Текст книги "Голос призрака"

Автор книги: Филиппа Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

– Через пару недель тебе исполнится семнадцать, – сказала мать, разглядывая меня с таким озадаченным видом, будто удивлялась, что девушка стала уже взрослой. Ее глаза затуманились, как всегда, когда она вспоминала о годах, проведенных во Франции. Я знала, что это случалось нередко. Невозможно было жить без воспоминаний. Мы постоянно слышали об ужасных вещах, происходивших там: о том, что король и королева были теперь узниками нового режима, и о страшных унижениях, которым они подвергались. И о том, что лилась кровь на гильотине с ее отвратительной корзиной, в которую одна за другой, с ужасающей методичностью падали отрубленные головы аристократов.

Она также часто думала о бедных тете Софи и Армане и гадала, что могло с ними случиться. Этот вопрос время от времени поднимался за обеденным столом, и Дикон приходил в неистовство по этому поводу. Между ним и Шарло часто возникали споры, в которые ввязывался и Луи-Шарль. Шарло был серьезной заботой для матери и отчима. Он становился мужчиной и должен был решить, как распорядиться своей жизнью. Дикон был за то, чтобы послать его хозяйствовать вместе с Луи-Шарлем в другом имении, под Клаверингом. Тогда, думал Дикон, они оба не будут путаться под ногами. Но Шарло заявил, что он не собирался быть управляющим английским поместьем. Его воспитывали как будущего хозяина Обинье.

– Принцип управления один и тот же, – возразил Дикон.

– Mon cher Monsieur, – Шарло часто вставлял французские обороты в свою речь, особенно, когда разговаривал с Диконом, – есть большая разница между обширными владениями французского замка и маленькой сельской английской усадьбой.

– Безусловно, разница существует, – сказал Дикон. – Один представляет собой руину… разграбленную толпой мародеров, а другая содержится в безупречном порядке и приносит доход.

Моя мать, как всегда, встала между мужем и сыном. Только лишь потому, что он знал, как эти пререкания расстраивали ее, Дикон прекратил стычку.

Итак:

– Семнадцать, – продолжала матушка разговор со мной. – Мы должны торжественно отметить это событие. Может быть, устроить бал и пригласить в всех соседей, или тебе больше по душе просто позвать близких друзей на праздничный обед?

А потом мы смогли бы съездить в Лондон поразвлечься: посетить театр, походить по модным лавкам…

Я отвечала, что, разумеется, последнее улыбается мне больше, чем бал и соседи. Затем матушка посерьезнела:

– Клодина, ты никогда не задумывалась о… замужестве?

– Мне кажется, почти все в свое время подумывают об этом.

– Нет, серьезно?

– Как можно об этом думать серьезно, если никто еще не просит моей руки?

Она нахмурилась:

– Есть, по крайней мере, двое, кто охотно сделали бы это. Я даже думаю, что они только и ждут наступления этого великого дня – твоего семнадцатилетия. Ты знаешь, кого я имею в виду, и мне известно, что они тебе нравятся оба. Я говорила об этом с Диконом. Мы будем очень счастливы, если дело сладится. Видишь ли, в близнецах есть что-то необыкновенное. Когда-то в нашем роду уже были близнецы – Берсаба и Анжелет – и, знаешь, каждая из них в свой черед вышла замуж за одного и того же человека… Сначала Анжелет, а после ее смерти он женился на Берсабе. Это было еще до того, как семья поселилась в Эверсли. Как раз дочка Берсабы, Арабелла, и вышла за одного из Эверсли. Все это – давняя история: времена Гражданской войны и Реставрации. Но к чему я вдруг вспомнила о ней сейчас? Ах, да… близнецы. Хотя они такие разные – как Берсаба и Анжелет, судя по рассказам, но те влюбились в одного и того же мужчину. Я думаю, это очень похоже на Джонатана и Дэвида.

– Вы хотите сказать, что они оба влюблены в меня?

– Мы с Диконом уверены, что это так. Ты ведь очень привлекательна, Клодина.

– О, я совсем не так красива, как вы, мама!

– Ты очень привлекательна, и совершенно очевидно, что тебе скоро придется сделать выбор. Клодина, скажи мне: который из двух?

