Текст книги "Время Смилодона"

Автор книги: Феликс Разумовский

– Значит, ставят опыты на людях? – подобрался Буров, вспомнил звероферму в тайге и задал извечный вопрос: – И что же делать?

А сам прикинул, сколько у него осталось патронов…

– Хороший вопрос. Ребром, – усмехнулся Сен-Жермен, одобрительно кивнул и сделал знак Лоренце, чтобы та налила еще кофе. – Вот его-то и задали себе в свое время люди видящие, обладающие auctoritas,[198]198
  Авторитет, сила (лат.)


[Закрыть] pentagrammatica libertas[199]199
  Свобода воли (лат.)


[Закрыть] и vis humana.[200]200
  Внутренняя человеческая сила (лат.)


[Закрыть] Люди, владеющие ars magna,[201]201
  Великое искусство – магическое (лат.)


[Закрыть] увенчанные corona magica,[202]202
  Магический венец, высшая степень посвящения (лат.)


[Закрыть] узревшие pericula occulta.[203]203
  Тайная опасность (лат.)


[Закрыть] He тупая аморфная толпа, все эти hommes de terrent,[204]204
  Безвольные мягкотелые люди, плывущие по течению (фр.)


[Закрыть] отмеченные veulerie,[205]205
  Мягкотелость (фр.)


[Закрыть] lucrum[206]206
  Страсть к наживе (лат.)


[Закрыть] и restrictio.[207]207
  Ограниченность (лат.)


[Закрыть] – Сен-Жермен поморщился, сделал паузу и отпил глоток крепчайшего мокко. – И было создано братство protectores,[208]208
  Стражи, защитники (лат.)


[Закрыть] тех, кто обладает ratio,[209]209
  Разум (лат.)


[Закрыть] наделен le force[210]210
  Сила (фр.)


[Закрыть] и не теряет ни при каких обстоятельствах spes.[211]211
  Надежда (лат.)


[Закрыть] Мы назвали его «Мужским клубом»…

– Прошу простить, мессир, но вы меня не переубедите. Название на редкость неудачное, – вмешалась в разговор Анита и яростно располовинила кремовое нежнейшее ореховое пирожное. – Ох уж мне этот Парацельс с его вечным женоненавистничеством.[212]212
  Речь идет о Филиппе Ауреоле Теофрасте Бомбасте из Гогенгейма (1493–1541) – гениальном целителе, философе и алхимике. Будучи оскоплен в детстве то ли в результате несчастного случая, то ли пьяным солдатом, он всю свою жизнь сторонился женщин.


[Закрыть] А о мэтре Леонардо я уж и не говорю…[213]213
  Имеется в виду Леонардо да Винчи. Он был настолько гомосексуален, что вид нормального полового акта вызывал у него рвотные спазмы.


[Закрыть]

– Ну вот и отлично, мадам, молчание это золото, – мило улыбнувшись, прервал ее Сен-Жермен и невозмутимо продолжил: – Да, сударь, в нашем «Мужском клубе» есть и женщины. Однако и Виракоча,[214]214
  Виракоча, он же Кон Тики, Тупака, Илла, – легендарный просветитель, принесший древним народам Андского региона ремесла, науку и искусство.


[Закрыть] и Кецалькоатль,[215]215
  Аналогично для народов Центральной Америки.


[Закрыть] и Уан,[216]216
  Уан, или Оаннес, – аналогично для народов древней Месопотамии.


[Закрыть] да и Иисус из Назарета были все-таки мужчинами…

– Вот именно, мессир, может, поэтому у них ничего и не вышло, – криво усмехнулась Анита, однако, вспомнив что-то, сразу замолчала и перестала скалиться. – Впрочем, как и у бедняжки Гепатии,[217]217
  Прославившаяся глубиной своих знаний и очаровательной внешностью девственница-философ Александрийской школы неоплатонизма. Будучи ученицей Плутарха и Посвященной в Высшие Мистерии, она с легкостью затмевала в диспутах всех апологетов христианства в Северном Египте. Естественно, апологетам христианства и александрийскому епископу Кириллу это очень не нравилось. Кончилось дело тем, что из Нитрийской пустоши вышли воинствующие монахи, ведомые Петром Читателем, набросились на Гепатию, ехавшую в колеснице, и умертвили ее камнями. Затем содрали раковиной плоть с костей, останки растоптали, вываляли в пыли и лишь затем только сожгли. Аминь.


[Закрыть] и у Сафо,[218]218
  Сафо – философ, поэтесса и просветительница, призывавшая к миру и гармонии. Имя ее растоптано, вываляно в грязи, сделано синонимом лесбийской однополой любви.


[Закрыть] и у Марии из Магдалы…[219]219
  Проповедовала словом и делом главный вселенский принцип – любовь.


[Закрыть]

– Итак, сударь, в двух словах, – сделал вид, что не услышал ничего, Сен-Жермен, выпил залпом кофе и вытащил батистовый, внушительных размеров платок. – Время не есть нечто ограниченное, однонаправленное, заключенное в некие конкретные пределы – sic mundus creatus est.[220]220
  Так был сотворен мир (лат.)


