Текст книги "Мечтают ли андроиды об электроовцах?(сборник фантастических романов)"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

7

Внезапно из холла появилась Элеонора Стивенс.

– Веррик! Это не Кейт Пеллиг. Попросите Мура спуститься и все рассказать. Он подрался с Бентли и решил отомстить.

Веррик вытаращил глаза:

– Это Бентли? Этот дьявольский Мур! В конце концов, он все испортит.

Бентли начал что–то понимать.

– Разве это возможно исправить? – пробормотал Тед.

– Он крепко спал, – объяснила Элеонора безжизненным голосом.

Мисс Стивенс вновь была в сандалиях и в наброшенном на плечи манто. Ее рыжие рассыпавшиеся волосы оттеняли бледность лица.

– Мур не может проделывать подобное, находясь в здравом уме. Скажите кому–нибудь из врачей, чтобы ему дали успокоительное. Не говорите ему ничего, пока он не войдет в нормальное состояние. Ему еще не удается держать себя в руках, понимаете!

Появился Мур, потрясенный и испуганный.

– Не страшно. Я немного погорячился, вот и все.

Он взял Бентли за руку:

– Пойдемте. Мы мигом все исправим.

Бентли отстранился от Мура. Тед осмотрел свои незнакомые руки и лицо.

– Веррик, – попросил он слабым грудным голосом, – помогите мне.

– Ну конечно, – ворчливо ответил Веррик. – Все будет хорошо. Вот идет доктор.

Веррик и доктор занялись Бентли. Испуганный Мур стоял в стороне. Элеонора села и закурила сигарету, наблюдая, как доктор втыкает иглу в руку Бентли.

Погружаясь в темноту, Тед слушал далекий голос Веррика:

– Вы должны были бы либо убить его, либо оставить в покое. Но не творить такого. Вы думаете, что он вам это когда–нибудь простит?

Бентли не услышал ответа Мура. Полнейшая мгла поглотила его.

Откуда–то издалека доносился голос Элеоноры Стивенс:

– Вы заметили, что Риз не понимает, что такое на самом деле Кейт Пеллиг?

– Он слаб в теории. – Мур был мрачен и зол.

– Ему это не нужно. Он может нанять сотни блестящих молодых людей, которые разберутся в теории вместо него.

– Например, меня?

– И почему вы с Ризом? Вы его не любите. Вы с ним плохо ладите. У Веррика есть деньги, необходимые для исследований, которые я веду.

Без его поддержки я был бы ничем.

– Но в конечном итоге именно он получил выгоду от результатов твоих работ.

– Это неважно Послушайте, я продолжил основные работы Мак–Миллана над роботами. Что он сделал? Ничего, кроме суперпылесосов, суперплит, глупых и почти немых слуг. Мак–Миллан ошибся. Все, что он хотел, это сотворить нечто громоздкое и крепкое, чтобы инки могли отдыхать, чтобы не стало больше слуг и разнорабочих. В действительности Мак–Миллан являлся тоже инком. Он наверняка купил свою классификацию на черном рынке.

Раздался звук шагов и позвякиванье стаканов.

– Шотландское с содовой, – произнесла Элеонора, оглянувшись на робота.

Кто–то сел и издал вздох облегчения.

– Какая ночь! День полностью испорчен. Сегодня вечером я лягу рано.

– Это ваша вина.

– Дело пойдет. Все получится у этого старого Кейта Пеллига.

– Тем не менее вы не станете этим заниматься. Это не для теперешнего вашего состояния.

– Он ведь мой, не так ли? – Мур был возмущен.

– Он принадлежит всему миру, – холодно уточнила Элеонора. – Вы настолько увлеклись игрой в шахматы без доски, что даже не замечаете опасности, которую навлекаете на всех нас. Каждый час увеличивает шансы этого сумасшедшего на выживание. Если бы вы не перевернули все вверх дном ради сведения личных счетов, Картрайт, вероятно, был бы уже мертв.

Вечер давно наступил

Бентли вышел из оцепенения. Он поднялся, с удивлением ощущая себя полным сил. В комнате, утопавшей в полумраке, он разглядел крошечную светящуюся точку – сигарету Элеоноры. Мур со стаканом в руке сидел, скрестив ноги. Лицо его казалось угрюмым.

