Текст книги "Время Смилодона"
Автор книги: Феликс Разумовский
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Скоро все было готово – отпилено, разбито по комплектам, убрано подальше.
– Уходим, – сказал Буров, но прежде подошел к машине, сдернул шланг со штуцера карбюратора и взялся за рычаг бензонасоса. Захлюпала мембрана, запульсировала струя, заиграла на солнце огнеопасная жидкость.
– О господи! – Арутюнян всхлипнул, однако тут же справился с собой и сам твердой рукой достал зажигалку. – Дай я…
Чиркнул кремень, из искры возгорелось пламя, и уже через миг его робкий язычок превратился в чадный, бушующий костер. Бедная Полина в объятиях дыма с треском уходила куда-то в небо. А Буров и Арутюнян двинулись к развилке по направлению к шоссе, там, если только супостат не врал, должна была ждать машина. Да, супостат глаголил правду, и транссредство имело место быть – бежевая «Волга» с амбалистым, одетым опять-таки во все черное водителем. Ужасно любопытным – с жадностью, прислонившись задом к машине, он следил за клубами дыма, выплывающими из-за вершин деревьев. Любопытной Варваре нос оторвали – амбалу пришлось куда хуже. Положил его Буров в канаву, вытер руки, звякнул тихо ключами от машины и к этой самой машине подошел. На первый взгляд «Волга» как «Волга», банальный драндулет развитого социализма. Только вот почему пернатая от антенн, с госномерами, покоящимися в особых направляющих – вставляй любой, какой натура требует, с какой-то навороченной радиостанцией, каких Буров ни разу не встречал? Ведь сектанты же, некроманты, враги народа и государства. Апологеты ереси, мракобесия и воинствующего шаманизма. М-да. Видать, не такие уж и апологеты.
Ладно, сели – Буров рулевым, Рубен Ашотович смертником,[313]313
То есть на правое переднее сиденье, которое называют местом смертника. Называют не случайно.
[Закрыть] завели мотор, потихоньку тронулись. Миновали проселок, выехали на шоссе и покатили себе под шуршание шин – двигатель был форсирован и на удивление приемист, а на рулевой колонке имелся тумблерок – щелкнешь, и такая сирена заревет, тонально, душераздирающе, куда там паровозной. Шакалы из ГАИ подобных звуков не выносят и шарахаются подальше, словно черт от ладана. В общем, поначалу ехали как надо – бодро, с ветерком. Рубен Ашотович печалился, переваривал пережитое, Буров не внапряг рулил, жал на газ, то и дело щелкал тумблером, усмехался – а ну поди раздайся, прочь с дороги! Едет Буров с победой, при трофеях, с подельником, на добытом транссредстве. Куда едет-то? Да на расправу, на разбор, вершить суд скорый, честный и беспощадный. Не самый гуманный советский суд. А ну-ка ша, довольно сантиментов…
После Колпино начались неприятности. Резко ожила радиостанция и грубым мужским голосом спросила: отчего это не доложили об обстановке, вовремя не вышли на связь и почему это, не связавшись с базой, предпринимают незапланированные действия? Двигаются с непозволительной скоростью, еще неизвестно, в ту ли сторону. Буров презрительно хмыкнул – ну да, как же, держи карман шире, сектанты-некроманты, идеалисты-сатанисты, у коих «Волги» оборудованы радиомаяками, контролируемые не иначе как через систему спутников. Нет, тут чувствуется рука отечества, цепкая, жилистая, ухватистая, берущая за глотку. Кстати, о конечностях. Верхних, вражеских, отхваченных пилой. Надо бы заняться ими, и как можно скорее. И дело даже не в том, что задубеют, а следует всемерно крепить боеготовность. Жизнь, похоже, обещает быть как песня, где поется про покой, который только снится…
А между тем голос из радиостанции сделался суров, дрогнул от негодования, зазвенел сталью и чрезвычайно грозно приказал немедленно дать по тормозам. Причем не просто дать, а еще и подтвердить, шепнув в эфир волшебное секретное слово. Мол, все мы тут свои, конкретно буржуинские, так что в Багдаде все спокойно. Трекс-фекс-пекс, тройка-семерка-туз.
Буров волшебное слово говорить не стал, однако остановился, как требовали, без промедления. Выскочил из машины, следом потянул задумчивого Арутюняна:
– Ходу, ходу, Рубен Ашотович, быстрее.