– Вам не кажется неприличным выбирать между двумя мужчинами, когда ни тот, ни другой еще не сделали предложения?

– Но это только для моих ушей, Клодина!

– Милая мама, я об этом еще не думала.

– Но ты думала о них?

– Ну… в каком-то смысле, да.

– Дэвид любит тебя всей душой… Его чувство прочно… неизменно…

Он будет очень хорошим супругом, Клодина.

– Вы хотите сказать, что если они оба сделают предложение, то вы бы предпочли, чтобы я выбрала Дэвида?

– Я приму твой выбор. Решать тебе, мое дорогое дитя. Они такие разные! Положение осложняется тем, что, кого бы ты ни выбрала, другой останется здесь же. Это меня крайне тревожит, Клодина. Дикон смеется над моими страхами. У него свои понятия, и я не всегда с ним согласна.

Она улыбнулась каким-то своим воспоминаниям.

– В самом деле, – продолжала она, – я почти никогда не соглашаюсь с ним!

Она произнесла это так, будто несогласие было идеальным состоянием для супружеских отношений.

– Но у меня неспокойно на душе. Я желала бы, чтобы все сложилось иначе.

Но, Клодина… я такая эгоистка! Я не хочу, чтобы ты куда-нибудь уехала…

Я обхватила ее руками и прижала к себе.

– Мы всегда были по-особому привязаны друг к другу, не правда ли? – сказала она. – Ты появилась на свет в то время, когда я слегка разочаровалась в браке. О, я любила твоего отца, и у нас бывали чудесные мгновения, но он постоянно мне изменял. Для него это было естественным образом жизни. Ну а меня воспитали совсем в других правилах. Моя мать была англичанкой до мозга костей. Ты для меня стала великим утешением, моя маленькая Клодина! И я хочу, чтобы ты сделала правильный выбор.

Ты еще так молода. Поговори со мной. Расскажи мне. Поделись со мной своими мыслями.

Я была растеряна. Конечно, до этого момента я еще не задумывалась над необходимостью сделать выбор. Но я понимала, что она имеет в виду: растущая серьезность Дэвида и явное удовольствие, которое он находил в общении со мной, и, с другой стороны, нетерпеливые выходки Джонатана. Да, мне стало ясно, что время неопределенности, колебаний подходило к концу.

Я была рада, что матушка помогла мне это понять.

Я сказала ей:

– Не хочу выбирать. Пусть все остается, как есть. Мне так нравится. Я люблю быть с Дэвидом. Слушать его очень интересно. Я не знаю никого, кто мог бы говорить так же увлекательно, как он. О, я знаю, что в компании он довольно молчалив, но когда мы одни… Она нежно улыбнулась мне и сказала:

– Он очень хороший юноша. Он самый лучший из молодых людей…

И это показалось мне знаменательным. Я не могла заставить себя говорить с матушкой о тех чувствах, которые Джонатан будоражил во мне.

Для праздничного вечера мне понадобилось сшить новое платье, и с этой целью ко мне явилась Молли Блэккет, местная портниха, которая проживала в одном из коттеджей, принадлежавших имению.

Она восхищенно ворковала над ярдами голубого и белого атласа, из которого шилось платье. Верхняя юбка была голубая, на фижмах, и, подхваченная на боках, расходилась спереди, открывая белую атласную нижнюю юбку. Корсаж отделывался белыми и голубыми цветочками, вышитыми шелком. Рукава доходили до локтя и заканчивались каскадом воланов из тончайших белых кружев. Этот фасон был введен в моду Марией-Антуанеттой, и когда я увидела его, то не могла не вспомнить о ней, заключенной в тюрьму, ожидающей и, несомненно, жаждущей смерти. И это испортило мне удовольствие от платья.

Молли Блэккет заставляла меня выстаивать часами, пока она ползала на коленях вокруг меня с черной подушечкой, укрепленной на запястье, в которую с какой-то свирепой радостью вкалывала вынутые из платья булавки. При этом она болтала без умолку насчет того, как чудесно я буду выглядеть в новом платье.

– Белое так идет молодым девушкам, а голубое сочетается с цветом ваших глаз.

– Но они совсем другого оттенка, они темно-голубые!