Элеонора встала и зажгла ночник.

– Тед?

– Который час?

– Половина девятого.

Держа руки в карманах, она подошла к кровати.

– Как ты себя чувствуешь?

Двигаясь не очень уверенно, Бентли уселся на краю постели. На нем была стандартная ночная рубашка. Тед ее никогда не видел.

– Я хочу есть.

Вдруг он сжал кулак и ударил себя по лицу.

– Да, это ты, – просто подтвердила Элеонора.

– Я счастлив. Все это действительно было?

– Действительно.

Элеонора повернулась и взяла свою сигарету.

– И это еще повторится. Но в следующий раз тебя предупредят. Тебя и еще двадцать три молодых и интеллигентных людей.

– Где моя одежда?

– Зачем?

– Потому что я ухожу.

Мур резко поднялся:

– Невозможно. Отдавайте себе отчет в поступках. Вы поняли, что такое Пеллиг, и вы считаете, что Веррик позволит вам сделать отсюда хотя бы шаг?

– Вы нарушаете правила Конветета Вызова.

Бентли нашел в стенном шкафу свою одежду и разложил ее на кровати.

– Одновременно вы можете послать только убийцу. А ваш Пеллиг сфабрикован так, что производит впечатление единственного, в то время как…

– Спокойно, – перебил его Мур. – Это совершенно не ваше дело. Бентли снял ночную рубашку и отшвырнул ее.

– Этот Пеллиг – полностью синтетический.

– Точно.

– Пеллиг – проводник. Вы начините его дюжиной первосортных умов и отправите в Батавию. После смерти Картрайта вы уничтожите Пеллига, отблагодарите тех, кто его оживлял, и позволите всем вернуться к прежней работе.

Мур развеселился.

– Хотел бы я, чтобы это было возможно. На самом деле, мы пытались ввести одновременно троих людей в Пеллига. Результатом был полный хаос. Каждый шел в свою сторону.

– Есть у Пеллига хоть какая–то индивидуальность? – спросил Бентли. Он продолжал одеваться. – Что происходит, когда в нем не сидит ни один ум?

– Он возвращается к тому, что мы называем вегетативной стадией. Он не умирает, но нисходит до примитивного уровня, своего рода сумеречного состояния, в котором метаболизмы следуют друг за другом.

– Кто приводил его в движение вчера вечером?

– Один сотрудник лаборатории, противный тип, насколько вы заметили. Пеллиг – совершенный проводник, он привносит очень мало искажений.

Бентли углубился в воспоминания:

– Когда я был внутри, у меня создалось впечатление, что Пеллиг был там со мной.

– Я чувствовала то же самое, – спокойно согласилась Элеонора. – В первый раз у меня возникло ощущение, что в мой облегающий костюм влезла змея. Когда ты начал это чувствовать?

– Когда смотрелся в зеркало.

– Никогда не надо глядеть в зеркала. Как ты думаешь, что чувствовала я? Ты, по крайней мере, мужского рода. Для меня это очень жестоко. Я думаю, что Мур не должен использовать женщин. Слишком велика вероятность шока.

– Вы не используете их без предупреждения?

– У нас хорошо тренированная группа, – объяснил Мур. – В последние месяцы мы испробовали десятки людей Большинство не выдерживают. Через несколько часов они начинают переживать что–то вроде клаустрофобии. Ими владеет только одна мысль: выбраться, словно их, как говорила Элеонора, обвило ледяное пресмыкающееся.

Он пожал плечами:

– Мне незнакомы эти чувства. Я нахожу это прекрасным.

– Ваша группа многочисленна? – поинтересовался Бентли.

– Мы подобрали два десятка людей, способных участвовать в эксперименте. В нее входит ваш друг Дэвис, например. Его личность подходит: он невозмутим, спокоен, послушен.

Бентли напрягся.

– Этим, без сомнения, объясняется его новая классификация.

