Текст книги "Обман Инкорпорэйтед (сборник)"
Автор книги: Филип Киндред Дик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 73 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]
– Ну, мне, например, всегда хотелось поспать в постели управляющего, – сказала Барбара. – Говорят, у него матрас набит утиным пером.
– Вот, значит, каковы твои амбиции? – ухмыляясь, сказал Верн.
Барбара ответила ему невозмутимой улыбкой.
– Не больше, чем у тебя.
– Добраться до верха любой ценой.
– Ты, может, и наверху, – с жестким юмором ответила Барбара. – А я внизу.
– Ты и в самом деле изменилась с тех пор, как мы встречались.
– Это было четыре года назад. Я была еще несовершеннолетней.
– Я помню.
– Такое трудно забыть.
– Это было неудобно.
– Однако не слишком. Так?
Верн не знал, что сказать. Барбара встала и начала задвигать свой стул. Он настороженно следил за ней, пока она шла через кухню к двери.
– Что теперь? – буркнул он.
Она остановилась у двери, задумчиво глядя на него.
– Я скажу тебе что, – ответила она. – У меня есть предложение.
– Какое предложение?
– Никому не охота сидеть тут и плевать в потолок. У меня еще вещи не распакованы. Можешь мне помочь.
– Так ты предлагаешь поработать.
– Не хочешь – как хочешь. – Она открыла дверь.
– Я согласен, – сказал Верн.
И он торопливо последовал за ней.
Коридоры в здании общежития были темными и прохладными. В них пахло потом, ванной и сигаретами. Вдвоем они поднялись на этаж Барбары. Дверь в ее комнату была заперта на замок. Достав из сумочки ключ, она отперла дверь.
– Почему заперто? – спросил Верн.
– Привычка. – Они вошли внутрь, Барбара впереди. Уходя, она задернула шторы, и в комнате было не слишком тепло. Теперь она открыла все окна.
– Ну и денек, – сказал Верн. – Жара прибывает с каждой минутой. Может быть, мы уже в пещи огненной.
– Может и так.
Через открытые окна в комнату хлынул свежий воздух. А с ним сухость и жар. Комната окрасилась в цвет янтаря, в углах залегли темные тени. В янтарных сумерках двигалась Барбара, перенося вещи к комоду и в шкаф.
– Можно мне сесть? – спросил Верн.
– Да. Садись и смотри.
– Когда понадоблюсь, скажешь. – Он присел на край кровати. Кровать застонала. – Я ей не нравлюсь. Только послушай. Стонет, как от боли.
– Может, пытается предупредить меня, – сказала Барбара.
Верн пропустил ее слова мимо ушей. Он растянулся на кровати, устроился с удобством. Тело казалось ему усталым и отяжелевшим. Пот стекал по его рукам, внутри рубашки, собирался в лужицы в подмышках. Шея намокла, воротничок раздражающе тер. Расстегнув верхнюю пуговицу, он снял галстук.
– Ничего? – спросил он.
Она замерла с охапкой одежды в руках.
– Что?
– Я снял галстук.
Она повернулась и продолжала работать. Верн вздохнул. Он хотел помочь, но утренняя жара его доконала. В такие дни, как этот, он всегда задремывал за своим столом, его голова опускалась, и он утыкался лбом в клавиши пишущей машинки. Тогда он вздрагивал, просыпался и возвращался к бесконечным стопкам дел и меморандумов.
Зато теперь можно расслабиться. Никаких меморандумов. С ними покончено. Все в прошлом. Никаких больше бланков, перфокарт, дел, таблиц и разных бумаг. Пыльными грудами они лежат в офисе, в шкафу. Занавес над ними опущен. Можно отдыхать.
Но он был беспокоен. И раздражителен. Ему не лежалось. Он вынул платок, вытер шею. На внутренней стороне линз скопились мелкие капли. Он вытер и их.
– Солнце уже расширяется, что ли, – проворчал он.
– Да, здесь становится душно. Прямо как в теплице.
– То-то я чувствую, что я уже пускаю корешки. Двигаться совсем неохота.
– Значит, помогать мне ты уже не собираешься?
– А что, нужно? Ты вроде должна была сказать, когда я понадоблюсь.
– Можешь пока открыть вот этот ящик. Он забит гвоздями. Я даже не знаю, как к нему подступиться.
