Текст книги "Стигматы Палмера Элдрича (сборник)"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Глава 8

Джозеф Адамс выслушал эту незавершенную речь вплоть до того места, в котором автор текста прекратил загрузку авторедактора, и затем, когда «чучело» замерло и телекамеры тут же отключились, он повернулся к стоявшему рядом с ним автору и сказал:

– Вы талантливы. Я в полном восторге.

Он и сам чуть было не поддался внушению. Заступник Талбот Йенси произносил речь с абсолютно правильной интонацией, точно и аккуратно, хотя первоначальный ее текст был несколько видоизменен, а точнее, переписан заново Мегалингвом 6–У. И хотя Адамсу Мегалингв 6–У виден не был, он ощущал, что текст передается «чучелу» авторедактором. Он как бы воочию видел источник энергии, ожививший эту металлическую куклу, сидевшую за дубовым столом под американским флагом. Просто жуть берет, подумал Адамс.

Но талантливо написанная речь – это талантливо написанная речь независимо от того, кто ее произносит. Парнишка–старшеклассник, декламирующий Томаса Пэйна, его стихи до сих пор ничуть не устарели… чтец–декламатор не запинается, не ошибается и не перевирает слова. Или «чучело», окруженное обслуживающим персоналом, присматривающим за тем, чтобы не было никаких сбоев. И, подумал он, мы поступаем таким же образом.

Мы ведаем, что творим.

– Как вас зовут? – спросил он этого необычайно талантливого молодого человека.

– Дэйв, фамилию не помню, – рассеяно ответил тот в глубокой задумчивости, не в силах отмахнуться от собственных мыслей даже сейчас, когда «чучело» снова замолчало.

– Вы забыли свою фамилию? – От изумления он на мгновение лишился дара речи, а затем сообразил, что смуглый молодой человек намекает ему, что лишь недавно стал йенсенистом и еще не занял прочного места в служебной иерархии.

– Лантано, – сказал Адамс, – Дэвид Лантано из «горячей зоны» возле Чейенна.

– Точно.

– Так вот откуда ваш загар!

Радиационный ожог, сообразил Адамс. Молодой человек, желая приобрести участок земли для поместья, поспешил с переездом в загрязненную зону; слухи, ходившие среди всемирной элиты, позволявшей себе расслабиться в часы вечернего досуга, подтвердились: он слишком поспешил, и теперь юный Дэвид Лантано мучается от ожогов.

Стараясь относиться к этому разговору философски, Лантано сказал:

– Я пока еще жив.

– Но как вы выглядите! И как ваш спинной мозг?

– Анализы показали, что красные кровяные тела производятся почти в полном объеме. Я надеюсь, что поправлюсь. Кроме того, зона остывает прямо на глазах, – Лантано криво усмехнулся. – Навести меня как–нибудь, Адамс.

Мои железки работают день и ночь, и вилла уже почти готова.

Адамс ответил ему:

– Даже если бы мне предложили целую гору кредиток, я и то не отправился бы в «горячий» Чейенн. Ваша речь свидетельствует, что вы могли бы стать незаменимым сотрудником Агентства. Так стоит ли рисковать здоровьем и жизнью? Почему бы вам не поселиться в жилом комплексе в Нью–Йорке, до тех пор пока…

– До тех пор, – подхватил Лантано, – пока горячая зона не охладится достаточно за десять–пятнадцать лет и кто–нибудь не отхватит себе поместье прямо у меня перед носом. – Он имел в виду, что его единственный шанс стать владельцем поместья – поселиться там заблаговременно. Как это делали раньше многие йенсенисты. Зачастую за чрезмерную поспешность они расплачивались своей жизнью. Смерть их не была легкой и скорой – они годами разлагались заживо.

