внутри тебя. Я требую, чтобы ты сделала это.

– Я не думаю, что получу какое-то благо, проверяя себя.

– Тогда вот мой вопрос: можешь ли ты жить без знания того, имеется или нет что-либо скрытое внутри тебя?

– Но что, если я одна из тех, у кого нет ничего?

– Если это так, тогда я задам тебе свой второй вопрос. Можешь ли ты продолжать жить в мире, избранном тобой, если ты не имеешь ничего внутри себя?

– Конечно, я могу продолжать быть здесь. Я уже присоединилась к тебе.

– Нет. Ты только думаешь, что избрала мой мир. Избрание мира нагваля – это не просто тема для разговора, как у тебя. Ты должна доказать это.

– Как, по-твоему, я могу это сделать?

– Я дам тебе намек. Ты не последуешь ему, но если все же захочешь, поезжай одна туда, где ты родилась. Ничто не может быть лучше и легче, чем это. Иди и возьми свой шанс, каким бы он ни был.

– Но твой совет непрактичен. У меня нет добрых чувств к этому месту. Я не смогу оставаться там в хорошем состоянии.

– Тем лучше: шансы будут против тебя. Именно поэтому я и выбрала твою родину. Женщине не нравится быть слишком обеспокоенной; если она заботится о вещах, она связана. Докажи мне, что ты не поступишь таким образом.

– Посоветуй мне, что я должна делать в этом месте?

– Будь собой. Делай свою работу. Ты говорила, что хочешь стать антропологом. Будь им. Что может быть проще?

II

Годами позже, следуя советам Флоринды, я наконец вернулась в Венесуэлу – туда, где родилась. На первый взгляд я собирала антропологические данные о знахарской практике. В действительности, я исполняла здесь, по наставлению Флоринды, необходимые уловки, чтобы обнаружить, обладаю ли я скрытыми резервами, без которых невозможно оставаться в мире нагваля.

Согласие на то, что моя поездка будет предприниматься в одиночестве, было вытянуто из меня почти силой. Строго и решительно Флоринда заметила, что ни при каких обстоятельствах я не должна советоваться с кем-либо во время поездки. Зная, что я учусь в колледже, она порекомендовала мне не пользоваться украшениями академической жизни. Я не могла просить о стипендии, иметь научного руководителя, не могла даже просить помощи у родных и близких. Я должна была позволить обстоятельствам диктовать путь следования, и приняв его, я бросилась в это с неистовством женщины на пути воина.

Я договорилась поехать в Венесуэлу с неофициальным визитом. Мне можно было видеться с родственниками. Я думала и собирала сведения о любой возможности для будущего исследования в культурной антропологии. Флоринда хвалила меня за быстроту и тщательность, хотя, мне кажется, она забавлялась со мной. Хвалить меня было не за что. Я напомнила ей, что меня волнует отсутствие ее инструкций. Снова и снова я просила ее более детально раскрыть мою роль в Венесуэле. Чем ближе подходила дата моего отъезда, тем больше я беспокоилась об исходе всего этого. Я настаивала, правда, не в очень ясных терминах, на необходимости более определенных инструкций.

Мы сидели в плетеных креслах, удобно подбитых мягкими подушками, в тени фруктовых деревьев, растущих в ее огромном дворе. В своем длинном кисейном платье, в своей широкополой шляпке, обмахиваясь разрисованным веером, она выглядела человеком другой эпохи.

– Забудь об определенной информации, – сказала она нетерпеливо. – Она не принесет тебе никакой пользы.

– Она обязательно даст мне массу полезного, – настаивала я. – Я действительно не понимаю, почему ты не сделаешь этого для меня, Флоринда.

– Вини в этом тот факт, что я нахожусь в мире нагваля, тот факт, что я женщина, и что я принадлежу другому настроению.

– Настроению? Что ты подразумеваешь под другим настроением?

Она посмотрела на меня далеким беспристрастным взглядом.

– Хотела бы я, чтобы ты слышала свои речи. Какое настроение? – передразнила она меня. Ее лицо выразило презрение. – Видишь ли, аккуратная расстановка мыслей и дел не для меня. Для меня порядок отличается от аккуратной расстановки вещей. Я не проклинаю глупость и не имею терпения. Это является настроением.

– Это звучит ужасно, Флоринда. Я была уверена, что в мире нагваля люди стоят выше мелочности и не ведут себя нетерпеливо.

– Быть в мире нагваля значит ничего не делать со своим нетерпением, – сказала она, сделав смешной, безнадежный жест. – Ты же видишь, я безупречно нетерпима.

