Текст книги "Темный круг"

Автор книги: Филарет Чернов

 
Она зовет меня – и шепотом листов,
И ветерка чуть слышным дуновеньем,
И гамом птиц, и звоном ручейков,
Закатом дня и утра восхожденьем…
 
 
И звезд мерцанием она зовет меня —
Лучами звезд и месяца лучами,
Всем трепетом, всей радугой огня,
Всей Вечностью за Млечными Путями…
 
 
Не перестанет звать она из века в век:
Владычица – бессмертная Природа —
Зачем тебе я – жалкий человек,
Идущий в тьму и плачущий у входа?..
 

<1915>

«Вестник Европы». 1917, № 3.

 
Когда, закрыв глаза и погружаясь в мрак, —
Так прошлое яснее выступает, —
Я слышу, разум мне твердит: «Не так, не так…»
А сердце все в былом благословляет…
 
 
Холодный разум мой, жестокий, для тебя
Ошибки памятны… ты мне простить не можешь,
Что чувством жил я, жизнь мою губя,
И совесть ты мою болезненно тревожишь…
 
 
Но к сердцу обратясь, я вижу свет живой
Во тьме прошедшего… и все там сердцу мило,
И если б только день вернуть из жизни той, —
Наперекор уму, все б сердце повторило.
 

«Вестник Европы». 1917, № 9-12.

 
Я видел сон мучительный и странный,
Что я… что я уже не гражданин,
Что воли свет был только сон обманный:
Он поманил землей обетованной,
И нет его… исчез он… Я один
В сырой тюрьме – в унылом каземате
Лежу и слышу: где-то часовой
За дверью ходит… звуки, словно в вате,
Заглушены… Я скрипнул на кровати
Железной. Встал. «Я брежу? Что со мной?» —
Шепчу впотьмах… Иду к глазку дверному…
Прильнул. Смотрю: солдатик со штыком
Идет к глазку… такой простой, знакомый…
«Товарищ! Друг! Скажи мне, где я? Дома?» —
Кричу ему… Товарищ сапогом
Ударил в дверь и крикнул зло-сурово:
«Я дам тебе товарищ! Прочь отсель!
Нам говорить не велено ни слова…» —
И заходил по коридору снова…
Я лег в тоске на голую постель, —
Закрыл лицо дрожащими руками
И застонал… нет, горестно завыл…
Я сердце жег горячими слезами…
А часовой железными шагами
Всю ночь, глуша их ватою, ходил…
 

«Новый Сатирикон». 1917, № 31.

 
Отчизна! Будущность твою
Как рассказать? Великой тайной
Ты смотришь в душу, в мысль мою,
И трепет <я?> необычайный
В душе мятущейся таю…
 
 
Встречая восходящий день,
Как в небе грозовую тучу,
И сам расту в сплошную тень,
Взбираясь яростно на кручу,
Но где предельная ступень?
 
 
Какая тьма и высота!
И сердце замирает жутко.
Что здесь? Господь иль пустота?
Бесплодно спрашивать рассудка,
Когда Сам Бог сомкнул уста.
 

6 августа 1917

Газета «Русская мысль», 10–16.07.1997, № 4182.

 
Давно спустилась ночь, а я сижу у входа
Жилища своего. Мне сладок этот час.
Люблю тебя, великая Природа,
Безмолвною, в сиянье звездных глаз,
С короной месяца, текущего к звездам
И серебро роняющего в воды.
 
 
Тогда я чувствую, что небо – светлый храм,
Храм Вечности, Бессмертья и Свободы…
И верить я готов, что на земле томясь,
В исканьях и тоске по светлому чертогу,
Его почую я в последний жизни час,
И дух мой, дух отдам не смерти я, а Богу.
 

 
Колыхалися сонные травы… цветы аромат источали…
Солнце положенный круг по небесной пустыне свершало…
И струилися тихие воды… и туманились зыбкие дали…
Ночь неслышно сходила на землю, и звездное море сияло…
Там, в мире земном и небесном, было все, как всегда, неизменно:
Умирали, рождалися люди, боряся за жизнь неустанно…
Пели песни поэты-безумцы о счастье любви вдохновенно…
Мудрецы же вещали о Боге, о Смерти, о Жизни туманно…
И стояло над миром огромное облако мертвой печали
И курилось медлительно-дымно и взору земному незримо…
И туманилось яркое солнце, и звезды печально дрожали…
И рыдали, и воды, и травы в глубокой тоске неслышимо…
 

 
Я начинаю видеть все ясней,
Смотрю, как в глубину воды хрустальной —
И вижу дно: на дне покой печальный,
Как бы гробницу пережитых дней.
 
