Текст книги "Время Смилодона"

Автор книги: Феликс Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Феликс Разумовский
Время Смилодона
(Смилодон – 3)

«Ну ты и змей!»

Восклицание

ПРОЛОГ

Быстро опускался вечер. Небо посерело, нахмурилось, клубом роилась мошкара, от реки тянуло сыростью, холодом, запахами тины и мокрого дерева. С криками, похожими на стоны, летели в гнезда уставшие птицы. День угасал.

– Да, не за горами холода. – Буров глянул вверх, на приутюжившее деревья небо, коротко вздохнул и ловко угнездил в углях обмазанную глиной утку. – Если по рябине смотреть, зима нынче ранняя будет, снежная. А с хиусом[1]1
  Холодный пронизывающий ветер.


[Закрыть] да с хлящими[2]2
  Так называют в Сибири жгучие морозы.


[Закрыть] шутки не шутят.

– Да уж, – в тон ему ответила Лаура, медленно качнула головой и насмерть задавила под личиной[3]3
  Сетка из конского волоса для защиты от гнуса.


[Закрыть] пронырливого не в меру комара. – Тут и любовь к отечеству не согреет…

Они сидели у костра в самом сердце тайги, отбивались от гнуса и терпеливо ждали ужина. Настроение, мягко говоря, было не очень – пройдена лишь половина пути, и оставалось действительно с гулькин хрен до заморозков. Вроде бы не курлыкали еще в небе журавли, не порошила еще тайгу метель опавших листьев, но осень уже чувствовалась – и в стылой свежести ночей, и в желтизне осоки, и в низких тяжелых облаках. Заканчивался август, агонизировало лето, обильное, сибирское, разочаровывающе короткое. А вокруг бушевала природа: пенилась, кипела в водоворотах река, билась волнами о камни и пороги, ветер, воя, рвал верхушки лиственниц; ухал где-то, собираясь на охоту, филин; хором робко пробовали голоса осторожные ночные птицы. Вот он, апофеоз флоры и фауны, вот она, торжествующая природа-мать, с коей что Буров, что Лаура пообщались изрядно, от души, – впечатлений, надо полагать, на оставшуюся жизнь хватит. Впрочем, Бога гневить нечего, до Тобольска все было на редкость мило и довольно цивильно. Более того, путешествовали с приятностью. Подорожная была выписана на имя генерала Черкасова и сопровождавшего его особу капитана Ермилова, а кроме того, имелась еще бумажка, из которой явствовало, что вышеозначенные персоны следуют конфиденциально, с ревизией и по долгу службы. Фискальной. И направил их не кто-нибудь, а сам Степан Иванович Шешковский[4]4
  Главный российский инквизитор времен Екатерины II.


[Закрыть] собственной персоной. Словом, поначалу путешествовали не напрягаясь – всюду их встречали поклонами, лаской, хлебом-солью, умилением и взятками. Это был не то чтобы удар Остапа Бендера по бездорожью, но хорошо задуманная долгоиграющая афера, основанная на том прискорбном факте, что у российских-то властей обычно рыло в пуху.

Неприятности начались в Тобольске. На званом ужине у местного градоначальника генерал нечаянно повстречал знакомого, так, майоришку одного, Залерьяшку Зубова, – тот командовал карательным отрядом по поимке беглого опасного преступника, выдающего себя за князя Бурова. В общем, вначале была драка, потом стрельба, ну а уж затем, как водится, погоня, по лесам, по долам, по болотам, по чащобам. Еле оторвались, чудом ушли. И все волшебным образом переменилось: Буров отпустил бороду, Лаура забыла про духи, от нее теперь за версту несло дымом, оленьей кожей, березовым ядреным дегтем.[5]5
  Употребляется как защита от гнуса.


[Закрыть] Сам черт не признал бы их, бредущих в дебрях звериными тропами. Шли без суеты, с оглядкой, вели пяток навьюченных пожитками оленей. Мало разговаривали, все больше слушали – бдили. А иначе в тайге нельзя – вовремя не заметишь сохатого,[6]6
  Сохатые – лоси – весьма опасны в тайге, особенно в преддверии гона, начинающегося осенью. В Сибири не случайно говорят: на медведя иди – постель стели, на сохатого иди – доски на гроб теши.