– Все участники вырастают на класс. Разумеется, купленный на черном рынке. И вы тоже вырастете, если верить Веррику. Это не так опасно, как могло бы показаться. Если что–то не выходит, если Пеллиг начинает фальшивить, мы отстраняем того, кто находится в нем в этот момент.

– Такая вот система, – пробормотал Бентли. – Они следуют один за другим.

– Пусть попробуют доказать, что мы нарушаем правила Конветета, – радостно произнес Мур. – Наше ведомство изучило его подноготную. Никто не сможет найти, к чему придраться. Закон требует, чтобы одновременно был только один убийца, избранный общественным Конвететом. Кейт Пеллиг избран Конвететом, и он – единственный.

– Я не вижу преимуществ этого метода.

– Вы увидите их, – пообещала Элеонора. – Мур объяснит вам все подробно.

– После того как я поем, – согласился Бентли.

Все трое направились в столовую. На пороге Бентли вдруг застыл. За столом рядом с Верриком сидел невозмутимый Пеллиг, поднося к бескровным губам стакан с водой. Перед ним стояла тарелка с эскалопом и картофельным пюре.

– В чем дело? – спросила Элеонора.

– Кто сейчас в нем?

– Какой–нибудь техник из лаборатории. Мы постоянно кого–нибудь в него направляем. Это позволяет нам лучше узнать его и тем самым увеличивать наши шансы.

Бентли выбрал стол поближе к Пеллигу.

Ему делалось плохо от восковой отрешенности Кейта; он наводил на мысли о мотыльке, только что вылупившемся из кокона.

Потом Тед вспомнил.

– Послушайте, – с судорогой в горле произнес он, – но это еще не все.

Элеонора и Мур встревоженно обменялись взглядами.

– Спокойно, Бентли, – сказал ему Мур.

– Я отрывался от земли. Это не было просто ощущение бега. Я летал.

Он повысил голос:

– Что–то произошло. Я был как фантом. Я двигался все быстрее и быстрее. Потом был камин.

Он потрогал свой лоб: на нем не было ни шишки, ни шрама. Сомнений не осталось – это было другое тело.

– Объясните мне, – попросил Тед. Он задыхался. – Что произошло?

– Это, без сомнения, объясняется его малым весом, – ответил Мур. – Его тело более подвижно, чем обычное человеческое.

По–видимому, на лице Бентли отразилось недоверие, потому что Элеонора добавила:

– Пеллиг, видимо, выпил коктейль из лекарственных трав, перед тем как ты вошел в его тело. Я замечала, что многие женщины пьют его.

Их перебил грубый голос Веррика:

– Мур, вы так сильны в абстракциях.

Он протянул Муру пачку листков из металл–фойла.

– Я изучил конфиденциальные рапорты об этом чокнутом Картрайте. Не скажу, чтобы это было так уж важно, но есть некоторые моменты, которые меня обескураживают.

– Какие? – поинтересовался Мур.

– Прежде всего, у него есть правовая карточка. Это необычно для инка. Его шансы иметь карточку настолько малы, настолько незначительны…

– С точки зрения статистики всегда существует вероятность…

Веррик пренебрежительно фыркнул:

– Ситуация гораздо лучше, чем когда–либо нам удавалось придумать. Это проклятая лотерея. И у каждого свой билет. Какой смысл хранить карточку, дающую вам один шанс из шести миллиардов, шанс, который никогда не придет?

Инки достаточно хитры, чтобы перепродавать свои карточки, если, конечно, у них не забрали их еще в Холме. Сколько теперь стоит одна карточка?

– В пределах двух долларов. Со временем станет дороже.

– Вот видите. А Картрайт сохранил свою. И это еще не все.

Массивное лицо Веррика приняло лукавое выражение.

– По данным этих рапортов, в течение последнего месяца Картрайт купил – а не продал! – по крайней мере, полдюжины правовых карточек.

Мур подскочил:

– В самом деле?

– Быть может, – задумчиво произнесла Элеонора, – он наконец отыскал эффективный амулет?

Веррик взревел, как бешеный бык:

– Заткните ей рот! Я не хочу слышать об этих гадостях с амулетами!

