Текст книги "ПЫЛЬЦА В КРОВИ"

Автор книги: Фима Кибальчич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Ты примитивное существо, – прошелестел голос, – совершенно бесполезное, не способное ни к размножению, ни к трансформации. Выбирайся отсюда и вытрись.

Конечно, он был бесполезным, жалким существом, не мог ни с кем говорить, и с ним не говорил никто, кроме Ирта и пару раз Ру. Изоморфы из свиты Хозяина делали вид, что не понимают ни слова из его уст. Хотя Чаге казалось, что они просто развлекаются с ним.

Когда Ирт Флаа вошел в Тима Граува самый первый и страшный раз, обернул своим телом, нырнул через ушные раковины и рот в голову, опутал живой сетью кровяное нутро под кожей, то забрал все, что хотел. И мог передать любому изоморфу просто через прикосновение. Тогда, отпустив его, охрипшего от крика и ослепшего от боли, Ирт произнес ясным и до странности звонким голосом:

– А ты забавная зверушка. Я пока оставляю тебя в живых.

– А сам сдохни, урод, – упрямо выдавил Тим, не в силах даже приподняться от боли.

После бесконечных дней в Нишах Перерождений, Ирт пророс в него навсегда и остался в крови. Постепенно Чага научился ждать и звать. Лишился всего ненужного, а взамен получил простые правила, скрывающий его до щиколоток мешок и потребность в ростах Хозяина. И вот теперь Ру сказал, что ему следует вовремя умереть.

Холод наступит скоро, и выбор никто предлагать не станет.

Но пока Чага был жив и всматривался в Просторы, надеясь уловить движение среди разноцветной живой массы и по нему угадать возвращение отряда Ирта. Когда Хозяин вернется, то придет к нему сразу, как сможет, как отпустят дела. Он был добр, понимал, что Чаге нужно выбраться из мешка и прижаться. К телу, тяжелому, сильному, легко меняющему форму. Но всегда узнаваемому.

Ирт двигался вертикально, как и его отец, только предпочитал две, в редких случаях три и даже четыре ноги, широкие, мощные, как у зверя, плавно переходящие в конус торса. Иногда сквозь его темную с багровыми росчерками кожу проступали узлы и переплетенные мышцы, или конус приобретал округлость и гладкость, словно надувался изнутри. Но бывало, что с широкого верха плеч к бедрам, соединяющим ноги, спускались тяжелые складки.

Он мог менять количество и длину рук или обходиться вовсе без них. Но всегда над тем, что было похоже на плечи, возвышалась странная продолговатая форма – как бы голова, накрытая черным пологом капюшона. Он спускался вниз сложным плетением ростков. Еще Ирт обзавелся глазами, почти человеческими, но белыми, страшными. Чага сжимался от этого взгляда, но лучше чувствовал связь с Хозяином.

Ирт Флаа был силен и красив. Время от времени он оборачивался вокруг своего питомца, как горячий шатер, и проходил его насквозь, от горла до самых стоп. Потом долго удерживал трясущееся тело внутри своего. Кровь Чаги склеивала их в одно целое, но через какое-то время растворялась без следа внутри изоморфа.

Может, он вернется и снова сделает так?

Если после спуска с Башни Предупреждения, Чага потеряет Ирта из виду, то Хозяин найдет питомца по запаху. Изоморфы на Орфорте легко впитывали или испаряли грязь собственных тел, могли управлять запахом. Они пахли, как хотели, но чаще не пахли вовсе. И только низшее существо с Земли воняло на всю округу. Когда Чага пытался объяснить Ирту, что ему нужно помыться, тот весь пошел волнами от смеха. И даже вылил на него воду для собственной забавы.

– Лучше, когда ты воняешь. Ты же землянин. И так ты заметнее, никто на тебя не налетит и не раздавит. Не посмеет, почует мою собственность.

Хозяин заботился о нем. Всегда.

А я бросил его. Сбежал!

Тим распахнул глаза и схватился за горло, пытаясь сдержать рвотный позыв. В мгновение ремни расстегнулись, и он перевалился через кресло, выплескивая желчью страх и отчаяние. То, что после реабилитации и психотерапии превратилось в поблекшие истории почти чужой, далекой жизни, серые контуры прошлого, от которых он все равно старался отгородиться, снова хлынуло в него режущими образами и чувствами.