– Да ну? – Он ухмыльнулся, с усилием поднимая себя с кровати. – Что ж, это не так трудно. – Он долго потягивался. – В такой день, как сегодня, лучше всего лежать под кустиком на травке. И чтобы над головой листики шелестели. Где молоток?
– Здесь где-то. Поищи рядом с гвоздями и разными штуками. Карл вчера принес.
Верн нашел отвертку и молоток. Раздвоенным краем головки начал поддевать гвозди и вытягивать их из крышки. Наконец крышка отскочила. Он взял ее и прислонил к стенке в углу.
– Ну вот. Еще задания есть?
– Уже? Бог мой, а от мужиков, оказывается, есть польза. Можешь пока лечь, если хочешь.
Верн положил молоток и вернулся к кровати. Подошла Барбара с охапкой одежды в руках.
– Подвинься. Ящик полон.
– Подвинуться? Куда?
– На край. Мне надо куда-то это пристроить, пока не достану новый ящик.
Верн прижался к краю, и она бросила рядом с ним кучу платьев, юбок и брюк.
– Надо же, сколько их у тебя. – От тряпок ему как будто стало неловко. Почему, он не знал. – У женщин всегда столько барахла. Где ты собираешься все это носить?
– А тебе-то что?
– Просто любопытно. Мы здесь всего на неделю. Могла бы оставить их в ящиках.
– Психология. – Она бросила на него быстрый взгляд. – Таковы женщины. Все женщины.
Верн фыркнул.
– Еще не все? – Она несла новую охапку вещей. Верн еще поджался.
– Больше я подвинуться не могу. Если, конечно, совсем не встану. А это не в моих правилах.
– Осталось немного. – Барбара положила оставшиеся платья к другим. Несколько костюмов съехали набок и оказались почти на самом полу.
– Подними их повыше, Верн. Сможешь?
– Конечно. – И он поднял вещи, как было сказано.
Барбара вытерла рукавом лоб. Она раскраснелась. И к тому же взмокла.
– Хватит для одного дня. Остальное подождет. – Она села на пол недалеко от кровати. – Господи.
Верн глядел на нее, на ее темные брюки и красную клетчатую рубашку. Сзади на шее, на узкой полоске кожи между воротником и темными волосами, выступили несколько капель пота. В тесноте комнаты, в ее парной влажности он ощущал легкий аромат мускуса, выпот человеческого присутствия, который исходил от тела женщины, от ее рук, плеч и шеи всего в нескольких шагах от него. Сладкий телесный запах мешался с крахмальным запахом клетчатой рубашки.
– Это приятно, – пошептал Верн, вытягиваясь во всю длину, насколько позволяла кровать. На мгновение прижав голову к стене, он перекатился так, чтобы оказаться на куче ее одежды. Он наблюдал за ней, лениво разглядывая ее спину, темные, собранные в заколку волосы, голые руки. Руки его завораживали. Они были такие полные, округлые. Золотистые. Пушистые от волосков. Живые.
– Да, – сказала Барбара.
– Да? Что да?
– Это приятно.
– А.
Она не обернулась. Продолжала сидеть и смотреть в пространство. О чем она думала? В тишине комнаты он слышал ее дыхание. Видел, как поднимаются и опускаются ее плечи и грудь. Он смотрел без всякого чувства. Все это было слишком далеко и давно, чтобы волновать. Все, кроме, может быть, золотистых рук.
Но даже они не могли пробудить его от летаргии. Все, что он видел перед собой сейчас, он уже проходил в других местах и в другое время, давно и далеко отсюда. А он не любил дважды совершать одни и те же движения с одной женщиной. Только раз мужчина видит данную, конкретную женщину впервые, только раз смотрит на нее новым, свежим, непредубежденным взглядом, замечает ее спину и плечи, непохожие на спины и плечи остальных, ощущает ее волосы как более мягкие и нежные, чем все остальные волосы на свете. А с ней это было у него четыре года назад.
Она привлекательна, нет сомнения. И все равно это не то же самое, что видеть ее перед собой как страну, которую еще предстоит завоевать. Теперь она лежала в прошлом – нечаянная игра слов, но она все равно вызвала у него улыбку – и это был факт, пренебречь которым он не мог.