– А, в этом-то вся и штука, мисс Клодина. На этом фоне ваши глаза, знаете ли, покажутся еще более темными, почти синими – по контрасту. О, эти цвета как раз для вас. Боже, как идет время! Я помню, как вы приехали сюда. Кажется, это было только вчера.

– Прошло три года.

– Три года! И подумать только, ваша милая матушка теперь опять с нами. Моя мать хорошо ее помнит. Она шила еще для ее матери.

Это было до того, как та уехала во Францию. А после того моя мать шила для первой миссис Френшоу. Да, все изменилось…

Я стояла и рассеянно слушала ее болтовню. Молли сняла с меня корсаж, чтобы по-новому вшить рукава, так как ей не понравилось, как они сидят, и я осталась в атласной юбке, завязанной на талии, а выше талии – в одной сорочке.

Она разложила корсаж на столе, приговаривая:

– Я это мигом исправлю. Рукава играют очень важную роль, мисс Клодина. Я знаю, как плохо вшитый рукав может испортить все впечатление от платья, как бы ни было прекрасно все остальное…

В этот момент дверь отворилась. Я тихо ахнула, потому что на пороге стоял Джонатан. Не глядя на меня, он сказал:

– А, Молли, хозяйка хочет видеть вас сию минуту. Это очень спешно.

Она в библиотеке.

– О, мистер Джонатан…

Она повернулась ко мне в полном смятении и посмотрела на стол.

– Я только… э-э… управлюсь с мисс Клодиной…

– Госпожа сказала «немедленно», Молли.

Я думаю, это важно.

Она нервно кивнула и с легким смешком выбежала из комнаты. Джонатан обернулся ко мне и окинул меня взглядом, в котором пылало голубое пламя.

– Очаровательна, – сказал он, – совершенно очаровательна! Сплошное великолепие внизу и милая простота наверху!

– Ты выполнил поручение, – сказала я. – Теперь тебе лучше уйти.

– Что? – вскричал он с негодованием. – Ты можешь сейчас просить меня уйти?

Склонившись, он взял меня за плечи и быстро поцеловал в шею.

– Нет, – твердо сказала я.

Он только засмеялся и, стянув вниз с моих плеч вырез сорочки, припал губами к обнажившейся коже.

Я ахнула, и он, подняв голову, насмешливо посмотрел на меня.

– Ты видишь, – сказал он, – этот верх не гармонирует с юбкой, не правда ли?

Я чувствовала себя незащищенной, беспомощной. Сердце у меня колотилось так сильно, что, казалось, он мог услышать его биение.

– Убирайся, – закричала я, – как ты смеешь… входить сюда… когда… когда…

– Клодина, – забормотал он, – малышка Клодина… Я проходил мимо. Я заглянул в щелку и увидел славную Молли с ее булавками и тебя полураздетой… и я должен был войти и сказать тебе, как очаровательно ты выглядишь…

Я попыталась натянуть обратно сорочку на плечи, но он не выпустил ее из своих цепких пальцев, и я не могла увернуться от его рук и губ.

Это привело меня в неистовое возбуждение. Как будто наяву разыгралась одна из моих фантазий, в которых я представляла себе, как он появляется в моей спальне… Но все кончилось очень быстро, так как я услышала шаги Молли Блэккет. Она ворвалась в комнату, и Джонатан едва успел прикрыть сорочкой мою наготу.

Лицо Молли пылало.

– Хозяйки не было в библиотеке! – сказала она.

– Разве? – Джонатан повернулся к ней, добродушно улыбаясь. – Очевидно, она не дождалась вас. Я поищу ее и, если вы все еще будете нужны, дам вам знать.

С этими словами он отвесил нам обеим насмешливый поклон и вышел.

– Ну, знаете ли, – возмутилась Молли Блэккет. – Вот наглость! Какое он имел право входить сюда! Не верю, что я так уж срочно понадобилась хозяйке.

– Конечно, нет, – сказала я. – Он не имел никакого права!

Молли неодобрительно качала головой. Губы у нее подергивались.

– Мистер Джонатан и его фокусы… – пробормотала она.

Но позднее я заметила, как она задумчиво разглядывала меня, и я засомневалась: не подумала ли она, что я поощряла его?

