Текст книги "Военный слух"

Автор книги: Филипп Капуто

Стать офицером я особо не стремился. Я без колебаний бросил бы учёбу и пошёл служить рядовым, когда б не твёрдая решимость родителей сделать всё для того, чтобы их сын закончил колледж. Происходившее их не радовало. В их представлениях о моём будущем не было места военной форме и барабанам, они спали и видели, как после выпуска я найду приличную работу, женюсь на приличной девушке и обоснуюсь в приличном пригородном районе.

Я же был вне себя от счастья в тот момент, когда поступил на службу и поклялся защищать Соединённые Штаты «против всех их врагов, внешних и внутренних». Я самостоятельно сделал что-то важное, а то, что родители были против, лишь усиливало удовольствие от содеянного. Я приходил в восторг при мысли о том, что после колледжа отправлюсь в опасные и незнакомые края, а не буду ловить по утрам автобус на 7.45, отправляясь в какую-нибудь контору. Сейчас-то странно о том вспоминать. Большинство моих сокурсников считали, что поступление на военную службу есть проявление самого что ни на есть отъявленного конформизма, а сама служба – разновидность рабства. Для меня же это было проявлением бунтарства, а корпус морской пехоты символизировал возможность обретения личной свободы и независимости.

Офицерская кандидатская школа находилась в Куонтико, где занимала обширный участок в сосновых лесах Виргинии недалеко от Фредериксберга, где за век до того ни за что положили Потомакскую армию. Именно там летом 1961 года вместе с несколькими сотнями других парней, стремившихся стать лейтенантами, я впервые вкусил военной жизни и начал учиться воевать. Нам всем было от девятнадцати лет до двадцати одного года, и тем из нас, кому суждено было дойти до выпуска, предстояло через четыре года возглавить первые подразделения вооружённых сил США, отправленные во Вьетнам. Само собой, тогда мы этого не знали. Да и где он, этот Вьетнам, мы имели лишь смутное представление.

За шесть недель мы прошли тот же курс начальной подготовки, что проходили рядовые, в Кэмп-Апшуре, который представлял собой островок из тесно составленных сборных домиков и обитых жестью строений, запрятанный глубоко в лесу. Такая монастырская изоляция от мира была вполне уместна, потому что мы очень быстро поняли, что корпус морской пехоты – не просто вид вооружённых сил, а нечто большее. Это было замкнутое сообщество, требовавшее безоговорочной преданности его доктринам и ценностям, весьма походившее на какой-нибудь квазирелигиозный военный орден древности, вроде Тевтонского ордена или фиванского войска. А мы были сродни послушникам, и суровое обучение под руководством верховных жрецов, именовавшихся инструкторами, должно было стать испытанием, предшествующим посвящению в члены ордена.

Это и было самым настоящим испытанием, физическим и психологическим. С четырёх утра до девяти вечера нас заставляли маршировать и отрабатывать строевые приемы, преодолевать полосу препятствий, спотыкаясь и падая, совершать переходы на 90-градусной[8]8
  90 градусов по шкале Фаренгейта – примерно 32 градуса по Цельсию – АФ


[Закрыть] жаре в качестве наказания и для приведения нас в необходимую физическую форму. На нас постоянно кричали, нас пинали, унижали и дёргали. Имён у нас не осталось, вместо этого инструктора называли нас «засранцами», «гондонами» или «тормозами». В моём взводе инструкторами были капрал и сержант. Капрал был маленького роста, и жестокость его была сродни той, что характерна для людей маленького роста, а сержант Маклеллан был нервно-энергичным чернокожим, с мышцами крепкими и гибкими как телефонные кабели, предназначенные для прокладки под землёй.

Самые яркие воспоминания остались от строевой подготовки: мы часами маршировали под солнцем, таким жарким, что асфальтовый плац превращался в вязкое асфальтовое поле, к которому прилипали ботинки; казалось, что это никогда не кончится, и нас будет вечно подгонять и подстёгивать голос Маккеллана – безжалостный, требовавший подчинения, этот голос укоренялся в нашем сознании до такой степени, что мы даже шагу ступить не могли без этого голоса, ритмично отдающего команды.

