Текст книги "Лабиринт смерти (сборник)"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Глава 5

В восемь тридцать утра Николас Эпплтон появился на работе и приготовился к началу рабочего дня.

Солнце ярко светило в окна небольшого здания его мастерской. Там, внутри, он закатал рукава, одел увеличивающие очки и вставил в розетку штепсель терморезака.

Его босс, Эрл Дзета, тяжелой походкой подошел к нему, засунув руки в карманы брюк цвета хаки; из его заросшего густой щетиной рта свисала итальянская сигара.

– Что скажешь, Ник?

– Мы узнаем лишь через несколько дней, – сообщил Ник. – Они собираются известить нас о результатах по почте.

– Ах да, твой мальчуган. – Дзета положил смуглую здоровенную лапу на плечо Ника. – Ты делаешь слишком мелкую нарезку, – заметил он. – Мне нужно, чтобы она проходила в самую глубину протектора. В эту проклятую шину.

– Но если я еще хоть немного углублюсь… – запротестовал Ник. «Шина лопнет, даже если они наедут на еще не остывшую спичку, – сказал он про себя. – Это все равно, что пристрелить их из лазерного ружья». – Ладно, – сдался он, вся его воинственность куда–то исчезла; в конце концов, Эрл Дзета был его боссом. – Я буду углубляться, пока резак не выйдет с той стороны.

– Попробуй только – я тебя мигом уволю, – сказал Дзета.

– Ты считаешь, что раз уж они покупают этот реактивный…

– Когда три их колеса коснутся общественной мостовой, – перебил Дзета, – наша ответственность закончится. Что бы ни случилось потом – их личные трудности.

Ник вовсе не хотел быть нарезчиком протектора… Тем, кто берет лысую шину и с помощью раскаленного докрасна резака делает в ней новую нарезку – все глубже и глубже, – приводя ее в надлежащий вид. Чтобы она выглядела так, словно весь протектор в порядке. Это занятие он унаследовал от отца, а тот, в свою очередь, научился этому от своего отца. Из поколения в поколение, от отца к сыну; ненавидя эту работу, Ник твердо помнил одно: он был превосходным нарезчиком протектора и всегда им останется. Дзета был не прав; Ник уже сделал достаточно глубокую нарезку. «Я мастер своего дела, – подумал он, – и сам могу решить, какой должна быть глубина канавок».

Неторопливым движением Дзета включил висевший у него на шее радиоприемник. Шумная дешевая музыка – определенного сорта – затрубила из семи или восьми динамиков, размещенных на разбухшем теле толстяка.

Внезапно музыка прекратилась. Наступила тишина, а затем раздался профессионально безразличный голос диктора:

– Пресс–секретарь директора Ллойда Барнса только что сделал заявление о том, что государственный преступник Эрик Кордон, приговоренный к тюремному заключению за акты насилия по отношению к гражданам, был переведен из Брайтфортской тюрьмы в тюремные сооружения в Лонг–Бич, штат Калифорния. На вопрос, означает ли это, что Кордон будет казнен, от представителя ПДР получены заверения, что такого решения пока не было принято. Хорошо информированные, независимые от ПДР источники открыто заявляют, что все это свидетельствует о готовящейся казни Кордона, указывая, что из последних девятисот заключенных ПДР, в разное время переведенных в тюремные сооружения Лонг–Бич, без малого восемьсот были в конечном счете казнены. Вы слушали новости из…

Эрл Дзета судорожным движением надавил на выключатель своего нательного радио; выключив его, он порывисто сжал кулаки, зажмурив глаза и раскачиваясь взад–вперед.

– Проклятые скоты, – прошипел он сквозь зубы. – Они собираются убить его. – Глаза его раскрылись, лицо исказилось в гримасе глубокой и сильной боли… Затем он постепенно взял себя в руки; его мучения, казалось, смягчились. Но они не ушли совсем; его бочкообразное тело было все так же напряжено, когда он пристально посмотрел на Ника.

– Ты Низший Человек, – проронил Ник.