Словно я только что с Орфорта. А Дальних Пределов никогда не было.

– Ты конченый наркоман, капитан Граув. Алекс пошлет тебя куда подальше и будет прав.

Он вытер со рта рвоту, посмотрел на драный, испачканный рукав и прошептал:

– Чага…

Самое страшно, что Тим терялся в чувствах, произнося это слово. Внутри сплетались отвращение или надежда. В имени Чага было столько свободы от самого себя. Окончательной свободы. Когда все в жизни безвозвратно и безнадежно слито в черную дыру, и можно позволить себе ничего больше не решать. Есть тот, кто решит за тебя, даст направление и много сладкой боли в награду.

Тим схватился за поручень кресла и с трудом поднялся. Ему нужно добраться до душа. Избавиться от грязи. В узком отсеке он выбросил в аннигилятор потрепанную одежду и встал под ионный душ. Сосредоточился на здесь и сейчас. В мгновение слабо заряженные частицы длинных молекул разрушили всю грязь, все мертвые, не имеющие заряда ткани, покрывающие кожу, и поток воздуха сдул это прочь. Вычищенное до обезжиренных атомов тело казалось сухим, скрипучим. Хотелось под воду, но в служебной авиетке водные процедуры не были предусмотрены. Хотя на станции скорой помощи его дезинфицировали, но принять душ самому, даже ионный – по-настоящему хорошо. Тим рассматривал себя в боковой отражающей переборке – стройного, подтянутого, пропорционально сложенного, с гладкой кожей. Но отражение казалось фальшивкой. Внешность Чаги подходила ему куда больше.

Тим прошелся пальцами по мягко светящемуся экрану душевого отсека и почувствовал со всех сторон потоки воздуха. Тело от горла до ступней стало покрываться слоем влажной, липкой суспензии. Воздушный поток стал жарче на несколько секунд, а потом отключился.

Одноразовое покрытие, или слайс, было вполне удобной одеждой. Химический раствор в секунды превращался в дышащую и хорошо тянущуюся ткань, которая мягко облегала тело, оставляя голой шею, кисти рук и ступни. На улицах городов нередко встречались фрики и погруженные в великие думы ученые, которые, ничем не заморачиваясь, расхаживали в слайсах.

Хотелось бы сойти за ученого. Если удастся нахмурить лоб и раздобыть где-нибудь папку.

Из рубки управления раздался предупреждающий сигнал – авиетка приблизилась к Дублину. Тимвыбрался из отсека и сунул ноги в мягкие, потерявшие форму кроссовки. Как только они стянулись на ступнях и приобрели стандартный рельеф, Граув тяжело вздохнул.

Честнее быть фриком и выпить жбан пива, после того как Алекс меня поимеет.

Когда-то очень давно Тим Граув любил Дублин.

Дублин любили все курсанты училища. Его обожал Алексей Треллин и поэтому жил здесь время от времени. Когда они вместе учились, один на первом, второй на третьем курсе, то частенько прилетали сюда на скутерах, чтобы прошвырнуться по сумасшедшим, плавающим в воздухе мостовым, забраться на голову шахтера, застывшего у индустриальной воронки и устроить на ней пикник, поливая пивом гигантскую каску.

Дублин был прекрасен и издалека. Похож на взрыв, остановленный в тот момент, когда фрагменты строений уже разлетаются вверх и в стороны. Еще секунда – и начнут падать. Превращаясь в уродливый хлам. Но в этот самый последний момент все замирает, становится ярким, цветным, безупречным, как навеки застывший фейерверк из кварталов, дорог, домов и растений.

Хотя была одна особенность, – взлетевший в воздух город тянулся не вверх, а на восток, к восходящему солнцу, а на западе уходил под землю километрами заводов. Именно здесь, над гигантской индустриальной воронкой, где грузились массивные промышленные платформы, и торчала тридцатиметровая фигура шахтера – работника подземелий античных времен.