Сцена в швейной комнате глубоко меня задела. Она не выходила у меня из головы. Весь остаток дня я старалась избежать встречи с Джонатаном, и мне это удалось. А за час до обеда я удалилась в библиотеку поговорить с Дэвидом. Он был взволнован известием о сделанных на побережье археологических находках эпохи римского завоевания и хотел отправиться на место раскопок в конце недели.

– Хочешь поехать со мной? – спросил он. – Уверен, тебе будет интересно.

Я с воодушевлением согласилась.

– Эти находки могут оказаться очень важными. Ты знаешь, мы ведь недалеко от того места, где высадился Юлий Цезарь, и, кажется, римляне оставили здесь следы своего пребывания. Они использовали эту местность для снаряжения кораблей. При раскопках обнаружены развалины виллы, и там нашли несколько превосходно сохранившихся изразцов. Должен сказать, что я горю нетерпением увидеть все это!

У него были голубые глаза, и, когда они так сверкали, они поразительно напоминали глаза Джонатана.

Я расспрашивала его о находках, и он достал книги и стал показывать мне, что было найдено в прежние годы.

– Это, по-моему, совершенно замечательная профессия, – сказал он с легкой завистью. – Представь, какое получаешь удовлетворение, сделав какое-нибудь важное открытие!

– Представь и горькое разочарование, когда, потратив месяцы, а может быть, и годы тяжелого труда, не находишь ничего и узнаешь, что искал не то и не там.

Он засмеялся:

Ты реалистка, Клодина. Я всегда это знал. Это в тебе говорит француженка, не так ли?

– Может быть.

Но, по-моему, я с каждым днем становлюсь все больше англичанкой.

– Ты права… а когда ты выйдешь замуж, то вовсе превратишься в англичанку.

– Если выйду за англичанина… Но мое происхождение останется при мне.

Я никогда не понимала, почему женщина должна принимать национальность мужа. Почему муж не может считаться по жене?

Он серьезно задумался. Это была одна из самых привлекательных черт характера Дэвида: он всегда серьезно относился к моим идеям. Живя в семье, где преобладали мужчины, я четко ощущала некое покровительственное отношение, безусловно, со стороны моего брата Шарло, ну а Луи-Шарль подражал ему во всем. И Джонатан тоже, хотя и проявлял ко мне большой интерес, давал мне почувствовать, что во мне чисто женская сущность, и поэтому мой удел – подчиняться и не прекословить мужчинам.

Вот почему общение с Дэвидом было так живительно для меня.

Он продолжал:

– Думаю, на этот счет должна быть какая-то договоренность. Например, может возникнуть путаница, если жена не примет фамилию мужа. Если она этого не сделает, какую фамилию должны носить ее дети? Если ты посмотришь на вопрос с этой стороны, то найдешь в этом некоторый резон.

– И еще о том, что при этом сохраняется миф о женщинах как о слабом поле.

– Я никогда так не думал!

– Дело в том, Дэвид, что ты не такой, как все. Ты не принимаешь на веру любой довод, который тебе представляют. Для тебя все должно быть логично. Вот почему твое присутствие в этом сообществе мужчин так подбадривает меня.

– Я рад, что ты это чувствуешь, Клодина, – сказал он серьезно. – Все стало гораздо интереснее с тех пор, как в нашу жизнь вошла ты. Я помню ваш с матерью приезд и должен сказать, что сначала не осознал, какие он несет перемены, но очень скоро их почувствовал. Я понял, что ты – иная, не похожая ни на одну из знакомых мне девушек…

Дэвид запнулся и, казалось, не мог на что-то решиться. Помолчав, он продолжал:

– Боюсь, что это очень нехорошо с моей стороны, но иногда я просто рад, что произошли все эти события, только потому, что… из-за них Эверсли стал твоим домом.

– Ты имеешь в виду революцию? Он кивнул:

– Иногда я думаю об этом по ночам, когда остаюсь один. Обо всем ужасном, что происходит с народом, среди которого ты жила. Хотя при этом всегда и появляется мысль: «Да, но это привело сюда Клодину».

– Но я почти уверена, что и без того когда-нибудь приехала сюда. Моя мать наверняка рано или поздно вышла бы замуж за Дикона. Я думаю, она не решалась это сделать только из-за дедушки, и после его смерти она и Дикон все равно поженились бы, а я, естественно, поселилась бы с ней в Эверсли.