[Закрыть] «забавницу с кисточками»[7]7
  Рысь.


[Закрыть] проглядишь, встретишься на узкой тропинке с тунгусом, юкагиром или каряком – пропадешь. Они хоть вроде бы и с государыней в мире, и платят исправно ей ясак,[8]8
  Дань, обычно пушниной.


[Закрыть] а ведь не преминут перерезать горло, да так, что и глазом не моргнешь. Это тебе, люча,[9]9
  Русский.


[Закрыть] за объясачивание.[10]10
  Широко практиковавшаяся акция, когда представителей сибирских народов русские колонизаторы приглашали в гости и вместо того, чтобы накрывать стол, брали их в аманаты – заложники. Держали до тех пор, пока не получали требуемое количество ясака.


[Закрыть]

А между тем поспел ужин. Не ахти какой, из трех блюд: утка, запеченная в глине, в собственном соку, белка, жаренная на углях на палочке, да сушеная, кусочками, оленина: взять такую в горсть, растереть в порошок, бросить в чашку, залить кипятком – и «Магги» с «Галина бланка» отдыхают. Ели не спеша, в охотку, с яростью отгоняли комаров, пили терпкий, из брусники, чай, щурились на сполохи огня, молчали. Еще один день лета прошел, еще на один день ближе холода.

– Вася, сделай милость, помой посуду. Пойду-ка я спать.

Насытившись, Лаура поднялась, обтерла пальцы о кожаные штаны и энергично, целеустремленным шагом прошествовала в кусты. Потом сорвала веточку посимпатичней, пообкусала ее конец и, употребив в качестве зубной щетки, нырнула в балаган – построенный наподобие ленинского, только из еловых лап, шалаш.[11]11
  Первоначально шалаш, в котором вождь укрывался от щупалец гидры контрреволюции, представлял собой обыкновенную соломенную хибару. Это уже позже, в эпоху социализма, на месте соломенной хибары возвели дворец из отборного сена.


[Закрыть] Какие, к черту, ароматические ванны, «притирания Дианы», «маски Поппеи» и «перчатки Венеры».[12]12
  Популярные в то время косметические средства.


[Закрыть] Спать, спать, спать. Не раздеваясь, не снимая личины. Спать.

– Давай-давай, отдыхай, – буркнул запоздало Буров, налил в чашки кипятку, подождал, побултыхал, выплеснул на землю. – Баюшки-баю. – Потом он возвратился к костру, вытащил серебряную табакерку, под звуки менуэта открыл. – Да, такую мать, остатки сладки. – Вдумчиво набил трубку, со вкусом закурил, окутался густым табачным дымом – от комарья хорошо, да и для души неплохо. Помаргивали, переливались угли, над речкой поднимался туман, в воздухе ощутимо холодало – свет луны, проглядывающей сквозь дыры в тучах, казался леденяще мертвенным. Август, сукин сын август…

Щурился Буров на костер, посасывал проверенную трубочку, а в голове его, под малахаем с опушкой, ворочались неспешно мысли. О том, о сем, об этом, о былом, о жизни, о превратностях судьбы. Кажется, давно ли у него была ленинградская прописка, подполковничьи погоны и башкастый черный кот? Хотя, если вдуматься, – давно, очень давно… Лет, наверное, двести назад, вернее, вперед, там, в постперестроечном будущем, в эндшпиле двадцатого века. Из коего нелегкая и занесла его сюда, в Россию Екатерины. Не сразу занесла, по большой дуге – через пещеру Духов, средневековый Париж, великолепие Зимнего дворца. И вот нерадостный итог, не повод для оптимизма: поганец Зубов на хвосте, чукчи, вставшие на тропу войны,[13]13
  Чукчи, как это ни странно, были единственным северным народом, который самодержавная Россия не смогла завоевать за всю свою историю. Все обломали зубы: и Петр Великий, и Екатерина Мудрая, и все три Александра, равно как и оба Николая. Причин тому несколько – суровый климат, удаленность от цивилизации, а главным образом – мужество, сплоченность и природная сметка чукчей. Их воины, экипированные в особые железные панцири, отлично владели луком, ножом и копьем и в рукопашных схватках с казаками и солдатами без особого труда добивались успеха. Так что чукчи никому не платили ясак, а, отличаясь к тому же и коммерческими способностями, успешно торговали на выгодной основе – возили пушнину аж в Америку. Для сохранения «лица» Россия делала вид, что владеет Чукоткой, а другие державы в ответ делали вид, что признают этот факт. Однако с победой пролетарской революции все коренным образом переменилось: водка, комиссары и коммунистический дурман сделали свое – в конце двадцатых годов Чукотка действительно присоединилась к СССР.