 
И образ мой живущий вижу я
На дне былого четко отраженным
Как бы живым в гробницу погребенным,
Узнавшим смерть во глуби бытия.
 
 
И в душу мир огромный и пустой
Глядит не чудом, не живою сказкой,
А мертвою и грубо пестрой маской,
Что нам на святках кажется живой.
 

1917

Мансарда. М., 1992.

 
Услышь мою молитву, Боже мой, —
Не за себя молю, мне ничего не надо,
Но даруй мир отчизне дорогой, —
Всем даруй мир, мир прочный, мир святой,
Как в зной палящий сладкую отраду…
 
 
Да будет мир достоин всех скорбей
Великого подвижника-народа:
Останемся друзьями у друзей,
И пусть преломится меч вражий у дверей
России славной, где горит Свобода…
 

 
Поет железо, сталь и медь…
О, крови музыка слепая,
Зачем поешь ты, оглушая,
И нас, и небеса, и твердь?..
 
 
Кто ослепленный, неразумный,
В руках держащий камертон,
В порывах ярости безумной,
Всем задает кровавый тон?
 
 
Кто это чудище слепое?
Кем рождено в проклятый час?
Кто разгадает это злое,
Что, ослепляя, душит нас?..
 
 
Не звери мы, но словно звери,
В слепой безумствуя борьбе,
Во что мы божеское верим?
Что носим светлого в себе?
 
 
Мы образ божеский теряем,
Все детски-светлое губя,
Распяв Христа, мы распинаем
Теперь в безумии себя…
 
 
Что за проклятье тяготеет
Над нами?!. Господи, ответь!..
Я слеп и глух… язык немеет…
Поет железо, сталь и медь…
 

 
Живу в тревожном напряженье.
Событий безудержный ход
Считает каждое мгновенье,
И день идет за целый год…
 
 
В душе моей то темный ропот,
То веры светлый серафим,
Но чаще я молитвы шепот
Сливаю с ропотом глухим…
 
 
Россия, бедная Россия,
Люблю тебя с больной тоской,
Твои мгновенья роковые
Сливаю я с моей судьбой!..
 
 
Что для меня вся радость жизни,
Когда в слезах лицо твое?!
Померкнет лик моей отчизны,
Померкнет и лицо мое…
 
 
Твоею радостью я светел
И темен горестью твоей:
Ты – мать! и сын чтоб не ответил
На горе матери своей?!
 

«Жизнь для всех». 1918, № 1.

 
Убили Мать мою, убили,
За что убили Мать мою?!
Лежит в крови, в дорожной пыли,
В родных степях, в родном краю.
 
 
Высоко коршуны над нею,
А ниже воронье кричит,
И я рыдать над ней не смею,
Как мне сыновий долг велит.
 
 
И подойти я к ней не в силах —
Я сам упал, лежу в пыли,
Лишь ветер на родных могилах
Туманом плачет из дали.
 
 
Зачем печальным тихим звоном
Еще монастыри звенят,
Зачем с последним горьким стоном
Готовят горестный обряд?
 
 
Быть может, рано, рано, рано!
Быть может, мертвая жива!
Быть может, с горького бурьяна
Ее доносятся слова?!
 
 
О, развяжите мои руки!
Я встать хочу, хочу пойти!
Пойти на зов, на крест, на муки
И мертвую хочу спасти!
 
 
Убили Мать мою, убили,
За что убили Мать мою?!
Лежит в крови, в дорожной пыли,
В родных степях, в родном краю.
 

1918

http://www.rvb.ru/np/publication/01text/01/01chernov.htm

 
Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой,
И холодныя ветры степныя
Панихиды поют над тобой.
 
 
Ни пути, ни следа по равнинам,
По сугробам безбрежных снегов.
Не добраться к родимым святыням,
Не услышать родных голосов.
 
 
Замела, замела, схоронила
Всё святое родное пурга.
Ты, – слепая жестокая сила,
Вы, – как смерть, неживые снега.
 
 
Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой,
И холодныя ветры степныя
Панихиды поют над тобой.
 