Он указал пальцем на обнаженную грудь молодой женщины:

– Как? Вы носите глаз саламандры? Снимите это сейчас же и выбросьте!

Элеонора снисходительно улыбнулась: все давно привыкли верить в эффективность талисманов.

– У вас есть еще какая–нибудь информация? – спросил Мур.

– Недавно состоялось собрание Общества престонистов. – Веррик сжал кулаки. – Может, Картрайт нашел то, что я искал, то, что все ищут, – способ обуздать скачки. Если когда–нибудь я уверюсь в том, что в этот день Картрайт ждал уведомления…

– Что вы тогда сделаете? – поинтересовалась Элеонора.

Веррик не ответил. Необычная гримаса нестерпимого горя исказила его черты.

Никто не смел вздохнуть. Внезапно Веррик принялся за еду, и остальные последовали его примеру.

Закончив есть, Риз Веррик отодвинул кофейную чашечку и закурил сигарету.

– А теперь послушайте меня, – обратился он к Бентли. – Вы хотели знать нашу стратегию. Вот она: как только телепат нащупывает мозг убийцы – с этим последним покончено, телепаты больше не отпустят его. Они перебрасываются им между собой. Они знают все, что он станет делать, в тот самый момент, когда он только об этом подумает. Невозможно реализовать никакую стратегию. Он будет под постоянным присмотром до тех пор, пока это им не надоест и они не взорвут ему внутренности.

– Вот почему телепаты вынудили нас прибегнуть к Минимаксу, – добавил Мур. – Телепаты делают напрасной всякую стратегию, надо действовать случайно. Надо, чтобы вы не знали, что станете делать в следующий момент, чтобы всегда действовали вслепую. Проблема состоит в том, чтобы выработать недетерминированную стратегию, которая приведет вас к стоящей перед вами цели.

– Раньше, – продолжил Веррик, – убийцы старались найти способ, позволяющий принимать непредсказуемые решения. Они использовали своеобразную стратегическую игру в убийство. На шахматной доске можно составить большое число комбинаций, представляющих массу решений или комбинаций решений. Убийца бросал жребий, читал результат и поступал соответственно заранее предусмотренному коду. Телепаты не могли знать, какой номер выйдет.

Но этого оказалось недостаточно. Убийца следовал этой тактике Минимакса, но все равно проигрывал: телепаты тоже играли. И их было восемьдесят, а убийца – один. Статистически он должен был проиграть, за исключением очень редких случаев. Де Фаллье, например, удалось проникнуть в Директорию. Он открывал наугад «Закат и падение Римской империи» Гиббона и нашел необходимое решение.

– Выходом, безусловно, является Пеллиг, – провозгласил Мур. – Мы имеем двадцать четыре различных ума, между которыми не будет установлено никаких контактов. Каждый из этих мужчин и женщин станет сидеть здесь, в Фарбене, изолированно от всех остальных, но соединенный с механизмом реализации.

Через неправильные интервалы мы подключаем какой–нибудь ум, случайным образом выбранный среди операторов. Каждый из них имеет четко выработанную стратегию. Но никто не будет знать, на чей ум мы подключим его и когда. Никто не будет знать, какая стратегия, какой образ действия будет избран в момент начала игры.

У телепатов нет никакого способа узнать, что станет делать Пеллиг в следующую минуту.

Бентли испытал восхищение от размышлений этого техника с безжалостной логикой.

– Неплохо, – признал Тед.

– Вот видите, – с гордостью произнес Мур. – Пеллиг – это частица Гейзенберга. Телепаты смогут определить его траекторию – прямо на Картрайта. Но никто не рассчитает его скорости. Никто не будет знать, в какой точке этой траектории он окажется в заданный момент времени.

8

Квартира Элеоноры Стивенс находилась в квартале, где жили классифицированные Холма Фарбен. Эта квартира состояла из нескольких комнат приятного вида.

Бентли окинул их оценивающим взглядом, пока Элеонора наводила порядок.

– Я только что переехала сюда, – пояснила девушка.

– Где Мур?

– Вероятно, дома, я думаю.

– Я полагал, что ты живешь с ним.