[Закрыть] Restutio и roversibilitis[221]221
  Способность к восстановлению и обратимость.


[Закрыть] – это неотъемлемые свойства мира. И потому всегда есть шанс, исправив прошлое, повлиять на настоящее и предопределить будущее. Однако, сударь, увы, connaissance des temps,[222]222
  Знание времени (фр.)


[Закрыть] это еще не все. Сколько раз мы посылали в прошлое наших fratres[223]223
  Братья (лат.)


[Закрыть] – магов, просветителей, наставников, учителей, призывавших человечество к миру, терпению, доброте, любви. Только без толку, ложь и ненависть, навязываемые рентами, оказались людям куда милее. Просветителя Виракочу забросали камнями,[224]224
  Если верить легендам, случилось это в области Канас, неподалеку от деревни Кача.


[Закрыть] суть учения Кришны вывернули наизнанку, христианство сделали основой для создания инквизиции. Нет-нет, жить по-человечески человечество не желало. И тогда мы поняли, что клин вышибают клином – нужно не взывать к заблудшему стаду, а вести его, направлять, уберегать от ошибок, защищать от космических волков. Этот мир спасет не любовь, а сила. Не эстеты, не философы, а воины… Но воины божьей милостью, презирающие смерть, те, кому в жизни нечего терять, кроме чести. Самые лучшие. Такие, как вы, сударь… – Дабы подчеркнуть сказанное, Сен-Жермен замолк, выдержал эффектную паузу, и в голосе его послышалось уважение. – Да-да, сударь, мои аплодисменты: вы лучший воин своего времени. Есть, конечно, и посильнее, и побыстрее, и покоординированнее, однако совокупность всех ваших качеств вне всякой конкуренции. Это, знаете ли, как у самострельного тромблона[225]225
  Мушкет с воронкообразным расширением на стволе.


[Закрыть] вашего же оружейника… э… как бишь его…

– Калашникова, мессир, Калашникова, – вклинился в беседу Калиостро и на мгновение запнулся, припоминая детали. – Генерала, уже покойного…

– Ну конечно же, генерала Калашникова. – Сен-Жермен кивнул, и лицо его выразило брезгливость. – Так вот, у тромблона этого по сравнению с другими и дальность не ахти, и кучность не очень, и скорострельность так себе. Однако сочетание всех его качеств таково, что делает его оружием наиболее удобным для убийства. Что и показывает жизнь. В общем, сударь, еще раз комплименты…

Ну и дела, волшебник толкует спецназовцу о достоинствах автомата Калашникова! Кому рассказать – не поверят.

– Чувствую, что членство в этом вашем клубе мне уже обеспечено, – усмехнулся Буров и потянулся к яблочному, с корицей и кардамоном, штруделю. – Да уж, колхоз, дело добровольное.

А про себя он подумал, что «хари хари Вася хари хари Буров» звучит совсем неплохо.

– Ну что вы, сударь, вступление в респектабельный, уважающий себя клуб – дело хлопотливое, непростое, требующее времени и усердия. – Сен-Жермен улыбнулся, но одними губами. – Дай бог в кандидаты-то попасть.[226]226
  Сущая правда. Так, существовавший в XVIII веке в Петербурге Английский клуб насчитывал четыреста членов и около тысячи кандидатов, занимавших по старшинству открывавшиеся вакансии. Процесс этот был зело медленный и печальный. К примеру, князь Чернышев и граф Клейнмихель так и почили, не удостоившись членства.


[Закрыть] Тем более с нашими повышенными требованиями. Если бы вы только знали, сударь, как мы внимательно присматривались к вам…

– Постойте-постойте, уж не хотите ли вы сказать, что и пергамент, и «ребро дракона», и все, с философским камнем связанное…[227]227
  См. первую книгу.


[Закрыть] – Буров помрачнел, забыл про штрудель, на скулах его выкатились желваки, – это так, понарошку, для блезиру, невсерьез? Банальнейшая проверка на вшивость и поэтому…

– Зато теперь, красавчик, мы уверены в тебе, – твердо глянула ему в глаза Анита и улыбнулась по-простому, без намека на игру. – Ты храбр, великодушен, честен и умен. Порядочен с друзьями и беспощаден к врагам. Слышишь голос совести и не боишься крови. Умеешь убивать и не разучился любить…

– Вы, сударь, обладали тайной и сохранили ее, – продолжил панегирик Калиостро, – могли разбогатеть, но презрели корысть, отвергли венценосную, но нежеланную фемину, не пошли на поводу у сильных мира сего. Право же, сударь, вы достойный кандидат. Вопрос, однако, в том, можем ли мы на вас рассчитывать. Так, чтобы в полной мере и до конца. Наш колхоз – дело добровольное. Пока в него еще не вступили…

– Как же, как же, плавали, знаем.

Буров вспомнил сразу родимую Контору,[228]228
  См. первую книгу.