– Мне действительно хочется знать, что означает быть безупречно нетерпимой.

– Это означает, например, что я полностью сознаю, как ты надоела мне со своей глупой настойчивостью, выпрашивая подробные инструкции. Моя нетерпимость говорит мне, что я должна остановить тебя. Но моя безупречность заключается в том, чтобы заставить тебя замолчать немедленно.

– Все это выльется в следующее, – продолжала она, – если ты, несмотря на мое предупреждение, будешь упорствовать в просьбе о подробностях, что вызвано только твоей дурной привычкой иметь все разжеванным, я ударю тебя, чтобы ты остановилась. Но я никогда не буду сердита или обижена на тебя.

Несмотря на ее серьезный тон, я засмеялась. – Ты действительно будешь бить меня, Флоринда? Хорошо, лупи меня, если тебе это нужно, – добавила я, рассматривая ее решительное лицо. – Но мне надо знать, что я буду делать в Венесуэле. Я схожу с ума от волнения.

– Все верно! Если ты настаиваешь на знании деталей, которые я считаю важными, я расскажу тебе. Я надеюсь, ты понимаешь, что мы разделены бездной, и через эту бездну нельзя перебросить мост с помощью болтовни. Мужчины могут строить мосты из своих слов, женщины не могут. Сейчас ты подражаешь мужчинам. Женщины делают мост их своих поступков. Ты знаешь, мы даем рождение. Мы создаем людей. Я настаиваю на твоем отъезде для того, чтобы ты в одиночестве определила, что является твоей силой, а что – слабостью.

– Я понимаю, о чем ты говоришь, Флоринда, но прими во внимание мое положение.

Флоринда смягчилась, отбросив резкий ответ, уже готовый сорваться с ее губ.

– Все верно, все верно, – сказала она устало, жестом приказав мне поставить мой стул рядом с ней. – Я дам тебе подробные детали того, что я считаю важным для твоей поездки. К счастью для тебя, это не будет подробной инструкцией, за которой ты гоняешься. Ты хочешь, чтобы я точно расписала тебе, что делать в будущей ситуации и когда делать это. То о чем ты просишь, совершенно глупо. Я могу дать тебе инструкции, как привести в порядок свои мысли, чувства и реакции. Используя их, ты справишься с любой возможностью, которая может предоставиться.

– Ты это действительно серьезно, Флоринда? – спросила я недоверчиво.

– Я смертельно серьезна, – уверила меня она. Наклонясь вперед на своем стуле, она продолжала говорить, сопровождая все улыбкой и смехом. – Первым подробным пунктом считается проведение инвентаризации самой себя. Видишь ли, в мире нагваля мы должны отвечать за свои поступки.

Она начала напоминать мне то, что я знала о пути воина. За то время, что я была с ней, говорила она, я прошла обширную практику в тяжелой психологии мира нагваля. Поэтому любые детальные инструкции, которые она могла бы мне сейчас преподнести, фактически были подробным напоминанием о пути воина.

– На пути воина женщина не чувствует себя важной, – продолжала она, словно декламируя что-то заученное наизусть, – так как важность смягчает неистовство. На пути воина женщины свирепы. Они остаются неистово беспристрастны при любых условиях. Они не требуют ничего, но готовы взять себе все, что угодно. Они неистово ищут сигнал из души вещей в форме доброго слова, уместного жеста, – и когда они находят его, то выражают свою благодарность, удваивая свое неистовство.

На пути воина женщины не рассуждают. Они неистово сокращают себя до нуля для того, чтобы служить и наблюдать, поэтому они могут покорять и быть покорными своим победителям, или быть побежденными и быть возвеличены поражением.

На пути воина женщины не сдаются. Они могут быть побеждены тысячи раз, но они никогда не сдаются. И превыше всего, на своем пути воина женщины свободны.

Не смея перебить ее, я продолжала очарованно смотреть на Флоринду, хотя и не совсем понимала то, о чем она говорит. Я почувствовала острое отчаяние, когда она остановилась, будто ей нечего было больше мне сказать. Совершенно не желая того, я бесконтрольно расплакалась. Я знал, что то, о чем она говорит, не поможет мне решить свои проблемы.

Она позволила мне поплакать немного, а затем рассмеялась.

– Ты на самом деле плачешь! – недоверчиво воскликнула она.

– Ты самая бессердечная и бесчувственная из всех, кого я встречала, – сказала я сквозь рыдания. – Ты готова отправить меня бог знает куда и даже не говоришь, что мне там делать.