– Ты уже десять лет меня знаешь, – проскрежетал Дзета. Он достал красный носовой платок и тщательно вытер лоб. Руки его тряслись. – Послушай, Эпплтон, – сказал он, уже стараясь придать своему голосу естественность. Спокойствие. Но он все еще не мог унять незаметную для глаза внутреннюю дрожь. Ник чувствовал ее, знал, что она по–прежнему там. Скрытая и погребенная от испуга. – Они и до меня хотят добраться. Если они казнят Кордона, то потом пойдут дальше и выметут нас всех, даже мелюзгу вроде меня. И мы отправимся в лагеря – в эти проклятые, вшивые, вонючие лагеря для интернированных – на Луну. Ты знал о них? Туда–то мы и отправимся. Мы – Низшие Люди. А не ты.

– Я знаю об этих лагерях, – сказал Ник.

– Ты собираешься меня выдать?

– Нет, – покачал головой Ник.

– Они все равно до меня доберутся, – с горечью проговорил Дзета. – Они годами составляли списки. Списки в милю длиной, даже на микрокассетах. У них есть компьютеры; у них есть филеры. Каждый может оказаться филером. Каждый, кого ты знаешь или с кем ты когда–то общался. Слушай, Эпплтон, – смерть Кордона будет означать, что мы боремся не просто за политическое равенство, а за само наше физическое существование. Ты понимаешь, Эпплтон? Возможно, я не слишком тебе по вкусу – видит Бог, мы не очень–то ладим друг с другом, – но неужели ты хочешь, чтобы меня прикончили?

– А что я могу сделать? – спросил Ник. – Не могу же я остановить ПДР.

Дзета выпрямился, его коренастое тело оцепенело в мучительном отчаянии.

– Ты мог бы умереть вместе с нами, – сказал он.

– Хорошо, – ответил Ник.

– Хорошо? – Дзета уставился на него, пытаясь понять. – Что ты имеешь в виду?

– Я сделаю все, что могу, – отозвался Ник. От сказанного у него перехватило дыхание. Теперь все было кончено: у Бобби не оставалось никакого шанса, и династии нарезчиков протектора суждено было продолжаться и дальше.

«Мне следовало бы выждать, – подумал он. – Как–то уж слишком легко это произошло со мной; я даже не ожидал – толком–то я этого до сих пор не понимаю. Наверное, все из–за того, что Бобби провалился. И все–таки я здесь, и я говорю об этом Дзете. Дело сделано».

– Давай зайдем ко мне в кабинет, – хрипло выговорил Дзета, – и откупорим бутылочку пива.

– У тебя есть спиртное? – Этого Ник и вообразить не мог, наказание могло быть слишком велико.

– Мы выпьем за Эрика Кордона, – сказал Дзета, и они пошли.

Глава 6

– Никогда раньше не пил алкоголя, – сказал Ник, когда они сели за стол друг против друга. Его охватило какое–то поразительно странное чувство. – Все время читаешь в газетах, что люди от этого становятся одержимыми, подвергаются полной деградации личности, поражается их мозг. По сути…

– Просто запугивание, – сказал Дзета. – Впрочем, верно, поначалу тебе не следует торопиться. Пей не спеша; пусть оно там уляжется.

– А какое наказание следует за распитие спиртного? – спросил Ник. Он вдруг обнаружил, что ему стало трудно выговаривать слова.

– Год. Окончательно, без возможности досрочного освобождения.

– И дело стоит того? – Комната вокруг него стала казаться нереальной; она потеряла свою вещественность, свою конкретность. – А разве не формируется привыкание? В газетах пишут, что, один раз попробовав, человек уже никогда…

– Да пей ты пиво, – прервал его Дзета; он отхлебнул из своего бокала, опорожняя его без видимых трудностей.

– Знаешь, – пробормотал Ник, – что скажет Клео насчет того, что я выпил?

– Жены все такие.

– Не думаю. Это она такая, а некоторые не такие.

– Да нет, все они такие.

– Почему?

– А потому, – ответил Дзета, – что муж для них – только источник материальных средств. – Он рыгнул, скроил гримасу и откинулся на спинку вращающегося стула, зажав в здоровенной ручище бутылку пива. – Для них… ну вот, смотри. Скажем, у тебя есть какая–то машина – какой–нибудь хитрый, замысловатый механизм, который приносит тебе кучу юксов, если работает как следует. Теперь предположим, что этот механизм…

– И что, жены действительно так относятся к мужьям?

– Точно. – Дзета снова рыгнул, кивнул и передал Нику бутылку пива.