[Закрыть] со всех сторон, а до Кровавой скалы еще топать и топать. Ножками, ножками, ножками по непролазной тайге, в компании гнуса, хищников и невоспитанных аборигенов. И неизвестно еще, что скажет Мать Матери Земли Аан, Открывающая Дверь в Другие Миры. Может, просто пошлет подальше за то, что бабу привел. Не посмотрит, что умница, забавница, хороша собой, любит жизнь, не боится боли и презирает смерть. Шуганет на выход – и всего делов.

«Ладно, будет день – будет пища. – Буров встал, выбил трубку. – Утро вечера мудренее». С тщанием поправил личину, глянул на нахмурившееся небо и направился в балаган. Внутри все было тихо и спокойно – Лаура безмятежно спала, из ее спального мешка, сделанного из оленьих шкур, доносилось ровное, еле различимое дыхание. Внезапно, словно от толчка, она уселась, выхватила нож, узнала Бурова, пробормотала что-то и снова легла – миг, и в балагане снова наступили мир и тишина. Вот ведь, блин, женщина-загадка, мало того, что красива и умна, так еще воинственна, словно амазонка. В то же время ласкова, на удивление нежна, на редкость любвеобильна и надежна, как скала. Пылкая любовница, верный друг, испытанный боевой товарищ. И при всем при том – шпионка, конфидентка, оторва – вырви глаз, безжалостная мокрушница, каких не видел свет. Афина, Мессалина, Пандора, Суламифь в одном очаровательном, прямо-таки ангельском лице. А вот как зовут ее на самом деле, Буров не знал, – то ли Лаурой, то ли Ксенией, то ли еще как. Не женщина – вулкан, бушующее море страсти, клокочущая бездна ярости, манящая в неведомое тайна. А может быть, поэтому она нравилась Бурову?

– Спи давай, Валькирия, спи, – хмыкнул он, разулся, почесался и забрался в свой мешок, а мгновение спустя – к Морфею под крыло. Приснилось ему муторное, стародавнее, наизнанку выворачивающее душу – зона-поганка. По полной программе приснилась, красочно, с подробностями: с каменными брызгами на стенах БУРа,[14]14
  Имеется в виду цементная шуба – творение изобретателя Азарова, который впоследствии сошел с ума.


[Закрыть] с Прасковьей свет Ивановной[15]15
  Параша.


[Закрыть] из манессмановской трубы,[16]16
  Из них делают газопроводы.


[Закрыть] с замерзшим петухом Таней Волобуевым, скорчившимся мокрой курицей на ее крышке. А еще Бурову приснился Шаман, семейник его, кореш, проверенный однокрытник.[17]17
  На зоне, чтобы выжить, заключенные объединяются в семьи – товарищеские скрутки, ведь, как известно, коллектив – это сила. Однокрытник – сокамерник, в более широком смысле – брат по духу.


[Закрыть]

– А ведь новый кум, парень, тебе житья не даст, – приблизил он свое раскосое, изрезанное морщинами лицо. – Ты у него или в БУРе сгниешь, или пидором станешь, или раскрутишься по новой.[18]18
  То есть получишь новый срок.


[Закрыть] Бежать тебе, парень, однако, надо, когти рвать, линять. Есть дорожка одна. По ней педерасты не ходят. Менты поганые тоже. Только – Айыы-шаманы и великие воины.[19]19
  По философии якутского шаманизма, человек является пришельцем из космоса, точнее, это верховный бог Ур заселил людьми средний мир, когда они от праздной жизни в верхнем стали превращаться в двуногих скотов. Общение с богом Уром – прерогатива Айыы-шаманов, посвященных высшего уровня, которые на самом деле являются жрецами-хранителями древнейшей ведической традиции.