Конечно, быстрее – советская техническая мысль на месте не стоит, особо в плане всего, касающегося безопасности отечества. Придумают и радиомину в багажнике, и отравленную иглу, выскакивающую из спинки сиденья, и баллон с ипритом или фосгеном, запрятанный глубоко под торпедой. Все что угодно для любимых органов – только бы не было войны. Словом, развили Буров с Рубеном Ашотовичем скорость, убрались с расстояния прямой видимости и, отдышавшись, завернули в лес, где занялись кожевенными работами. Так, без особого старания, на живую нитку, на скорую руку – не до жиру, главное, чтобы держалось. Хотя, честно говоря, прожировать изделия совсем бы не мешало… Наконец управились, надели, по-быстрому проверили клинки – Буров испоганил клен резной, Рубен Ашотович – калину красную. Теперь можно было и повоевать. Хотя, честно говоря, не хотелось. Буров притомился, зверски хотел спать и на все сто был согласен с сицилийцами: да, месть – это блюдо, которое лучше есть холодным. Рубен Ашотович как-то сник, сдулся, выглядел больным и потерянным. Переживания, смерть, обилие впечатлений нахлынули на него тяжелым бременем, ему казалось, что он пребывает в каком-то жутком, трудно представимом сне. А что же будет, когда придется проснуться?
Однако ничего, поднялись через силу, почистились, пошли к дороге на столицу нашей родины. Стали на обочине, изобразили миролюбие, принялись голосовать. Долго, настойчиво, с завидным упорством. Впрочем, нет, завидовать тут нечему. Наконец свершилось, до них снизошли – парень в десантной майке на стареньком КАвЗе.[314]314
Автобус КАвЗ-685 выпускался Курганским автобусным заводом.
[Закрыть]
– Седайте, – распахнул он дверь, явно обрадовавшись попутчикам, подмигнул подфарником, лихо надавил на газ. – Ну, ласточка, давай.
Чувствовалось, что он полон жизни, счастья, оптимизма, доброты и горячего желания к приятному общению. Ну да. Все правильно, легко на сердце от песни веселой – из динамика «Весны», установленной на торпеде, изливался голос молодого Розенбаума.
– Я вас до Средней Рогатки, ладно? – с ходу определился парень. – Дальше уже не поеду никуда. У меня невеста там живет, в доме у универсама. Наташей зовут…
«Гоп-стоп, ты отказала в ласке мне, – грозно начал Александр Яковлевич. – Ты так любила звон монет…»
– Вот, – захрустев дензнаками, мощно зевнул Буров, – купи своей Наташе чего-нибудь…
– А, спасибо. – Парень взял деньги, не считая убрал, и в голосе его послышался восторг. – Ну дает, ну дает. Как фамилия-то его? То ли цветочная, то ли железнодорожная. Ну еврейская, одним словом. А, плевать. Главное, по-русски, с душой поет…
Так, в приятном обществе, под песни Розенбаума, Буров и Арутюнян въехали в город Ленина. Вздохнули с облегчением, попрощались с водителем и резко окунулись в сутолоку Московского проспекта. Вокруг спешили люди, газовали машины, даже и не верилось, что день уже на исходе, – стрелки на больших уличных часах показывали начало десятого. Программа «Время», верно, уже началась…
– Ну, и куда мы теперь? – спросил Арутюнян и вспомнил, что в кармане у него лежит перчатка из человечьей кожи. – Может, ко мне?
– Рубен Ашотович, Рубен Ашотович! – Буров укоризненно вздохнул. – К вам нельзя, нас там ждут. Сгинем не за понюшку табака. Нет, если уж и лезть на рожон, то с толком. Поехали-ка ко мне. И рожна, и толка там с избытком.
Арутюняну, похоже, было все равно – молча он уселся в такси, равнодушно прокатился по городу, медленно, словно сомнамбула, вылез на набережной Фонтанки. Чувствовалось, что он чудовищно устал – и мыслями, и душой, и телом, и держится из последних сил, огромным усилием воли.
– За мной, не отставайте, – бодро распорядился Буров, посмотрел по сторонам и с видом революционера-подпольщика повел Рубена Ашотовича во двор – тот шел в молчании, без всяких эмоций, показывая ясно, что у Саранцева не бывал.
Путь не затянулся – вот он, смрадный загаженный сарай, сосчитанные гаражи, обшарпанный фасад. И занавешенное кисеей окно на пятом этаже. Полуоткрытое. Знакомое. В котором горел свет…
– Рубен Ашотович, я надеюсь на вас. – Буров снова уподобился ацтекам, сделался суров, ласково, но в то же время крепко взялся за волшебный нож. – Запомните, никакой пощады. Или мы, или они, третьего не дано. Отомстите за Полину, посчитайтесь за Фрола. Думаю, он тоже мертв…
– Да-да. На войне как на войне, – согласился Арутюнян, натянул перчатку, вытащил кинжал и, неловко взмахнув им, основательно попортил себе шкуру. – Ай! Уй! Такую мать! Ну, суки!