Он подумал о неделе, а может быть, и двух, которые им троим предстоит провести здесь, прежде чем придут китайцы и они смогут вернуться в США. Неделю, по меньшей мере семь дней, им еще сидеть и лежать, одуревая от скуки и безделья, ковыряться в еде, не зная, куда девать себя от тоски, ждать, высматривать новых хозяев и чертыхаться от того, что солнце слишком горячее, а туман слишком холодный. Как человек в душе, который вертит краны то в одну, то в другую сторону. И все недоволен.
Вот сейчас горячий кран открыт слишком сильно. А ночью будет как раз наоборот. Но им все равно ничем не угодишь. Карлу еще можно. А им двоим – нет. Что говорит и что делает Карл – это одно. Но кому интересен Карл. Им двоим, ему и Барбаре, все будет не так, пока они не выберутся отсюда и не пойдут каждый своим путем, в одиночку. Пока они двое рядом, трения неизбежны. Вопрос лишь в том, до какой степени. И жара делу не помощник.
– Может, мне лучше открыть дверь, – тут же сказала Барбара.
Верн вздрогнул. Даже жуть берет, до чего их мысли совпадают! Ему это не понравилось. Слишком близко они сошлись в своих взглядах на жизнь, в своем Weltanschauungs, чтобы он мог оставаться спокоен. Когда-то между ними лежала пропасть. А теперь их мысли бегут по одним дорожкам.
– Почему дверь? – спросил Верн.
– Воздух пойдет из коридора. – Она встала и открыла дверь. Воздух действительно пошел, но такой же сухой и теплый, как тот, что уже был внутри. Запахло людьми, выходящими из ванной, и теми, которые только отправляются мыться, и так без конца.
– Отлично, – буркнул Верн. – То, что нужно.
– По крайней мере не душно. Теперь через комнату потянет сквозняк.
Но Верна это не радовало. Ему было неуютно и беспокойно. Он нетерпеливо заерзал. Кожу защипало, отвратительное ощущение, влажная кожа, которую щиплет от пота.
– В этом здании есть душ? Должен быть.
– Только ванны.
Грусть и злое отчаяние накатили на Верна. Его лицо потемнело, казалось, все его тело свела гримаса отвращения. Барбара наблюдала за ним с любопытством, скрестив на груди руки.
– Что-то не так?
– Душа нет.
Барбара продолжала изучать его без тени эмоции на лице.
– Ладно уж, – сказала она вдруг. – Сжалюсь, пожалуй, над тобой. – Она подняла с пола чемодан и поставила его на кровать. Щелкнула замками и вытащила из чемодана бутылку, тщательно завернутую в полотенце. Верн с интересом наблюдал за тем, как она снимает полотенце.
– Я знаю, что это такое, – сказал он, и зуд вместе с беспокойством мгновенно улетучились. – Это же старая добрая змеиная настойка, то, что доктор прописал.
– Точно. Причем последняя бутылка, у меня больше нет.
Она взяла пластиковый стакан и спустилась на первый этаж, в ванну, чтобы набрать воды. Вернулась, бережно держа стакан обеими руками, чтобы не расплескать.
– Холодная? – спросил Верн.
– Я дала воде стечь. Думаю, прохладная. – Она долила виски в стакан и размешала отверткой. – Не могу найти ложку.
– Ничего. Чем только я его не мешал, вкус всегда один.
– Ты первый, – сказала Барбара.
Он взял стакан и сделал большой глоток. Напиток был приятный, хотя и теплый. Приятный? Да нет, скорее противный. Что уж тут притворяться. Но пил-то он не ради вкуса. А совсем по другим причинам. Он пил из-за того, как он себя чувствовал потом. К тому же ему было слишком много лет, чтобы терять время на подобные размышления.
Он вернул стакан хозяйке, причмокнул губами.
– Немного ты мне оставил, – сказала Барбара, пригубливая то, что было на дне. – Ладно, неважно. В конце концов, ты заслужил небольшое вознаграждение за свою работу.
– Будем считать, что ты отплатила мне сторицей.
Какое-то время они сидели молча. Верн, как мог, вытянулся на кровати, Барбара сидела на полу, потягивая из стакана.
Верна еще удивляла ее близость, но уже не так сильно. Он постепенно привыкал видеть ее рядом, это становилось естественным. Скорее, наоборот, ее четырехлетнее отсутствие почти стерлось из памяти, сделалось нереальным. Вид сидевшей на полу женщины в темных слаксах и красной рубашке воспринимался им как свершившийся факт, даже с оттенком обыденности. Словно привычка, от которой он давно отстал, вдруг вернулась к нему с новой силой, стоило дать ей малейший шанс, ей не было замены, а природа, как известно, не терпит пустоты.