[Закрыть] допуски, пропуски, расстрельные статьи. Портфельчик свой секретный из опломбированного сейфа, оплеванную,[229]229
  Чтобы не приставал пластилин, на котором должен оставаться оттиск.


[Закрыть] секретную же, личную печать, все связанное с ужасающей военной тайной, которая ну не должна достаться заклятому врагу. Еще Буров вспомнил окровавленные джунгли, тягостное месиво зоновского бытия, тесный, яблоку некуда упасть, морг в южном городке Моздоке. Носилки, носилки, носилки. Мертвые тела, обернутые в фольгу, в ту самую, которую хозяйки используют для готовки. Обезглавленные трупы, обрубки без рук и ног, обгоревшие до кости, развороченные до неузнаваемости, просто куски плоти. Над всем жуткий запах человеческого дерьма, жареного мяса, жженых тряпок, солярки. И где-то среди этого запредела лежит с раздробленным черепом Витька. Единственный сын. Кто послал его на эту войну? Люди?

– Можете рассчитывать. И до конца, и в полной мере. – Буров, заскрипев зубами, вынырнул из прошлого, даже и не заметил, что скрутил в бурав вилочку для сладостей. – Готов к труду и обороне.

И неожиданно почувствовал всю немыслимость происходящего: магия, оккультизм, и он, Вася Буров, собирающийся спасать мир от инопланетной сволочи. А ведь, кажется, и не пил ничего, только слабенькое благородное Гран-Крю.[230]230
  Сорт дорогого вина, которое в древности применялось как лекарство.


[Закрыть] Сидя, блин, за волшебным столом, сервированным при помощи скатерти-самобранки. Ну, такую мать…

– Ну вот и отлично, – одобрил Сен-Жермен, встал, с видом венценосца, посвящающего в рыцари, крепко поручкался с Буровым. – Ну слава богу, нашего полку прибыло. Брат Алессандро сообщит вам idees forces,[231]231
  Руководящие идеи (лат.)


[Закрыть] а я на этом, пожалуй, откланяюсь, пойду попытаю рыбацкое pars fortunae.[232]232
  Удача, везение (лат.)


[Закрыть] Oser,[233]233
  Дерзайте (лат.)


[Закрыть] друг мой. И не забывайте никогда, что peu de sciense eloigne de Dieu, beacoup de science у ramene.[234]234
  Малая мудрость удаляет от Господа, великая мудрость приближает Оного (фр.)


[Закрыть] – Сен-Жермен кивнул, глянул с выражением на Копта и, захватив, видимо, в качестве наживки, внушительный кусок торта, направился к своей посудине. Скоро он уже был на середине озера, где снова принялся кромсать недвижимый воздух спиннингом. Чувствовалось, что после сытного застолья у него прибавилось сил…

– Боюсь, на ужин у нас опять будут раки, – желчно заметила Анита, Копт дипломатично промолчал, а Бурову вдруг вспомнилось кино, подвиги нашего разведчика и голос Броневого-Мюллера, заклятого врага: «Да, хорошо начальству, у него нет конкретной работы».

Господи, когда же это кончится? Как укрыть суку память «такими большими снегами»? Калиостро между тем молчал недолго.

– Сударь, – сказал он, глянув на часы и сразу помрачнев, – времени у нас в обрез, мы пировали слишком долго. Словом, приступим. Итак, сударь, мы избрали тактику рептов, посылая своих людей в прошлое и корректируя таким образом настоящее и будущее. Однако истина, сударь, в том, что мы, в отличие от драконов, очень мало знаем о времени и пользуемся хрональными туннелями, проложенными еще атлантами на рубеже Серебряного и Бронзового веков. Координаты их и свойства постоянно меняются, законы трансформации неизвестны. Отсюда – ошибки, неточности и в конечном счете провалы. Жестокие. Мы посылаем человека в Древний Рим, а он оказывается у викингов, в Норвегии. Причем совершенно голым, в природном естестве своем, потому как транспортировать во времени искусственные предметы мы еще не умеем. Да-да, увы. Ни одежды, ни оружия, ни припасов. Именно поэтому так остро и встает вопрос внимательнейшего отбора – все главным образом зависит от личных качеств человека. Я не говорю, конечно, о всяких форс-мажорах типа спонтанных флуктуации векторов временных каналов. Ах, если бы мы умели прокладывать их сами, с необходимой точностью – строго выверяя направление, время и координаты. Ну вот, собственно, сударь, мы и подошли к самой сути проблемы. Не правда ли, мадам? – Калиостро прервался, глянул на Аниту, и та, горько усмехнувшись, тяжело вздохнула. – Дошли до самой сути, дошли. А суть эта чертова заключается в том, что крайне несовершенна математическая база. Драконы же делают все возможное и невозможное, чтобы она так и осталась в зачаточном состоянии. Подтасовывают результаты, похищают труды, искажают вычисления, убивают ученых. Всех тех, кто стоял на пороге великой Тайны теории симметрии. Галуа, Стародубцева, Макеева, Костромина. Будь сейчас из них хоть кто-нибудь живой, мы бы не бродили наобум в коридорах времени, словно несмышленые незрячие щенки, брошенные сукой. Тебе, надеюсь, понятно, красавчик, к чему я все это говорю?