– В настоящее время – нет.

Элеонора повернула регулятор прозрачности стены.

Холодные звезды в ночном небе, движущиеся искры и освещенные очертания Холма постепенно побледнели и исчезли. Элеонора искоса бросила на Теда смущенный взгляд.

– Честно говоря, в настоящее время я ни с кем не живу.

– Как это прискорбно! – воскликнул Бентли. Он тоже смутился. – Я этого не знал.

Элеонора пожала плечами и улыбнулась ему:

– Грустная ситуация, правда? После Мура у меня был один исследователь из лаборатории, кстати, друг Мура, потом – экономист. Не забывай, что я была телепаткой. Большинство мужчин не хотят жить с телепатками, и я, разумеется, никогда не принадлежала никому из членов Корпуса.

– Теперь это в прошлом.

– О, да.

Вдруг, замолчав и задумавшись, она сделала круг по комнате, глубоко засунув в карманы руки.

– Мне кажется, что я испортила себе жизнь. Телепатия никогда не интересовала меня, но у меня не было другого выбора. Или подвергнуться тренировкам, или пойти на операцию. Кроме того, у меня не было никакой квалификации, и мне светило рабочее ноле. Если Веррик выбросит меня – это конец всему. Я не могу вернуться в Корпус, но я и не могу преуспеть в игре.

Она умоляюще посмотрела на Бентли.

– Тед, это ничего, что я независима?

– Абсолютно неважно.

– Наверно, это кажется забавным: быть свободной таким способом. Я совершенно одна, никого рядом. Это жестоко, Тед. Я не могла последовать за Верриком. Это единственный человек, рядом с которым я чувствую себя в полной безопасности. Но это отрезало меня от моей семьи.

Она патетически взмахнула руками:

– Я терпеть не могу быть одна. Я боюсь.

– Не надо бояться. Сопротивляйся им.

– Я не могу, – произнесла она, вздрогнула и продолжила: – Как тебе удается так жить, Тед? Ведь надо от кого–то зависеть, быть чьим–то протеже. Это холодный и враждебный мир, лишенный всякого тепла. Знаешь, что произойдет, если ты сорвешься?

– Знаю, – кивнул Тед. – Они расправятся со мной.

– Я думаю, я должна была остаться в Корпусе. Но я ненавижу это. Без конца следить, слушать, что происходит в умах других. Ты уже больше не живешь, ты уже не являешься самостоятельным индивидом, ты часть общего организма. Ты больше не можешь ни любить, ни ненавидеть. Есть только работа, причем ты делаешь ее совместно еще с двадцатью другими людьми типа Вейкмана.

– Ты хочешь быть одна, но в то же время боишься этого.

– Я хочу быть сама собой! Но не одна. Я ненавижу просыпаться утром и видеть, что рядом со мной никого нет. Я ненавижу возвращаться в пустую квартиру. Есть в одиночестве, готовить и вести хозяйство только для себя самой. Зажигать свет, опускать ставни, смотреть телевизор, ничего не делая, думать.

– Ты молода, привыкнешь к этому.

– Нет, я к этому никогда не привыкну.

Пронизывающим взглядом она в упор посмотрела на Теда и отбросила назад свою огненно–рыжую гриву.

– Начиная с шестнадцати лет у меня была масса мужчин. Даже не помню сколько. Я встречала их на работе, как тебя, на приемах, у друзей. Какое–то время мы были вместе, потом начинали раздражать друг друга. Всегда что–то происходит. Это никогда не продолжается долго. – Ужас снова заставил ее вздрогнуть, сильнее, чем раньше. – Они уходят. Они остаются на какое–то время, а затем уходят, оставляя меня одну. Или же они выгоняют меня.

– Это бывает, – согласился Бентли.

Погруженный в собственные мысли, он с трудом следил за тем, что она говорила.

– Когда–нибудь я найду среди них одного, – горячо произнесла Элеонора. – Ведь правда? Мне только девятнадцать лет. Несмотря на мой небольшой жизненный опыт, я не так уж плохо устроилась. Веррик мне покровительствует. Я знаю, что могу доверится ему.