– Но это же не по–человечески, – сказал Ник.

– Точно. Клянусь твоей багрово–зеленой жопой – так оно и есть.

– Я думаю, что Клео беспокоится обо мне потому, что ее отец умер, когда она была еще совсем маленькой. Она боится, что все мужчины… – Он искал нужное слово, но не мог его найти; его мыслительные процессы были теперь сбивчивыми, туманными и необычными. Он никогда раньше не испытывал ничего подобного, и это напугало его.

– Да не беспокойся, – сказал Дзета.

– Я думаю, Клео какая–то пресная, – пробормотал Ник.

– Пресная? Что значит «пресная»?

– Пустая. – Он махнул рукой. – Или, я хотел сказать, пассивная.

– Женщины и должны быть пассивными.

– Но это служит помехой… – Он споткнулся на этом слове и почувствовал, что краснеет от смущения. – Это служит помехой их взрослению.

Дзета наклонился к нему.

– Ты все это говоришь потому, что боишься, что она тебя не одобрит. Ты говоришь, что она «пассивная», но ведь теперь–то, в этом случае, тебе как раз это и нужно. Ты хочешь, чтобы она шла еще дальше; то есть одобряла то, что ты делаешь. Но зачем вообще ей рассказывать? Почему она должна об этом знать?

– Я всегда ей все рассказываю.

– Зачем? – громогласно вопросил Дзета.

– Я обязан так поступать, – ответил Ник.

– Когда мы допьем это пиво, – сказал Дзета, – мы с тобой кое–куда смотаемся. Где, если нам повезет, мы сможем подобрать кое–какой материал.

– Ты имеешь в виду материал о Низших Людях? – спросил Ник и почувствовал, как в груди у него похолодело; он понял, что его затягивают в опасное предприятие. – У меня уже есть брошюра, которую один мой знакомый расценивает как… – Он замолчал, не сумев выстроить фразу. – Я вообще не собираюсь рисковать.

– Ты уже рискуешь.

– Но этого достаточно, – сказал Ник. – Вполне. Сидеть здесь, пить пиво и разговаривать, как мы разговариваем.

– Только один разговор имеет значение, – заявил Дзета. – Тот разговор, который ведет Эрик Кордон. Настоящий материал; не те поделки, что передаются на улице с рук на руки, а то, что на самом деле говорит, вся суть. Я ничего не хочу тебе говорить: я хочу, чтобы он сказал это тебе. Через одну из своих брошюр. И я знаю, где мы можем ее подобрать. – Он встал из–за стола. – Я говорю не о «словах Эрика Кордона». Я говорю о подлинных словах Эрика Кордона, о его иносказаниях и предостережениях, о планах, известных только настоящим членам мира свободных людей. Низким Людям в подлинном смысле, действительном смысле.

– Я не хотел бы делать ничего, что не одобрила бы Клео, – сказал Ник. – Муж и жена должны быть честны друг с другом; если я займусь этим…

– Если она не одобрит – найди себе другую жену, которая одобрит.

– Ты серьезно? – спросил Ник; голова его к тому времени так затуманилась, что он даже не мог понять, серьезен ли Дзета. И действительно ли он имеет в виду именно то, что говорит, – не важно, прав он или нет. – Ты хочешь сказать, что это могло бы разделить нас? – спросил он.

– Это уже разрушило множество браков. В любом случае, разве ты так уж с ней счастлив? Ты же сам сказал, что она «пресная». Это твои слова. Это сказал ты, а не я.

– Это все от спиртного, – пробормотал Ник.

– Конечно, от спиртного, «in vino veritas», – сказал Дзета и ухмыльнулся, показав коричневатые зубы. – Так на латыни; а значит это…

– Я знаю, что это значит, – перебил Ник; теперь он почувствовал злобу, но не мог понять, к кому. К Дзете? «Нет, – подумал он, – к Клео. Я знаю, как она бы к этому отнеслась: «Мы не должны накликать на себя беду. Нас отправят в лагерь для интернированных на Луну, в один из этих ужасных трудовых лагерей». – А что важнее? – спросил он у Дзеты. – Ведь и ты женат; у тебя жена и двое детей. Чувствуешь ли ты ответствен… – Язык снова отказался ему повиноваться. – Чему ты больше предан? Семье? Или политической деятельности?