– Но я уже сделала это, – сказала она, спокойно улыбаясь.

– То, что ты сказала, не имеет значения в реальной жизненной ситуации, – сердито возразила я. – А сама ты выглядишь как диктатор, который выкрикивает с трибуны лозунги.

Флоринда весело посмотрела на меня.

– Ты будешь удивлена, как много пользы ты сможешь извлечь из этих глупых лозунгов, – сказала она. – Но сейчас давай придем к соглашению. Я никуда не гоню тебя. Ты женщина на пути воина, ты вольна делать все, что пожелаешь, и ты знаешь это. Ты еще не поняла, что мир нагваля повсюду. Я не учитель для тебя; я не наставник для тебя; я за тебя не отвечаю. Только ты за себя в ответе. Самой трудной вещью, которую следует понять о мире нагваля, является то, что он предлагает полную свободу. Но свобода не освобождает.

Я взяла тебя под свое крылышко из-за того, что у тебя есть естественная способность видеть вещи такими, как они есть, ты можешь извлечь себя из ситуации и увидеть в этом нечто удивительное. Это дар, ты была рождена такой. Для обычных людей требуются годы, чтобы выйти из своих затруднений с самим собой и обрести способность видеть в этом нечто удивительное.

Не считаясь с ее похвалой, я продолжала тревожиться. В конце концов она успокоила меня, пообещав, что перед моим отъездом даст подробную информацию, какую я пожелаю.

Я ждала ее в зале ожидания аэропорта, но Флоринда не пришла. Удрученная и переполненная жалостью к себе, я дала волю своему отчаянию и разочарованию. Под любопытными взорами прохожих я села и заплакала. Я не чувствовала себя такой одинокой никогда раньше. Все, о чем я могла думать тогда, так это что никто не пришел проводить меня, никто не помог мне нести мои чемоданы. Я всегда пользовалась услугами родственников и друзей, провожавших меня.

Флоринда предупреждала меня, что любой, кто выбрал мир нагваля, должен быть готов к неистовому одиночеству. Она ясно выразилась, что для нее одиночество означает не уединенность, а физическое состояние уединенности.

III

Я никогда себе не представляла, какой защищенной была моя жизнь. В комнате отеля в Каракасе, одна и без каких-нибудь идей о том, что делать, я только сейчас испытала одиночество, о котором говорила Флоринда. Единственное, что я могла еще делать – это сидеть в кровати и смотреть телевизор. Я не желала касаться своих чемоданов и даже подумывала улететь обратно в Лос-Анджелес. Моих родителей в это время в Венесуэле не было, а с братьями я не смогла созвониться.

Только после огромного усилия я начала распаковывать свои вещи. И вдруг нашла записку, написанную Флориндой, она была аккуратно спрятана внутри пары сложенных брюк. Я жадно прочла ее.

«Не беспокойся о мелочах. Если имеешь убеждение, мелочи склонны подчиняться обстоятельствам. Твоим планом может быть следующее. Выбери что-нибудь и назови это началом. Затем иди и стань лицом к началу. Встав лицом к лицу с началом, позволь ему сделать с тобой все, что угодно. Я надеюсь, что твои убеждения не позволят тебе выбрать начало с причудами. Смотри на вещи реально и скромно. Начни это сейчас!

P.S. Для начала можешь делать все, что хочешь». Обретя решительность Флоринды, я взяла телефон и набрала номер моей старой подруги. У меня не было уверенности, что она еще живет в Каракасе. Вежливая дама, ответившая мне, дала несколько других номеров, так как моя знакомая недолго жила по этому адресу. Я начала звонить всем, кого знала, мне нельзя было останавливаться. Начало овладело мной. В конце концов я нашла супружескую пару, которую знала с детства. Это были друзья моих родителей. Они захотели увидеть меня немедленно. Собираясь на свадьбу, они настояли на том, чтобы я присоединилась к ним. Они уверяли меня, что все будет хорошо.

На свадьбе я встретила бывшего священника-иеэуита, который был антропологом-любителем. Мы проговорили с ним много часов подряд. Я рассказала ему о своем интересе к антропологическим изысканиям. Как будто ожидая от меня этого, он начал излагать спорные мнения о народных целителях, раскрывая социальную роль, которую она играли в своем окружении.