– Кто знает? Но ты здесь, и иногда я чувствую, что это – единственное, что имеет значение.

– Ты льстишь мне, Дэвид.

– Я никогда не льщу… Сознательно, по крайней мере. Я действительно так думаю, Клодина.

Помолчав, он продолжал:

– Скоро твой день рождения. Тебе исполнится семнадцать.

– Мне этот день представляется какой-то особой вехой.

– Разве не каждый день рождения является вехой на жизненном пути?

– Но семнадцать лет! Переход от детства к зрелости. Это совершенно особая дата.

– Я всегда считал тебя разумнее твоих лет.

– Как мило ты это говоришь! Иногда я чувствую себя такой глупой.

– Всем случается это чувствовать.

– Всем? И Дикону?

И Джонатану?

Не думаю, чтобы они хоть раз в жизни почувствовали себя глупыми. Должно быть, очень приятно знать, что ты всегда прав.

– Только тогда, когда это – всеми признанный факт.

– Какое им дело до всеобщего мнения? Они считаются только со своим.

Всегда быть правым в собственных глазах – это в самом деле придает человеку потрясающий апломб, ты не находишь?

– Я бы предпочел смотреть правде в лицо. А ты? Я задумалась:

– Да… в общем, я, наверно, тоже.

– Кажется, мы всегда мыслим одинаково. Клодина… я хочу тебе что-то сказать. Я на семь лет старше тебя…

– Значит, тебе двадцать четыре года, если арифметика меня не подводит, – перебила я шутливо.

– Джонатану столько же.

– Я слышала, что при вашем появлении на свет он слегка опередил тебя.

– Даже в этом случае Джонатан непременно должен был быть первым, как всегда и во всем. У нас был воспитатель, который вечно подталкивал меня отстаивать свои права. «Будь в центре внимания, – говаривал он, – не стой на обочине, не будь сторонним наблюдателем. Не дожидайся своего брата, ступай впереди него».

Это был здравый совет.

– Которому ты не всегда следуешь!

– Почти никогда.

– Я думаю, что наличие брата-близнеца иногда затрудняет жизнь человека.

– Да, неизбежно возникают сравнения.

– Но считается, что между ними существует особая связь.

Даже если между мной и Джонатаном была такая связь, она давным-давно порвалась. Он относится ко мне безразлично. Иногда мне кажется, что он презирает мой образ жизни. И не могу сказать, что я в восторге от той жизни, какую он ведет.

– Вы совсем разные, – сказала я. – При вашем крещении феи делили между вами человеческие качества: это – для Джонатана, это – для Дэвида… так что то, чем обладает один, другому уже не досталось.

– Качества, – сказал он, – и слабость… Но этот разговор вроде предисловия к тому, что я хочу сказать.

– Я это поняла.

– Клодина, будь моей женой!

– Что? – вскричала я.

– Ты удивлена?

– Не очень… только тем, что ты заговорил об этом сейчас. Я думала – после моего дня рождения… Он улыбнулся:

– Ты, кажется, думаешь, что в этой дате есть что-то магическое.

– Глупо, не так ли?

– И твоя мать, и мой отец – оба будут довольны. Наш союз получился бы идеальным. У нас так много общих интересов. Я не просил бы твоей руки, если б не был уверен, что и я тебе нравлюсь. Я знаю, что тебе в радость наши беседы и прогулки и все, что мы делаем вместе…

– Да, – сказала я, – конечно же. И я очень люблю тебя, Дэвид, но…

– Ты никогда не помышляла о замужестве?

– Разумеется, помышляла!

– И… с кем?

– Вряд ли можно думать о замужестве и не представлять себе при этом жениха!

– А обо мне в этой роли ты когда-нибудь думала?

– Да… думала. Моя мать говорила со мной на эту тему; родители всегда озабочены тем, чтобы скорее поженить своих отпрысков, разве не так? Но моя матушка хочет, чтобы мое замужество было удачным. На другое она не согласится.