Бентли вышел из оцепенения:

– Ты предлагаешь нам жить вместе?

Элеонора покраснела:

– Ну а ты хотел бы?

Тед помолчал.

– Что с тобой? – настойчиво спросила Элеонора. В ее глазах заблестела обида.

– Это с тобой никак не связано.

Бентли отвернулся от нее, подошел к стене и снова сделал ее прозрачной.

– Холм красив ночью. Глядя на него, никогда не догадаешься, чем он является на самом деле.

– При чем здесь Холм?

Она снова напустила густого, как молоко, тумана.

– Если я для тебя ничего не значу, следовательно, тебе необходим Веррик? О да, я знаю, конечно. Риз Веррик. О небо! Ты был так пылок в тот день, когда внезапно появился в бюро. Ты так вцепился в свой портфель, как будто это был пояс девственности. – Она слегка улыбнулась. – Можно было подумать, что это христианин входит в рай. Ты долго ждал, и у тебя было столько надежд. Ты был до невозможного патетичен. Я подумала, что не отказалась бы встретиться с тобой еще.

– Я хотел уйти из системы Холмов и найти нечто получше. Я мечтал проникнуть в Директорию.

– Директория! – Она разразилась смехом. – Абстракция! Из кого, по–твоему, состоит Директория? – Она задыхалась, глаза ее горели, сердце сильно билось. – Это живые люди, а не учреждения и конторы. Как можно быть преданным предмету? Старики умирают, новые занимают их места, одни лица заменяют других. Где ваша преданность? И кому? Или чему? Это суеверие! Можно быть верным слову, имени, но не живой сущности из плоти и крови.

– Дело не только в учреждениях и конторах, – ответил Бентли. – Они ведь что–то представляют.

– Что?

– Нечто, которое значительнее нас всех, важнее, чем отдельный индивид или группа индивидов, которыми, однако, в определенном смысле являемся мы все.

– Это ничто. Если у тебя есть друг, то это человек, индивид, не так ли? Это не класс и не профессиональная группа. Ты, случайно, не дружишь с классом четыре – семь? Если ты спишь с женщиной, то это определенная женщина, единственная, не так ли? А все остальное исчезнет.

Единственное, что остается, – это люди, твоя семья, твои друзья, твоя любовница, твой покровитель. Ты можешь касаться их, приближаться к ним, впитывать в себя их теплую, устоявшуюся жизнь. Их пот, кожу, волосы, дыхание, тело, осязание, вкус, запахи, цвета.

Господи, ведь надо же уметь привязываться к чему–нибудь! Что может существовать вне живой природы? Кому можно довериться, если не своему покровителю?

– Самому себе.

– Риз тебе покровительствует. Он велик и могуч!

– Он твой пэр, – ответил Бентли. – А я ненавижу пэров.

– Ты психопат, ты ненормальный.

– Я знаю, – согласился Бентли без тени смущения. – Я вообще больной человек. И чем больше я в этом убеждаюсь, тем становлюсь больнее. Я болей хотя бы потому, что считаю больными всех вокруг, а здоровым признаю только себя. Незавидное у меня положение, правда?

– Да, – пробормотала Элеонора.

– Мне бы очень хотелось уничтожить все это одним ударом, но в этом нет необходимости. Оно разрушится само собой. Все вокруг пустое, холодное, как металл. Игры, лотереи – разукрашенные игрушки для детей. Только благодаря клятве что–то держится. Продажная совесть, цинизм, роскошь и нищета, равнодушие и перекрывающий все вой телевидения.

Один человек идет убивать другого, и весь мир смотрит на это и аплодирует. Во что мы верим? В первоклассных преступников, работающих на более могущественных преступников. И присягаем бюстам из пластика.

– Бюст – символ, и он не продается. – Глаза Элеоноры победно заблестели. – Ты знаешь это, Тед. Преданность – самое ценное, что у нас есть. Преданность, соединяющая нас, связывающая слугу с его покровителем, мужчину с его любовницей.

– Может быть, – медленно произнес Бентли, – мы должны быть преданы идеалу.

– Какому идеалу?