Но, конечно, то, что хлынуло в эту пустоту сейчас, то, что заполнило собой провал, заняло вакантное место, не вполне совпадало со своей прежней манифестацией. Четыре года изменили Барбару Малер. Тогда она была почти взрослой девочкой, стоявшей на пороге зрелости, женственности. И он пришел и сорвал ее, ведь она была готова. Ну, может, еще чуток зеленовата была, но вполне пригодна. Она походила на плод, хрусткий и с кислинкой, а не мягкий и нежный на вкус. Теперь она выросла. Стала совсем взрослой. Дозрела. Однако метафора не получилась: время сделало ее еще более жесткой и терпкой, чем она была тогда.
Стилистический прием не удался: она ведь не растение. Тогда она, может, и напоминала зеленый плод, крепкий, с холодной горчинкой недозревшего яблока мелкого твердого новоанглийского сорта. Но ее нынешняя жесткость не имела ничего общего с яблоками. Теперь это была жесткость белого камня.
Она сама становилась камнем. В ней шел процесс обызвествления, фоссилизации, формировался ранний горький вкус старости и смерти. От нее веяло холодом могилы. Она обдавала страшным дыханием смерти. От него некуда было деться в этой крошечной комнате. Оно ощущалось почти физически, как пот, застывший на коже. Процесс окаменения начался у нее внутри и постепенно двигался наружу. Пока это еще не видно: кожа у нее гладкая и золотистая, опушенная миллионами коротких волосков, но под ней, в глубине, уже сплошной камень, и он все ближе и ближе к поверхности.
Лишь крошечные капли холодного пота на губе, на шее выдают ее. Да еще влажный, липкий воздух. И голос. То, как она говорит. Голос не спрячешь. Он ведь идет из глубины, из-под центральных сводов и темных пещер самого ее естества.
– Еще хочешь? – спросила Барбара, постукав по стакану.
– Еще? Нет. Не сейчас.
Ему было понятно то, что он видел. Ясна холодная сырость смерти. Она присутствовала и в нем самом. Да, в нем. Возможно, она даже заразилась ею от него. Возможно, это он передал ей болезнь и сам, в свою очередь, получил ее от кого-то другого. От Тедди. Или от других. От девушки, той, в его комнате. С синими глазами и волосами цвета пшеницы. Возможно, это она инфицировала его. Она обожгла его, так что он весь спекся, скорчился, выгорел изнутри.
Но у него все иначе. Он улыбнулся, поняв это. У него смерть была поверхностной, он носил ее, словно ледяную скорлупу, что-то вроде панциря, приставшего к коже. Его смерть была снаружи и пробиралась внутрь. Его сердце оледенеет последним. У нее, напротив, сердце выстыло первым. А он будет продолжать согревать себя изнутри, все свое тело и особенно сердце. Оледенение замедлится, не прекратится совсем, но по крайней мере замедлится… и все с помощью того снадобья, которое он только что принял. Он чувствовал это нутром, ему было тепло и хорошо.
Именно это он и понимал, когда говорил о виски «приятно».
– Черт возьми, – ругнулась вдруг Барбара.
– В чем дело?
– Я становлюсь как ты, Верн. Такое чувство, как будто моя кожа мне трет. Что делать?
– Жара.
– Так все говорят. Но что же делать?
Верн потянулся и похлопал ее по руке.
– Ночью будет холодно. Тогда ты еще пожалеешь, что не светит солнышко.
– Мне по ночам не холодно. Нормально.
– Наверное, ты спишь лучше, чем я.
– Я красивее тебя.
Верн улыбнулся.
– Это верно. Согласен.
– Спасибо.
– Не надо. Не благодари. Ты всегда была привлекательной, ты же знаешь. Я говорил тебе это. Один раз.
– Давай забудем об этом.
– Это факт.
– Все равно забудем.
– Ладно. – Они умолкли.
Наконец Барбара пошевелилась.
– Знаешь, – задумчиво сказала она, – когда я только узнала, что здесь остаешься именно ты, я была сильно против.
– Да?
– Я страшно возмутилась, когда вошла в офис и увидела там тебя. Так возмутилась, что готова была силой влезть в последнюю машину.