Странно, но это спонтанное кровопускание взбодрило его, разъярило, добавило сил. Мирный геофизик исчез, уступив место абреку, к тому же вооруженному волшебным, кромсающим все и вся ножом. Находиться с ним рядом сделалось тревожно, вот уж воистину – в тихом омуте черти водятся.
– Э-э-э, Рубен Ашотович, не надо так ножичком-то, подождите немного, экономьте силы. – Буров одобрительно посмотрел на армянина, превратившегося в берсерка, и, нырнув в знакомый, все такой же грязный подъезд, принялся считать ногами ступени.
Арутюнян, не отставая, поднимался следом, сек кинжалом воздух и с выражением шептал:
– Всех порубаю, всех… Легавых, чекистов, сектантов, коммунистов… На шашлык, на бастурму, на бозбаш, на бозартму… Хаш делать буду, толму, сациви. Всех, всех, всех… – В голосе его чувствовались экспрессия и отличное знание кавказской кухни, такое, что у Бурова пошла слюна.
Наконец, когда Рубен Ашотович добрался до шорпы, выдвинулись на место. К вечность не крашенной, серой до омерзения двери.
– Повторяю еще раз – максимальная жестокость. Рвите врагам глотки, и победа будет за нами. – Буров страшно подмигнул, оскалился. Семи смертям не бывать, одной не миновать. Ну-с, приступим. Подошел к двери, примерился и одним движением перерезал ригеля. – Заходите, быстро.
Ладно, проскользнули в коридор, затаили дыхание, прислушались. Вроде ничего настораживающего, подозрительного, вызывающего чувство опасности. Коммуналка коммуналкой – гонорейный слив, стонущие трубы, запахи мышей, пыли, запущенных удобств. Грусть, безнадежность и тоска, возведенные в квадрат. Зато за дверью комнаты Лены весело пели, видимо, по телевизору:
Ну да, нам песня строить и жить помогает. И портить жизнь другим…
– Так-с. – Буров потрогал дверь, не заперто, глянул на Арутюняна: – Всех, всех, Рубен Ашотович, в капусту. На хаш, на колбасу. Ну, по счету «три», и не отставать. – Сделал резкий выдох, вихрем ворвался внутрь и неожиданно замер, бешено закричал: – Стой, Рубен Ашотович, стой! Отбой, отставить, не надо никого на колбасу!
За столом в гордом одиночестве сидела Лаура Ватто, баловалась чаем с ватрушкой и смотрела на Эдиту Станиславовну. Белая нейлоновая блузка с рюшами ей была необыкновенно к лицу. Не Эдите Станиславовне – Лауре Ватто.
IV
– А, Вася, ты? – сказала она так, будто бы не виделись с утра, поправила прическу и сделала гостеприимный жест. – Давай, давай, попьем чайку, время у нас еще есть. Вы, уважаемый, тоже не стесняйтесь, присаживайтесь, ватрушка нынче диво как хороша. С изюмом. – И она взглянула на Арутюняна – ни хрена не понимающего, хлопающего глазами и все еще сжимающего «Коготь дьявола». – Ну садитесь же, садитесь. И уберите этот ваш израильский тесак, ватрушка у меня, хвала аллаху, уже порезана.
Удивительно, но факт, – стол был сервирован на троих, вернее, на три персоны.
– А где Лена? – по-дурацки спросил Буров, сел, нахмурился, угрюмо задышал и, сам того не замечая, принялся закручивать в штопор ложечку. Где, где… Понятно где. Лаура Батьковна пожаловала, чертова мокрушница…
– А я-то думала, Вася, ты сразу спросишь о моих планах на вечер. – Лаура рассмеялась, дернула плечом и посмотрела требовательно на Рубена Ашотовича: – А вам, уважаемый, уже не до ватрушки и ни до чего на свете. Единственное ваше желание – спать, спать, спать. – Мгновение подождала, пока Арутюнян не захрапел, стерла с лица улыбку и сделалась серьезна. – Лены, Вася, нет и уже не будет. Она предала все, что возможно предать, – дело, соратников, друзей и, если глянуть в корень, – все прогрессивное человечество. Тебя, меня, Хранителя Пути, умершего смертью страшной, жуткой, лютой. Кстати, прошу почтить его память минутой молчания, – поднявшись, она выдержала паузу, короткую, но эффектную, изящно уселась, вздохнула тяжело. – Однако теперь все точки расставлены. Предатель получил свое, измена выжжена каленым железом. Операция благополучно завершилась.
– Ах, значит, благополучно. – Буров ухайдакал-таки многострадальную ложку, посмотрел на половинки, положил на стол. – То есть все это был блеф? Ни Галуа, ни теоремы, ни задания, ни Франции? Только Вася-полудурок в качестве живца да геройский Саранцев в роли потерпевшего? Так-так, значит, убивание двух зайцев сразу? Еще одна проверка на вшивость плюс тотальное искоренение крамолы на корню? Так-так, а не пошли бы вы, Лаура Батьковна, вместе с вашим Навигатором к едрене фене? И вообще, куда слиняла тогда в тайге? Где шлялась? И почему это вся в белом, когда вокруг все в конкретном дерьме?