1918

http://www.rvb.ru/np/publication/01text/01/01chernov.htm

 
Кто плена своего не чует,
Кто не глядит в решетки глаз
И о свободе не тоскует
В рожденья миг и смертный час?
 
 
Кто, слыша крик новорожденных,
Не содрогается душой
За них, невинно обреченных
Принять великий плен земной?
 
 
И кто, хоть раз вися над бездной
И видя смерть не издали,
Не проклинал свободы звездной
Проклятьем пленника земли?
 

1918

 
Я чувствовать устал,
Я душу утомил,
Измучил душу я
Касаньем неустанным
Ее тревожных струн.
Мне жаль, что я любил
Так страстно жизни бред,
И так наивен был,
Что Вечного искал
В мгновенном и обманном.
 
 
Теперь смотрю в себя
И вижу: ничего
Нет Вечного во мне!
Одни воспоминанья
Плывут разрозненно:
Дар скудный от всего,
Что было таинством
Для сердца моего,
Бессмертно сладостным,
Святым очарованьем.
 
 
Бесцельно было все!
И в этом ужас мой:
Я строил вечный храм
Из призрачных видений.
Сам призрак, бред и сон,
Я плачу над собой,
Смеюсь и плачу я,
Объявши мир пустой
Бесцельным трепетом
Последних вдохновений.
 

1919

«Новое литературное обозрение». 1993, № 5.

 
Я пойду искать тебя, родимая,
Далеко пойду, моя далекая.
Ты в безвестность побрела, гонимая,
Побрела убого-одинокая.
 
 
Побрела ты с посохом коряжистым,
В лапотках, с сумою-перекидочкой,
С сухарем в суме-то, с черство-кряжистым,
С сахарком муслистым: два огрызочка.
 
 
К сумочке посудинка жестяная,
Чтоб чайку попить в пути, привязана.
Для тебя земля обетованная
Далями туманными завешена.
 
 
Обслезились очи гнойно-пыльные
В даль-туман смотреть с утра да до ночи.
Но поют тебе ветры ковыльные
О великой, о Господней помочи…
 
 
Я пойду искать тебя, родимая,
Далеко пойду, моя далекая.
Ты в безвестность побрела, гонимая,
Побрела убого-одинокая.
 

1919

Евгению Кропивницкому

 
В этот страшный час, в этот жуткий час
Не подымешь рук, не откроешь глаз:
На руках висит стопудовый гнет —
Вольный волею богатырь-народ,
А глаза, глаза, что смотрели в день,
Ослепила ночь, придавила тень.
Разгулялася непогодушка,
Сиречь – русская воля-волюшка,
Ветром-посвистом прокатилася,
Как осенний лист закрутилася…
И как темный лес, зашумел бурьян,
И, клубясь, плывет из ложбин туман…
Все смешал-склубил, как метелица,
Белым саваном смертно стелется…
В этот жуткий час, в этот страшный час
Не подымешь рук, не откроешь глаз.
 

Москва, 6 июня 1920

Газета «Русская мысль», 10–16.07.1997, № 4182.

 
Твой лик в тенях, но все черты
Лица чеканно-неизменны:
В них отблеск вечной красоты, —
Резец художника нетленный.
 
 
Да, есть приниженность к земле: —
Не от бессилья иль паденья,
Но оттого, что на челе
Рубцы кровавого мученья.
 

«Пламя». 1920, № 20.

 
Не приду к тебе, Господи, снова,
Как бывало к тебе приходил.
Не найду в сердце тайного слова, —
Это чудное слово – забыл.
 
 
Не горит в сердце детская нежность, —
В сердце мука распятой любви.
А одежды моей белоснежность —
И в грязи, и в слезах, и в крови.
 
 
Ты ушел от меня в бесконечность,
Ты забыл, Ты оставил меня.
Не зажжет эта страшная вечность
Путеводного в сердце огня.
 

1920

 
Глоток моей жизни,
Я знаю – отрава.
И каждый мой шаг —
Роковая ступень.
Любовь и надежда,
И гордость, и слава
В одну неживую
Сплетаются тень.
 
 
И все мои мысли —
Ребяческий лепет,
И все мои чувства,
Как пена волны, —
И муки горенья,
 
 
И радости трепет —
Великой пустыни
Миражи и сны.
 

1920

«Новое литературное обозрение». 1993, № 5.

 
Листопадный гульный ветер.
Буреломный шум в ветвях.
Рук изломность в взмахах ветел.
Плач земли и смертный страх.
 