Раз-два, раз-два, раз-два, левой, левой, раз-два, левой… левой… левой.

Держать строй, держать строй, сохранять дистанцию.

Дистанция тридцать дюймов, интервал – сорок.

Левой-правой, левой-правой.

Кру-у-гом! Кру-у-гом! Левое плечо, впе-рёд!

Строй держать, держи строй, строй держи, гондоны!

Левой-правой, левой-правой. Ноги не слышу!

Шевели ногами! Раз-два, левой!

– Шаг печатаем! Ноги не слышу!

Раз-два, левой-правой, левой-правой.

Оружие ровней. Ровнее, девки! Э, четвёртый урод в первой шеренге – я сказал, ровней оружие, нах! Ровнее! Раз-два, раз-два.

Ровней оружие, щас я те устрою, по морде захотел? Раз-два. Оружие поправь! Глухой, нах? Выше голову!

Чё уставился, чучело?!

Выше голову! Оружие поправь! Понял, дурень?!

Раз-два, раз-два.

Раз-два, левой! Левой! Раз-два-три. Левой! Левой! Раз-два-три. Левой, урод! Левой! Левой! Раз-два…

Левой-правой, левой-правой.

Строевая подготовка должна была воспитать в нас дисциплинированность и коллективизм, две из главных добродетелей, ценимых в морской пехоте. Что ж, к началу третьей недели мы научились исполнять приказы незамедлительно и одновременно, не рассуждая. Каждый взвод был превращён из группы отдельных личностей в механизм, в котором мы были всего лишь деталями.

Наши психические и физические силы подвергались изощрённым испытаниям по ряду причин. Прежде всего, эти испытания должны были устранить из наших рядов слабаков, носивших родовое название «неуды» – от слово «неудовлетворительно». Считалось, что человек, не способный выдержать, когда на него время от времени кричат или отвешивают пинка, никогда не сможет устоять перед тяготами, присущими боевым условиям. Но эти издевательства должны были ещё и лишить нас всех чувства собственного достоинства, заставить ощущать свою никчёмность до тех пор, пока мы не докажем, что соответствуем строгим требованиям, предъявляемым к людям в корпусе морской пехоты.

И мы изо всех сил старались это доказать, и терпели всевозможные унижения, лишь бы показать, что в силах их перенести. Мы говорили «Благодарю, сэр!», когда сержант-инструктор отвешивал подзатыльник за то, что винтовка грязная. Ночь за ночью, не жалуясь, мы выполняли за свои прегрешения китайские отжимания (при выполнении китайских отжиманий тело выгибается дугой, опираясь лишь на голову и пальцы ног). Секунд через десять-пятнадцать кажется, что череп готов лопнуть, словно его зажали в тисках. Нам приходилось выполнять это упражнение по нескольку минут, до потери сознания.

Не знаю, как другие, но я терпел эти муки из-за неудержимого желания достичь своего несмотря ни на что. Ужасное слово «неуд» преследовало меня как кошмар. Его я боялся больше сержанта Макклеллана. Что бы он со мною ни сделал, всё равно было бы хуже вернуться домой и признаться родителям, что у меня ничего не вышло. Я боялся не того, что они начнут меня ругать, а того, что они наверняка начнут умалять мою мужественность, демонстрируя сострадание и понимание. Я представлял себе, как мать скажет: «Ну и ладно, сынок. Нечего тебе делать в этой морской пехоте, будь лучше с нами. Хорошо, что вернулся. Там отцу надо помочь, газон постричь». Я так боялся, что меня сочтут неполноценным, что даже старался не подходить к кандидатам в «неуды», которых на языке того своеобразного мира называли «маргиналами». Они были носителями вируса слабости.

Большинство маргиналов в конце концов попадали в категорию «неудов», и их отправляли домой. Некоторые уходили сами. Было два или три случая нервных срывов, ещё несколько человек едва не умерли от теплового удара во время форсированных маршей и были уволены по состоянию здоровья.