Стукнул Буров кулачищем, выругался по матери, а сам вспомнил Полину – мертвую, чадно уходящую на небо в вихре бензинового пламени. Ну да, лес рубят – щепки летят, да только почему должны страдать отзывчивые, добрые люди? Почему, блин, в этом мире все благие дела наказуемы? И где он, тот, параллельный, где, говорят, все совсем не так? Где он, такую мать, где?
– Рассказать тебе, Васечка, как умер мой отец? – резко вдруг сменила тему Лаура, грустно улыбнулась, и глаза ее подернулись влагой. – Он имел окладистую бороду, носил белый капюшон и во время праздника Ху стоял на расстоянии руки от Главного Друида.[316]316
То есть отец Лауры был друидом, причем друидом высшего посвящения. Всего в ордене было шесть степеней, и, ввиду того что все его члены носили белые одежды, каждому иерархическому уровню соответствовал свой цвет капюшона. Также молодые члены ордена были обязаны чисто бриться, в то время как старшие посвященные носили длинные окладистые бороды. Ху – главное божество друидов, Отец Мира, чествование его предположительно происходило на восходе солнца 25 декабря. А вообще-то все, что касается друидов, – неясно, расплывчато и двусмысленно, какая-либо достоверная историческая конкретика отсутствует. Даже происхождение самого слова «друиды» дискутируется до сих пор. То ли оно происходит от ирландского «друи» и дословно означает «люди дубовых деревьев», то ли берет начало от галльского «друидх», что значит «мудрец», то ли дело не обошлось без санскрита, на котором «дру» означает «лес». Хорошо известно только, что влияние друидов в Галлии и Британии была огромно. Их власть над людьми никем не оспаривалась, и бывали случаи, когда готовые ринуться друг на друга армии слагали оружие по воле одетого в белые одежды друида. Ни одно важное предприятие не начиналось без помощи и содействия этих мудрецов, которые были посредниками между людьми и богами. Они учили, врачевали, боролись со злом, делали предсказание, служили последними инстанциями в тяжбах и спорах. Возглавлял орден Главный (архи-) Друид, самый опытный, самый мудрый, наиболее продвинутый на пути оккультизма. Отличительной особенностью его одежд был так называемый нагрудник справедливости, который обладал таинственной силой удушения всякого, кто, имея его на своей шее, лгал. Наверное, вряд ли его отважились бы надеть нынешние ревнители от веры…
[Закрыть] Так вот, смертельно раненного в бою, драконы взяли его в плен, жестоко пытали, отрезали все, что можно отрезать у мужчины, и, заковав по рукам и ногам в цепи, бросили в жертвенный костер. Три дня и три ночи он боролся с пламенем, не поддавался духам огня, затем в конце концов обессилел, и злые саламандры[317]317
Духи огня.
[Закрыть] сожрали его. Если бы ты только слышал, Вася, как он кричал. Если бы ты только, Вася, слышал… – Лаура замолчала, качнула головой, машинально приложилась к остывшему чаю. – Впрочем, моя мать кричала страшнее, у нее, еще живой, драконы вырезали матку. А что они сделали со мной, я тебе, Васечка, не скажу. Иначе ты меня разлюбишь. – Она вздохнула, поднялась и вырубила «ящик», по которому пошли новости. – Словом, идет война, жестокая, кровавая, не на жизнь, а на смерть. И мы должны быть уверены в своих бойцах, слишком уж велика ответственность и необходимость победы. Кадры решают все… А то ведь слаб человек, ох как слаб. Вот эту например, – она брезгливо фыркнула, уселась и с ненавистью указала на Ленин автопортрет, – купили за молодость, за красоту, за стабильный оргазм. Но надо смотреть правде в глаза – не она первая, не она последняя. Плотный план манит, словно магнит. Тьфу ты черт, в рифму получилось. – Лаура усмехнулась, покусала губу и с неожиданной нежностью воззрилась на Бурова: – Кстати, об оргазмах. Я по тебе, Васечка, соскучилась. А ты?
Вот стерва, свинтила тогда, с концами, проверяльщица хренова, а теперь опять за свое – любовь, морковь, оргазм до гроба. А впрочем, ладно, ее можно понять, кадры на поле боя действительно решают все. Воюют-то ведь не числом – умением. И блузка эта ей очень даже ничего. Ишь ты как смотрит, ласково, преданно, совершенно без фальши, видимо, и впрямь не на шутку соскучилась. Господи, если вдуматься, и сколько же ей лет? М-да…
– Ты, Лаура Батьковна, разговоры о конце не с того конца начинаешь, – внутренне подобрел Буров, но с виду остался грозен. – Баньку истопи, щец замути, яишню сваргань. А вот потом можно и на перины. Слушай, разбуди, бога ради, Рубена, пусть человек пожрет. Свою ватрушку с изюмом он уж точно заслужил.