 
По разметанным просторам
Вздыблись клочья ковыля.
Ходит, пьян, по косогорам
Дух разбойного жилья…
 
 
Бесприютный, где ночую?
Колокольного села,
Как в метелицу глухую,
Мне не бьют колокола…
 
 
Только ветер листопадный
Ошалело бьет в набат
И, как свежей крови пятна,
Листья по ветру летят…
 
 
И крестов погостных руки
Ветер гнет во все концы,
Словно, встав, в безумной муке
Закрестились мертвецы…
 

<1921>. «Знамя». 1921, № 9.

 
Я в небесах не вижу Бога:
Там бездна бездн, огонь и тьма;
Хаоса вечная тревога,
И мысли вечная тюрьма.
 
 
О, сколько мыслей возлегало
Туда – на высоту высот —
Хаоса тьму и огнь взрывало
И звездный измеряло ход.
 
 
Но, проникая в бесконечность,
Не видело пути конца:
За вечностью вставала вечность
Без выявления Творца.
 
 
И в необъятности безликой,
В холодной, одинокой тьме,
Металось горестно и дико,
Как в тесной и глухой тюрьме.
 

<22 марта> 1920

 
Ни жизнь, ни смерть, ни забытье,
А сердце хочет жить,
Чтобы слепое бытие
Сознаньем озарить.
 
 
Все окна полдень отворил, —
Как храм светла тюрьма!
Я все глаза души открыл,
А в душу хлещет тьма.
 

7 мая 1921

 
Все жду весны давно, давно,
Но нет весны в тревожных далях.
 

Е.Кропивницкий

 
О, эта даль! – она обманна:
Ее лазурь и глубина
Как будто нам поет: «осанна!» —
Но бездна в ней отражена.
 
 
Иди на даль – она отступит,
Иди на свет – потухнет он.
Нас тьма, нас смерть, нас бездна крутит
Безумным колесом времен.
 
 
Оно – и солнце завертело,
И эти звездные миры.
И каждый миг – лишь злое дело
Жестокой и слепой игры.
 
 
Не знаю, было ли начало,
Не знаю, будет ли конец, —
Но сколько в эту бездну пало
Остановившихся сердец!
 
 
Всем неизбежное паденье,
Всех бездна бездной обняла,
И нет таких высот спасенья,
Где б удержаться жизнь могла.
 

15 декабря 1922

Мансарда. М., 1992.

 
Из вечности зова не слышу:
Безмолвна небесная высь.
Но месяц восходит все выше,
Но звезды все так же зажглись.
 
 
И плачет душа: для кого же —
И месяц, и трепет огней?..
Я чувствую, как я ничтожен, —
Ничтожен, ненужен, ничей!
 
 
И гордое слово – «сознанье» —
Меня не утешит ничуть…
Иду я пустыней молчанья —
И горек, и страшен мой путь.
 

1923

«Новое литературное обозрение». 1993, № 5.

 
Я не пойму: звезда, пустыня, море, —
Что это – разум? Бог? Обман?
На этом неразгаданном просторе
Бессмыслия блистает океан.
 
 
Кто нам сказал, что мы отображаем
Бессмертное в бессмертном бытии?
Что знаем мы, когда ещё не знаем,
Что мы? Кто мы? И для чего пришли?
 
 
Есть страшная железная преграда —
Молчание. Нам некому сказать,
Что мы идём, куда идти не надо,
И знаем то, чего не стоит знать.
 

1924

http://www.rvb.ru/np/publication/01text/01/01chernov.htm

 
Мир необъятный и безмолвный,
Твои я слышу голоса.
Но как понять, что ропщут волны,
Поют ветра, шумят леса?
 
 
Косноязычный, нелюдимый,
Угрюм и страшен ты в ночах.
Твой блеск полночный нестерпимый,
Как страшный сон в моих глазах!
 
 
Горящий ужасом и тайной,
Кто ты, от вечности немой?
Кто ты, о, друг необычайный?
Кто ты, о, враг жестокий мой?
 

1924

 
Я сын земли, я так люблю земное.
О мать моя, земля, поведай мне,
Зачем живу, чем связан я с тобою,
Могу ли жить я жизнию иною —
<…………………………………… >
 
 
Ах, ты молчишь, земля моя родная,
И странно мне молчание твое.
О мать моя, живая неживая,
Какая жизнь к тебе влечет глухая,
И что в тебе мое, что не мое?
 