И тут Дэвид подошел ко мне и взял мои руки в свои. Я вновь ощутила огромную разницу между ним и Джонатаном; но во мне была уверенность, что Дэвид будет всегда добр, и чуток, и интересен; о, жизнь с ним будет восхитительна…

Но чего-то не доставало, и после моих столкновений с Джонатаном я знала, чего именно. Когда Дэвид взял меня за руки, я не почувствовала того всепоглощающего возбуждения, и перед моим мысленным взором возник Джонатан: как он стягивал с меня сорочку в швейной комнате. И в этот момент я поняла, что хочу их обоих. Мне нужны были нежность, верность, чувство защищенности, общие интересы и, увлечения, – все, что было связано с Дэвидом; но, с другой стороны, я не хотела лишиться того волнения, того чувственного соблазна, которые привносил в мою жизнь Джонатан Мне нужны были оба. Как поступить? Нельзя же иметь двух мужей?

Я смотрела на Дэвида. Как он был мил! В нем сочеталась серьезность и какая-то наивность. Я твердо знала, что для меня было бы великим счастьем жить в Эверсли, обсуждать с Дэвидом дела имения, заботиться о наших арендаторах, уходить с головой в заботы, занимающие нас обоих…

Если я скажу «да», матушка будет рада. Дикон тоже, хотя ему безразлично, выберу я Дэвида или Джонатана. Но Джонатан не просил моей руки И все же я знала, что его влечет ко мне Он «вожделел меня», как говорится в Библии. Но я была воспитана так, что он мог заполучить меня в свою постель только как жену.

Я чуть было не сказала Дэвиду «да», но что-то меня удерживало: мысли о Джонатане и зашевелившиеся в душе неведомые мне прежде чувства, которые он сумел пробудить.

– Я очень люблю тебя, Дэвид, – сказала я. – Ты всегда был моим самым лучшим другом. Просто сейчас я чувствую, что должна подождать.

Он сразу понял.

– О, конечно, ты хочешь подождать. Но подумай об этом. Вспомни все, что мы могли бы делать вдвоем. В мире так много увлекательного для нас обоих, – он махнул рукой в сторону книжных полок, – у нас столько общих интересов, и я так нежно люблю тебя, Клодина! С первого момента, как ты появилась здесь, я полюбил тебя…

Я поцеловала его в щеку, и он обнял меня. Мне стало приятно, спокойно и радостно; но я не могла выбросить из головы Джонатана; и, когда я взглянула в ясные голубые глаза Дэвида, мне вспомнилось обжигающее голубое пламя в глазах Джонатана.

В ту ночь я не могла уснуть. Наверно, это было естественно. Мне сделали предложение, на которое я чуть было не ответила согласием. Был еще тот случай в швейной комнате. И я не знала, которое из этих событий задело меня более глубоко.

Прежде чем лечь в постель, я позаботилась запереть дверь. То, как Джонатан под фальшивым предлогом проник в швейную, ясно показало мне, что он способен на дерзкие и неожиданные поступки, а моя ответная реакция послужила мне уроком, что я должна остерегаться своих собственных чувств.

Я провела утро, как всегда, с моей гувернанткой, но вскоре после полудня отправилась на верховую прогулку. Не успела я проехать и мили, как меня нагнал Джонатан.

– Привет! – сказал он. – Вот так сюрприз!

Конечно, я знала, что он видел мой отъезд и отправился следом за мной.

– Знаешь, на твоем месте я бы постыдилась показываться мне на глаза!

– Неужели? А у меня создалось впечатление, что тебе было очень даже приятно. И если я доставил тебе удовольствие, то большего я и не прошу!

– Ты представляешь, что может подумать Молли Блэккет о твоем поведении в швейной?

– Прежде всего, позволь спросить тебя: а думает ли вообще Молли Блэккет? Мне кажется, ее ум целиком занят булавками, иголками и – э-э, есть в дамских нарядах такая вещь, как плакет ? Очень хорошо, если бы была, потому что это слово рифмуется с ее именем!

– Она была в шоке. Ты очень хорошо знаешь, что матушка вовсе не хотела ее видеть.

– Но я хотел видеть тебя в этом восхитительно раздетом виде!

– Очень глупо, и решительно не достойно джентльмена!

– Что поделаешь, самые лучшие вещи на свете часто именно таковы, – с притворным сожалением произнес он.