– Понять не сложно. – Буров кивнул, бодро изобразил на лице бравый оскал. – Куда прикажете?

А сам до боли захотел вернуться в прошлое, на пару дней назад, на тихую таежную заимку. Продемонстрировать во всей красе свой очень непростой, если верить выжившим, характер…

– Во Францию, к Галуа, – распорядился Калиостро, однако мягко, в просительном ключе. – Но через Ленинбург. Эти чертовы временные каналы…

– Через Ленинбург? – удивился Буров. – Может быть, Ленинград?

– Ну конечно же, через Ленинград. Бывший и будущий Санкт-Петербург, – с легкостью согласился Копт, несколько понурился и сделал виноватое лицо. – Что-то с памятью моей стало, годы, знаете ли, сударь, стрессы. Жизнь, полная опасностей и треволнений. Опять-таки, нерозовое детство, холодный пол, дубовые игрушки… В общем, ладно, сударь, не будем отвлекаться. Операция спланирована тщательно, с тонким знанием предмета, на основе астрального предвидения, вызывания духов и глубокой медитации. Сам Великий Атавар изволили заниматься. – И он взглянул в сторону озера, где размахивали спиннингом, раскачивали лодку и гнали волну. – Итак, сударь, слушайте и запоминайте. В Ленинграде вы первым делом попадете в термы, где подойдете к бальнеатору,[235]235
  Раб-банщик у древних римлян.


[Закрыть] доверенному человеку, и скажете по-русски: «Пламенный физкульт-привет, доплыл благополучно». Тот обеспечит вас питьем, едой, а также одеждой и обувью. Ровно в четверть первого пополудни, по местному времени, вам надлежит быть на набережной, у Всадника Апокалипсиса.[236]236
  Так в старину называли Медного всадника.


[Закрыть] Там к вам подойдут, скажут: «С легким паром!» – и дадут все необходимые инструкции. Ну вот, пожалуй, пока, в общих чертах, все. Вопросы?

– Скажите, граф, а как меня узнают там, у Медного-то всадника? – поинтересовался Буров. – Может, нужно прийти с букетом, газетой или каким-нибудь журналом? По всем суровым законам тотальной конспирации?

В голове его игриво звучал баритон Высоцкого: «И еще – оденьтесь свеже, и на выставке в Манеже к вам приблизится мужчина с чемоданом, скажет он: „Не хотите ли черешни?“ Вы ответите: „Конечно“. Он вам даст батон с взрывчаткой, принесете мне батон…»

– Я же сказал, операция спланирована тщательно, с завидной скрупулезностью и знанием предмета. Не узнать вас, сударь, будет просто невозможно, – усмехнулся Калиостро, правда, не весело – сурово. – И вот еще, сударь, что. В жизни бывает всякое, она частенько преподносит сюрпризы. Никто, черт возьми, не застрахован от случайностей. Словом, если вдруг вы не сможете прийти к Всаднику Апокалипсиса в указанное время, то знайте, что существует резервный вариант. Каждый понедельник в четырнадцать часов вас будут ждать на набережной у Академии искусств, рядом с дальним от Дворцового моста сфинксом. Вот тут-то вам и понадобятся газеты, две, свернутые в трубочку, в каждой руке. Повторяю, сударь, это очень важно – не две в одной, а по одной в каждой. Итак, еще вопросы? – Он снова глянул на часы, поднял глаза на Бурова и сделал торопливый жест: – Давайте, сударь, давайте. Время поджимает…

– Со мной была женщина по имени Лаура. А может, ее зовут Ксения, – отошел от темы Буров. – Что с ней? Жива ли?

Положа руку на сердце, судьба Лауры волновала его куда больше, чем будущее человечества.

– А, рыжая друидесса… Красавица и амазонка… – Калиостро понимающе подмигнул и почему-то оглянулся на безмятежную Лоренцу. – Жива, жива. Сейчас она…

– Все, начинается, – оборвала его Анита, указала в направлении озера и с интересом взглянула на Бурова: – Раздевайся, красавчик. Догола, догола. Можешь не стесняться, боюсь, что ничего нового я уже не увижу…

А на озере между тем происходило что-то странное – на его поверхности побежала рябь, заходили с плеском волны, и появился радужный, бешено крутящийся водоворот. Этакий разноцветный, пенящийся Мальстрим в миниатюре. Сен-Жермен уже больше не размахивал удилищем – черт его знает как удерживая баланс, он стоял в своей резиновой лодчонке и выделывал руками невиданные пассы, вся его фигура излучала уверенность, движения были точны, энергичны и на диво координированны. Слов нет – маг, волшебник, чаровник, чудодей, кудесник из «Мужского клуба». Да еще какой – озеро потихоньку успокоилось, волнение улеглось, радужная воронка убавила обороты. Этаким внушительным бензиновым пятном плавно и торжественно взяла курс на берег.

– Transmutatio energiae[237]237
  Превращение энергии (лат.)