Рассматривая смуглого от сильных ожогов Лантано, Адамс думал, что ему самому очень повезло. Он уже давно и на законных основаниях являлся владельцем поместья, дом уже давно построен, повсюду посажена зелень. И он поселился к югу от Сан–Франциско, когда это было уже безопасно; он пользовался тогда информацией, полученной за большие деньги у людей Фута, и все получилось самым лучшим образом. Лантано это не удалось.

И у Лантано будет прекрасная вилла, построенная из кирпичей, собранных среди развалин Чейенна. Только его самого уже не будет в живых.

А это, согласно правилам Совета Реконструкции, даст возможность другим попытаться захватить лакомый кусочек. Алчные йенсенисты бросятся туда, чтобы присвоить себе поместье, оставленное Лантано. Адамсу было горько сознавать, что по иронии судьбы вилла этого юноши, за которую тот заплатил своей жизнью, достанется кому–нибудь другому, кто не принимал участия в строительстве, не присматривал изо дня в день за бригадой железок.

– Наверное, – сказал Адамс, – вы сбегаете из Чейенна на столько, на сколько это допускается законом. – Согласно закону, принятому Советом Реконструкции, владелец поместья должен был проводить в нем не менее двенадцати часов в сутки.

– Я приезжаю сюда. Работаю. Как, впрочем, и сейчас. – Лантано возвратился к пульту управления Мегалингвом 6–У; Адамс последовал за ним.

– Как вы только что сказали, Адамс, мне нужно работать. И я хочу жить, чтобы работать.

Лантано снова уселся за пульт и уткнулся в свою рукопись.

– По крайней мере, радиация не отразилась на вашем интеллекте, вежливо заметил Адамс.

Лантано улыбнулся:

– Благодарю вас.

Целый час Адамс присутствовал при том, как Лантано «загружал» свою речь в Мегалингв 6–У, и когда он ознакомился с ней от начала и до конца, когда она из лингва была переправлена в «чучело», когда он выслушал ее из уст седовласого, по–отечески заботливого Талбота Йенси, он ощутил полную бесполезность собственной речи. Контраст был разительным.

Составленный им текст, по сравнению с речью Лантано, казался просто пробой пера, младенческим лепетом. Ему захотелось провалиться сквозь землю. Навсегда.

«Как только подобные мысли могли прийти в голову этому обожженному радиацией юнцу, еще не зарекомендовавшему себя толком среди людей Йенси?»

– спрашивал себя Адамс. – «И где он научился так выражать свои мысли? И откуда он так точно знает, к чему приведет обработка его текста Мегалингвом и как он будет выглядеть в устах «чучела» перед телевизионными камерами? Разве этому не нужно учиться долгие годы?» У него самого немало времени ушло на то, чтобы научиться предвидеть, как написанное предложение будет выглядеть на экранах телевизоров в подземных убежищах перед многомиллионной аудиторией, изо дня в день смотревшей эти передачи и верившей передаваемым для нее текстам, называемым почему–то «печатными материалами».

Эвфемистическое название, думал Адамс, для материалов, в которых и материалов–то не было. Впрочем, это не совсем точно; отдельные места из речи Лантано казались исключением из правила. Адамс был вынужден признать, что иллюзия существования Йенси была не только сохранена, но и усилена.

– Впрочем, – сказал он Лантано, – не просто усилена. В ней есть подлинная мудрость. Она напоминает ораторские выступления Цицерона. Своими собственным речами он гордился и считал Цицерона, Сенеку, исторических персонажей из драм Шекспира и Томаса Пэйна предтечами.

Запихивая свою рукопись обратно в портфель, Дэвид Лантано хмуро ответил:

– Я благодарен вам, Адамс, за ваши слова, мне особенно приятно, что я слышу их именно от вас.

– Почему?