– А его, Васечка, никто и не думает обижать. Более того, ему уготована самая светлая будущность. – Лаура нежно взглянула на Бурова и требовательно на спящего Арутюняна: – Эй там, на полубаке, хорош дрыхнуть! Подъем, говорю, подъем!
– А? Что? Кого? – Рубен Ашотович дернулся, разлепил глаза, а в дверь тем временем постучали, и на пороге появился настоящий негр:
– Разрешите, госпожа?
Собственно, не такой уж и настоящий, рубь за сто – гомункул, сразу же напомнивший Бурову несчастного эфиопа Мельхиора.[318]318
См. вторую книгу.
[Закрыть] Гомункулов этих, если Калиостро не врет, наплодил во множестве для фараона Хор Аха[319]319
Мина (3980–3944 до н. э.), он же Хор Ах, он же Повелитель Скорпионов, основатель первой династии фараонов. Внук додинастического царя Нармера, объединившего Верхний и Нижний Египет в единое государство.
[Закрыть] волшебник Гернухор, придворный чародей. Всех, всех на одно лицо, по своему образу и подобию, а был он совершенный эфиоп.
– Зайди, раб, – кивнула Лаура, и в голосе ее послышался булат, на коем «Коготь дьявола» не оставил бы ни отметины. – У тебя, надеюсь, все готово?
– О да, госпожа. – Негр расплылся в улыбке обожания, низко поклонился и с чувством пробасил: – Альканор старался, Альканор работал, Альканор очень любит свою госпожу. Вот.
Он попятился в коридор, смачно закряхтел и вернулся в комнату с… пуделем Барсиком. В обнимку. Выглядел тот впечатляюще, скалился ужасно. Правда, скалил зубы на полированной подставочке, а вместо глаз у него были пластмассовые бусины. Зато какой ошейник, размах лап, лоснящаяся, будто нагуталиненная, шерсть. В общем, не кобель – огурчик. Даром что очень тихий и набитый опилками…
– Кинозавр вульгариус малый, – тоном опытного конферансье пояснила Лаура и брезгливо поморщилась. – Обладает зачатками интеллекта, отличным обонянием и превосходным слухом. Злобен, коварен, жаден, труслив, создан рептолоидами с помощью генной инженерии. Размножается клонированием, чрезвычайно ядовит. Ну-ка, Альканор, покажи его оскал.
– О да, госпожа, – обрадовался негр, снова поклонился и с важностью продемонстрировал пуделеву пасть – в самой глубине ее виднелась пара длинных, гадюки отдыхают, клыков.[320]320
У змей семейства аспидов – кобр, тайпанов, бунгарусов – передние ядовитые зубы относительно коротки. У гадюк и ямкоголовых – гремучих змей – зубы, наоборот, длинные. Существуют еще условно ядовитые змеи, у которых зубы с ядом расположены глубоко в пасти, – им редко удается ужалить человека. Аналогично получилось у Бурова с Барсиком – пудель хоть и укусил, но особого урона не нанес.
[Закрыть] К гадалке не ходи – ядовитых. М-да, и впрямь голимый кинозавр вульгариус малый. Как похож на лучшего друга человека, гад. А каковы же тогда большие?
– Ну ладно, все, больше здесь делать нечего, а оставаться опасно. – Лаура поднялась, погладила Барсика, сурово посмотрела на негра: – В машину его, и жди нас, грей мотор. Иди.
– О да, госпожа, – склонился эфиоп, по новой обнялся с пуделем и мигом, куда там джинну из бутылки, исчез. Дисциплина в хозяйстве у Лауры вызывала изумление.
– Ну и куда же мы теперь? – Буров, не теряя времени, поднялся, начал собирать свои пожитки. – Ночь на дворе.
Он даже точно не мог сказать, чего хотел больше – то ли есть, то ли спать. Даже у смилодона силы не безграничны. Тем более когда ему за сороковник.
– Баню со щами заказывали? – усмехнулась Лаура, шагнула к пианино, откинула крышку, пробежалась по клавишам. – Так вот, будут тебе и щи, и баня. И перина. Давай быстрее, хозяйственный ты наш. Хватай мешки, вокзал отходит.
– Простите великодушно, не расслышал ваши имя-отчество… – Арутюнян переварил услышанное, переменился в лице и, игнорируя ватрушку, воззрился на Лауру. – Вы сказали, репты? Я не ослышался? Господи, значит, бедный Фрол был прав. Трижды прав.