На первом курсе училища Тим не мог решить, что ему больше нравится в Дублине. Он мог часами наблюдать, как пристыковываются платформы, ощетинившиеся силовыми установками, как в них загружают огромные куски отливочного камня, сплавов, километры сложной композитной керамики для космических крейсеров. Обожал гулять по тротуарам, – висящим прямо в воздухе ступеням, которые будто дышат, пока по ним идешь. Бродить во дворах галерейных домов, рассматривая цветочный орнамент витражей.

Было здесь и еще одно местечко. Над головой шахтера спиралью вверх на многие километры уходила квадратная труба с выступающими прозрачными ребрами. В ней теснились развлечения на любой вкус: концертхоллы, рестораны, рекреационные салоны, музеи и казино. Внутри легко затеряться до утра, особенно если отец оставался на Марсе.

С тех пор прошло много времени, по ощущениям – целая жизнь. Но не для Дублина. Город оставался прежним, – наполненным жизнью и движением. Вот только исчезло былое единство с ним. Тим смотрел сквозь прозрачный купол авиетки, вытирал мокрые ладони о ткань своего слайса. И остро чувствовал себя фриком.

Даже затянутый перистыми облаками, Дублин казался праздником, для которого Граув стал чужаком. Красный, фиолетовый, коричневый, он то сиял глянцем и стеклом, то притягивал взор спокойными матовыми тонами. Сможет ли Тим ступить на живые плитки тротуара без горечи? Или, глазея по сторонам, пройтись по движущейся пешеходной ленте. Однажды они гуляли здесь вместе с отцом, и воспоминания о той далекой прогулки были свежи, но приносили боль. Сэм и Дальние Пределы – его единственно возможный выбор, все остальное – мираж.

Раздавленная в гнезде ворона и «Маленькие радости».

Тимоти рассмеялся.

Дверь небольшого особняка, разрисованного самыми ядовитыми оттенками желтого и оранжевого, открыл сам Алекс. Он небрежно привалился к косяку и осмотрел друга с головы до ног.

– А-а, капитан второго ранга Тимоти Граув. Прибыли с отчетом о поножовщине? Доклад не нужен и так вижу, что вас все же выписали из больницы, но не снабдили приличной одеждой.

Тим растерялся, открыл и закрыл рот, оглянулся назад. Алекс резко притянул его к себе и обнял.

– Рад тебя видеть! Но какого хрена ты вытворяешь?

– Извини, Алекс, я…

– Проходи. Есть хочешь?

Треллин шагнул внутрь, пропуская его. Тим вошел и споткнулся, миновав дверь. В голове шумело. Когда он ел в последний раз?

Еда мне не положена, я ее не заслужил. Ирт бы знал, а Алекс – нет.

– Я выпил бы чаю.

– Значит, набулькаю чаю. У меня, кстати, есть подходящая для тебя кружка.

С надписью «Маленькие радости» ?

Треллин захлопнул дверь и направился к широкой, темного дерева лестнице. Стал быстро подниматься вверх. Под узкими черными брюками из плотной ткани сверкали голые ступни. Все-таки странно, что вчера он сказал приехать днем прямо к нему домой. Сколько Тим помнил, Алексей торчал где угодно, только не дома. Его сестра – тимина ровесница и на два года старше брата, говорила, что Алекс только и делает, что загоняет себя и окружающих в стресс. Даже жить рядом с ним невыносимо. С трудом укладывалось в голове, что эта ядовитая заноза теперь генерал, глава одного из ведомств Министерства обороны, в котором Граув не более чем мелкий офицер.

Не просто мелкий, а еще коррумпированный и готовый выслуживаться офицер.

Алекс завел в кабинет, который больше напоминал помещение, где держали в последние дни перед смертью окончательно сбрендившего художника. Синие масляные разводы по стенам, огромные головы подсолнухов, поникшие багряные маки. И тяжелый литой круг золотой люстры, нависшей прямо над столом в центре комнаты. Изящный светлый стол выглядел беспомощной зверушкой, что замерла под готовым оборваться светилом. В прошлое посещение домашний кабинет Алекса выглядел иначе, но не менее тревожно.

Граув сел на стул, жесткий, с прямой спинкой. Будто специально. Чтобы у гостей не возникало желание задержаться дольше необходимого. Алекс грохнул ему под нос толстостенную чашку белого цвета, по форме напоминавшую унитаз.