– Почему?
– Сама не знаю. Так, вообще. Ты, должно быть, лучше знаешь. Твое прошлое длиннее моего.
– Кажется, я понимаю, о чем ты.
– Хотя все может обернуться к лучшему. Мы ведь оба не дети. Взрослые. И если мы будем вести себя как взрослые, а не дуться по разным углам…
– Знать бы еще, что значит «взрослые».
Она повернулась к нему. Лицо ее было серьезно.
– Я хочу сказать, что нам ни к чему хамить друг другу. Или более изысканно портить друг другу жизнь.
– А мы разве портим? – еле слышно спросил Верн.
– Нет. В этом смысле все пока в порядке. Но дело ведь сложнее простых… простых разговоров.
– Карл обидится.
– Наверняка. Ладно, хватит об этом.
– По-моему, все и так само улаживается. Тебе не кажется?
– Да. – Некоторое время она молчала. Вдруг она подпрыгнула. – Господи, ну и жара! От нее действительно так и подбрасывает.
– Как насчет еще?
– Еще выпить? Налить тебе?
– Думаю, что да.
– Ладно. – Она взяла стакан и скрылась с ним в коридоре.
– Холодная? – спросил Верн, когда она пришла.
– Немного холоднее, чем раньше. Я не закрыла кран.
Он поднял бровь.
– Вот как? Ты растешь.
– Стараюсь.
Она долила в стаканчик виски и размешала. Верн снова выпил первым, а потом она допила остатки. Он наблюдал за ней. Она стояла прямо перед ним, очень близко. Нос у нее немного великоват, и зубы кривоваты. Но это видно, только когда она улыбается. А вот фигура хорошая, хотя и отяжелела малость. В общем и целом физическое состояние удовлетворительное. Вдруг она отдала ему пустой стакан.
Он вернул его ей.
– Зачем ты мне его даешь? Я посмотрел, там пусто.
– Налей еще.
Он встал на ноги.
– Ладно. – И сам спустился в ванную. Вода еще лилась. Он налил себе полстакана. Потом отлил немного. С тем, что осталось, вернулся в комнату.
– Спасибо. – Она поставила стакан на столик. И заходила по комнате, руки в карманах.
– В чем дело?
Она перестала ходить.
– Верн, ты должен признать, что в каком-то смысле… – Она умолкла.
– Что в каком-то смысле?
– Я хочу сказать, что некоторые вещи остались прежними, а некоторые изменились.
– Какие вещи?
– Будем говорить серьезно. Четыре года – долгий срок. Мы оба переменились, особенно я. Нет ни одного шанса за то, чтобы между нами сейчас установились хоть какие-то отношения. Кладу карты на стол. Так должно быть. Давай не будем друг другу лгать. Ничего не получится. Совсем ничего. Ничего уже не будет как раньше.
Она смотрела на него враждебно.
– Разве не так?
Верн смело улыбнулся.
– Не знаю. Я еще об этом не думал. Похоже, это твоя идея.
– Врешь ты все. В последние двадцать четыре часа ты только об этом и думаешь. Но слишком многое изменилось. Нам надо посмотреть правде в глаза и забыть.
– Ну, тогда нам тем более незачем ссориться.
– Верно. – Она кивнула. – Нет, сориться нам незачем.
– Слишком жарко.
– Да. Жара. – Она села на кровать. – Извини, я на тебя накричала. – Она спокойно глядела ему в лицо. – Знаешь, Верн, я была так молода тогда. Ты должен был это понимать. А ты пришел и сорвал ее.
– Что сорвал?
– Вишенку.
– А. – Он приуныл. – Ну, прости меня.
– Ты не должен был так поступать.
Он поерзал.
– Другому всегда трудно судить. Особенно мужчине. Особенно в таком случае.
– Я же сказала тебе, сколько мне было лет.
– Попытайся поставить себя на мое место! Ради бога! Когда дело зашло так далеко…
– И все равно тебе не стоило так делать. Это было неправильно.
– Полагаю, что да. Но, похоже, что это не остановило… твой рост. Так?
– Не остановило мой рост? – Она чуть заметно улыбнулась. – Да вроде бы нет. Нет, точно нет. Я никогда об этом не думала. Говорят, что это бывает от сигарет, да?
Оба заулыбались.