Мозг Бентли отказался сформулировать ответ, его колесики перестали крутиться. К его сознанию прокладывали путь необычные и непонятные мысли, которые он не хотел принимать. Откуда шел этот поток? Он не знал.

– Нам больше ничего не остается, – произнес он наконец. – Наши клятвы, наша преданность – это цемент, без которого любое здание развалилось бы. А чего это стоит? Немногого. Все это начинает обесцениваться.

– Неправда! – крикнула Элеонора.

– Разве Мур предан Веррику?

– Нет, и именно поэтому я его оставила. Его и его теории. Он только их и знает! – Ее амулеты свирепо раскачивались. – А я все это ненавижу!

– Самому Веррику тоже нельзя доверять, – мягко проговорил Бентли. Он увидел побелевшее лицо молодой женщины, едва владевшей собой. – Не ругай Мура. Он старается подняться как можно выше, как и все в этом мире. Как, кстати, и Риз Веррик. Какое имеет значение, если кто–то переступает через свои клятвы ради того, чтобы сорвать большой куш, приобрести чуть больше влияния, чуть больше власти. Это гигантская давка, где все стремятся к вершине, и ничто, никакая преграда их не остановит. Вот когда все карты будут раскрыты, ты увидишь настоящую цену их преданности.

– Веррик никогда не нарушит своей клятвы! Он ни за что не допустит падения того, кто зависит от него!

– Он уже это сделал. Разрешил, чтобы я присягнул ему. Он нарушил моральный кодекс. Ты ведь это должна знать лучше, чем кто бы то ни был, не так ли? А я чистосердечно присягнул.

– Боже! – устало воскликнула Элеонора. – Ты теперь ему это никогда не простишь? Это оттого, что тебе кажется, что он посмеялся над тобой.

– Это серьезнее, чем ты хочешь представить. Вся эта подлая система начинает показывать свое подлинное лицо. И когда–нибудь ты увидишь его. Что касается меня, то я уже его рассмотрел. И с меня достаточно. Чего, например, можно ждать от общества, основанного на играх и убийствах?

– Но это вина не Веррика. Конветет учрежден достаточно давно, тогда же, когда установили систему и роботов Минимакса.

– Веррик не из тех, кто честно следует принципам Минимакса. Он пытается обойти эти принципы с помощью стратегии, реализуемой через Пеллига.

– И это пройдет, не так ли?

– Возможно.

– На что же ты жалуешься? Разве это имеет какое–нибудь значение? – Она схватила его за руку и энергично встряхнула. – Послушай, забудь об этом! Ты занимаешься ерундой. Мур слишком болтлив, а ты слишком совестлив. Наслаждайся жизнью. Завтра будет великий день.

Она налила им обоим спиртного и пристроилась рядом с Тедом на диване. Ее темно–рыжая шевелюра блестела и отливала огнем в полумраке комнаты. Элеонора поджала под себя ноги. Серые точки, оставшиеся над ее ушами навсегда, побледнели.

Сжимая бокал двумя руками с ярко накрашенными ногтями, Элеонора наклонилась к Бентли Прикрыв глаза, она нежно спросила его:

– Ты с нами? Я хочу, чтобы ты решил.

– Да, – ответил Бентли после минутного раздумья.

– О, как я счастлива! – выдохнула она.

Бентли поставил свой бокал на низкий столик.

– Я присягнул Веррику. У меня нет другого выбора, разве только нарушить данную клятву и сбежать.

– Точно.

– Я никогда не нарушал своих клятв. Мне уже давно осточертело в Птица–Лира, но я никогда не пытался сбежать оттуда. Сделай я это – передо мной нависла бы опасность быть пойманным и убитым. Я приемлю закон, дающий покровителю право казнить или миловать сбежавшего слугу. Но я считаю, что ни слуга, ни покровитель не должны нарушать своих клятв.

– Мне показалось, ты говорил, что система рушится.

– Она рушится, но мне не хочется прикладывать к этому руки.

Элеонора поставила бокал и обвила его шею своими гладкими обнаженными руками.

– Как ты жил? Ты знавал многих женщин?

– Нескольких.

– А какие они были?