Остальные, процентов семьдесят от исходного состава, дошли до выпуска. В самом конце обучения инструктора отдали должное этому факту, сообщив, что мы заслужили почётное право называться морскими пехотинцами. Мы были исполнены гордости за себя, но едва ли сможем когда-нибудь забыть всё, что нам пришлось перенести ради того, чтобы обрести право на это звание. И по сей день запах утреннего леса напоминает мне о давних рассветах в Кэмп-Апшуре, когда раздавались пронзительные сигналы к подъёму, орали сержанты и очумелые новобранцы выбирались из кроватей.

Те, кто прошёл эти начальные испытания, через два года вернулись в Куонтико для прохождения основного курса, ещё более изматывающего. Многое было нам знакомо: та же строевая подготовка, штыковая подготовка, рукопашный бой. Но были и некоторые усовершенствования. Одним из них было дьявольское изобретение, предназначенное для физических измывательств над курсантами. Его название, «Холм-тропа», было примером свойственного военным отсутствия образного мышления, потому что это и была тропа, проходившая по холмам, которых было семь. И что это были за холмы! – крутые как «американские горки» и в десять раз выше. Нам приходилось бегать по ним не менее двух раз в неделю, с полной боевой выкладкой. Во время этих пробежек курсанты, потерявшие форму за два года жизни в кампусах, валились дюжинами. Ждать сочувствия от инструкторов этим несчастным не приходилось. Помню, как один чересчур упитанный парень свалился без сознания возле какого-то пня, а сержант начал трясти его за воротник, выкрикивая в его побледневшее лицо: «Встал, говнюк! Жопу от земли отодрал, жирюга, и встал!»

Были у нас и развлечения: бег наперегонки по полосе препятствий и бои на боксёрских палках. Они представляли собой толстые деревянные шесты с набитыми подушками на концах, и эти бои должны были воспитывать в нас «дух штыка», а именно дикую ярость, позволяющую вонзать холодную сталь в человеческий живот. Двое курсантов изготавливались к бою и начинали молотить друг друга этими дубинами под ободряющие команды кровожадного инструктора: «Защита – удар! Руби! Бей прикладом! Убей эту сволочь, убей! Выпад! Коли! Коли давай. Коли! Убей его!»

Мы непрестанно подвергались усиленной идеологической обработке, позаимствованной, похоже, из методики промывания мозгов, разработанной коммунистами. Передвигаясь бегом, мы должны были дружно распевать: «Раз-два-три-четыре, я люблю корпус морской пехоты». Перед приёмом пищи мы дружно декламировали:

«Сэр! Морская пехота США – родилась в 1775 году, самые несокрушимые воины в истории человечества. Ганг-хо! Ганг-хо! Ганг-хо! Да дарует Бог войну!» Подобно призывам революционеров, на бумаге эти лозунги выглядят нелепо, но когда сотня голосов произносит их в унисон, они производят на человека жуткое, гипнотизирующее воздействие. Психология толпы, как на политическом митинге, овладевает его волей, и вот он уже выкрикивает какую-то чушь, даже понимая, что это именно чушь. Через некоторое время человек начинает верить, что он всерьёз и глубоко любит морскую пехоту, что она несокрушима, и что нет ничего плохого в том, чтобы молить Бога даровать войну, это событие, во время которого корпус морской пехоты периодически оправдывает своё существование и достигает своего апофеоза.

До нас доводили нормы поведения, которые обязаны соблюдать морские пехотинцы: они никогда не оставляют раненых на поле боя, никогда не отступают и, покуда есть чем отражать противника, никогда не сдаются. «А морскому пехотинцу лишь тогда нечем отражать противника, когда он убит», – сказал нам один инструктор. У нас были занятия по истории (я бы сказал «мифологии») корпуса морской пехоты. Нам рассказывали о том, как лейтенант Пресли О'Бэннон штурмовал форт корсаров с «Берега варваров» у Триполи, как капитан Трейвис захватывал крепость Чапультепек – те самые «чертоги Монтесумы»[9]9
  Имеются в виду строки из гимна корпуса морской пехоты США – АФ


[Закрыть] – во время войны с Мексикой, как 5-й и 6-й полки шли в штыковую атаку при Белло Вуд, как Чести Пуллер молотил мятежников в Никарагуа и японцев на Гуадалканале.