[Закрыть] состоялось, временной проход открыт и взят под контроль, – с гордостью объяснил ситуацию Калиостро, взял дистанционный пульт от «Айвы» и добро, по-отечески, заглянул в глаза Бурову. – Вам придется искупаться, сударь. Да пребудет с вами Spiritus Directores.[238]238
  Дух направляющий (лат.)


[Закрыть] Да снизойдет на вас Attractio Divina…[239]239
  Божественное притяжение (лат.)


[Закрыть]

«Эх, была бы я помоложе. Этак на пару сотен лет», – расстроилась Анита, оторвала взгляд от раздевающегося Бурова и нежно, по-матерински, дала последнее цэу:

– Ты на глубину-то, смотри, красавчик, не заплывай. Не торопись, пусть подойдет поближе…

Буров так и сделал – неспешно забрался в воду, зашел по грудь и с уханьем нырнул в самый центр вертящегося пенного калейдоскопа. Последнее, что он услышал, были звуки токкаты Баха. Слава богу, что не марша Шопена…

ЧАСТЬ II. ПРОШЛОЕ

I

Первое, что услышал Буров, вынырнув на воздух, была песня. Несколько занудная, зато полная искренности, драматизма и душевной муки:

 
А листья желтые над городом кружатся…
С тихим шорохом нам под ноги ложатся.
Эх, не прожить нам в мире этом без потерь…
 

Солировал в меру пьяненький, загребающий по-собачьи гражданин, собственно, не столько пел, сколько отплевывался зеленой, щедро хлорированной водой. Голос у него был мятый, движения вялые, глаза запавшие, красные, словно у кролика. Казалось, еще немного, еще чуть-чуть, и он пойдет на дно с песней на устах. Однако ничего – при виде Бурова воодушевился, отбросил разом пессимизм и с интересом спросил:

– Э, мужик, ты кто?

– Да хрен в пальто, – успокоил его Буров, дружески подмигнул и принялся забирать влево, к краю бассейна, где прилепилась узенькая, заржавленная лесенка.

Вылез из воды, расправил грудь и с достоинством пошлепал на выход. Народ на его явление отреагировал слабо – кто мок на мелководье, кто плавал на глубине, кто с уханьем бросался в хлорированные бездны. Ну мужик, ну амбалистый, ну с плечами шириною в дверь. Да и хрен с ним. Одним большим, одним меньше. Не хреном, мужиком… Буров между тем прошел парную, душевые, сауну, помывочный зал и скоро оказался в раздевалке-предбаннике, являвшемся одновременно и клубом по интересам. Собственно, центральный интерес здесь был один – пенилось пивко, звенели емкости, дергались, способствуя процессу, кадыки. В воздухе висели разговоры о футболе, пахло мылом, потом, исподним и спиртным, со стены смотрели Миша Олимпиец,[240]240
  Не в авторитете и не в законе. Символ-талисман Олимпиады-80.


[Закрыть] Николай Олялин и всем известная женщина, которая поет. Приглядеться, так это было вовсе не веселье – так, массовое убиение времени, которого невпроворот. А душой компании, этаким главкомом парада был верткий человечек в выцветшем, верно, белом когда-то халате. С невероятной ловкостью он шуршал рублями, лихо лишал девственности батареи бутылок, с энтузиазмом Фигаро управлялся с простынями и грозно, аки цербер, рычал на нерадивых. Одно слово – спец, бальнеатор, корифей помыва. Все спорилось, играло и кипело в его умелых руках, в нем было что-то от светила медицины, проводящего уникальную, невыразимо сложную операцию. От светила медицины, успевшего принять на грудь граммов этак сто пятьдесят спирту…

– Пламенный физкульт-привет, доплыл благополучно, – сообщил ему Буров, не заметил никакой реакции, кашлянул, нахмурился и веско повторил: – Доплыл, говорю, благополучно. Пламенный физкульт-привет.

– А-а… Ты… – Бальнеатор наморщил узкий лоб, как бы вспоминая что-то, пошмыгал красным носом. – Значит, явился… А у нас все на мази, у нас все, как в аптеке. – Он тут же сунулся в свой шкаф, вытащил невзрачный, перевязанный бечевкой пакет. – Вот, как просили, передаю. А это харч, – протянул он что-то в промасленной бумаге. – Куплено как для себя, согласно действующим расценкам. У нас все как в аптеке. На, – подал он простыню, открыл бутылку пива и пальцем показал куда-то в угол. – Туда давай. Смотри, недолго. А своим скажи – все, ша, амба. За фиолетовую[241]241
  Двадцать пять рублей.


[Закрыть] последний раз пускаю. Пускай готовят бурого Володю.[242]242
  Сто рублей.


[Закрыть] А так мне понта нет, – глянул он на Бурова словно на пустое место, дернул презрительно плечом и резко повернулся в сторону, к страдающим от жажды массам: – Что, пивка три бутылки? Сделаем. Вот, «Жигулевское», холодненькое, вчерашнего разлива.

Казалось, всплыви у него в бассейне лохнесское чудовище, он ничуть бы не удивился. Главное, чтобы было заплачено.