Тед пожал плечами:

– Всякие.

– Милые?

– Да, я думаю.

– Кто же последняя?

Бентли задумался.

– Это было несколько месяцев назад. Она была класса семь–девять, по имени Юлия.

Элеонора уставилась на Бентли своими зелеными глазами.

– Расскажи мне, какая она была.

– Миленькая. Хорошенькая.

– Она походила на меня?

– У тебя волосы гораздо красивее.

Тед погладил ее огненно–рыжую гриву.

– У тебя красивые волосы и прекрасные глаза. – Он привлек ее к себе. – Ты очень хороша.

Элеонора прижала маленький кулачок с амулетами, болтавшийся между ее грудей.

– Все идет хорошо. Мне сопутствует удача.

Она дотронулась до его губ. Мгновение ее живое лицо находилось очень близко от лица Бентли, затем, вздохнув, она отняла губы.

– Как хорошо будет работать здесь всем вместе.

Бентли ничего не ответил.

Элеонора отодвинулась от него и закурила сигарету. Приподняв подбородок и скрестив руки, она одарила его торжественно–серьезным взглядом.

– Ты далеко пойдешь, Тед. Веррик о тебе очень хорошего мнения. Вчера вечером я так боялась, видя, что ты говоришь и вытворяешь. Но его это не рассердило. Он уважает тебя и чувствует, что в тебе что–то есть. И он прав! В тебе есть что–то сильное, индивидуальное! Как бы мне хотелось прочесть, что у тебя в голове! Но с этим покончено навсегда.

– Хотел бы я знать, понимает ли Веррик серьезность твоей жертвы?

– У Веррика есть дела поважнее. Ты отдаешь себе отчет в том, что завтра мы, быть может, вернемся туда, и все пойдет как прежде. Ведь тебе тоже хотелось бы этого? Фантастично, правда?

– Да, конечно.

Элеонора положила сигарету, быстро наклонилась и обняла Теда,

– Итак, ты действительно идешь с нами? Ты поможешь нам задействовать Пеллига?

Бентли незаметно кивнул головой:

– Да.

– Превосходно.

Она посмотрела на него. В полумраке комнаты в ее зеленых глазах светилась страсть, ароматное дыхание сделалось резким И прерывистым.

– Тебе нравится эта квартира? Она достаточно большая? У тебя много вещей?

– Нет, не много, – ответил Бентли. – Он чувствовал огромную тяжесть на душе.

– Это все образуется.

Удовлетворенно вздохнув, Элеонора отвернулась от него и залпом осушила свой бокал. Затем она погасила свет и вернулась к Теду. Единственным, что давало немного света, была ее сигарета, лежавшая в пепельнице. Казалось, вокруг ее волос и губ распространялось красноватое сияние. Соски ее грудей будто слегка светились.

Возбужденный ее светящимся телом, Тед в следующее же мгновенье обернулся к ней.

Удовлетворенные и томные, с влажными, разгоряченными телами, они долго неподвижно лежали на скомканной одежде. Элеонора протянула руку, желая взять то, что осталось от сигареты. Она поднесла окурок к губам и дунула на Теда. На него повеяло странным ароматом удовлетворенного желания.

– Тед, – страстно зашептала Элеонора. – Тебе хорошо со мной? – Она легонько приподнялась. Казалось, мышцы ее размягчились и стали очень эластичными. – Я знаю, что это так.

– Ты – это хорошо, – неопределенно произнес Тед.

– А тебе не хотелось бы быть с другой?

Поскольку Бентли не отвечал, Элеонора продолжала:

– Я хочу сказать… Быть может, я – это не так уж хорошо, а?

– Да нет. Ты грандиозна.

Он говорил угасшим голосом, лишенным какого–либо выражения. Тед лежал рядом с ней, инертный и безжизненный.

– Ты превосходна, – повторил он.

– Так в чем же тогда дело?

– Ни в чем.

Он с трудом поднялся и медленно отошел от нее.

– Я устал, вот и все. Я, пожалуй, вернусь туда.

Его голос стал вдруг жестким:

– Как ты верно заметила, завтра, без сомнения, будет великий день.