– Ладно, забудем об этом, – сказала наконец Барбара. – По крайней мере у меня камень с души упал. Может быть, ты и прав. Может быть, это и вправду мне не повредило. Не знаю. Трудно судить, почти невозможно.
– В свое время ты, кажется, нисколько не огорчалась по этому поводу. Скорее наоборот, получала удовольствие. – Он ухмыльнулся.
– Да… В первые пять минут было не очень, а потом мне понравилось. Это верно.
– О чем подумаем теперь, раз уж этот вопрос мы решили?
– Можно подумать о том, где бы раздобыть второй комод. – Она положила руку на ворох одежды у себя под боком. Она еще хмурилась, из-за чего, он не мог сказать. – В один все не влезет.
– Ладно, – ответил Верн. – Подумаем.
Глава 10
Верн потянулся и зевнул.
– Ну что, пошли за комодом? Где он?
Барбара откинулась назад на кровати, опершись о стену.
– Расслабься. Не так быстро в такой день, как сегодня.
– Я снова чувствую себя активным. Жара – странная штука. Сначала чувствуешь себя одуревшим. Ничего не хочется делать. А потом вдруг снова выпрыгиваешь из кресла, как на пружине. Это тот самый миг. Я как на пружинах.
Барбара медленно встала.
– Ладно. Думаю, что комод найдется в одной из соседних комнат.
– Они могут оказаться запертыми.
Но соседняя комната была открыта. И там, рядом с кроватью, нашелся маленький белый комод, точно такой, как у Барбары. Взявшись с двух сторон за его крышку, они в считаные минуты перенесли его в комнату Барбары и поставили рядом с первым.
– Ну вот, – сказал Верн. – А что, одежду складывают внутрь добрым старым способом или на этот счет разработаны какие-нибудь ритуалы?
– Я сама уберу одежду. Тогда я буду знать, что где лежит.
– Ладно.
Барбара вытащила из комода верхний ящик.
– Черт! – ругнулась она. В нем оказалось полно бритвенных лезвий, мотков липкой ленты, бечевки и гвоздей на грязной газетной подстилке.
Верн заглянул в другие ящики. В них было то же самое.
– Придется подремонтировать и почистить. Может быть, даже поскрести. Господи.
Она в изнеможении упала на кровать. Пружины застонали и прогнулись под ней.
– Не очень-то крепкая кровать, – сказал Верн. – Для развлечений не годится, так ведь?
– Исключительно целомудренный предмет мебели.
– Ну, есть еще пол.
– Только если он вымыт.
Верн внимательно посмотрел на нее. Что это – она дразнит его, чтобы поддержать шутку? Или – или для чего-то еще? Он пытался прочесть выражение ее лица, но не смог. Безнадежное дело – читать по лицу женщины. Наконец он пожал плечами. Сунув руку в карман, вынул табак и трубку. Барбара молча следила за тем, как он набивает трубку. Ее глаза были широко раскрыты.
Верн щелкнул зажигалкой и посмотрел на нее.
– Моя трубка. Никуда не пойду, пока не раскурю.
– Знаю. Я хорошо помню твою трубку. Очень хорошо. Она была у тебя тогда. В Касле.
– В Касле?
– Да.
Верн осторожно присел рядом с ней на краешек кровати. Она молчала. Он продолжал сосать мундштук своей трубки, надеясь ее раскурить.
– Чертовски сложная штука, – сказал он сквозь зубы. Наконец табак занялся.
– Не понимаю, зачем ты куришь, когда так жарко.
– Это же не для тепла. А для комфорта. Она меня успокаивает.
– А может, помогает чувствовать себя мужчиной.
Он бросил на нее острый взгляд.
– Зачем ты так говоришь?
– Не знаю. Табак, трубки, сигареты – все это напоминает мне о школьниках, которые хотят казаться взрослыми.
– Ты ведь тоже куришь. Теперь.
– Но не трубку.
– Нет. – Верн умолк и, продолжая курить, задумался. – Что ж, вполне возможно. Опять же Фрейд.
– Что возможно?
– Зачем напоминать, раз ты забыла. – Верн откинулся назад, устраиваясь на кровати. Сбросил туфли. Они грохнулись об пол.
– Это еще зачем? – спросила Барбара.
– Чтобы было удобно.
– Ты что, остаешься?
Верн посмотрел на нее.
– Это, – сказал он, – зависит от тебя.