– Потому что, – объяснил Лантано, бросив на Адамса пронзительный, быстрый взгляд, – я знаю, что, несмотря на ваши недостатки, вы действительно работали изо всех сил. Я думаю, вы меня понимаете. Вы изо всех сил стараетесь, добросовестно, избегая кажущейся легкости и не допуская досадных оплошностей. Я уже несколько лет слежу за вашей работой и вижу разницу между вами и всеми остальными. Брозу это тоже прекрасно известно, и несмотря на то, что он «зарезает» значительную часть того, что вы пишите и не пропускает ваши тексты в эфир, он все же уважает вас. Он вынужден вас уважать.

– Ну да, – сказал Адамс.

– Вас не пугает, Адамс, что лучшая часть вашей работы «зарезается» уже на уровне Женевы? После того, как она прошла все остальные инстанции?

Вы испытывали разочарование? – Дэвид Лантано посмотрел на него. – Нет, я думаю, вы испытывали страх.

Помолчав, Адамс ответил:

– Я чувствовал страх, но не здесь, в Агентстве, а по ночам у себя на вилле, наедине со своими железками. Не тогда, когда я писал речи, или загружал их в авторедактор, или наблюдал как «чучело» их… нет, тогда я был слишком занят, чтобы бояться, но всегда, когда я оставался один…

Он вдруг замолчал, поражаясь тому, что доверил свои самые сокровенные мысли этому юному незнакомцу. Обычно йенсенисты опасаются говорить друг другу правду. Ведь любая информация о личной жизни может быть использована в непрекращающейся борьбе за право быть составителем речей для Йенси, для самого Йенси.

– Здесь, в Агентстве, – мрачно сказал Дэвид Лантано, – в Нью–Йорке мы конкурируем друг с другом, но на самом деле мы – каста, гильдия, то, что христиане называли «братством». Это ведь совершенно особый и очень емкий термин. Но в шесть часов вечера разъезжаемся в своих аэромобилях. И попадаем в пустынную сельскую местность, в замки, населенные металлическими слугами, которые двигаются и говорят, но… – Он махнул рукой. – Неуютно, Адамс, даже с самыми новыми железками. Чувствуешь тоску и беспокойство. Правда, можно взять пару железок из свиты – или сколько влезет в аэромобиль – и отправиться в гости. Каждый вечер – в гости.

– Я знаю, что многие из йенсенистов до этого додумались, ответил Адамс. – Их никогда нет дома. Я уже это испробовал, приезжал к себе в имение на ужин, а затем сразу отправлялся с визитами. – Он подумал о Коллин и живом тогда еще Лане. – У меня есть девушка, она йенсенист или, как сейчас говорят, йенсенистка; мы ездим друг к другу в гости, разговариваем. Но большое окно библиотеки моего поместья…

– Не стоит смотреть на туман и скалистый берег, – сказал Лантано, который тянется на сотню миль к югу от Сан–Франциско. Это одно из самых унылых мест в мире.

Адамс заморгал от удивления, поражаясь тому, как точно Лантано понял его слова, догадался о том, что он боится тумана; Лантано, похоже, заглянул ему в самую душу.

– А теперь я бы хотел ознакомиться с вашей речью, – сказал Лантано, поскольку вы изучили мою с необычайной прилежностью, может быть, даже чрезмерной. – Он выжидательно посмотрел на атташе–кейс Адамса.

Адамс ответил:

– Нет.

Он не мог показать свою речь сейчас. Слишком сильным было впечатление от небанальных, совершенно новых идей текста Лантано.

«Печатная продукция», сочиненная Лантано и столь убедительно прочитанная «чучелом» Йенси, была посвящена теме лишений. Самой больной для обитателей убежища теме, – по крайней мере, такое ощущение он вынес из докладов политкомиссаров, аппаратчиков, представлявших в убежищах правительство Ист–Парка. Эти доклады служили своего рода обратной связью между убежищем и людьми Йенси, в том числе и составителями речей. Никакой другой информации о том, как воспринимается там, под землей, их «печатная продукция», они не получали.