– Мне не нравится этот фривольный тон!

– Брось! Ты находишь его пленительным… так же, как и меня.

– Я знаю, что ты всегда был преувеличенно высокого мнения о своей особе!

– Естественно: если не я сам, то кто же? Видишь ли, я задаю тон всем другим.

– Я не желаю больше слушать, как ты поешь дифирамбы собственному характеру!

– Понимаю. Мой характер не нуждается в дифирамбах. Вы достаточно мудры, чтобы видеть его таким, каков он на самом деле, и он вам нравится. Я уверен что он вам ужасно нравится.

– Ты просто нелеп!

– Но при том обворожителен!

Вместо ответа я стегнула лошадь и, повернув в поле, пустила ее вскачь. Но Джонатан держался рядом. Мне пришлось осадить лошадь: впереди была изгородь.

– У меня есть предложение, – сказал он. – Давай привяжем наших лошадей, пусть пасутся, а сами сядем вон под тем деревом. Там мы сможем потолковать о многом.

– Вряд ли эта погода подходит для сидения на травке. Того и гляди пойдет снег.

– Со мной тебе будет тепло.

Я отвернулась, но он перехватил у меня повод.

– Клодина, мне в самом деле нужно серьезно поговорить с тобой.

– Да?

Я хочу быть с тобой. Я хочу прикасаться к тебе. Я хочу обнимать тебя так, как вчера… Это было чудесно. Портило все только то, что миляга Молли Блэккет могла ворваться в комнату в любой момент.

– О чем ты хочешь говорить серьезно? Ты никогда не бываешь серьезен.

– Очень редко. Но сейчас как раз такой случай. Брак – серьезное дело. Мой отец будет страшно рад, если мы поженимся, Клодина, и, что более важно, я тоже!

– Выйти за тебя!

Я услышала возбужденные нотки в своем голосе и саркастически добавила:

– Что-то подсказывает мне, что ты будешь не очень-то верным супругом.

– Ты сумеешь заставить меня быть верным.

– Боюсь, что это окажется непосильной задачей! Он расхохотался:

– Иногда ты говоришь в точности, как мой братец!

– Для меня это звучит, как комплимент.

– Ага, теперь нам придется выслушать хвалу добродетелям Святого Дэвида. Я знаю, что ты его любишь некоторым образом…

– Конечно, я люблю его! Он интересен, вежлив, надежен, нежен…

Ты случайно не занялась ли сравнением? Кажется, у Шекспира где-то говорится о неразумности сравнений. Ты должна помнить это место. Если нет, спроси у эрудита Дэвида.

– Не смей насмехаться над братом!

Он более…

– Достойный?

– То самое слово!

– И как оно уместно. Я начинаю думать, что ты благосклоннее к нему, чем это мне может понравиться.

Ты случайно не ревнуешь ли к брату?

– Мог бы… в известных обстоятельствах. Как и он, без сомнения, ко мне.

– Не думаю, что он когда-либо стремился походить на тебя!

– А ты думаешь, я когда либо стремился походить на него?

– Нет.

Вы – две совершенно различные натуры. Иногда мне кажется, что на свете не существует двух людей, более отличающихся друг от друга, чем вы.

– Ну, хватит о нем. Поговорим о тебе, милая Клодина!

Я знаю, что ты небезразлична ко мне.

Я нравлюсь тебе, не так ли? Тебе было очень по нраву, когда я вошел в ту комнату, выкурил старушку Блэккет и стал целовать тебя… Правда, ты надела на себя маску благовоспитанной юной леди: «Не прикасайтесь ко мне, сэр!»– что на самом деле означало: «Я хочу еще… и еще…».

Я побагровела от унижения:

– Ты слишком многое предполагаешь!

– Я слишком многое открываю из того, что ты предпочитаешь скрывать. Думаешь, сможешь утаить от меня правду? Я знаю женщин.

– Уж это-то я поняла.

– Моя милая девочка, не захочешь же ты получить неопытного любовника?! Тебе нужен знаток, умелый проводник через врата рая… Ах, Клодина, для нас с тобой наступило бы чудесное время!