Барбара наклонилась, подняла с пола его туфли. И поставила их ему на колени.
– Надень.
– Правда? Но мне так удобнее.
– А мне нет.
Наступило молчание. Верн смотрел на нее с веселым смущением. Лицо Барбары было угрюмо. Наконец она расслабилась.
– Ладно. Какая разница. – И она снова сбросила туфли на пол. – Пусть там лежат.
– Не уверен, что знаю, как это понимать, – сказал Верн, не переставая улыбаться. Однако его рука, державшая трубку, непроизвольно сжалась вокруг ее головки. Барбара не отвечала. Она безразлично смотрела в сторону, в темный коридор. Верн продолжал напряженно изучать ее лицо, разглядывая ее с почти восторженным любопытством. Он выдул облако дыма на середину комнаты.
– Хочешь, я закрою дверь?
Барбара обернулась.
– Что?
– Хочешь, я дверь закрою? Ты потому так на нее смотришь?
– Господи, нет. Просто я задумалась.
– О чем?
– О многом. Есть о чем. О Карле, к примеру. Что он за человек.
– Да неплохой вроде, – уклончиво ответил Верн. – Взрослый, по крайней мере. А что?
– Не знаю. Вчера вечером я вышла в коридор, чтобы пойти в ванну, а он стоит прямо за моей дверью. И молчит. Стоит, и все. Я так перепугалась, ужас. Как будто призрака увидела. Привидение. Здоровый такой, плечистый, молчит и смотрит на меня странным взглядом. Отстраненно-созерцательным. Как будто я чудо природы какое-то, вроде водопада или редкого насекомого.
– Для Карла весь мир – одно большое насекомое. Думаю, это все о нем объясняет.
– Да? Нам ведь предстоит провести с ним целую неделю. Мне бы хотелось знать… Хотя, кажется, с головой у него все в порядке.
– Мы всегда можем пихнуть его в один из баков с антисептиком.
Барбара засмеялась.
– Ладно, сейчас он все равно развлекается с компасом и картой. Большого беспокойства от него не будет. И вообще, Верн, по-моему он очень милый. Ничего дурного я в нем не нахожу. Он, конечно, слишком много прыгает и скачет, но для его возраста это естественно. А тебе он нравится?
– Это по твоей части. Ты же о нем вспомнила. Я тут ни при чем.
– Знаешь, это странно. Я года на три старше его, не больше. А у меня такое чувство, как будто я из другого поколения. Почему? Наверное, дело не в возрасте. Не в годах. А в настроении. Когда мы утром шли с ним на склад, он так скакал, носился и подпрыгивал, как будто готов был скинуть рубашку и нагишом помчаться в горы. А потом он учуял завтрак.
– А у тебя было совсем другое настроение?
– Ну да. Сейчас так жарко.
Верн был бы рад оставить эту тему. Его трубка погасла, табак весь выгорел. Он постукал ею об стену и ссыпал пепел в пепельницу на столе.
– Хотя это не вполне так, – продолжала Барбара. – По дороге туда был миг, когда я была почти готова скакать и бегать вместе с ним. Бегать, танцевать, упасть на землю и кататься. А сегодня утром, когда я проснулась и было солнце…
Она осеклась.
– Продолжай, – проворчал Верн.
– Нет. Короче, я была почти готова бежать за ним в горы. А потом вдруг почувствовала себя дурой. И застыла. На мгновение почувствовала себя за одно с ним, а уже в следующий миг мне стало противно. От самой себя. Как будто меня поманили очередной игрой в камешки и скакалку, а я чуть было не поддалась.
– Представляю.
– Может, зря я это все наговорила. Выдумываю всякую всячину. Я и не собиралась ничего рассказывать. Просто начала думать вслух. Открытая дверь напомнила мне о Карле. Как он стоял за ней.
– Ладно. Забудем. Я буду только рад.
– Почему?
Он пожал плечами.
– Меня эта тема не привлекает.
– Ты забыл, каким сам был в юности?
– Не вижу, какое отношение все это имеет к моей юности.
– Ладно, ладно. Забудем. – Какое-то время они сидели молча. Барбара потерла ладонями свои голые руки. – Господи, до чего же душно! Как в финской бане!
– К шести часам все кончится.
Барбара глянула на часы.
– Уже почти шесть. Мы умрем. По крайней мере я. Невозможно просто сидеть вот так в жаре. Надо что-то делать.