Интересно будет прочитать доклады политкомиссаров о реакции на речь Лантано. Они поступят не раньше чем через месяц, но Адамс сделал себе пометку, записал официальный порядковый номер, присвоенный речи, и поклялся себе не прозевать отчеты с откликами на нее из подземных убежищ, разбросанных по всему земному шару. Если полученные отклики будут достаточно позитивными, то советские руководители, вероятно, первыми снимут копию бобины Мегалингва 6–У и загрузят ее в свой московский лингв с тем, чтобы ее произнесло их собственное «чучело». И, вполне возможно, Броз в Женевском бюро присвоит себе оригинал и официально объявит ее первоисточником, который все йенсенисты мира должны в обязательном порядке использовать для изготовления «печатной продукции». Речь, написанная Лантано, если она действительно так хороша, как это представляется Адамсу, может стать одной из немногочисленных «вечных» деклараций, на которых основывается постоянно проводимая правительством политика. Небывалая честь, ведь парень еще так чертовски молод.

– Откуда у вас берется мужество, – спросил Адамс смуглого юного йенсениста, не ставшего еще владельцем поместья и проводящего ночи в смертельно опасной радиоактивной зоне, постепенно расставаясь с жизнью, подвергаясь ожогам, страданиям, и все же превосходно работавшего, – так откровенно обсуждать тот факт, что подземные жители систематически лишаются того, на что они по закону имеют право? Ведь именно это вы хотели сказать своей речью.

Он точно понял слова, вложенные Лантано в уста Йенси – «чучела» с квадратными челюстями, сделанного из синтетических материалов и в действительности несуществующего Заступника. И слова эти обитатели убежищ услышат через две недели, когда запись пройдет в Женеве проверку на качество. Правда, сказано еще далеко не все. Вашей жизни недостает полноты, в том смысле, в каком Руссо говорил о человеке, родившемся в одном состоянии, вошедшем в жизнь свободным – и повсеместно оказавшемся в цепях. Так и вы в свое время, говорилось в речи, родились на поверхности Земли, а теперь эта поверхность с ее воздухом, солнечным светом, горами, океанами, реками, цветовой гаммой и запахами в одночасье оказалась у вас отобранной. И вам остаются лишь металлические отсеки в подземной, фигурально выражаясь, лодке, в которой все живут в тесноте при искусственном освещении и дышат затхлым воздухом, который непрерывно циркулирует через очистители, выслушивают в обязательном порядке транслируемую для них музыку и проводят все дни за станками, изготовляя железок, для того, чтобы… Но даже Лантано не осмелился развивать эту тему. Он же не мог сказать – для целей, о которых вы и не подозреваете.

Потому что каждый из нас, живущих на поверхности, стремится увеличить количество железок в своей свите, чтобы они угождали, сопровождали, вели раскопки, строили, убирали и кланялись. Вы превратили нас в феодалов, живущих в замках, а сами стали Нибелунгами, шахтерами–карликами. Вы работаете на нас, а мы отплачиваем – «печатной продукцией». Нет, разумеется, в речи об этом не говорилось, это было бы совершенно неуместно. Но в ней признавалась та истина, что подземные жители лишены того, что им принадлежит по праву, что они стали жертвами разбоя. Миллионы живущих под землей людей обворованы и к тому же все эти годы лишены моральной поддержки и юридической защиты.

– Мои дорогие сограждане–американцы! – возвестило «чучело» Талбота Йенси своим мужественным и суровым голосом политического и военного деятеля, неустанно пекущегося о благе граждан своей страны (Адамс до конца своих дней не забудет эту часть речи). – Древние христиане верили в то, что жизнь на Земле, а в вашем случае под землей, преходяща и является лишь звеном между вашей прежней жизнью и той, другой жизнью, которая наступит в будущем. Давным–давно король язычников, живших на Британских островах, был обращен в христианство проповедником, сравнившим нашу жизнь со стремительным полетом ночной птицы, влетевшей сквозь распахнутое настежь окно в теплый и ярко освещенный зал для пиршеств, пронесшейся над оживленно беседующими людьми, наслаждавшимися приятным обществом, и вылетевшей из освещенного замка в пустынную, черную, бескрайнюю ночь. И она никогда не увидит вновь этот залитый светом зал, где беседуют и двигаются живые существа. И вы… – Здесь Йенси торжественно, величественно, осознавая, что слова его будут услышаны множеством людей, живущих повсюду в подземных убежищах, сказал:

– Мои сограждане–американцы, живущие в подземных убежищах, лишены даже этого краткого, радостного мига.