Я не упоминала целителей или целительство вообще, как возможное направление моих изысканий, хотя они и стояли для меня на первом плане. Вместо чувства радости, что он, казалось бы, следует моим сокровенным желаниям, я начала опасаться, что стою на грани срыва. Когда же он сказал, что мне не следует посещать городок Сортес, хотя его и принято считать центром спиритизма в западной Венесуэле, я почувствовала, что он мне надоел до чертиков. Он, казалось, предвосхищал каждый мой шаг. Это был именно тот городок, куда я собиралась съездить, если не случится чего-нибудь еще.

Я вполне оправдала себя и уже собиралась покинуть священника, когда он довольно крикливым тоном сказал, что мне нужно серьезно подумать о поездке в Курмину, в северную Венесуэлу, где я могла бы найти феноменальную удачу, так как город был новым и истинным центром спиритизма и знахарства.

– Я не понимаю, как и откуда, но я знаю, что ты до смерти хочешь встретиться с ведьмами Курмины, – сказал он сухим деловым тоном.

Он взял кусок бумаги и начертил карту области. Затем отметил точные расстояния в километрах от Каракаса до разных мест, где, как он говорил, жили спириты, колдуны, ведьмы и знахари. Он уделил особое внимание имени Мерседес Перальты. Совершенно бессознательно он выделил его, сначала окружив его, а затем начертив вокруг него жирной линией квадрат.

– Она спирит, ведьма и знахарка, – сказал мне он, улыбаясь. – Ты наверно захочешь повидать ее?

Я знала, о ком он говорит. Под руководством Флоринды я встречалась и сотрудничала со спиритами, колдунами, ведьмами, знахарями северной Мексики и среди латинского населения южной Калифорнии. С самого начала Флоринда дала мне их классификацию. Спириты были практиками, которые умоляли души их святых или чертей заступиться за них, а в некоторых случаях – за их пациентов. Их функция заключалась в том, чтобы войти в контакт с духами и истолковать их советы. Советы давались посредством встреч, на которые духов вызывали. Колдуны и ведьмы были практиками, которые влияли на своих пациентов непосредственно. С помощью знания оккультных наук они прикладывали неизвестные и непредсказуемые элементы к двум типам людей, которые приходили посмотреть на них. Это были пациенты, ищущие помощи, и клиенты, жаждущие взглянуть на их колдовские мессы. Целители были практиками, которые стремились исключительно к восстановлению здоровья и благополучия.

Флоринда подстраховалась, она включила в свою классификацию все возможные комбинации этих трех.

В шутливой форме, но со всей серьезностью, она утверждала, что в вопросе восстановления здоровья я предрасположена верить, что иные методы лечения менее эффективны, чем медицина Запада. Она пояснила, что я ошибаюсь, не понимая, что лечение зависит от практикующего лечение, а не от знания тела. Она утверждала, что незападных методов лечения, как отдельной вещи, – нет, поскольку лечение, в отличие от медицины, не было оформленной дисциплиной. Флоринда шутила надо мной, высмеивая мой предрассудок верить в то, что если пациент вылечился с помощью лекарственных растений, массажа или магических формул, болезнь была или психосоматической, или лечение было результатом везения, счастливой случайности, к которой сам практик не имеет никакого отношения.

Флоринда была убеждена, что человек, который удачно восстанавливает здоровье, будь он доктор или народный целитель, является тем, кто может изменять фундаментальные ощущения тела о себе и своих связях с миром – т. е. он тот, кто предоставил свой ум и тело новым возможностям, при которых тело и ум научены подчиняться. Тогда доступны другие измерения сознания, а здравый смысл ожидания болезни и здоровья может быть преобразован в новое телесное значение, ставшее кристаллизованным.

Флоринда долго смеялась, когда я выразила искреннее удивление, выслушав подобные мысли, бывшие в то время для меня революционными. Она сказала мне, что все, о чем она говорит, происходит от знания, которое она делит со своими спутниками в мире нагваля.

Следуя инструкциям, данным Флориндой в записке, я позволила ситуации вести меня: я дала ей развиться с минимальным вмешательством с моей стороны. Я чувствовала, что должна поехать в Курмину и увидеть женщину, о которой говорил бывший священник-иезуит.

Когда я впервые приехала в дом Мерседес Перальты, мне пришлось немного подождать в затемненном коридоре, прежде чем я услышала голос, звавший меня из-за портьеры, служащей дверью. Я поднялась по двум ступенькам, ведущим в большую, слабо освещенную комнату, где чувствовался запах сигар и аммиака. Несколько свечей, горящих на массивном алтаре у дальней стены, освещали статуэтки и картины святых, расставленных вокруг облаченной в голубую мантию Вирджинии Коромото. Это была прекрасно вырезанная статуя с красными смеющимися губами, румяными щеками и глазами, которые, казалось, пристально смотрели на меня снисходительным и всепрощающим взором.