– Людям в целом, – ответил Дзета. Он задрал голову, поднес ко рту бутылку и допил остатки пива. Затем он резко, со стуком поставил бутылку на стол. – Давай–ка двигаться, – сказал он Нику. – Знаешь, как в Библии: «Познаете вы истину, и истина освободит вас».

– Освободит? – переспросил Ник, тоже вставая – и находя это для себя затруднительным. – Вот уж это брошюры Кордона вряд ли с нами сделают. Какой–нибудь легавый разузнает наши имена, выяснит, что мы покупаем кордонитскую литературу, и тогда…

– Если все время искать легавых, – съязвил Дзета, – то как тогда вообще жить? Я видел сотни людей, которые покупают и продают брошюры, иногда на тысячи юксов за один заход, и… – он сделал паузу, – иногда сыщики действительно до них докапываются. Или какой–нибудь легавый заприметит тебя, когда ты передаешь несколько юксов торговцу. А затем, как ты говоришь, следует тюрьма на Луне. Но ты должен идти на риск. Жизнь сама по себе уже риск. Ты спрашиваешь себя: «Стоит ли игра свеч?» – и отвечаешь: «Да, стоит». Стоит, будь она проклята. – Он надел пальто, открыл дверь конторы и вышел на солнце.

Ник, видя, что Дзета не оглядывается, после продолжительной паузы неторопливо последовал за ним. Он догнал его у припаркованного скиба Дзеты.

– Думаю, тебе надо начинать присматривать себе другую жену, – сказал Дзета; он открыл дверцу скиба и протиснул свою массу к рычагу управления. Ник, тоже забравшись внутрь, захлопнул дверцу со своей стороны. Дзета ухмыльнулся, поднимая скиб в утреннее небо.

– Тебя это, во всяком случае, не касается, – проворчал Ник.

Дзета не ответил; он сосредоточился на управлении скибом. Повернувшись к Нику, он заявил:

– Сейчас я могу вести как угодно – мы пустые. А вот на обратном пути мы будем с грузом, и ни к чему, чтобы какой–нибудь офидант ПДР опустил нас за неправильный поворот или превышение скорости. Верно?

– Верно, – согласился Ник и почувствовал, как его охватывает леденящий страх. Он уже стал неизбежным – тот путь, которым они следовали; теперь с него было не сойти. «А почему? – спросил он себя. – Я твердо знаю, что должен довести это до конца, но почему? Чтобы показать, что я не боюсь, что какой–нибудь филер вычислит нас? Чтобы показать, что я не под каблуком у жены? По множеству дурацких причин, – подумал он, – а главное – потому что я пью алкоголь, самое опасное вещество – после разве что синильной кислоты, – которое только можно усвоить. Ладно, – подумал он, – будь что будет».

– Чудный денек, – сказал Дзета. – Голубое небо, никаких облаков, за которыми кто–то может прятаться. – Довольный собой, он взмыл вверх; Ник молча съежился в кресле и беспомощно сидел, пока скиб плавно двигался вперед.

Остановившись у телефона–автомата, Дзета позвонил; разговор состоял лишь из нескольких малопонятных выражений.

– У него есть? – спросил Дзета. – Он там? Ладно. Ну, порядок. Спасибо. Пока. – Он повесил трубку. – Не нравится мне играть в эти игры, – сказал он. – Когда звонишь по телефону. Можно рассчитывать только на то, что за один день делается столько телефонных звонков, что все им просто не зафиксировать.

– А как же закон Паркинсона? – спросил Ник, пытаясь спрятать свой страх за ложной бравадой. – «Если что–то может произойти…»

Забравшись обратно в скиб, Дзета ответил:

– Этого еще не произошло.

– Но в конечном итоге…

– В конечном итоге, – заметил Дзета, – смерть до всех нас доберется. – Он запустил двигатель скиба, и они снова круто взмыли вверх.

Вскоре они оказались над обширными жилыми районами города; нахмурившись, Дзета стал вглядываться вниз.