Вы лишены возможности вспоминать этот краткий миг счастья, предвкушать его или наслаждаться им. И пусть он недолог, вы имеете на него право. Но из–за пагубного безумия, совершенного пятнадцать лет назад, вы обречены на ночь в преисподней. И каждый день вы расплачиваетесь за безумие, в результате которого вы были изгнаны с поверхности Земли, подобно тому как Бич Божий изгнал из рая двух прародителей рода человеческого. Но это несправедливо.

Я заверяю вас, что в один прекрасный день этому отчуждению придет конец.

Эти тесные рамки, которыми ограничено ваше повседневное существование, подменившее ту жизнь, которая принадлежит вам по праву, это ужасное несчастье, эта несправедливость – все, все это исчезнет при первых же звуках трубы, возвещающей о начале Страшного суда. И начнется он внезапно, он вынесет вас, вытолкнет вас, даже если вы будете сопротивляться, обратно на землю, которая ждет вас, ждет, что вы предъявите на нее свои права. Мои дорогие американцы, мы представляем ваши интересы и в то же время являемся не более чем сторожами, охраняющими ваше имущество. Но все, что находится сейчас здесь, наверху, рассеется как дым, и вы возвратитесь к себе домой.

И даже память о нас, само понятие о нас, живущих сейчас наверху, канет в Лету.

Речь «чучела» завершалась такими словами:

– Вы даже не сможете нас проклясть, потому что вы не вспомните, что мы когда–то существовали.

«Господи, Господи!» – подумал Адамс. – «И он еще хочет почитать мою речь!»

Однако, увидев его замешательство, Дэвид Лантано спокойно сказал:

– Но я же следил за вашей работой, Адамс. Вы многого достигли.

– К сожалению, это не так, я всего лишь пытался рассеять их сомнения относительно необходимости тех условий, в которых они живут. Но вы же, по сути дела, сказали, что жизнь под землей не просто необходимость, а незаслуженно постигшее их страшнее, но преходящее бедствие. Ведь существует огромная разница между тем, как я использую «чучело» Йенси, чтобы убедить их в том, что они должны продолжать жить под землей, потому что на поверхности условия значительно хуже из–за бактерий, радиации и смертельной опасности для жизни, и тем, что вы сделали. Вы ведь дали им торжественное обещание, заключили с ними договор, дали им ваше слово, то есть слово Йенси, что когда–нибудь они будут прощены.

– Да, – уклончиво ответил Лантано, – так сказано в Библии – Бог простит, или что–то в этом роде.

Он выглядел усталым, еще более усталым, чем Линдблом, все они устали, все, кто принадлежал к их гильдии. Каким тяжким грузом, подумал Адамс, оказалась та роскошь, в которой мы живем. Мы страдаем по собственной воле, потому что никто нас к этому не принуждал. Он явственно читал это на лице Лантано, как некогда подмечал это у Верна Линдблома. Но не на лице Броза, неожиданно подумалось ему. Человек, стоящий у руля власти и несущий самую большую ответственность, не испытывал почти никаких, а скорее всего, совершенно никаких угрызений совести.

Неудивительно, что они постоянно испытывают страх, неудивительно, что по ночам их мучают кошмары, – они сознательно служат Богу Зла.