Я прошла чуть-чуть. В углу, почти скрытая между алтарем и высоким прямоугольным столом, сидела Мерседес Перальта. Она казалась спящей, ее голова откинулась на спинку стула, глаза были закрыты. Она выглядела очень старой. Я никогда не видела такого лица. Даже в своей спокойной неподвижности, оно выдавало пугающую силу. Отблеск свечей скорее смягчал ее резко выраженные черты, чем подчеркивал решительность, отпечатанную в сети морщин.

Она медленно открыла свои глаза – они были огромными, миндалевидной формы. Белки ее глаз незаметно меняли свой цвет. Сначала ее глаза были почти пустыми, затем они ожили и пристально посмотрели на меня с тревожной прямотой ребенка. Прошло несколько секунд, и постепенно под ее пристальным взглядом, который не был ни враждебным, ни дружелюбным, я начала чувствовать себя неудобно.

– Добрый день, донья Мерседес, – приветствовала я ее прежде, чем окончательно потерять всю свою храбрость и убежать из дома. – Мое имя Флоринда Доннер, и я буду очень краткой, чтобы не занимать ваше ценное время.

Она несколько раз мигнула, подстраивая свои глаза, чтобы продолжать смотреть на меня.

– Я приехала в Венесуэлу изучать лечебные методы, – продолжила я, приобретя уверенность. – Я учусь в университете в Соединенных Штатах, но мне по-настоящему нравится быть знахарем. Я могу платить вам, если вы примете меня как ученицу. Но даже если вы не примете меня в ученики, я могу платить вам за любую информацию, которую вы мне сможете дать.

Старая женщина не сказала ни слова. Она жестом пригласила меня сесть на табурет, затем поднялась и посмотрела на металлический предмет, лежащий на столе. На ее лице было комичное выражение, когда она вновь посмотрела на меня.

– Что это за аппарат? – спросила я отважно.

– Это морской компас, – небрежно сказала она. – Он говорит мне всякого рода вещи. – Она подняла его и положила на самую верхнюю полку стеклянного буфета, который стоял у противоположной стены. По-видимому, ее осенила забавная мысль, и она начала смеяться. – Да, я дам тебе любого рода информацию о знахарстве, но не потому, что ты просишь об этом, а потому, что тебе повезло. Я уже знаю это наверняка. Чего я не знаю, так это сильна ли ты.

Старая женщина на миг замолчала, а затем вновь заговорила громким шепотом, совершенно не глядя на меня; ее внимание привлекло что-то находящееся внутри стеклянного буфета.

– Удача и сила – вот и все, на что можно полагаться, – сказала она. – Я поняла, что ты везучая, той ночью, когда я видела тебя на площади, ты еще смотрела на меня.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – сказала я.

Мерседес Перальта повернулась лицом ко мне и вдруг захохотала так странно, что я определенно начала думать о ее безумии. Она раскрыла свой рот так широко, что я увидела несколько коренных зубов, которые у нее еще остались. Затем она резко остановилась, села на свой стул и начала настаивать на том, что видела меня ровно две недели назад поздно ночью на рыночной площади. Она объяснила, что была с другом, который вез ее домой из прибрежного поселка со спиритического сеанса. Хотя ее друг и был озадачен, увидев меня одну поздно ночью, она сама ничуть не удивилась.

– Ты мгновенно напомнила мне кое-кого, – сказала она. – Это было после полуночи. Ты улыбалась мне.

Я не могла припомнить то, о чем она говорила, или то, что я была одна на площади в столь поздний час. Но это могло быть: она видела меня в ту ночь, когда я приехала из Каракаса. Я напрасно ожидала целую неделю, что кончится дождь, и в конце концов рискнула выехать из Каракаса в Курмину. Мне было прекрасно известно, что здесь бывают частые оползни, так что вместо обычных двух часов пути, поездка заняла все четыре. В то время, когда я приехала, весь город спал, я же занялась поисками общежития вблизи от рыночной площади, которое мне порекомендовал бывший священник.

Она поразила меня своим упорством в том, что якобы она знала, что я приехала ради нее, с целью увидеться с ней. Тогда я рассказала ей о бывшем священнике и о том, что он говорил мне на свадьбе в Каракасе.

– Он прямо-таки настаивал, чтобы я повидалась с вами, – скаэала я. – Он говорил, что вашими предками были колдуны и знахари, знаменитые в колониальные времена, и что они даже преследовались Святой Инквизицией.