Основной курс обучения начали проходить около семисот пятидесяти человек, до выпуска дошли всего пятьсот. Выпуск состоялся в августе 1963 года, жара была неимоверная. Мы стояли по стойке «смирно» на плавящемся асфальте плаца, где провели целую вечность на занятиях по строевой подготовке.

Отряд старших офицеров начал занимать места на трибуне, цветные ленточки их боевых наград ярко выделялись на форме цвета хаки. Латунные знаки различия и начищенные инструменты оркестрантов ярко блестели на солнце. Маленькой группкой стояли гражданские, по большей части родители, приехавшие посмотреть, как их сыновья будут проходить военный ритуал инициации. Зачитали приказы о поощрениях, традиционные поздравления, один из офицеров обратился к выпуску с краткой речью о долге-чести-Родине. Мы стояли в терпеливом ожидании, капли пота стекали на галстуки, от жары разглаживались складки на рубашках.

Наконец по строю прокатилась команда начать прохождение торжественным маршем. Мы промаршировали мимо трибуны, чётко повернув головы по команде «Равнение направо!». Трепетали на ветру пурпурно-золотые флаги, барабанщики отбивали дробь, оркестр играл гимн морской пехоты. Все происходило возвышенно и величественно, как празднование Дня независимости в старые времена. Горны, барабаны, флаги. Батальон маршировал по плацу линией колонн, в ушах волнующе и торжествующе гремел гимн, и мы чувствовали себя несокрушимыми – радостные мальчишки лет по 21–22, и никто ещё не знал, что некоторым из нас не суждено стать намного старше.

* * *

Я был произведён в офицеры 2 февраля 1964 года, и снова прибыл в Куонтико в мае того же года для обучения в начальной офицерской школе, в ходе которого новоиспечённые вторые лейтенанты проходили нечто вроде практики перед отправкой в войска. Меня определили в роту «H» курса начальной подготовки 2–64.

По сравнению с офицерской кандидатской школой учиться в начальной офицерской школе было даже приятно. Сержанты-инструктора, эти сквернословы и садисты, над нами больше не издевались. Теперь они должны были обращаться к нам «сэр», но воспоминания о предыдущем лете были ещё живы, и при виде просоленного ветерана с тремя полосками и «качалкой» на рукаве мы рефлекторно, по Павлову, замирали от ужаса.

Условия проживания были просто королевскими. Мы жили в двухместных комнатах в общежитиях для несемейных, таких же, как в современных студенческих общежитиях. Большие, просторные лекционные залы и спортзал (названный в честь выпускника, убитого в Корее) завершали атмосферу колледжа.

Начальная офицерская школа была школой не только по названию, но и по сути, она была этаким постоялым двором на дороге от кампуса до настоящей морской пехоты. В ней нас должны были обучить профессии офицера. Из-за того, что доктрина корпуса морской пехоты подразумевает, что каждый морпех – пехотинец, основное внимание при обучении уделялось основным предметам подготовки пехоты – огневой подготовке и тактике пехотных подразделений. Учили нас вещам прозаичным и узкоспециальным, как рабочим операциям в ремесленном училище: как провести фронтальную атаку или охват для овладения высотой, как организовать её оборону, как вести огонь с рассеиванием по фронту и в глубину из пулемёта М60.