– Конечно, передам, – улыбнулся Буров – не гниде-бальнеатору, красотке на календаре, покладисто кивнул и пошагал к себе в гадючий уголок. «Ага, значит, лето года 1983-го от Рождества Христова. И 66-го от пролетарской революции. От той самой, о которой так занудно говорили большевики…»

Завернулся в простыню, сел на выделенное место, осторожно, кончиками пальцев поладил с пакетом с харчами. Так, негусто. Холодец, называемый в народе волосатым, плавленый сырок «Дружба», копченая, завернутая в газету, сельдь. В газете той писали:

«Гордой поступью входит в новый 1983 год ленинградский комбинат „Трудпром“. Его специалисты предлагают населению города новые необычные услуги: мойка и натирка полов, чистка и регулировка газовых плит, комплексная уборка квартир и тысяча других полезных мелочей. И пятна на одежде пусть не приводят больше в отчаяние любителей красивых и модных гардеробов, потому что объединение „Химчистка“ закончила испытания нового препарата „Алкомон-ДС“, который не только отлично чистит одежду, но и дарит ей вторую молодость. А еще умельцы из химчистки освоили крашение столь модных в этом сезоне нейлоновых рубашек во все цвета и оттенки радуги. Не отстают от них и работники Невского мыловаренного завода. В рекордно короткие сроки они наладили производство питательного крема „Волшебница“. В состав его входит маточкино молоко пчел, столь богатое витаминами и гормонами. Крем превосходит по качеству продукцию лучших капиталистических фабрик, а стоит всего 60 копеек…»

От селедки пахло морем, чайками, ветром странствий и немного неподмытой женщиной…

«Значит, говоришь, „Волшебница“?» Буров отложил газетку в сторону, крякнув, отхлебнул пивка, посмотрел в задумчивости на часы на стенке и занялся вторым пакетом. С легкостью порвал шпагат, быстро развернул, глянул и даже как-то оторопел. Ну что тут будешь делать! То ли смеяться, то ли плакать, то ли матом крыть Великого Аватара, лично принимавшего, блин, участие в скрупулезной отработке операции. В пакете были майка, трусы и зелено-белые, с черными шнурками кеды, сразу наводящие на мысли о Ваковском заводе.[243]243
  Ваковский завод выпускал презервативы стоимостью 4 копейки за пару.


[Закрыть] Довершала экипировку шапочка – с мятым козырьком, резинкой на затылке и ностальгической надписью: «Пярну-80». «Да уж, меня узнают без труда. Правду глаголил Калиостро, истинно великий маг. Чтоб ему вместе с Аватаром!» – Буров принялся копаться в белье и не удержался, хмыкнул – на майке было написано «Динамо», крупными белыми буквами наискось через всю грудь. Вот ведь, блин, волшебники, мать их ети! Мало что марафонцем сделали, так еще и ментом поганым.[244]244
  Общество «Динамо» относится к МВД.


[Закрыть] Ну умора, ну укатайка, ну потеха. Сунули спецназа с пятью железками[245]245
  То есть боевыми орденами.


[Закрыть] к пидорам во внутренние органы. Ох, не влезет, встанет на ребро, пойдет против шерсти и выйдет боком… Только веселился Буров не долго – нашел в левом кеде часы. Наручные, противоударные, водонепроницаемые, с календарем. И с гравировкой: «От высокого командования». Дарственной. На имя Бурова Василия Гавриловича. Свои, командирские, с которых, собственно, все и началось.[246]246
  См. первую книгу.


[Закрыть] Господи, и что это за пьеса, в которой он играет хрен знает какую роль? Вот уж воистину весь мир театр, а все люди актеры. Только вот кто режиссер? Впрочем, вдаваться в сущность глобальных вопросов Буров не стал, быстренько спустился на землю и принялся сливаться с реалиями.

– Угощайтесь, – предложил он «Дружбу», волосатого и сельдь вкушающему соседу слева. – Баба вот собрала, а у меня гастрит.

– Во, я и говорю – все бабы дуры, – отозвался тот, икнул и вытащил второй стакан. – Ну давай, что ли, за знакомство.

– Спасибо, не могу, у меня еще и почки, – извинился Буров, глянул на часы и выказал работу мысли. – А потом я взял два билета, на дневной сеанс… На двенадцать, в «Великан». Скоро уже нужно собираться.

– Ну ты и забежка. Времени одиннадцать часов, а до «Великана» отсюда доплюнуть можно. Впрочем, хозяин – барин. – Сосед оскалился, принял в одиночку и, потеряв к Бурову всякий интерес, занялся вплотную сельдью. Что зря разговаривать с моральным-то уродом? С виду очень даже нормальный мужик, а если глянуть вглубь – колит, гастрит, почки, слюни, билеты на дневной сеанс. Тьфу. И селедку ему баба подложила хреновую, в рот не взять, сухую, словно вобла. Может, не такая и дура…

Буров в ответ с ухмылочкой кивнул, по новой приложился к пиву и неторопливо, вдумчиво, даже с этакой ленцой принялся собираться на выход. В мыслях его царила ясность, на сердце было легко – за час с небольшим, изображая марафонца, он уж всяко доберется до места. А по пути посмотрит на Неву, на спицу Петропавловки, на Стрелку, на Зимний, на Кунсткамеру, на мосты, на купол Исаакия под летним солнцем. На все это великолепие града Петрова. Петербург, Петроград, Ленинград. Здравствуй, город, знакомый до слез. Сколько, блин, не виделись-то? Пару сотен лет, не меньше.[247]247
  См. вторую книгу.