– Считаешь, эта кружка мне подходит?

– Она большая. Вмещает достаточно чая, чтобы запить гору горячих пирожков, которые ты, как я понял, совершенно не хочешь есть.

Откуда-то сбоку гостеприимный хозяин извлек соблазнительно пахнущие пироги на блюде и тоже грохнул ими об стол. Тима, бывало, угощали и с меньшим шумом. Он протянул руку к блюду и почувствовал знакомую дрожь приближающейся ломки. Схватил пирожок, стал судорожно пропихивать его в рот. Алекс понимающе хмыкнул, уселся напротив и уставился на картонку с файлами.

Два торопливо сделанных глотка чая обожгли гортань – приятная боль.

– Что читаешь? – сквозь полный рот спросил Тим и сразу, стараясь отвлечься от неправильных мыслей и ощущений в теле, взял следующий пирожок.

– Отчет по учениям. Двух майоров и капитана выбросили в Сахаре с запасом жратвы на три дня. Они утверждали, что выберутся.

– И что?

– Почти выбрались.

– Это как почти?

– Когда их через пять дней вывезли, утверждали, что были близки к решению. Собирались отловить всевозможных пустынных гадов и сделать из них упряжку.

Тим поперхнулся смехом и пирогом.

– Близки? Ты серьезно?

– А что? – Алекс сделал невозможно серьезное лицо. – Теоретически могло бы сработать.

– Теоретически?

– Ну да. Возможно, даже в рамках практической модели. Просто герои к тому времени слишком ослабли. Но готовы попробовать снова.

– Признайся, Алекс, у них начался бред от обезвоживания.

– Ну не знаю, – протянул Треллин. – Они утверждают, что как раз отчетливо поняли, как именно это сделают, и если бы не помешала группа спасения, то…

– А-а, им помешала группа спасения, – с пониманием произнес Тим. – Вот ведь гады эти спасатели! – пустынные…

И оба заржали в голос, как бывало много лет назад, на голове шахтера.

Когда смех затих и повисла пауза, Тим уставился в унитазную чашку. Молчание тянулось, оборачиваясь ощущением холодного пота на спине.

Сейчас я выкину что-нибудь, и Алекс все поймет.

Не решаясь поднять глаза, он сделал три крупных глотка.

– Что ты теперь хочешь от меня, Тим?

Алексей теперь смотрел на него изучающе, казалось, знал ответ, но не решил, что с ним делать.

– Я хочу улететь. Сделай так, чтобы меня выпустили, как прошлый раз. И я улечу.

– В прошлый раз все было по-другому. Теперь ты сам примчался к нему.

– Ты не понимаешь. У меня не было выбора.

Алекс откинулся на стуле и сморщил нос. Черные глаза смотрели насмешливо.

– Неужели? Мне так не показалось. Когда Ларский прокрутил на Совбезе ваше слияние… Ты цеплялся за изоморфа так, что даже я поверил в твой выбор.

Это было жестоко, и Тим прикрыл глаза.

Ирт, забери меня, просто увези и надень свой мешок.

– То есть ты мне не поможешь? – с трудом проговорил он.

– Боюсь, тебе нужна не моя помощь, Тим.

– Что ты хочешь сказать?

Он вскинул голову и уперся глазами в лицо Алекса, застывшее в холодной маске.

– Тебе снова нужна реабилитация. Может, год или два. Никаких полетов, пока они не разберутся, почему ты вообще пошел к нему.

– С хрена ты такое мне говоришь?! – выкрикнул Тим, уже не в силах контролировать себя и трясущееся тело.

– Ты после терапии и больше года на Дальних пределах так и не избавился от зависимости. Ты мог бы все просто рассказать следователю.

– Не мог! – Тим обхватил себя дрожащими руками.

– Не ври себе, – холодно отрезал Алекс. – Можно было отказаться от сканирования мозга и рассказать все своими словами. Он не имел права тебя заставить, и я бы вмешался. Но нет – ты даже не связался со мной, а побежал к Флаа. Чтобы он присосался и изгадил тебе кровь. Скажи, ты думал об его объятьях последний год?

– Нет!

– Тебя всего трясет. Ты зависишь от изоморфа и не контролируешь себя. Все стало только хуже.