– Все эти чертовы дома похожи, как близнецы, – пробормотал он. – С воздуха их хрен различишь. Но это и хорошо; он спрятался в самой гуще этих десяти миллионов преданно верящих в Уиллиса Грэма, Аномалов, Новых Людей и всю остальную лажу. – Скиб внезапно спикировал. – Вот сюда, – сказал Дзета. – Знаешь, а это пиво меня зацепило – правда зацепило. – Он ухмыльнулся Нику. – А ты похож на чучело совы – твоя голова, кажется, может сделать полный оборот вокруг шеи. – Он захохотал.

Они опустились на крышу, на посадочную площадку. Кряхтя, Дзета выбрался из скиба; Ник выбрался тоже, и они направились к лифту. Понизив голос, Дзета сказал:

– Если нас остановят офиданты и спросят, что мы здесь делаем, мы скажем, что хотим отдать одному парню ключи от скиба, которые мы забыли отдать ему, когда ставили на прикол его скиб.

– Но это же ерунда, – возразил Ник.

– Почему ерунда?

– Потому что если бы у нас были ключи от его скиба, он не смог бы вернуться сюда.

– Хорошо, мы скажем, что это второй набор ключей, который он просил нас заказать для него – точнее, для его жены.

На пятидесятом этаже лифт остановился; они прошли по устланному коврами коридору, никого не встретив. Потом Дзета внезапно замедлил шаг, быстро огляделся по сторонам и постучал в дверь.

Дверь отворилась. За ней стояла девушка – невысокая и черноволосая, с каким–то странным, хулиганистым обаянием; с курносым носом, чувственными губами, элегантным овалом лица. От нее веяло женской магией; Ник сразу же это уловил. «Ее улыбка вспыхивает, – подумал он, – освещает все ее лицо, пробуждая его к жизни».

Дзета, похоже, был не слишком рад видеть ее.

– А где Дэнни? – спросил он негромко, но внятно.

– Входите. – Она растворила дверь. – Он скоро будет.

Несколько обеспокоенный, Дзета вошел, жестом показав Нику следовать за – ним. Он не стал представлять их с девушкой друг другу, а вместо этого прошел через гостиную прямо в ванную комнатушку, затем в отгороженный закуток гостиной, служивший кухней, прокрадываясь, как большая кошка.

– Здесь все чисто? – вдруг спросил он.

– Да, – кивнула девушка. Она взглянула снизу вверх в лицо Ника. – Я тебя раньше не видела.

– У тебя здесь что–то нечисто, – сказал Дзета; он стоял у мусоропровода, шаря там рукой; внезапно он вынул оттуда пакет, который был прикреплен где–то внутри. – Ну и лопухи вы, ребята.

– Я и не знала, что он там, – резко и твердо ответила девушка. – Все равно, он был закреплен так, что, если бы какая–нибудь ищейка и прорвалась в дверь, мы легко смогли бы сбросить его вниз, и никаких улик бы не осталось.

– А они закупорили бы мусоропровод, – бросил Дзета. – И поймали бы пакет где–нибудь на втором этаже, до того, как он попал бы в печь.

– Меня зовут Чарли, – обращаясь к Нику, сказала девушка.

– Девушка по имени Чарли? – удивился он.

– Шарлотта. – Она протянула руку для пожатия. – Знаешь, а я, кажется, догадалась, кто ты такой. Ты нарезчик протектора у Дзеты в мастерской.

– Да, – кивнул он.

– И тебе нужна подлинная брошюра? А платить за нее будешь ты или Дзета? Ведь Дэнни больше не намерен отпускать в кредит; ему нужны юксы.

– Заплачу я, – сказал Дзета. – По крайней мере, на этот раз.

– Они всегда так делают, – заметила Чарли. – Первая брошюра бесплатно; вторая стоит пять юксов; следующая – десять; потом…

Дверь квартиры открылась. Все замерли, затаив дыхание.

За дверью стоял симпатичный парень, представительный, превосходно одетый, со светлыми вьющимися волосами и большими глазами; и все же, несмотря на всю его привлекательность, какое–то напряженное выражение сковывало его лицо, делая его неприятным и жестоким. Он быстро оглядел Дзету, затем Ника – за несколько безмолвных мгновений. Потом он захлопнул за собой дверь. Заперев ее на засов, он прошел через комнату к окну, выглянул наружу, постоял там, грызя ноготь большого пальца, – он излучал вокруг себя какие–то зловещие вибрации, словно должно было произойти что–то ужасное, что–то, что разрушило бы весь мир… «Словно, – подумал Ник, – он сам собирается это сделать. Он собирается всех нас избить». Этот парень источал ауру силы, но сила эта была нездоровой; она была какой–то перезревшей, как и его слишком большие темные глаза и вьющиеся волосы. «Дионис из сточных канав этого города, – подумал Ник. – Итак, это торговец. Тот, от кого мы получим подлинные тексты».