Не знаю, как другие, а я тупел от аудиторных занятий. Я жаждал военной романтики, штыковых атак, отчаянных сражений в безнадёжных ситуациях. Меня тянуло к той войне, которую я видел в фильмах «Гудалканальский дневник» и «Отступать? К чёрту!», и во множестве других лент. Вместо романтики мне приходилось разбираться с методическими основами военного дела, Клаузевицем с его девятью принципами, линиями и стрелами на картах, абстрактным профессиональным жаргоном и многочисленными акронимами и сокращениями, которые ставили меня в тупик. Вести бой называлось «находиться в боевых условиях», наступление после высадки с вертолётов называлось «вертикальным охватом», винтовка М14 именовалась как «индивидуальное ручное самозарядное оружие, автоматика основана на принципе отвода пороховых газов из канала ствола, питание магазинное». Я где-то читал, что Стендаль научился писать просто и ясно, изучая боевые приказы Наполеона. Литература должна благодарить судьбу за то, что Стендаль не жил в наше время, потому что те боевые приказы, что изучали мы, были написаны таким языком, что даже Розеттский камень по сравнению с ними был всё равно что детские книжки о похождениях Дика и Джейн.

«Enemy sit. Aggressor forces in div strength holding MLR Hill 820 complex gc AT 940713-951716 w / fwd elements est. bn strength junction at gc AT 948715 (See Annex A, COMPHIRPAC intell. summary period ending 25 June). Mission: BLT 1/7 seize, hold and defend obj. A gc 948715. Execution: BLT 1/7 land LZ X-RAY AT 946710 at H-Hour 310600. A co. GSF estab. LZ security LZ X-RAY H minus 10. B co. advance axis BLUE H plus 5 estab. blocking pos. vic gs AT 948710. A, C, D cos. maneuver element commence advance axis BROWN H plus 10. Bn tacnet freq 52.9. shackle code HAZTRCEGBD. div. tacair dir. air spt callsign PLAYBOY. Mark friendly pos w / air panels or green smoke. Mark tgt. w / WP.»

В переводе на обычный язык это означало следующее:

«Сведения о противнике.

Противник силами до одной дивизии занимает узел сопротивления на высоте 820, координаты AT 940713-951716, передовые подразделения силами предположительно до батальона занимают оборону в районе перекрёстка, координаты AT 948715 (см. Приложение А, директива от Командующего морскими десантными силами в зоне Тихого океана, разведывательная сводка по состоянию на 25 июня)…

Боевая задача.

Десантной группе 1-го батальона 7-го полка овладеть объектом А, координаты 948715, закрепиться на нём и организовать оборону…

Выполнение боевой задачи.

Десантной группе 1-го батальона 7-го полка высадиться в районе высадки «Экс-Рей», координаты AT 946710, время «Ч» 06:00 31…

Роте «А» в «Ч»-10 обеспечить наземное прикрытие, организовать боевое обеспечение района высадки «Экс-Рей»…

Роте «B» наступать на направлении «Синее», в «Ч»+5 занять блокирующую позицию на участке с координатами AT 948710…

Маневренным группам рот «А», «С», «D» через десять минут после наступления времени «Ч» начать наступление на направлении «Коричневое»…

Частота радиосети батальона – 52,9…

Код для передачи координат – HAZTRCEGBD…

Сигнал для вызова поддержки силами тактической авиации дивизии – «Плейбой»…

Свои позиции обозначать авиа-сигнальными полотнищами или зелёными дымовыми гранатами. Цели обозначать белыми фосфорными гранатами».

Эти приказы нагоняли тоску не только на меня. Во время одной особенно скучной лекции мой сокурсник по фамилии Баттерфилд наклонился ко мне и прошептал: «Знаешь, чего не хватает военному делу? Музыкального сопровождения!»

В какой-то мере нам удавалось воплощать в жизнь воспитанные Голливудом фантазии во время полевых учений, которые занимали почти половину учебного расписания. На них должны были имитироваться боевые условия, мы учились применять на практике уроки, усвоенные во время аудиторных занятий, и воспитывать в себе «агрессивный настрой». В Корпусе высоко ценился наступательный порыв бойцов. Единственным видом боевых действий, достойным упоминания, было наступление. Нас обучали рудиментарным началам оборонительных действий, отход удостаивался разве что пары слов, да и то в презрительном контексте. Это в армии[10]10
  Сухопутных войсках ВС США – АФ


[Закрыть] отступают, а морпехи этого не делают! (хотя случалось и такое – у Чосинского водохранилища в Корее. Главное в наступлении – фронтальная атака. «Эй, давай-ка, навались, в середине подтянись». Кульминация боя пехоты! Никаких хитроумных охватов с флангов или окружающих манёвров – просто цепь решительно настроенных бойцов, внушительно надвигающихся на противника, выпуская по нему короткие очереди от живота.