[Закрыть] Ты воин, однако, ты пройдешь. А может, сдохнешь. Вот и думай теперь крепко, что лучше – здесь гнить или подыхать человеком. А может, все же дойти, однако, до Кровавой скалы. Думай…

Десять дней спустя

Кровавая скала была в точности такой же, как двести лет назад, вернее, вперед – отвесной, словно вырубленной топором, цвета киновари, с остроконечной, будто бычий рог, вершиной, перед ней идеальным полукругом лежала каменистая пустошь, границу ее отмечали небольшие, вытесанные из гранита пирамидки – ошо, «вехи жизни». Золотой бабы, наследия бога Ура, уже не было и в помине.

– Ну вот, дошли, – несколько торжественно сказал Буров, глянул нежно на Лауру-Ксению и ободряюще кивнул: – Ну что, передохнула? Тогда вперед.

Вокруг подрагивали веточками чахлые березки, где-то за спиной могуче волновалась тайга, а у горизонта, из-за Кровавой скалы, величественно выплывало рыжее, уже совсем не греющее северное солнце. День, похоже, обещал быть запоминающимся.

– Да, на редкость милый ландшафтик. Очень радует взор. – Лаура усмехнулась, взяла Бурова за руку, и они пошли прямо на восход – неспешной походкой людей, которым возвращаться некуда. С легкостью преодолели незримую границу, отмеченную «вехами ошо», и направились к треугольному, в обрамлении мхов, неприметному отверстию в скале. Чем-то оно напоминало вход в преисподнюю.

«Вот, заместо Золотой бабы, чтобы моя осталась при мне». Буров вытащил мешочек с драгоценностями, положил на землю и потянул Лауру в лаз, в котором начиналась узкая, круто уходящая вниз, под землю, галерея. Фонарь здесь был не нужен – пол, стены, низкий потолок, видимо, покрытый светящимися бактериями, излучали тусклое багровое сияние. Скоро они очутились в громадном – девятиэтажный дом поместится – зале, и Буров услышал знакомый голос, казалось, что он раздается прямо в голове и звучит волшебной, туманящей рассудок музыкой. Говорила Мать Матери Земли Аан, Открывающая Двери в Другие Миры:

– Ты пришел опять… И не один… С тобой женщина… – Голос настороженно замолк, на миг воцарилась пауза, но только на миг. – Она тоже Великий Воин. Идите оба. Я покажу дорогу.

И Буров с Лаурой пошли. Ноги их как бы плыли в стелющейся, редкой дымке, словно они брели по мутному ленивому ручью. Что-то странное было в этом тумане, непонятное. Он существовал как бы сам по себе, не признавая законов термодинамики, не образуя турбулентных следов, не замечая ни воздуха, ни твердых тел. Словно был живым. Он наливался мутью, густел на глазах и постепенно поднимался все выше и выше. По колени, по бедра, по грудь. Наконец дымчатое облако поднялось стеной и с головой накрыло Бурова и Лауру клубящимся капюшоном. Странно, изнутри он был не молочно-мутный, а радужно-разноцветный, весело переливающийся всеми богатствами спектра. Словно волшебные стеклышки в детском калейдоскопе. От этого коловращения Буров и Лаура остановились, вздрогнув, и неожиданно почувствовали, что и сознание их разбилось на мириады таких же ярких, радужно-играющих брызг. Не осталось ничего – ни мыслей, ни желаний, только бешеное мельтешение переливающихся огней. Вся прежняя жизнь – Зубов, Шешковский, Чесменский, де Гард – остались где-то там, бесконечно далеко, за призрачной стеной клубящегося тумана. Потом перед глазами Бурова и Лауры словно вспыхнула молния, на миг они ощутили себя парящими в небесах, и тут же радужная карусель в их сознании остановилась, как будто разом вдруг поблекли, выцвели все краски мира. Стремительно они провалились в темноту… Однако ненадолго…

ЧАСТЬ I. БУДУЩЕЕ

I

«Смотри-ка ты, и не тошнит совсем. Не то что тогда, в Париже. – Буров прислушался к себе, с облегчением вздохнул и медленно открыл глаза. – Ну-с, куда на этот раз?»