1925

Мансарда. М., 1992.

 
Сквозь боль и кровь, сквозь смертную истому,
Сквозь мрак, и пустоту, и мысли плен
Пришел к себе. Как хорошо: я дома,
Среди родных меня приявших стен.
 
 
Чего искал? Зачем себя покинул?
Зачем родной порог переступил?
И сердцем я и мыслью мир окинул, —
И мир меня бессмысльем подавил.
 
 
И был один я, жалкий и угрюмый,
И было страшно мне сознанье бытия.
Но дома я – теперь легко не думать,
И просто чувствовать, что мир, что жизнь, то – я.
 

1925

«Новое литературное обозрение». 1993, № 5.

 
Бесконечность, беспредельность,
В сердце – ужас и смятенье.
Жизнь – великая бесцельность,
Мир – плывущее виденье.
 
 
Я предвижу в отдаленьях,
Я предчувствую в веках
Жутко-стадное смятенье,
Дикий и животный страх.
 
 
От бесцельности великой,
В боль единую слиясь,
Род людской безумно-дико
Зверем взвоет в страшный час.
 
 
Мысль, дитя мое родное,
Жалкое мое дитя.
Видишь – ужас пред тобою,
Ужас вся судьба твоя.
 
 
Бесконечность, беспредельность,
В сердце – ужас и смятенье.
Жизнь – великая бесцельность,
Мир – плывущее виденье.
 

1926

Мансарда. М., 1992.

 
Прости меня, прости меня, Господь,
Что я в гармонии твоей не понял сладость:
Не духом принял я твою земную плоть,
Не духом принял я твою земную радость.
 
 
Я чувственно смотрел, я чувственно алкал,
Я слушал чувственно не утончая слуха,
Я грубо чувствовал, я грубо постигал,
В твою земную плоть не проникая духом.
 
 
И от земли устав, я так к мирам иным
Мечтою уплывал, того не понимая,
Что все, что мы зовем и тайным, и земным —
Все в духе вечности живет не умирая.
 

5 августа 1926

 
Как будни зимние, притихла жизнь моя,
И в сердце тишина безмолвна и сурова.
Покой! Немой покой! Живу как пленник я
В темнице чувств своих, без песен и без слова.
 
 
Что мне сказать себе? Что мне сказать другим?
Все лучшие слова и сказаны и спеты.
Давно душа моя живет одним былым,
Живет в безмолвии, не требуя ответа.
 
 
Не в силах я прильнуть к груди родной земли
С тем чувством благостным, с тем чувством несказанным,
Как в годы юности, когда в душе цвели
Любовь и красота цветком благоуханным.
 
 
В молчанье тягостном проходит день за днем.
Живу, день ото дня ничем не отличая…
А жизнь огромная, как океан кругом,
Шумит, шумит… шумит не умолкая.
 

23 декабря 1938[3]3
  Последнее стихотворение Филарета Чернова, написанное за 2 года 19 дней до смерти (примечание Е. Кропивницкого).


[Закрыть]

«Новое литературное обозрение». 1993, № 5.

ИЗ ТЕТРАДЕЙ, ХРАНЯЩИХСЯ В АРХИВЕ БРЕМЕНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

 
В шуме листьев увядающих,
В желтой дали сжатых нив,
В бледных зорях, тихо тающих,
Я ловлю один мотив —
 
 
Грусти, нежности пленительной,
Одинокости немой,
Тишины успокоительной,
Безнадежности родной.
 
 
Я к цветку, к листку увядшему,
Сам увядший, сердцем льну:
Сладко сердцу отзвучавшему
Погружаться в тишину…
 

1913

 
Осенних зорь, осенних красок грусть,
Осенняя заря – моя любовь и мука!
В тебе печальная, безмолвная разлука
Со всем былым, ушедшим в дали… Пусть!..
 
 
Я сердцу говорю: пусть миновали дни
Весенних зорь… Душа глядит в былое…
Но в трепетных стихах я чувство молодое
Еще хочу воспеть так ярко… Обмани!
 
 
О, обмани себя, поэт, стихом,
Найди в поэзии и молодость, и силы!..
Растут стихи у холода могилы,
Где жизнь давно уснула под крестом.
 

1914

 
И нет в творении творца
И смысла нет в мольбе!
 