Воевать на этой бескровной войне, которую изображали полевые занятия, было легко: все операции шли по плану, и единственная угроза жизни и здоровью заключалась в маловероятной возможности подвернуть ногу. К этим постановочным сражениям мы относились всерьёз, полагая, что они похожи на реальные бои. Откуда нам было знать, что они имели примерно такое же отношение к реальности, как тренировочные бои с тенью к уличным дракам? Мы усердно занимались составлением приказов на наступление, всё как полагается – по пять пунктов в каждом. В сосновых лесах мы лазили по зарослям, с серьёзным видом исполняя предписанные нам роли – курсант-командир взвода, курсант-командир отделения. Разложив карты, мы планировали уничтожение нашего ненастоящего противника – «сил агрессора». Мы воевали с этими силами всю весну и лето, производили охваты, обрушивались на них, посылая отделения в прорыв, ходили во фронтальные атаки на выжженные солнцем бурые холмы, которые они обороняли, выкрикивая боевые кличи, наступая сквозь ураган огня холостыми патронами.

* * *

В то время в военных кругах было модно говорить о борьбе с повстанческими движениями: все говорило о том, что следующая война, если уж ей суждено будет случиться, будет вестись в Индокитае (в августе, когда была принята Резолюция по Тонкинскому заливу, мы как раз дошли до середины начальной подготовки), и борьба с повстанческими движениями придавала вооружённым силам особое предназначение в эту эпоху «Нового фронтира». Пускай Корпус мира занимается строительством плотин в Индии и школ в Боливии, дело Корпуса войны – выполнять мужскую работу, сражаться с партизанами-коммунистами, этими варварами современности, угрожающими далеко идущим интересам современного Рима. Ну и, наконец, слово «борьба с повстанческими движениями» по-прежнему окутывал мистический флёр, присущий делам Кеннеди, хотя сам молодой президент уже почти год как лежал в могиле. Однако блистательный принц Камелота успел санкционировать применение этой новой доктрины, отправив во Вьетнам первые подразделения сил особого назначения, которые тоже выглядели блистательно в своих зелёных беретах и прыжковых ботинках.

Этот всеобщий восторг сильнее всего затронул молодых офицеров, которых привлекала романтика, лежавшая на поверхности – как же, сражаться с партизанскими бандами в дальних странах. А кроме того мы ощущали собственную неполноценность всякий раз, когда сравнивали мундиры воевавших ветеранов, украшенные разноцветьем орденских лент, с нашими, на которых не было ничего, кроме знаков за меткую стрельбу. Мы хотели украсить свою форму цвета хаки Бронзовыми и Серебряными звёздами [11]11
  Медали «Бронзовая звезда» и «Серебряная звезда» – АФ


[Закрыть], а Вьетнам представлялся наиболее вероятным местом, где их можно заслужить.

Противопартизанские действия нам преподавал первый лейтенант, прослуживший во Вьетнаме тридцать дней в качестве «военного наблюдателя», и потому настоящим специалистом его можно было назвать с натяжкой. С другой стороны, он получил там ранение, и, хотя случилось это при далеко не героических обстоятельствах (его ранило в ягодицы, когда он сидел в туалете), медаль «Пурпурное сердце» над левым карманом придавала ему авторитета в наших глазах.