– Давайте, уважаемый, отложим все разговоры на завтра, а? – Лаура улыбнулась ему, резко, так что пианино охнуло, опустила крышку. – Как говорится, утро вечера мудренее, а ночью лучше спать. Ну что, Васечка, ты готов? Что, ответ отрицательный? Ну и ну. А ты ведь не тигр, настоящая росомаха…
А Бурову, строго говоря, было наплевать на шмотки. Просто ему нужен был предлог, чтобы походить по комнате, подвигать мебель, глянуть в последний раз на Ленины работы. Вот ведь, блин, жизнь. Еще вчера здесь радовался Эрос, хлопотала Венера, а нынче прочно обосновалась смерть. Да, сука, гнида, тварь, предательница, стерва, но в то же время умная, красивейшая женщина. На редкость привлекательная, ласковая, на диво преисполненная шарма и огня. Что только сотворила с ней мокрушница Лаура? Безжалостная, беспощадная и, видит бог, ревнивая. Похоже, Барсик еще легко отделался…
Наконец собирать стало нечего.
– Все, уходим, – скомандовала Лаура, надела серый полувоенный пиджачок и повела Бурова с Арутюняном вниз, через дворы, на набережную Фонтанки. Там их уже ждал верный Альканор – вдумчивый, сосредоточенный, в черной, с блестящим козырьком, шоферской фуражке. За рулем также черной и также блестящей четырехкрылой «чайки».[321]321
Имеется в виду автомобиль большого класса Горьковского автомобильного завода ГАЗ-14. У автомобилей такого типа четыре «крыла» – два передних и два задних.
[Закрыть] При виде Лауры он с поклонами открыл дверь, бережно поддержал за руку, трепетно, словно драгоценность, принял от Бурова багаж. Ладно, сели, утонули в роскоши, поехали, точнее, поплыли. Еле слышно урчал мотор, эйр-кондишен струил прохладу, из стереофонических, «ненаших» динамиков певуче изливались звуки музыки. Тянула и, между прочим, довольно контрреволюционно хорошая знакомая ленинградского партбосса:
Целую ночь соловей нам насвистывал,
Город молчал и молчали дома.
Белой акации гроздья душистые
Ночь напролет нас сводили с ума.[322]322
Романс «Белой акации гроздья душистые» до его переделки в советское время был в годы Гражданской войны любимой песней офицерства, чем-то вроде неофициального гимна Белой гвардии.
[Закрыть]
Так, на птице «чайке», с музыкой, добрались до Невы, перелетели через мост и, словно на крыльях, понеслись по Васильевскому – Девятая линия, Одиннадцатая, Тринадцатая, Пятнадцатая. Скоро повернули, сбавили ход и мягко остановились у чугунных, хитрого литья ворот. Альконор бибикнул, заурчал электромотор, и створки начали плавно расходиться – пока стояли, Буров прочитал: «Ленинградский филиал Общества советско-атсийской дружбы». Медленно поднялся шлагбаум, с уханьем ушел в землю «еж», и «чайка» въехала в просторный, освещенный на славу двор. Тут же подскочили двое черных в ливреях, синхронно поклонились, захлопали дверями, на лицах их читались преданность, оптимизм и истовое желание лечь на амбразуру.
– Итак, уважаемый, спокойной ночи, все разговоры будут завтра. Вас ждут ужин, ванна и тотальное гостеприимство. – Лаура улыбнулась Арутюняну, дала ему возможность попрощаться с Буровым и пальцем поманила одного из черных: – Зальконор, отведи кавалера в комнату для гостей, накорми, обеспечь его всем необходимым. – Затем она взглянула на водителя, стоящего по стойке «смирно» у капота: – Альконор, отнеси кинозавра малого в мой кабинет, поставь напротив бюста Апполония Тианского.[323]323
Апполоний из Тианы – легендарная, не понятая историками личность. Родился около четвертого года до нашей эры где-то в Капподокии и, обладая паранормальными, поистине фантастическими способностями, вел жизнь странствующего мага. Обвиненный императором Домицианом в антиримской деятельности, он сказал: «Ты можешь заключить в тюрьму мое тело, но не душу. Впрочем, я добавлю, что и тело ты заключить не сможешь». С этими словами на глазах многочисленных свидетелей он исчез при ослепительной вспышке, подобной молнии.
[Закрыть] Все, давай иди. – И лишь потом она обратила внимание на Бурова: – Ну что, Василий, пойдем, будет тебе и кофе, и ванна, и какава с чаем. Чай, давно не виделись.
– Слушай, а что это за советско-атсийская дружба до гроба? – хмуро осведомился Буров уже в вестибюле основательного, построенного, сразу видно, до победы революции особняка. – Что-то я не в курсе.