Ф. Тютчев

 
Да… больше нечего сказать!
Пылая в бездне несказанной,
Зачем слова? К чему взывать?
О, кто нас может услыхать
В сей бездне горестной и странной!
 
 
Ответит эхо – и замрет.
И день, и ночь – одна могила.
Никто нас в мире не спасет,
Никто с небес к нам не сойдет. —
Безумствуй, огненная сила!
 
 
Рождай сознанье – мысли взмах, —
И с высоты бросай в бесцельность;
Испепеляй нас в дым и прах;
На нашем пепле и костях
Блюди свою слепую цельность.
 

20 февраля 1927

 
…И неизвестно, где он.
 

Е. Кропивницкий

 
Покрыло бескрылие душу мою:
Исчахла надежда на помощь Твою;
Истаяли слезы в бесплодной мольбе,
Все жутче – и злоба, и скорбь о Тебе.
 
 
Живое в душе исчезает, как дым…
И все неживое крадется живым…
И падают – солнце и звезды во тьму…
Я жив или мертв? – Ничего не пойму!
 

<1925>

 
День отошел в безмолвие и тени,
Намек на свет оставив о себе.
Вечерний Бог, моей молитвы пени
Не отвергай: я так устал в борьбе!
 
 
Вечерний Бог, доколь взывать к Тебе!
Доколь склонять молитвенно колени
Перед Тобой, в тоскующей мольбе?
Скажи, – где скрыл небесные ступени
 
 
Ты к алтарю Своей живой Любви —
К последнему прибежищу людскому?
Взгляни: я здесь в пыли, в слезах, в крови, —
 
 
Куда идти созданию земному?
Я вижу свет Твоей Любви-зари.
Вечерний Бог, откликнись, говори!
 

 
Изнемогаю в буднях… нет,
Знать, не дождаться Воскресенья.
Гляжу на звезды: звездный свет —
Он дышит холодом забвенья.
 
 
Он мне бессмертья не сулит,
Как в дни младенчества бывало;
Покой бесчувствия разлит
В том, в чем душа Души искала…
 
 
Как давит душу немота —
Холодных звезд покой унылый,
Как жизнь огромна и пуста,
Жизнь, завершенная могилой.
 

 
Не могу от себя оторваться, —
К ближним нет в моем сердце любви,
В мою душу, как в бездну, глядятся
Безутешные мысли мои.
 
 
Но люблю безутешность родную,
Одинокость родную люблю, —
Эту скорбь, словно бездна, глухую,
Эту темную душу мою.
 
 
Так люблю я себя бесконечно,
Так безумно жалею о том,
Что не в силах я царствовать вечно
В одиночестве страшном моем.
 

10 января 1920

 
Не утешусь весенним разливом,
Голубым, как небесная высь.
Сердце! Сердце! С мгновеньем счастливым,
Как с младенческой сказкой простись.
 
 
Восприму ль эту нежность святую,
Это светлое чудо земли?
Не домчавшись, в безвестность глухую
Повернули мои журавли…
 

1920

 
И без меня высоко голубело,
И без меня шли звезды в высоте,
И трепетало молодое тело
В земных восторгах на кресте.
 
 
И я пришел, и, землю лобызая,
Распял, как все, младую жизнь мою.
– О, Господи, Твоих чудес алкая,
Я принял Радость страшную Твою.
 

1919

 
В ночных часах есть жуткий страх
И жуткой мысли сладость,
Что звезды – мысли в небесах,
Безрадостная радость.
 
 
Что вот глядят в мои глаза
И не промолвят слова;
Что в сердце кровь, в глазах слеза —
Им издавна не ново.
 
 
Томись, страдай и плачь впотьмах,
Земли земное чадо!..
В ночных часах есть жуткий страх
И… горькая отрада.
 

1918

 
Молчи, молчи, о ночь, о тишь:
Ты в душу немотой кричишь,
Ты разрываешь сердце мне, —
Я весь в бреду, в тоске, в огне;
Я просыпаюсь каждый миг,
Чтоб заглушить твой страшный крик.
 
 
Ужасней нет немых минут,
Когда мильоны смертных пут
Меня объемлют и влекут
На страшный, на последний суд,
Чтоб грозной Совести отдать:
Смогу ль себя я оправдать?..
 
 
День будет солнцем озарен, —
Мрачнее ночи будет он:
Душа и мысль моя замрут,
И будет темен ход минут,
И ко всему святому глух
Мой будет онемелый слух.