На этот раз стараниями Матери Земли Аан он попал в объятия природы – на уютную, сплошь заросшую буйной зеленью поляну. Рядом сплошной стеной стояли лиственницы и кедры, справа возвышалась сопка, покрытая редким дубняком, слева, из-за стволов кленов и вязов, отражало солнце зеркало воды. Вились над цветами бабочки и пчелы, небо напоминало голубой хрустальный купол, жаворонки пели и нарезали круги. Гармония была полной…

– А здесь весьма недурственно, весьма. – Лаура подтянула ноги к животу, перевернулась на бок, с усмешкой поднялась и подошла к Бурову, осматривающемуся на местности. – Это что же, сады Эдема?

Выглядела она, особенно из положения лежа, на редкость обворожительно – точеные колени, волнующие бедра, упругие пиалы грудей. Фигура ее была божественна и напоминала амфору. Этакий, если верить святым отцам, сосуд бесовский, полный прелести, греха и соблазнов адских. И что удивительно – Лауру не тошнило, словно путешествие сквозь время и пространство было для нее не впервой. Да, странно…

– Угу. А ты прекрасна, словно прародительница человечества. – Буров встал, плотоядно оскалился и положил Лауре руку на бочок. – Как насчет греха?

Ему вдруг стало глубоко плевать и на неопределенность, и на всякую там безопасность, и на здравый смысл – основной инстинкт молотом стучал в его серое вещество гипоталамуса. Противиться очарованию Лауры было невозможно. Ну что тут сделаешь – он всегда был легок на подъем… Впрочем, и Лаура насчет греха была тоже всегда пожалуйста.

– Само собой, – промолвила она, и манящая улыбочка коснулась ее губ. – Только надо бы выкупаться вначале. Чертова жара. – И, уверенная в своей неотразимости, она неспешно направилась к реке, на берег тихой, укрытой зарослями ивы заводи. – Смотри, как в раю.

Да, это был уютный уголок – сонные кувшинки, ласковый песочек, квелые, привыкшие к ничегонеделанию солнечные зайчики. Все здесь располагало к неге, праздности, отдохновению души. Только Буров с Лаурой расслабляться не стали – быстренько развели волну, напрочь распугали водомерок, а потом в компании развратницы Венерки устроили такое… Адаму с Евой и во сне бы не привиделось, а будь поблизости библейский Змей – точно вылез бы из кожи и кувыркнулся с яблони… Однако же, увы, все проходит – Везувий страсти помаленечку иссяк, торнадо страсти поутихло, и Лaypa с Буровым без сил вытянулись на песочке. Пора было подобно нашим прародителям задуматься о хлебе насущном. И вообще о том, как жить-быть дальше.

– Если это райский сад, то должны быть и яблоки. Пойду-ка поищу.

Лаура с улыбкой поднялась, но Буров вдруг насторожился и резко ухватил ее за щиколотку:

– Тс-с-с…

Где-то далеко в лесу, за деревьями, ему почудился женский голос, затем отрывисто тявкнула собака, и снова закричали, уже совершенно явственно, тонко, пронзительно, с непередаваемым ужасом. Визг этот чудовищный быстро приближался, казалось, что бежит подраненная тупым ножом свинья. Но нет, точно – человек. Донельзя испуганный, потерявший все человеческое, изо всех сил напрягающий голосовые связки.

«Райские кущи, такую мать!» Инстинкт заставил Бурова с Лаурой броситься в кусты, слиться с рельефом местности и затаить дыхание, а на полянке тем временем появилась молодая, абсолютно голая женщина. Рот ее был судорожно оскален, огромные груди колыхались, она бежала так, будто бы за ней гналась добрая дюжина дьяволов. Нет, не дюжина, и не дьяволов – черный, оглушительно рычащий венец советской кинологической науки под гордым названием «московская сторожевая». Жуткая смесь бульдога с носорогом[20]20
  Если кто не знает: московская сторожевая была выведена в питомнике «Красная звезда» под личным руководством генерал-майора товарища Медведева. Скрестили кавказскую овчарку, русскую пегую гончую, русскую же псовую борзую, сенбернара и немецкую овчарку. За рубежом московская сторожевая за породу не признается.