– Я заметил твой скиб на крыше, – обращаясь к Дзете, проговорил парень, словно сообщая об обнаружении следов какого–нибудь злодейства. – А это кто такой? – спросил он, кивнув головой в сторону Ника.

– Один мой знакомый, который хочет кое–что купить, – ответил Дзета.

– А, в самом деле? – Этот парень, Дэнни, подошел к Нику и рассмотрел его поближе. Изучил его одежду, лицо…

«Он выносит мне приговор», – понял Ник. Происходил какой–то жуткий поединок, суть которого была ему совершенно неясна.

Внезапно большие, выпученные глаза Дэнни метнулись в сторону – он уставился на кушетку, на лежащую там, завернутую в бумагу, брошюру.

– Я вытащил ее из мусоропровода, – сказал Дзета.

– Ну ты, сучка, – проговорил Дэнни, обращаясь к девушке. – Я же тебе сказал, чтобы здесь все было чисто. Ты понимаешь? – Он свирепо уставился на нее; она взглянула на него снизу вверх, губы ее были обеспокоенно полураскрыты, а глаза широко распахнулись в тревоге. Резко повернувшись, Дэнни подобрал брошюру, сорвал с нее обертку и пролистал страницы. – Ты получила ее от Фреда, – сказал он. – Сколько ты за нее заплатила? Десять юксов? Двенадцать?

– Двенадцать, – ответила Чарли. – Ты псих. Прекрати вести себя так, словно думаешь, что один из нас стукач. Ты видишь стукача в каждом, кого лично…

– Как тебя зовут? – спросил Дэнни у Ника.

– Не говори ему, – сказала Чарли.

Повернувшись к ней, Дэнни замахнулся; она спокойно наблюдала за ним, лицо ее было неподвижным и твердым.

– Ну, валяй, – проговорила она. – Ударь меня, и я пну тебя туда, где у тебя до конца дней не заживет.

– Это мой служащий, – сказал Дзета.

– Ну да, – едко произнес Дэнни. – И ты знаешь его всю жизнь. Скажи еще, что он твой брат.

– Это правда, – ответил Дзета.

– Чем ты занимаешься? – спросил Дэнни у Ника.

– Нарезаю протектор, – ответил Ник.

Дэнни улыбнулся; все его повадки изменились, словно никаких проблем больше не существовало.

– В самом деле? – спросил он и рассмеялся. – Какая работа! Какое призвание! И ты, конечно, получил его по наследству от отца?

– Да, – ответил Ник и ощутил ненависть; все, что он мог сделать, – это спрятать ее, и он хотел ее спрятать; он чувствовал, что боится Дэнни – возможно, оттого, что вместе с ним в комнате были другие, и ему это от них как бы передалось.

Дэнни протянул ему руку.

– Ладно, нарезчик протектора, значит, ты хочешь купить брошюру на пятак или гривенник? У меня есть и те, и другие. – Он залез под свою кожаную куртку и вытащил пачку брошюр. – Это именно то, что надо, – сказал он. – Все подлинные; я сам знаю парня, который их печатает. Там, в мастерской, я видел настоящую рукопись Кордона.

– Раз уж я плачу, – сказал Дзета, – то пусть будет брошюра за пятак.

– Я предлагаю взять «Этические принципы Настоящего Человека», – сказала Чарли.

– Да–а? – язвительно протянул Дэнни, пристально разглядывая ее. Как и раньше, она смело встретила его взгляд, и Ник подумал: «А она ему не уступит. Она способна ему противостоять. Но зачем? – задумался он. – Стоит ли вообще находиться рядом с таким неуравновешенным человеком? Да, – подумал он, – я чувствую его неуравновешенность и неистовство. В любое время, в любую секунду он способен выкинуть все, что угодно. У него амфетаминный склад характера. Вероятно, он принимает большие дозы какого–либо амфетамина – орально или инъекциями. Впрочем, возможно, для того, чтобы заниматься этой работой, он просто вынужден так поступать».