Он прав, он прав. Мне нужно это бешеное растение, так нужно…

– Нет. Я… – Тим с трудом пропихивал слова сквозь онемевшие губы. – Контролирую… себя.

– Ты устроил поножовщину, – презрительно скривился Алекс.

– Я контролирую.

Треллин несколько мгновений молчал, рассматривал его. Тим чувствовал себя жалким, таким жалким в своем одноразовом грязно-зеленом слайсе. С испариной, выступившей на лбу, на висках, с дрожащими руками и неотвязными мыслями.

Алексей подался вперед, в черных глазах светилось напряженное внимание.

– Думаешь, справляешься? После вчерашнего? Тогда пойди и спроси у своего изоморфа, как он оказался около таракана.

Тим уставился на друга в ужасе.

– Ты хочешь, чтобы он порвал меня?

– Он не порвет, неужели ты не понимаешь? Изоморф слепил из себя человека и вырядился к твоему приходу, как танцор кордебалета. Ты ему нужен.

Тим почувствовал, как лицо заливает краска.

– Ты хочешь, чтобы я пошел к Ирту? Снова?

Алексей откинулся на прямую спинку и небрежно пожал плечами. Смотрел холодно и равнодушно.

– Нет. Я думаю, ты не справляешься и не контролируешь ничего. Поэтому хочу, чтобы ты отправился в реабилитационный центр. И не думал больше о полетах.

– Я тебя понял, Алекс.

– Хорошо, Тим. Извини, но это правда.

Оставалось только подняться и тащить свою задницу прочь из Дублина. Вот только куда? Реабилитационный центр или Ирт – такой выбор предложил генерал-интендант. Или бросить все и отправиться к отцу на Марс? Но эту дорогу он сам закрыл для себя, забил наглухо.

Тим вышел за дверь. С трудом переставляя ноги, пошел к припаркованной авиетке. Оборачиваться не хотелось.

Он не чувствовал затянувшихся на нем ремней пилотского кресла, не видел сквозь носовой купол пестрой красоты улиц Дублина. В ушах грохотал, отдавался эхом собственный мыслеприказ: «В Планетарную прокуратуру».

А когда авиетка взмыла вверх и развернулась в обратную сторону, Граув и уже не мог видеть, как генерал Треллин стоял, обхватив себя руками, у открытой двери особняка и смотрел вслед уже исчезнувшей за горизонтом машины.

Ростки памяти

Лежа на боку с закрытыми глазами, Чага проводил рукой где-то у края своего ноющего обессиленного тела. И еще считал. Одно движение, еще одно – сто пятьдесят три, и еще – сто пятьдесят четыре. Он сбивался и начинал сначала уже бессчетное количество раз. Счет отвлекал, помогал избавиться от изматывающего ожидания. И от тошноты.

Казалось, стены размеренно вращались вокруг него, но, возможно, все дело в цвете, наползающим со всех сторон, стоило только разлепить ресницы. Цвет был неотвязно фиолетовым с бурыми бесформенными пятнами, как пролежнями на какой-то гигантской, избитой до отеков утробе. Под подушечкой большого пальца ползли сухие трещины, потом бугорки, странно теплые и словно вибрирующие от движения.

– Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги товарищу, – прошептали его сухие губы.

В пальцах отзывался ритм, и они подрагивали над тошнотворным фиолетовым грунтом, разрисовывали позывными поверхность. Только на месте отсутствующего указательного сигнал рвался, уходил в пустой космос неразборчивым бормотанием.

Поэтому его не найдут. Поэтому его не находит Ирт.

Пальца не было, пальца не было, и он не мог правильно передать позывные. В его скафандре не хватит воздуха… а еще нужна вода?

– Направление зет – на альфа тридцать семь, – помоги товарищу, – знакомый голос бился в висок.

Харли Макгрей любил напевать коды трансгалактических передач. Тима Граува это невероятно бесило. Особенно в тот день, когда флот экспедиции отказался от взятого курса. От его проекта. Но кто такой Харли? Кто такой Тим? Они ему не помогут, они не знают Чагу.

– Помоги товарищу…

Поможет только Ирт. Он один вспоминал о нем. Иногда.