[Закрыть] с клыками наголо. Тяжким, размеренным галопом она мчалась следом за женщиной, настигла ее без особого труда и, прыгнув, в мгновение ока отхватила добрую половину ягодицы. В воздухе повис истошный крик, заалела кровь на белой коже. Буров и Лаура непроизвольно вздрогнули, до самой глубины души их обдало холодом от ужаса происходящего. А на полянку тем временем вышел здоровяк с охотничьим дальнобойным арбалетом фирмы «Барнет». Не спеша он поднял оружие, приник к оптическому прицелу, задержал, как это положено по всей науке, дыхание и с улыбкой чемпиона надавил на спуск. Рявкнула тетива, сыграли плечи,[21]21
  Имеются в виду плечи арбалетного лука.


[Закрыть] свистнула стрела и с торжествующим чмоканьем вонзилась в плоть. Женщина разом замолчала, оборвала бешеный свой бег и упала на траву. Тут же к ней подскочила смесь бульдога с носорогом, алчуще, с утробным рыком принялась слизывать кровь. В мире, во всей вселенной не осталось красок, кроме черной и красной…

– Бакс, фу! – Вразвалочку к жертве подошел арбалетчик, глянул на свою работу, удовлетворенно хмыкнул и, вытащив массивный охотничий нож, принялся снимать с убитой женщины скальп. – Гром победы раздавайся, трам-пам-пам-пам-пам!

Ножом он действовал умело, сноровисто, заметны были привычка и отменнейшее хладнокровие.

– Что, Борис Арнольдович, с почином? – Откуда-то из-за кустов вынырнул толстячок, под мышкой, очень по-охотничьи, он держал гарпунное ружье для подводного промысла. – Ишь ты, блондиночка. Да гладкая такая, с фигурой, с ногами. А ведь она вначале на меня шла, да-да, на меня. Нехорошо, Борис Арнольдыч, нехорошо, такую девушку отбил, увел, если это можно так выразиться, из стойла. Ха-ха-ха! Нехорошо-с! – Он подошел поближе, присел на корточки и принялся внимательно следить за процедурой. – Да, Борис Арнольдыч, ухо с тобой нужно держать востро. Так и запомним, да еще и запишем. Ха-ха-ха!

Он был какой-то фатоватый, несерьезный, напоминающий паяца, однако же смотрел оценивающе, твердо, словно собирающийся вцепиться в глотку хищник. Сразу чувствовалось, что такой милостей от природы ждать не будет, все свое возьмет сам…

– А ты никак, Лев Семеныч, забыл: в кругу друзей еблом не щелкай! – тоже развеселился Борис Арнольдович, дружелюбно подмигнул и вытер тыльной стороной руки вспотевший загорелый лоб. – Запомни, а лучше запиши. Оставь для потомства. Ха-ха-ха. А потом, этого добра, – он похлопал женщину по спине, гадостно оскалился, – на всех хватит. Гром победы раздавайся, трам-пам-пам-пам-пам…

В голосе его, если вслушаться, улавливалась хорошо замаскированная ненависть. Давай-давай, трепись, толстая вонючая сволочь. Пасть тебе пока еще не заткнули.

– Да уж, генеральный размахнулся так размахнулся. Празднует день своего ангела с размахом. – Толстый завистливо вздохнул, вытащил ментоловое «Мальборо», щелкнул, словно выстрелил, зажигалкой. – На обед, говорят, будет печень тигра, ласточкины гнезда и жареные скорпионы. Не говоря уже обо всем прочем. – Он замолк, сглотнул слюну и, глядя на вступающий в свой эндшпиль процесс, жадно затянулся. – А ловко все же получается у вас, Борис Арнольдович, специфика как-никак сказывается. Да, хирург, золотые руки. Зима Васнецов, начрежима, кстати, тоже здорово дерет. Только скальп снимает по-своему – с лобка. Ха-ха-ха. Тоже специфика сказывается. Привык, понимаешь, с внутренними-то органами…

– Что с него возьмешь. Бывший комитетчик, садист. – Борис Арнольдович поморщился, шмыгнул широковатым носом и, с небрежностью держа за волосы, продемонстрировал окровавленный скальп. – Что, хорош? Хорош. Сейчас подсушу его немного, и вперед. Дай-то бог, чтоб не последний. – С ухмылкой он извлек из сумки губку и хотел было перейти от слов к делу, но Бакс вдруг дико зарычал, оскалился и черной молнией метнулся к реке – учуял-таки в кустах притаившихся Бурова с Лаурой. Даром, что ли, генерал Медведев дневал и ночевал в своем питомнике.