– Я возьму ее, – заявил Ник. – Ту, что она предложила.

– Она уже окрутила тебя, – сказал Дэнни. – Как она всегда окручивает всех – каждого мужчину. Она просто дура. Тупая, мелкая шлюха.

– Ты педераст, – бросила Чарли.

– От лесбиянки слышу, – ответил Дэнни.

Дзета достал бумажку в пять юксов и передал ее Дэнни; он явно хотел завершить сделку и уйти.

– Я тебя раздражаю? – вдруг спросил Дэнни у Ника.

– Нет, – осторожно ответил Ник.

– Некоторых я раздражаю, – заявил Дэнни.

– Это уж точно, – заметила Чарли. Протянув руку, она взяла у него пачку брошюр, отыскала нужную и вручила ее Нику, улыбаясь при этом своей светящейся улыбкой.

«Ей лет шестнадцать, – подумал он, – никак не больше. Дети, играющие в игру жизни и смерти, ненавидящие и дерущиеся, но, вероятно, и оказывающиеся вместе, когда приходит беда. Вражда между этой девушкой и Дэнни, – догадался он, – скрывает глубокую привязанность. Они каким–то образом действовали сообща. Симбиотические отношения, – предположил он, – не слишком привлекательные на вид, но тем не менее неподдельные. Дионис из канавы, – подумал он, – и маленькая, прелестная, упрямая девушка, способная – или только пытающаяся – совладать с ним. Вполне вероятно, ненавидящая его, но в то же время неспособная его покинуть. Потому, наверное, что он привлекателен для нее физически и выглядит в ее глазах настоящим мужчиной. Потому что он упрямее ее, а она это уважает. Потому что она сама настолько упряма, что знает, чего это стоит».

Но какому же человеку она принадлежит! Растаявшему, как какой–то липкий фрукт в слишком жарком климате; лицо его было мягким, растекшимся – и лишь сверкание глаз оживляло его черты.

«Я должен был бы предположить, – подумал он, – что все это, распространение и продажа произведений Кордона, будет выглядеть благородно, идеалистично. Но это, по–видимому, не так. Работа парня нелегальна; она привлекает тех, кто непринужденно обращается со всякими нелегальными вещами, а такие люди сами по себе представляют определенный тип. Объект торговли их просто не интересует; их интересует сам факт того, что он нелегален, а значит – люди заплатят за него большие, очень большие деньги».

– Ты уверена, что теперь здесь все чисто? – спросил Дэнни у девушки. – Знаешь, я ведь здесь живу; я бываю здесь по десять часов в день. Если здесь что–нибудь найдут… – Он крадучись ходил по комнате, напоминая своими повадками какого–то зверя: гнетущая подозрительность, помноженная на ненависть.

Внезапно он подобрал напольную лампу. Он осмотрел ее, затем достал из кармана монету, открутил три винта, и пластинка основания лампы упала ему на ладонь. А затем из полой рукоятки вывалились три свернутых в трубку брошюры.

Дэнни повернулся к стоявшей неподвижно девушке; лицо ее было спокойно – внешне, во всяком случае; впрочем, Ник заметил, как губы ее плотно сжались, словно она готовилась к чему–то.

Замахнувшись правой рукой, Дэнни ударил ее – метил в глаз, но промазал. Она сумела увернуться, хотя и не совсем удачно – удар пришелся ей в голову, над ухом. И тут она с удивительным проворством схватила его вытянутую руку и, подняв к своему лицу его кисть, впилась в нее зубами – глубоко, в самое мясо. Дэнни завопил, молотя ее свободной рукой, пытаясь вырвать кисть из ее зубов.

– Помогите мне! – крикнул он Дзете и Нику.

Ник, понятия не имевший, что делать, направился было к девушке, слушая собственное бормотание: он уговаривал ее отпустить Дэнни, втолковывая ей, что она может прокусить нерв и тогда рука останется парализованной. Дзета, однако, просто схватил ее за подбородок, надавил толстыми, в темных пятнах, пальцами на суставы и раскрыл ей челюсти; Дэнни тут же отдернул руку и стал рассматривать укушенное место; теперь он казался ошеломленным, но скоро, очень скоро, лицо его снова запылало яростью. И на этот раз какой–то убийственной яростью; глаза его выпучились так, что, казалось, вот–вот выпрыгнут из глазниц. Он нагнулся, поднял лампу и занес ее над головой Чарли.