Как бы там ни было, он был для нас авторитетом, особенно когда начинал посвящать нас в тайны действий контрреволюционеров. В его лекциях было столько хитроумных терминов, что мы сразу же освобождались от иллюзий о том, будто с партизанами можно воевать, как с индейцами – без премудростей, на глазок. Вовсе нет, нам становилось ясно, что это искусство, требующее узкой специализации, и для того, чтобы перехитрить коварных повстанцев, требуется проводить сложные операции с эзотерическими названиями. Нас учили, как можно заставить их сдаться, применив манёвр «молот и наковальня», как заставить их танцевать, пока не упадут замертво, с помощью «менуэтной засады», и как отбивать их атаки, заняв «треугольную оборону».

Мы отрабатывали эти странные манёвры в затянутых дымкой низинах, которые в условиях Виргинии служили максимально возможным подобием джунглей Азии. По прошествии многих месяцев я вспоминал (так взрослый человек вспоминает детские забавы), как мы носились по этим лесам, устраивая друг на друга засады и организуя набеги на лагеря воображаемых партизан. Мы с энтузиазмом старались сделать эти пародийные учебные бои как можно более реалистичными, даже в таких мелочах, как одежда. У меня сохранилась фотография, запечатлевшая меня с другим лейтенантом непосредственно перед выходом «в разведку». Мы на ней в одежде, в которой, по нашим тогдашним представлениям, по-настоящему воюют в джунглях: камуфляжные рубашки, камуфляжные береты из подвёрнутых чехлов с касок, на лицах мазки маскирующего грима. По-моему, выглядели мы тогда как несуразно большие детишки, играющие в войну, но, судя по суровому выражению наших лиц, мы тогда считали, что занимаемся серьёзным делом.

Некоторые из моих сокурсников отнеслись к борьбе с повстанческими движениями с религиозным пылом, решив проштудировать почти все книги по этой теме. Забавное было зрелище: сидят коротко стриженные офицеры, на вид – явные американцы, и изучают заветы Мао Цзе Дуна с тем же благоговением, что и ученики великого Председателя в Пекине и Ханое. Ибо сказано: «Познай своего врага». Большинство этих усердных офицеров были образцовыми служаками, решившими делать военную карьеру, поэтому они стремились до мелочей разобраться в особенностях этой экзотической стратегии по тем же причинам, по каким студенты-медики читают статьи о последних веяниях в хирургии: они полагали, что смогут достичь больших успехов в работе, когда придёт время заняться ею всерьёз. Я же в генералы не стремился. Вьетнам интересовал меня в основном как место, где можно поучаствовать в опасных приключениях, а не как полигон для проверки последних военных теорий или развития моих собственных профессиональных талантов, в лучшем случае скромных.

* * *

Каждый раз, когда я возвращаюсь мыслями в те дни, проведённые в школе начальной подготовки, в первую очередь перед моими глазами предстаёт вот такая картина: по грунтовой дороге движутся две цепочки людей в зелёном обмундировании, согнувшись под тяжестью снаряжения, под беспощадно палящим солнцем. Облако красной пыли, поднятой нашими ботинками, припудривает деревья на обочинах, и они приобретают нездоровый сероватый вид. Пыль оседает на обмундировании, стекает грязными струйками по потным лицам. Позвякивают антабки на винтовках и ножны штыков, брякают котелки, болтающиеся в рюкзаках. На головы давят тяжёлые стальные каски, и окрики «Подтянись, держи дистанцию, подтянись!» эхом разносятся над длинной колонной.