А сука память снова в который уже раз не пожалела соли на рану, перенесла в былое, прожитое, походно-боевое. Ангола, Сомали, Камбоджа, Гондурас. Черный континент, принуждаемый старшим белым братом жить по-новому. Веселенькие людоеды, строящие светлое коммунистическое завтра. Разруха, смерть, партизанская война, красные от крови джунгли. Жуть…
– Атси, Вася, да будет тебе известно, – это прогрессивное африканское племя, вставшее на тернистый путь мира и социализма. – Лаура усмехнулась, двусмысленно фыркнула и указала на огромное, в массивной раме полотно. – Так что нехай идут.
Картина поражала размерами, буйством красок и изысканностью сюжета: старейшины народа атси – все в разводах ритуальных татуировок, в отметинах от львиных когтей и богатых парадных мучах[324]324
Набедренная повязка.
[Закрыть] – награждали лучшего друга всей свободной Африки – Писателя, Маршала и Коммуниста – орденом Большого Черного Гиббона. Представляющего собой набедренную повязку из сплетенных обезьяньих хвостов, на которой был присобачен спереди череп того самого большого гиббона. Из серебра, в натуральную величину, с хибангинскими рубинами на месте глаз и с клыками, выточенными вручную из бивня черного слона. К награде полагался медный котел с кускусом, богато изукрашенный нож-толла и гарем из десяти обученных, но все еще хранящих девственность красавиц. Старейшины были торжественны, большой Советский Друг – растроган, гиббон – ужасен видом, прелестницы – наги и соблазнительны. В композицию, естественно, был включен и простой народ. На заднем плане стояли атсииские массы, внимательно следили за процессом и буйно выражали радость, потрясая толлами, ассегаями и дедовскими боевыми топорами. Казалось, их вдохновляет то, что Советский Друг такой большой…
«Хм, видать, переживают, что съели Кука», – глянув на шедевр, сразу вспомнил Буров Владимира Семеновича, усмехнулся и посмотрел на Лауру:
– Что-то сдается мне, что вся это советско-атсийская дружба родилась в пробирке. Вернее, в герметичной емкости, помещенной в парной навоз, и не без посредства arcanum sanguinis hominis.[325]325
Тайная человеческая сущность (лат.). Намек на алхимический процесс создания гомункулов.
[Закрыть] Или меня подводит зрение?
– Ну что ты, Васечка, глаз у тебя алмаз. Все верно, у нас здесь полно гомункулов. – Лаура кивнула, усмехнулась и ступила на широченную, из каррарского мрамора, лестницу. – А что? Они послушны, исполнительны и не тяготеют к каннибализму. Более того, здесь есть, Вася, и искусственные бабы. Со всеми анатомическими деталями и фигурами, чуть похуже моей. Смотри у меня, баловник. С тебя еще за Ленку, суку, спросить бы надо. По всей строгости…
Так, за приятными разговорами, они поднялись на второй этаж, вошли в просторные трехкомнатные апартаменты, зажгли плафоны под лепниной потолка. И была Бурову ванна, затем поздний ужин, а потом уж и перина, мягкая, роскошная, с объятиями и поцелуями. Все наивысшего качества, стопроцентной пробы, проливающее бальзам и на душу, и на тело. Только самым приятным моментом был момент засыпания, полного отдавания себя во власть медоточивого Морфея. Однако же и во сне не было Бурову покоя – снилось ему давнее, прожитое, впитавшееся в плоть. Кровь, смерть, разруха, недвижимые тела. Смилодон как-никак, к тому же красный, не какой-нибудь там малахольный братец кролик-альбинос…
Утро следующего дня выдалось славным. Лаура была нежна, песня по радио бодрой, завтрак – восхитительным, упоительным, вызывающим восторг и обильное слюнотечение. Кормили в честь русско-атсийской дружбы комплексно, в бинарном ключе: кускус с телятиной, мешуи[326]326
Жареная баранья нога.
[Закрыть] с тмином плюс жареные пельмени и буженина с хреном. Это еще не считая севрюжины, икры и гигантских отбивных, осложненных каперсами, баклажанами и цветной капустой. В общем, когда Буров встал из-за стола, у него было единственное желание – залечь. И если будет на то господня воля, то к Лауре под бочок. Однако, увы, всевышний не дал. Вернее, не дала Лаура – решительно допила кофе, салфеткой промокнула губы, взглянула на Бурова:
– Тебе придется пообщаться с председателем филиала, надеюсь, что плодотворно и с приятностью. Пойдем.