Тяжело дыша, Дзета схватил его; он держал парня могучим захватом и одновременно, задыхаясь, кричал Нику:

– Забери ее отсюда. Увези ее куда–нибудь, где он ее не найдет. Ты что, не видишь? Он же алкоголик. Они способны на все. Уходи!

В каком–то трансе Ник взял девушку за руку и быстро вывел из квартиры.

– Можешь взять мой скиб, – задыхаясь, выпалил ему вслед Дзета.

– Ладно, – ответил Ник; он повел девушку вперед, к лифту, – она шла, не сопротивляясь, маленькая и легкая.

– Нам лучше бегом добраться до крыши, – сказала Чарли. Она казалась спокойной, улыбаясь ему своей светящейся улыбкой, которая делала таким невообразимо прелестным ее лицом.

– Ты боишься его? – спросил Ник, когда они ступили на эскалатор и бросились вверх по нему, перепрыгивая через ступеньки. Он все еще держал ее за руку, а она по–прежнему ухитрялась не отставать от него. Гибкая и воздушная, она обладала какой–то свойственной лишь животным стремительностью и в то же время почти сверхъестественной плавностью движений. «Как лань», – подумал он, пока они продолжали подниматься.

Далеко внизу под ними на эскалатор вбежал Дэнни.

– Стойте! – завопил он дрожащим от возбуждения голосом. – Мне надо добраться до больницы, чтобы там осмотрели укус. Довезите меня до больницы!

– Он всегда так говорит, – невозмутимо объяснила Чарли, равнодушно воспринявшая жалобный вой парня. – Не обращай на него внимания – будем надеяться, что он нас не догонит.

– Он что, часто так с тобой поступает? – задыхаясь, спросил Ник, когда они добрались до посадочной площадки на крыше и пустились бежать к припаркованному скибу Дзеты.

– Он знает, чем я на это отвечу, – сказала Чарли. – Ты видел, что я сделала – я укусила его, а он не выносит, когда его кусают. Тебя никогда не кусал взрослый человек? И ты никогда не думал, какие при этом бывают ощущения? А я могу сделать еще кое–что: я встаю у стены, плотно прижавшись к ней спиной и разведя руки в стороны, – и я пинаю, обеими ногами. Как–нибудь я обязательно тебе это покажу. Только запомни: никогда не трогай меня, если я не хочу, чтобы меня трогали. Никому не удастся сделать это и уйти просто так.

Ник помог ей забраться в скиб, обежал его кругом и скользнул к рычагу управления со стороны водителя. Он запустил мотор, и тут у выхода с эскалатора появился запыхавшийся Дэнни. Увидев его, Чарли захохотала от восторга – девчоночьим смехом; она закрывала обеими руками рот и раскачивалась из стороны в сторону; глаза ее сияли.

– Ох ты, Боже мой, – выдохнула она. – Как он зол! И ничего не может поделать. Вперед!

Нажав на силовую кнопку, Ник снялся с места; их скиб, такой старый и потрепанный на вид, имел модифицированный мотор, который Дзета собрал своими руками; он усовершенствовал буквально каждую движущую часть. Так что на своем скибе Дэнни никогда бы их не догнал. Если он, конечно, тоже не модифицировал свой скиб.

– Что ты можешь сказать о его скибе? – спросил Ник у Чарли, которая сидела, аккуратно приглаживая волосы и приводя себя в порядок. – Нет ли у него…

– Дэнни не может заниматься ничем, что требует ручного труда. Очень ему не нравится пачкать руки. Но у него «Шеллингберг–8», с мотором Б–3. Так что он может летать очень быстро. Иногда, если нет другого движения – например, поздно ночью, – он разгоняется до всех пятидесяти.

– Нет проблем, – сказал Ник. – Эта старая погремушка разгоняется до семидесяти или даже до семидесяти пяти. Если, конечно, верить Дзете. – Скиб стремительно двигался, то сливаясь с утренним потоком движения, то выходя из него. – Я сброшу его с хвоста, – заявил Ник. Позади он заметил ярко–пурпурный «Шеллингберг». – Это он? – спросил он у Чарли.