[Закрыть] А вокруг по-прежнему кипела жизнь. Греб рубли поганец-бальнеатор, перло пеной парное «Жигулевское», разрумянившиеся граждане, отбанившись снаружи, отмывали души злодейкой-сорокаградусной. Из настенного репродуктора, что у Бурова над головой, изливалась, куда там Ниагаре, песня:

 
Нам рано на покой,
И память не умрет,
Оркестр полковой
Вновь за сердце берет!
 
 
Прости, красавица, но жизнь пехотная
Вновь расставание сулит тебе!
Не зря начищена труба походная,
Такая музыка звучит у нас в судьбе!
 

Однако скоро поток иссяк и начался рассказ о белом медвежонке, из которого, как пить дать, ничего уже путного не вырастет. Экипаж атомного ледокола «Арктика» напоил его допьяна; спиртом со сгущенкой, лыка не вяжущего взял нa борт, а по прибытии в Ленинград подарил местному зоопарку. Новосел получил имя Миша, быстpo освоился в новых условиях и чувствует себя как дома…

«Ага, плещется в теплой луже, а не в Северном Ледовитом и жрет казенную пайку вместо свежей нерпы», – с горечью подумал Буров, встал и совсем уже было собрался идти, как вдруг стремительно раскрылась дверь и внутрь вломились колонной шестеро. Не с вениками и мочалками – с красными книженциями. Собственно, ксивой цвета месячных сразу помахал один, другие же засуетились, задергались, затопали ногами, закричали, бешено раздувая ноздри:

– А ну подъем! Сорок пять секунд! Всем одеваться и выходить строиться! Время пошло. Предъявить документы, вещи и карманы к осмотру! Шевелить грудями! Живо, живо, живо!

Чертом кинулись кто в душевые, кто в парную, кто в помоечный зал, а один, недобро ухмыляясь, подошел к зеленому от предчувствий бальнеатору:

– Валюту, золото, бриллианты и порожнюю тару на стол. Живо у меня и в полном объеме! Ну!

А из банных недр уже начали прибывать голые люди, слышались возня, грохотание шаек и прерывающиеся от ужаса голоса:

– Товарищи, ну не надо, товарищи… Ведь намылилися же только, товарищи… Окатиться дайте, окатиться… Ну пожалуйста, ну христа ради, разрешите хотя бы смыть шампунь. С ромашкой, мятой и витамином С. Жена подарила на двадцать третье февраля… Ну товарищи, что же вы делаете, товарищи…

А товарищи те, действуя ужасно ловко, уже строили у стенки народ, шмонали по карманам, изымали документы и экспроприировали экспроприатора-бальнеатора. Сразу чувствовались выучка, мастерство, профессионализм и устойчивые богатые традиции. В том плане, чтобы не было богатых…

Бурову вся эта суета крайне не понравилась. Во-первых, из-за досады на себя – и как же он это мог забыть, что попал во времена Юрия Долгорукого,[248]248
  Речь идет о Председателе КГБ СССР будущем Генеральном секретаре ЦК Юрии Владимировиче Андропове, личности сложной, противоречивой, понять и оценить которую весьма и весьма сложно. Так вот, он, Юрий Владимирович, считал, что для построения светлого будущего человечества – коммунизма – все средства хороши, а потому в стране, в которой так вольно дышит человек, процветали доносительство, политический террор, преследования инакомыслящих и идеологическое давление на все, всех и вся. Суды и трибуналы работали без выходных, вынося стандартные, проверенные временем приговоры: «семь лет тюрьмы и пять лет ссылки за антисоветскую агитацию, за хранение и распространение антисоветской литературы, за иную деятельность, направленную на ослабление советского строя». Сажали за все – за анекдот, за опус Солженицына, за американский журнал, за длинный язык, за красивые глаза. Комитетчики вламывались днем в бани, музеи и кинотеатры для тотальной и тщательной инспекции всех присутствующих – кто, что, почему не на работе. Со всеми вытекающими печальными последствиями. А из Афганистана, обгоняя эшелоны с ранеными и увечными, шли цинковые гробы, похоронки и дурные вести. Да, нелегкое это дело, видимо, – строить коммунизм…


[Закрыть] считающего, что дорога в коммунизм пролегает исключительно через концлагерь? Во-вторых, и это самое главное, можно было запросто опоздать на рандеву. И наконец, в-третьих, ну уж очень не любил, на дух не выносил Буров компанию глубокого бурения. Как и всякий боевой офицер – жандармов. Только-то и умеют, что надуваться спесью да хватать евреев, правдолюбцев и диссидентов. Мало он им морды бил тогда, на берегу моря, в «Занзибаре».[249]249
  См. первую книгу.