– Душ бы принять. Хотя, по правде говоря, никакой особой жары нет. Летом всегда так. Просто раньше мы не обращали на это внимания, потому что были заняты работой. У нас не было времени заметить. У нас было дело. Так что, если говорить напрямую, сейчас мы мучаемся от безделья. Жара только предлог.
– Да?
– Нам платят за то, чтобы мы сидели здесь и ничего не делали. Вот мы и чувствуем себя не в своей тарелке. Сначала постоим, потом посидим. Жалуемся на жару, а на самом деле просто не знаем, чем себя занять.
– Наверное, так и есть.
– Нам неспокойно. Работа занимала большую часть нашей жизни. Теперь ее не стало. Она в прошлом. А жить без нее мы не умеем. Мы слишком к ней привязаны она уже стала частью нас самих. Мы как старые пожарные клячи. Компания развалилась, и мы долго не протянем.
– А Карл, кажется, ничего, бегает себе там по солнышку.
– Он моложе. У него есть шанс это пережить. Может, и ты переживешь. Ты молодая. Ты, может, еще приспособишься к новой жизни после падения старого мира, нашего. Не хочешь пойти заняться осмотром территории?
– Слишком жарко. – Она вытерла шею. В янтарном полумраке комнаты он видел, как она мечется в агонии дискомфорта. Вдруг она вскочила. – Давай что-нибудь делать!
– Я уже предложил.
– Что?
– Принять душ.
– Но здесь нет ничего, кроме большой ванны.
– Значит, примем ванну.
– О черт! Кто среди бела дня принимает ванну? Да и вообще, я не об этом. Мне неспокойно. Как будто есть дело, которым я должна заняться. А я про него забыла. Не доделала или вообще не начинала. Наверное, ты прав. Это все от многолетней привычки сидеть за столом в офисе.
– Ты должна попытаться приспособиться. Понять, что все кончено. Старая жизнь прошла. И не вернется.
– Наверное, нет.
– Сейчас важный момент. Время принятия решений. Мы сбросили с себя кожу старой жизни. Выбрались из-под развалин мертвого мира. Теперь мы стоим на краю и озираемся. Как крабы, которые несколько раз в жизни меняют раковину.
– Что это за крабы такие?
– Не знаю. Я про них читал, давно. Они проводят время в поисках новой раковины. Потом она им надоедает, и они ищут следующую.
– Мы как они?
– В каком-то смысле. Старую раковину мы потеряли, она износилась. Теперь нам надо искать другую. Без раковины мы не выживем. У нас есть несколько путей.
– Каких?
– Один ведет назад.
– Назад?
– К тому, что мы делали всегда. К тому, что существовало раньше. К прошлому.
– А другие пути куда?
– Я не знаю. Пока не решил. Подожди немного, я придумаю.
Барбара засмеялась.
– И угораздило нас застрять в такой дыре. – Она постояла посреди комнаты сначала на одной ноге, потом на другой.
– Да уж. Но в этом все и дело. Мы переживаем момент выбора, а сами даже не представляем, из чего нам выбирать и куда может завести нас выбор. Нашего мира больше нет, то есть нет старого мира. Мы можем повернуться спиной ко всему и уйти вместе с ним, умереть. Краб может сохранить верность своей изношенной раковине и погибнуть. Нам повезло, нам троим. Нас подтолкнули к выходу из раковины. И вот мы стоим на краю и оглядываемся. Остальных уже нет, они ушли со старым миром. И мы можем последовать за ними. Или найти что-нибудь еще.
– А если мы ничего не найдем?
– Ну, если не найдем, тогда просто умрем со всеми. Нас троих избрали, выбрали наугад, и это дает нам шанс. Временно мы свободны. Космические силы замерли и ждут. Мы можем направить их, куда захотим. Как герой греческой трагедии. Вот он оглядывается по сторонам. Что он сейчас предпримет?
– Но он всегда выбирает неправильно. Потому он и герой трагедии.
– Он выбирает то, что труднее. Вот почему он герой трагедии. Его выбор убивает его, но он его делает. Долг. Герой осознает, что поставлено на карту, но выбирает долг. Как человек, который бросается в горящий дом. Он поступает так потому, что должен. Даже если сам сгорит. Трагический герой делает то, что должен, и сгорает. Но гори – не гори, а делать надо.