– Что это с ним? – насторожился толстый, встал, нахмурился, бросил сигарету. – Как с цепи сорвался. Странно.

Он сам чем-то напоминал дворового, обожравшегося падалью кабсдоха.

– «Что, что»! Да ничего. Просто дурак. – Борис Арнольдович примерился и принялся старательно, не торопясь, промокать кровь. – Учуял какую-нибудь крысу или мышь, и все, с концами. Сколько ни притравливал его, ни учил жизни – бесполезно, порода такая. Столичная. – Он усмехнулся, понюхал губку и с властной интонацией позвал: – Бакс! Бакс! Ко мне! – Выругался с экспрессией и одним движением губку отжал. – Ну вот видите, полный кретин. Жрет себе небось какую-нибудь вонючую ондатру. Если интересно, можете пойти полюбоваться – большего собачьего урода не найдете нигде…

Зря, зря Борис Арнольдович наводил поклеп на своего питомца, совершенно зря. Бакс уже при всем желании не мог откликнуться на его зов – он лежал очень тихий, мирный, с вывалившимся языком. И с раздробленной переносицей.[22]22
  Самые уязвимые места у собаки – это переносица и кончик носа. Сильный удар по ним может убить даже крупного, массивного пса.


[Закрыть] Что-что, а уж обращаться с собачками Буров умел. Да и Лаура, тоже озверевшая при виде происходящего на полянке, не подкачала…

– Ладно, пойду гляну, а ну как там не крыса. Вдруг бобик почуял кого покрупнее. Пора и мне пополнить свою коллекцию, – толстый со значением взглянул на скальп, молодцевато расправил плечи и гордо выпятил нижнюю губу, – довести свой счет до дюжины.

Он взял свое гарпунное ружье поудобнее и отправился – почему-то на цыпочках – разделить горькую судьбину Бакса. Собственно, Буров не хотел с ходу ему переносицу дробить – нужно было сперва поговорить, пообщаться, побалакать за жизнь, однако Лаура церемониться не стала, живо сунула обломок хворостины бедному Льву Семеновичу в глаз. Умер он мгновенно, без осложнений, вытянулся себе рядом с Баксом…

«Такую твою мать!» Буров вздохнул, глянул на Лауру с укоризной, однако же и с полнейшим пониманием – ах, эти женщины, они так эмоциональны, так чувствительны. К тому же чего не сделаешь, наглядевшись на художества на поляне. Ничего, ничего. Ничего страшного. В запасе имеется еще Борис Арнольдович…

А тот тем временем снял скальп, бережно убрал его в охотничью сумку и, вытащив из кармана радиомаяк, всадил его заостренный штырь женщине в спину. Затем извлек радиостанцию, бегло набрал код и пафосом триумфатора усмехнулся в эфир:

– Эй, на базе, это двадцать третий. Ну как, Коленька, видишь сигнал? Что, есть? Отчетливый? Поздравляешь? Ну спасибо, спасибо. А как другие? Васнецов уже двух завалил? Да, молоток, молоток… В общем, ладно, давай подъезжай, мою забирай. А то день нынче жаркий, завоняет. Ха-ха-ха-ха. А я, с божьего благословения, дальше, волка ноги кормят. Да-да, насчет обеда не забыл, да-да, ровно в час. Ну все, Коля, до встречи, всем привет.