Тронула прическу, живо поднялась и повела Бурова куда-то вниз, в подвал – через герметичные, закрывающиеся с лязгом двери, мимо черных, страшных, словно черти, часовых. Стерегущих уж явно не советско-атсийскую дружбу. Впрочем, по сравнению с председателем филиала доктором Экиангой Муньялиба Мбвенгой они выглядели совершеннейшими ангелами, кроткими, наиприятнейшими созданиями, не способными обидеть и муху. Ну разве что цеце.[327]327
Бич африканских скотоводов. Достаточно единственного укуса этого насекомого, чтобы с гарантией отправить на тот свет быка, лошадь или собаку. На человека и козлов укус мухи цеце почему-то не действует.
[Закрыть] При взгляде на него почему-то казалось, что не было никогда ни Луи Армстронга, ни Мартина Лютера Кинга, ни Патриса Лумумбы, ни бедного дяди Тома. Нет, только кровожадные изуверы-дикари, явно не отягощенные бременем моральных ценностей. Те, что, отхватив плечо у черного быка и загоняв его в краале до смерти, брали в руки копья-ассегаи и шли вести военные действия с тем, чтобы сварить из побежденных вкуснейший, радующий небо кускус…
Однако в обществе Лауры доктор Мбвенга был сама учтивость.
– Доброе утро, мадемуазель, – обрадовался он, шаркнул ножкой и растянул в улыбке вывороченные губы. – А это, если не ошибаюсь…
– Не ошибаетесь, доктор, – одобрила Лаура и тонко улыбнулась, соблюдая дистанцию. – Так что начинайте. Введите кавалера в курс дела. Не буду вам мешать.
Вскинула подбородок, начальственно кивнула и элегантной походкой вышла из каземата. У нее, черт ее побери, были потрясающие, божественные ноги.
– Прошу садиться и напрячь внимание. – Доктор указал Бурову на кресло, вытащил из сейфа объемистое досье и в лучших традициях советских особистов принялся шуршать прошитыми страницами. – Так, так, так… Ого… Вас инициировал сам Штурман с заместителями? Да, большая честь… Ага… И псевдоним у вас хорош, звучен, доходчив, впечатляет. Тигр, красный… Да… – Внезапно он замолк, впился глазами в Бурова и медленно, скаля зубы, покачал головой: – А, вот в чем дело. Это ведь не псевдоним, это констатация факта… Ну вот и ладно, я сам из кошачьей компании, тотемом моего рода служил лев. И совсем не похожий на старуху в ночном чепце.[328]328
Миссионер, врач, путешественник и просто смелый человек Давид Ливингстон очень не любил львов и часто сравнивал благородного зверя то с большой собакой, то со старухой в ночном чепце.
[Закрыть] – Он вдруг рассмеялся, отшвырнул досье и плавно перешел от львов и тигров к теме инопланетных гадов. – В прошлые времена люди были с принципами. А потому репты были в изоляции – никто, кроме народа избранного и отдельных отщепенцев, иметь с ними дела не хотел. Более того, все здравомыслящие люди чурались иудеев, взашей гнали их, клеймили как предателей рода человеческого. Тем не менее золотой скот их рос, быстро набирал вес, матерел и превратился наконец из телка в быка. В 1743 году во Франкфурте-на-Майне родился человек по имени Майер Анхель Бауэр, впоследствии он изменил свою фамилию на Ротшильд.[329]329
Красный щит.
[Закрыть] Его гербом был красный стяг – символ воинствующих евреев, позже такого же кровавого цвета стало и знамя русской революции. Так вот, первого мая 1776 года еще один еврей, Адам Вейсхаупт,[330]330
Доктор Адам Вейсхаупт (1748–1830), профессор.
[Закрыть] с подачи Ротшильда и, само собой, с благословения рептов основал орден Иллюминатов. Целью этой организации было установление Novus Saeclorum – нового мирового порядка, как подготовительного этапа перед приходом Всемогущего. Что должен был дать людям этот новый мировой порядок, подробно описано в поздних плагиатах, таких как, например, «Коммунистический манифест» или «Протоколы сионских мудрецов». На Первом всемирном сионистском конгрессе, прошедшем в Бадене в 1897 году, духовный вдохновитель Теодор Гарцль конкретизировал учение Вейсхаупта. Вот некоторые его цитаты.
Доктор Экианга Мбвенга вдруг по-звериному рыгнул – густо, утробно и раскатисто и, вытащив бумаженцию из ящика стола, уж очень по-сортирному зашуршал ею.
– Наилучшие результаты в контроле над массами достигаются путем применения силы и террора, а не академическими дискуссиями.
– В соответствии с законами природы правым является тот, в чьих руках находится власть.
– Права человека надо использовать как приманку, чтобы привлекать к себе массы.
– Цель оправдывает средства.
– Не концентрируйте ваше внимание на том, что хорошо и морально, концентрируйте его на том, что полезно и необходимо.
– Думайте об успехе, которого мы добились благодаря дарвинизму, марксизму и ницшеанству. Мы должны оценить царящий повсюду хаос, порожденный этими направлениями человеческой мысли.