Чага приподнялся на локте и разлепил ресницы. Но сразу прикрыл глаза ладонью, чтобы защитить их от невыносимого фиолетового цвета. Раньше эти натеки породы раздражали, потом пугали, но почему сейчас так плохо?

Он знал, это его место в Нише Перерождений, поскольку он глуп и бесполезен. Не мог отрастить себе ни уха, ни пальца, хотя Хозяин очень старался, чтобы у него получилось. Чага не заслужил никакого другого цвета. С большим трудом, подтягиваясь на локтях, он пополз к входу. Сам себе казался тяжелым и неповоротливым отростком. Странно, что тело когда-то было покрыто тканью. Зачем? Или не его?

Вход был опасным местом, только Хозяин мог с легкостью проходить насквозь. Перекрывал его своим мощным торсом и вызывал у Чаги одновременно страх и судороги сладостного предвкушения. Иногда он с трудом вспоминал, что Тим Граув ненавидел эти моменты: приближающуюся к нему багровую фигуру, попытки Ирта сделать его лучше. Даже пытался выбраться через вход. Просовывал руки в упругие бесцветные струны, а потом, отброшенный мощной волной к дальней стене, бился в электромагнитных судорогах и кричал от боли в обожженных руках.

Чага был умнее, он не трогал струны, но иногда подползал поближе и звал Ирта. Не сразу, конечно, а в тот момент, когда страх почувствовать, как что-то рвется внутри, начинал казаться уже не столь важным по сравнению с неумолчной, сводящей с ума потребностью.

Сначала он ощущал присутствие Тима внутри. Осуждающее и презирающее Чагу. Но постепенно выстраивал стену, пока не отгородился от другого сознания. После этого перестал различать страх и желание. Все сливалось в полосу отчаянной зависимости, где багровая боль переходила в сияющий золотом восторг и чистое наслаждение. Однажды попробовал засунуть руку в струны, надеясь, что ожог принесет облегчение и золотое счастье. Хотя бы на время. Не помогло. Он остался пуст, и взорванная болью кожа только подчеркивала пустоту.

Поэтому теперь Чага не трогал струны, а только доползал до выступающего ребра входа и слизывал сочащуюся из него влагу. Она – тягучая, как слизь, с резким содовым привкусом, утоляла жажду и притупляла голод. Когда хозяин увидел, как Чага пытается напиться, то стал издавать короткие резкие звуки – засмеялся.

– Кто бы подумал, что землянин будет слизывать мочу подземных червей. Ты мог бы стать полезен даже для моего отца. Он чернеет, как недоношенный хург, от брезгливости, а стая присосок, не останавливаясь, натирают поверхности его Ниш.

Нахлынула забытая волна стыда, – Чага оторвался от влажного ребра и опустил голову.

– Хотя, впрочем, не отдам, ты слишком забавный для его блекло-серых клеток.

Чага молчал и не поднимал глаз.

– Оближи и меня. Так ли полезен этот отросток у тебя во рту? А то молчаливым ты мне нравишься больше. Будешь выразительнее хлопать глазами.

На несколько мгновений Чага растерялся, не в силах понять, что именно он должен делать.

– Ну что же ты стоишь, дружок?

Чага сделал несколько шагов и поднял голову. Белесые глаза за багровыми контурами голых век сузились. Чага потянулся ртом к падающим на широкий конус плеч отросткам капюшона.

– Куда же ты? У тебя рот полон дряни, сползай ниже.

Испытывая странное облегчение, он опустился на колени и уставился на постамент идеально гладких конечностей изоморфа, сморгнул выступившую на глазах влагу.

С багровой поверхности оторвался и потянулся к нему тонкий продолговатый лист, на его середине появилась прозрачная дрожащая капля, так похожая на воду. Ни о чем не задумываясь, Чага слизнул ее, провел языком по все длине листа. Во рту появился острый, чуть солоноватый вкус.

– Хорошо, – прозвучал голос. – Давай еще.

Влага появилась снова, и Чага торопливо слизал ее. Провел языком еще и еще раз, хотя в листе было пусто, а на языке оставалась колючая прохлада. В какой-то момент ощутил прикосновение к небу, а потом в горло поползла прохладная тяжелая ветка. Чага закашлялся, выплескивая наружу слюну и слизь. Хозяин внезапно отпрянул.