[Закрыть] Не евреям, правдолюбцам и диссидентам – комитетским педерастам. А вот, явились, не запылились…

– Документы, – велели те, и Буров сразу же заулыбался, с великой радостью закивал, мастерски изображая доброго, преданного делу Ленина и партии идиота.

– Ну, слава труду, вот и родные органы. Приветствую, аплодирую и вверяюсь, потому как одобряю. А документов нет, вот только что умыкнули. Все, все – и паспорт, и партбилет, и командировочное предписание. А также полушерстяную пару из ткани «Ударник», нейлоновую блузу и галстук в горошек. И еще сорок восемь рублей и двадцать восемь копеек, выданные мне вчера под отчет бухгалтерией нашего краснознаменного совхоза «Ленин с нами». Это же, товарищи, не баня, а бандитское гнездо, вертеп разврата, буржуазно идеологический омут! – Буров оглянулся, перешел на шепот, яростно вздохнул, глядя в чекистские глаза: – Товарищи, дорогие мои товарищи, это же рассадник контрреволюции в чистом виде. Как же я теперь буду платить мои партийные взносы, а?

Валять он дурака валял, а на душе на самом деле было нерадостно. Вот как установят товарищи, что не придурок он из орденоносного совхоза, а капитан спецназа Вася Буров, по идее находящийся сейчас где-то в Гондурасе, вот будет весело так уж весело. Жуткая потеха, на всю оставшуюся жизнь…

– Ладно, разберемся, становись в строй. В автобусе, чай, не замерзнешь. Да и ехать недалеко, – пожалели Бурова товарищи и громким командирским голосом поставили последний штрих: – Всем в колонне по одному выходить на улицу и грузиться в транспортное средство. Шаг влево, шаг вправо…

Ладно, в колонну по одному, благоухая мылом и пивом, двинули грузиться в автобус. Причем не строгим мужским коллективом – в приятной дамской компании: со стороны женского отделения бани вели колонной представительниц прекрасного пола. Каких-то встрепанных, нечесаных, в без любви надетых кофточках и платьицах. Многие дрожали, словно на морозе, терли глаза и пускали слезу. Слышались вздохи, всхлипывания, приглушенный шепот и стук каблучков. В общем и целом настроение было не очень, с легким паром, называется, черт его бы драл…

На улице оптимизма не прибавилось. И в прямом, и в переносном смысле атмосфера там была грозовой. В воздухе, тяжелом, словно в бане, не чувствовалось ни ветерка, парило немилосердно, как пить дать, собиралась гроза. А у входа в ту самую баню смердели автобусы – уж лучше не задумываться, какого маршрута, – стояли люди со стальными глазами, толпилась, правда чуть поодаль, любопытствующая общественность. Пахнущая не мылом и шампунем – потом, зато свободная и не построенная в колонну. Впрочем, это еще как посмотреть…

В общем, ехать по жаре на расправу Бурову не захотелось. А потому в транссредство он грузиться не стал – брякнул одного товарища мордой на асфальт, от души коленом в пах угостил другого да и рванул, не долго думая, через дорогу во двор – дай-то бог, чтобы двор этот оказался проходным. Чертом бросился в подворотню, вихрем занырнул под арку и с головой закутался в мрачную изнанку города – вонь, грязь, мусор, невывезенные баки, облупившиеся стены. А за стеной уже шумели страшно, топали ногами, кричали грозно, гневно, очень даже на повышенных тонах. Не понравилось, значит, рожей-то об асфальт…

«Ну что ж вы так орете-то, ребята? Вас ведь пока не режут». Буров пробежал мимо каких-то ящиков, завернул за угол, наддал, пролетел под приземистой аркой и внезапно выругался, встал, увидев чугунные, хитрого литья ворота. Крепко запертые.

Грязный извилистый аппендикс двора оказался еще и конкретно слепым. Бежать дальше было некуда. Так… На Востоке говорят: шакал, загнанный в угол, становится тигром. А кем же тогда становится тигр, да еще не простой – саблезубый?

«Ладно, ребята, сами напросились. Такая уж ваша судьба», – усмехнулся Буров, сплюнул, «отдал якоря»[250]250
  Термин прикладной психотехники, обозначающий комплекс действий, которые способствуют изменению состояния сознания.


[Закрыть] и принялся ждать. А когда появились преследователи – трое разъяренных, тяжело дышащих людей, – он издал ужасный крик и метнулся им навстречу, только это был уже не человек – красный саблезубый тигр с кинжальными, исполинскими клыками. Чмокнула насилуемая плоть, захрустели кости, рухнули безвольные тела. Одно, второе, третье, практически синхронно. И наступила тишина. Дом по-философски молчал, хранил невозмутимое спокойствие, зашторенные окна с угрюмых стен смотрели с откровенным равнодушием. Мало, что ли, морды людям били во дворе? Правда, вот чтобы так…