Глава 9

Речь его так и осталась в атташе–кейсе, быть может – навсегда; он так и не показал ее Дэвиду Лантано и не ввел ее в Мегалингв 6–У. Вместо этого Адамс устремился по скоростному переходу, соединявшему Агентство с гигантским книгохранилищем–архивом, в котором хранились все накопленные человечеством с довоенных времен знания, законсервированные навечно и, разумеется, доступные по первому требованию таких же, как он, представителей элиты.

Он хотел теперь воспользоваться крупицей этих знаний.

В просторном центральном зале он стал в очередь, а когда наконец оказался перед железкой типа XXXV и Мегалингвом 2–У, которые составляли единое целое, монаду, распоряжались этим лабиринтом из футляров с микрокассетами, в каждом из которых умещалось двадцать шесть томов справочных материалов, Адамс задумчиво сказал, слыша свой собственный голос как бы со стороны:

– Откровенно говоря, я испытываю определенное замешательство, я не разыскиваю какую–то конкретную книгу, как, например, «О природе вещей»

Лукреция, «Письма провинциала» Паскаля или «Замок» Кафки…

Все это уже было в прошлом – эти книги растворились в нем вместе с непревзойденным Джоном Донном, Цицероном, Сенекой и Шекспиром.

– Покажите ваш ключ–удостоверение, – приказала монада–администратор архива.

Он вставил ключ в прорезь, зарегистрировался, и теперь монада–администратор, проконсультировавшись с банком данных, доподлинно знала, какими материалами он пользовался раньше и в какой последовательности, она ясно представляла себе саму структуру полученных им знаний. Она не только знала о нем все, совершенно все, но, как он надеялся, могла подсказать название материалов, с которыми ему предстояло ознакомиться, чтобы продолжить свое развитые.

А сам Адамс и понятия не имел о том, что ему еще предстояло узнать «печатный материал» Дэвида Лантано полностью выбил у него почву из–под ног. И он погрузился в оцепенение, испытав ужасный шок, вероятно, последний, но самый страшный из всех пережитых им за годы профессиональной деятельности. Он испытывал страх перед опасностью, угрожавшей всем составителям речей для «чучела» Талбота Йенси – опасностью исписаться, утратить способность к программированию лингва.

Монада–администратор официального архива Агентства несколько раз скрипнула, словно ее электронная начинка могла скрежетать зубами, и сказала:

– Мы надеемся, мистер Адамс, что эти материалы не выведут вас из душевного равновесия.

– Я тоже надеюсь, – ответил он, и без того уже не на шутку испуганный. Коллеги–йенсенисты, стоявшие за ним в очереди, стали проявлять нетерпение. – Я возьму эти материалы.

Монада–администратор добавила:

– Мы рекомендуем вам обратиться к Главному Первоисточнику: двум документальным фильмам, снятым в 1982 году. Мы даем вам оба варианта, «А» и «Б». Без комментариев, чтобы не формировать у вас предвзятого мнения. У стойки справа вы получите кассеты с подлинниками Готтлиба Фишера.

То, что называлось Джозефом Адамсом, рассыпалось на куски. И, пробираясь к правой стойке, чтобы получить кассеты, он испустил дух внутрь себя, причем в муках, поскольку нарушился привычный для него ритм жизни, без которого его существование было просто немыслимо, как жизнь без обмена веществ.

Потому что если он до сих пор не понял документальных фильмов Готтлиба Фишера, снятых в 1982 году, значит, он не понял вообще ничего!

Потому что организация Йенси и то, как она возникла, и само существование густонаселенного улья йенсенистов, таких, как он сам, и Верн Линдблом, и Лантано, и даже отвратительный, всемогущий Броз – все это было основано на документальных фильмах «А» и «Б; «А» предназначался для Зап–Дема, а «Б» для Нар–Пака. И от этого факта никуда не деться.

Он был отброшен на годы назад, к началу своей профессиональной деятельности в качестве йенсениста. А если это могло произойти с ним, то и вся организация может дать трещину. Он чувствовал, как привычный мир уходит у него из–под ног.