– Ты полон мочи червей, Чага. Если бы она разбавляла твою кровь, я бы давно порвал тебя в клочья.

С тех пор Ирт не приходил, а пить хотелось невыносимо.

Чага собрал с ребра всю слизь, до которой мог дотянуться, и заметил, что струны входа утратили прежнюю упругость, болтались как истончившиеся стебли мертвых растений. Это одновременно пугало и рождало мутную, не поддающуюся осознанию надежду. Чага неуверенно протянул руку и дотронулся до дряблых веревочек. Те всколыхнулись.

– Направление зет – на альфа тридцать семь – помоги товарищу, – прошептал он понятные только Тиму слова и двинулся наружу.

Вперед тянулся длинный переход: гладкие поверхности стен, прямые углы, плоскости высоких потолков – взгляд затягивало глубокой флюоресцирующей чернотой. Свет пробивался откуда-то снизу, то яркими, то блеклыми островками у самых стен. Некоторые огоньки света двигались, ползли друг к другу, как неповоротливые световые черепахи. А может, не друг к другу, а подальше от Чаги. Вокруг ничего фиолетового и тошнотворного, и набухшая в мозгу опухоль стала опадать, не давила изнутри на глаза и виски.

Ноги не подчинялись, подворачивались, колени дрожали от слабости. Он мог бы ползти, но руки казались еще слабее ног. Стена, о которую он оперся, казалось, струилась по руке мощным воздушным потоком, но не была им – Чага видел только черную гладь под изуродованной ладонью.

– Энергия, энергия, – пробормотал он слово из памяти.

Делал шаг за шагом, не понимая, куда и зачем.

Я могу потеряться, или меня съест фиолетовая утроба, или струны обмотаются вокруг шеи, и я буду кричать от страха… Тогда Хозяин придет, прорастет в меня, и мы полетим сквозь галактики и черные дыры к ослепительным, палящим сверхновым.

Чага споткнулся и всхлипнул, с края его губы стекала слюна.

Коды трансгалактических передач… я должен вспомнить… если вырастет палец…

Он навалился грязным голым телом на несущуюся куда-то мимо «энергию» черных стен и вдруг увидел распахнутый вход. Оторвался от стены, и ноги сами понесли к чему-то светлому и теплому за козырьком, нависающим над полукруглым входом. Проковылял внутрь и упал на четвереньки.

Здесь жили пузыри. Множество радужных пузырей плавало в желто-коричневом шестигранном бассейне. По стенам к ним тянулись хорошо знакомые Чаге ненавистные струны. Пузыри в студенистой жидкости двинулись навстречу ему, отдаляясь друг от друга, сбиваясь в группы и приобретая странную, смутно знакомую форму.

Несколько мгновений Чага не мог сообразить, что такое сложилось из пузырьков, – стоящее на четырех конечностях, с продолговатой головой и болтающимся между конечностями коротким отростком.

Когда он все-таки узнал себя, то ему стало смешно, в голове всплывали воспоминания о мальчике, бегающем между зеркалами и превращающемся, то в великана, то в карлика, то в квадратного уродца. Тот мальчик тоже смеялся, только смех у него был звонкий, и по щекам не текла влага. Это был он сам? Или Тим Граув?

Чага вытер о предплечье мокрое лицо и шмыгнул носом. Хотелось коснуться крошечных радужных сфер. Но он промедлил Отпрянул назад, когда жизнь в водоеме всколыхнулась. Его собственное изображение на мгновение потеряло форму, а потом потянулось тонкой, сотканной из пузырей рукой. Существо оказалось смелее Чаги, а может и дружелюбнее. Он тоже протянул руку и коснулся упругой пульсирующей цветом жизни. Прикосновение сопровождалось звуком, похожим на тихое потрескивание. Как костер, ровно горящий в лесу.

Откуда Чаге знать про костер?

Но он знал – это хороший звук. Вокруг нет ничего фиолетового, и пузырькам не противно превращаться в такое смешное существо, как он. И касаться его. Он опустил руку и сел на голые пятки. Пузырьки быстро перестраивались, двигались. Его собственное отражение менялось, перетекая из формы в форму, и в какой-то момент Чага понял, что радужное существо уже поднялось во весь рост, в то время как он сам только на полпути вверх, пытается удержаться на слабых ногах.