Не знаю, что хуже: монотонность, когда приходится час за часом выносить вперёд то одну, то другую ногу, или постоянное напряжение внимания, когда следишь за тем, чтобы до впереди идущего человека всегда было пять шагов дистанции – «чтобы одной пулей всех не положило». Даже самые дисциплинированные бойцы, передвигаясь на марше в колонне, подвержены «эффекту аккордеона». Колонна постоянно то растягивается, то сжимается, потому что шаги у всех разные. Сначала колонна движется непринуждённо, затем резко останавливается. Мы сбиваемся в кучу, натыкаемся друг на друга и ждём, сильно наклонившись вперёд, чтобы не так болела спина. Колонна снова начинает движение, рывками, подобно поезду, выезжающему с разъездного пути. При этом в колонне образуются просветы. Мы бегом ликвидируем их под надоевшие уже окрики: «Подтянись, чёрт побери, не растягиваться!» Объявляется долгожданный пятиминутный привал. Сбросив рюкзаки, мы разбредаемся по обочинам, съезжая с насыпи, чтобы добраться до прохладной травы и полежать. Времени хватает лишь на то, чтобы сделать несколько глотков из фляжки и несколько раз затянуться сигаретой, и тут доносится страшная команда: «Рота «Н», по коням! Жопы оторвали, резко встали! По коням, выходим!» Мы поднимаемся с земли медленно и неохотно, как заключённые, скованные одной цепью, и снова берёмся за старое. Ногу вперёд, затем другую. Шевели ногами! В это время вся прежняя жизнь просто стиралась из памяти. Проведённых в колледже лет будто бы никогда и не бывало, и казалось, что всю жизнь я таскаю тяжеленный рюкзак, шагая по бесконечно долгим дорогам под убийственно жарким солнцем. Тогда я, помнится, пришёл к выводу о том, что суть службы морского пехотинца – боль.

Но случались и моменты душевного подъёма, которыми мы вознаграждались за долгие часы переходов на натёртых ногах. Помню, как однажды под вечер мы брели по неровной просеке, тянувшейся по холмам до того места, где располагался наш временный лагерь. Добравшись до вершины очередного подъёма, я поднял глаза и увидел, как головной взвод преодолевает другой. Они виднелись на тропе как два обрывка цепи, один тянулся за сухопарым майором Сеймуром, командиром роты, а другой – за прыгающим вверх-вниз алым вымпелом, который нёс знаменосец. Когда он достиг вершины следующего холма, флаг распрямился на ветру, подхваченный порывом ветра, на какой-то миг показалась золотая буква «Н», затем флаг снова свернулся и постепенно, по мере того как знаменосец спускался по склону, исчез из вида. Следом за ним сквозь поднятую им пыльную дымку проковыляла колонна – обмундирование в чёрных пятнах пота, выцветшие от постоянного мытья бледно-жёлтые брезентовые ремни с подсумками, рюкзаки с прицепленными скатками одеял, приклады винтовок, темнеющие коричневыми мазками на повседневных оливково-коричневатых морпеховских рубашках.

Сразу же за просекой начинались леса, тянувшиеся до самого горизонта, где над зубчатой линией верхушек деревьев висело солнце – гигантский оранжевый шар, плывущий над зелёным морем. Воздух, пропитанный запахом сосен, остывал и был дремотно неподвижен, как летним вечером где-нибудь на Юге. Оступаясь, я спустился в седловину между двумя холмами, снова пошёл в гору, снова спустился, и с радостью увидел простиравшуюся впереди равнину. Где-то через четверть мили тропа влилась в мощёную дорогу, которая вела к лагерю. Мы с радостью заметили за деревьями проблеск асфальта. Увидев, что осталось преодолеть последний отрезок пути, рота зашагала быстрее, почти весело. Несколько морпехов в голове колонны затянули строевую песню, остальные подхватывали припев.

 
Девка живёт на высоком холме.
Лайзонька-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
Мне не даёт, а сестрёнка – вполне.
Лайза-Лайза Джейн!
Ух-ты, да ух, Лайза-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
Лайзонька-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
В Лэкауонне девка живёт.
Лайзонька-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
Девка – улёт, только мне не даёт.
Лайза-Лайза Джейн!
Ух-ты, да ух, Лайза-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
Лайзонька-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
 

Песня эта звучала как вызов. Ребята протопали тридцать миль нехожеными тропами, по сильной жаре, каждый тащил на плечах сорок фунтов снаряжения, но возвращались они с песней. Ничто не могло их сломить. Слыша, как рёв «Ух-ты, да ух, Лайза-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!» разносится на весь лес, я испытывал гордость за несгибаемый дух бойцов нашей роты и радовался тому, что я один из этих ребят.