Ну же, скажи «да»! Мы объявим о нашей помолвке на званом обеде. Это то, чего они все хотят. И через пару-другую недель поженимся. Куда бы нам отправиться на медовый месяц? Что ты скажешь насчет Венеции? Романтические ночи на каналах… Мы плывем, а гондольеры поют серенады… Как тебе это нравится?

– Согласна, декорации идеальны. Единственное, против чего я возражаю, что моим партнером в спектакле был бы ты.

– Злая!

– Ты сам напросился.

– И каков ответ? – Нет!

– Мы переменим его на «да».

– Каким образом?

Он пристально посмотрел на меня. Выражение его лица изменилось, и линия плотно сжатых губ вызвала во мне легкую тревогу.

– У меня есть способы… и средства, – сказал он.

– И раздутое мнение о себе.

Я резко отвернулась. Он меня завораживал, и я боролась с желанием спешиться и очутиться с ним лицом к лицу. Я знала, что это было бы опасно. Под легкой шутливостью скрывалась беспощадная решимость. Все это очень напоминало мне его отца. Говорят, что мужчины желают иметь сыновей, потому что хотят видеть в них свое воплощение. Ну что ж, Дикон воспроизвел себя в Джонатане.

Я направилась галопом через поле. Впереди было море. В этот день оно было грязно-серым, с оттенком коричневого там, где гребни волн разбивались о песок. В воздухе резко пахло водорослями. Прошлой ночью был шторм. Ощущая огромное радостное возбуждение, я неслась вперед, пустив лошадь по самой кромке воды.

Джонатан скакал на своем тяжелом жеребце, не отставая от меня. Он смеялся – такой же веселый и возбужденный, как и я.

Мы проехали так с милю, когда я натянула поводья. Он был рядом со мной. Брызги прибоя увлажнили его брови, и они блестели; глаза горели тем голубым пламенем, которое я так жаждала видеть. И передо мной внезапно возникло видение Венеции, гондол и итальянских серенад. В этот момент я готова была сказать: «Да, Джонатан. Это ты. Я знаю, с тобой будет не просто. Покоя не будет. Но ты – тот, кто мне нужен».

В конце концов, когда тебе семнадцать, не думаешь о жизненном благополучии. Больше привлекают волнения, приключения, веселье и даже неизвестность.

Я повернула лошадь и сказала:

– Домой!

А ну, наперегонки!

И мы снова поскакали вдоль пляжа. Джонатан держался бок о бок, но я знала, что он только выжидал момент, чтобы обогнать меня. Ему во что бы то ни стало нужно было показать мне, что он всегда побеждает.

В отдалении я заметила всадников и почти тотчас распознала в них Шарло и Луи-Шарля.

– Посмотри-ка, кто там! – крикнула я.

– Нам их не надо. Давай вернемся и повторим нашу скачку.

Но я позвала:

– Шарло!

Мой брат помахал нам рукой. Мы подъехали к ним легким галопом, и я тотчас увидела, что Шарло сильно расстроен.

– Вы слышали новость? – спросил он.

– Новость? – переспросили мы с Джонатаном в один голос.

– Вижу, что не слышали. Они убили его… кровожадные псы… Моn Dieu, если бы я был там… Как бы я хотел быть там!

Как бы…

– В чем дело? – спросил Джонатан. – Кто убит и кем?

– Король Франции, – сказал Шарло. – Во Франции нет больше короля…

Я закрыла глаза. Мне вспомнились рассказы моего дедушки о королевском дворе, о короле, которого обвиняли во множестве вещей, за которые он не был ответствен. Но ярче всего мне представилась толпа, которая смотрит, как король поднимается по ступеням гильотины и кладет голову под нож.

Даже Джонатан посерьезнел. Он сказал:

– Этого следовало ожидать…

– Я никогда не верил, что они зайдут так далеко, – сказал Шарло. – Но теперь это произошло. Эта подлая чернь…

Они повернули историю Франции.

Шарло был глубоко взволнован. В этот момент он был похож на своего деда, а также на отца. Те оба были патриоты. Сердцем Шарло был во Франции, с роялистами. Он всегда хотел быть там, участвовать в безнадежном сражении за монархию. Теперь, когда король был мертв – казнен, как обыкновенный преступник на ужасной гильотине, – он хотел этого сильнее, чем раньше.