– Ты знаешь то, что я только собираюсь сделать? – прошептал он.

Чага мечтал об ответе. Но с ним, конечно, никто не заговорил. Кто бы стал? То, что пузырьки видели его или чувствовали по-своему, уже казалось чудом. Чувство, что пришел туда, куда давным-давно потерял дорогу. И потерял право на эту дорогу ступать.

Чага поднимал то одну, то другую руку, поворачивался боком. И следил за тем, как ему отвечают, как новые друзья угадывают каждое неловкое движение. В какой-то момент в глазах потемнело, голова закружилась, и он рухнул на плотный темно-коричневый грунт под ногами. Боль прошила тело насквозь.

Хозяин? Я не хотел…

Он едва помнил, как оказался у Ниши Пира. Полз на четвереньках то по узким, то по широким переходам. Полированные поверхности сменялись шероховатой керамикой. В симметричные переплетения попадали пальцы, а на коленях оставались царапины. Мимо двигались тени, раздавались непонятные звуки. Чага не поднимал голову. Знал, что здесь, в чистилище, через которое Хозяин пытался помочь ему пройти, есть множество опасностей. Бьющие струны и звуки, которые сдавливают грудь и прерывают дыхание, и прикосновения, с треском рвущие кожу, и, наконец, фиолетовый цвет. А еще вышагивали ожившие ужасы, один взгляд на которые останавливал кровь.

– Ирт, Ирт, – шептал он. – Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги…

Он едва помнил, как оказался у Ниш Пира. У ребра поворота хлынули звуки, и Чага замер. Это было стрекотание, и шелест, и резкие высвисты, и шипение гадюки. Звуки сплетались в странный невообразимый гомон, от которого хотелось свернуться в клубок, забраться в темную нору и умереть там маленьким и незаметным. Но норы не было, а мимо по проходу под плетением слишком ровных и одинаковых корней плыл мигающий сиреневым цветом огонек. И, найдя в себе отчаянную решимость, Чага заглянул за угол.

Там за поворотом творилось невообразимое, и накативший ужас не давал возможности оторваться от зрелища. Прозрачный дым, а может быть пар, плыл под высокими сводами, с которых тянули вниз выступы, конусы и трапеции разноцветные каменные уродцы. Под ними на разных уровнях большими и малыми группами шевелились и шумели чудовища.

Чаге казалось, что он видит рога и гребни, вытянутые шеи и заостренные вверх живые капюшоны. Взгляд сам собой лепился к кривым отросткам, вращающимся вокруг продолговатых разноцветных тел. Он всматривался в отдаленные углы, и все чуднее и страшнее казались ему существа. Клубки на множестве колючих отростков, стволы, оплетенные кружевом грибных наростов, хвосты, обмотанные вокруг коротких ног.

Чага утонул в хаосе форм и звуков. Сердце пыталось пробить грудную клетку, а взгляд метался от чудовища к чудовищу в поисках надежды и спасения. И тут он увидел Ирта. Хозяин сидел справа и выше всех. За его мощным торсом, как крылья, выступали края сиреневого полированного камня. Багровые отростки капюшона время от времени расправлялись, тянулись к еде, которая лежала в плетеном углублении. От одного его прикосновения тонкие блины-листья, серые продолговатые маслянистые штуки исчезали, словно растворялись прямо в воздухе. Стоило Ирту сделать движение, и те, кто сидел рядом, клонились к нему. Стоило издать низкий короткий звук, как все стрекотали и шелестели. Стоило быстрой волне пробежать по его телу от плеч к изгибу бедер и ног, как все затихало вокруг него.

Он был здесь главный. Хозяин. Чага почувствовал, как тревожное ожидание заполнило до краев, как заныла кожа в предвкушении жалящих прикосновений. Он двинулся вперед, почти не осознавая этого. Очутившись в проходе, почувствовал, как горячий пар прошелся по обнаженному телу. Все живое и страшное, рогатое и покрытое отростками качнулось в его сторону, словно Чага не незаметно вполз, а громыхнул скрипучей дверью. Он сжался, уязвимый и жалкий.