Не прекращая скалиться, он убрал рацию, вытащил стрелу из тела жертвы и хотел было углубиться в лес, но неожиданно, витиевато выругавшись, схватился за арбалет – увидел на полянке рыжеволосую, сказочно прекрасную женщину. Это Лаура, не слушая увещеваний Бурова, вышла из-за кустов, мило улыбнулась и двинулась прямиком к Борису Арнольдовичу. За спиной она держала мощное гарпунное ружье для подводной охоты…

– Черт, дьявол, зараза, так твою растак! – До Бориса Арнольдовича не сразу дошло, что арбалет его не заряжен, он начал было судорожно взводить тетиву, потом передумал и, вытащив массивный охотничий нож, направился навстречу Лауре. – Молодец, цыпочка, молодец, ну давай иди, иди сюда, хорошая девочка.

А за спиной его, стремительно сокращая дистанцию, уже летел на всех парах Буров, неслышно, по большой дуге, кроя в душе Лауру очень нехорошими словами. Вот ведь, блин, воительница, мазонка хулева, все ей никак не остановиться, не прекратить кровопускания. Завалит ведь, как пить дать сейчас завалит этого поганца с арбалетом, и с кем, спрашивается, потом обсуждать реалии жизни? Общаться по душам о том, о сем, о разном? Нет, право же, он живет с фурией, с мегерой, с порождением ада, с рыжей кровожадной похотливой ведьмой. Зато, черт побери, как живет…

А Лаура присвистнула, улыбнулась еще шире и, не доходя пяти шагов до Бориса Арнольдовича, вытащила из-за спины ружье:

– Эй, сволочь, ку-ку.

– Э-э-э-э-э-э. – Тот сразу же забыл про нож, лапнул было кобуру, висящую на поясе, но где там – клацнула могучая пружина, и стальная, с палец толщиной, стрела продырявила арбалетчика насквозь.[23]23
  Если кто не в курсе: охотничьи ружья для стрельбы под водой в воздушной стихии бьют с убийственной мощью.


[Закрыть] Точнее, прошла сквозь мочевой пузырь, пронзила брюшную полость и глубоко засела в раздробленном крестце. Со всеми вытекающими – вот именно вытекающими – необратимыми последствиями…

Так что вскрикнул страшно Борис Арнольдович, потом тихо застонал, вздрогнул всем телом и рухнул на колени. А Лаура зубодробительным пинком опрокинула его навзничь, вырвала из раны окровавленную сталь и хорошо рассчитанным движением всадила ее арбалетчику в горло. С хладнокровием и безжалостностью Афины Паллады.[24]24
  Сия дева-воительница действительно отличалась твердостью и безжалостностью. Так, убив в честном поединке гиганта Палланта, она содрала с него кожу и сделала себе плащ, за что и получила почетное прозвище Паллада.


[Закрыть] И, видно по всему, – без намека на раскаяние. М-да, ведьма, как есть рыжеволосая бестия…

– Так, – подошел злой, как дьявол, Буров, глянул на Лауру, быстро наклонился над телом. – Готов. – Выпрямился, засопел, снова бросил взгляд на Лауру. – Эти штаны наденешь сама. – Ухватив покойного за ногу, в темпе вальса потащил в кусты – в тесную компанию Бакса и Льва Семеныча. С кем теперь прикажете разговаривать по душам? О том, о сем, о смысле жизни…

– Как скажешь, милый, – разом превратилась из фурии в воплощение невинности Лаура, подобрала нож Бориса Арнольдовича и смиреннейшей походкой невиданнейшей добродетели двинулась следом за Буровым. – Твое слово, любимый, для меня закон.

Вот ведь стерва.

«Ничего, я как-нибудь покажу тебе эмансипацию с феминизацией», – мысленно пообещал Лауре Буров, однако же пока ограничился лишь грозным взглядом – нужно было срочно разбираться с трофеями. Да уж, было с чем повозиться, было – что Борис Арнольдович, что Лев Семенович были экипированы на славу: справная одежка, ладная обувка, мощные семнадцатизарядные стволы.[25]25
  Имеются в виду австрийские пистолеты «Глок», отличающиеся надежностью и высокими боевыми качествами.


[Закрыть] Это не считая запасных обойм, цейсовских биноклей и массивных, хорошо заточенных клинков, из которых один был так называемым ножом для выживания – с полой рукоятью, содержащей зажигалку, рыболовный набор, нить, иголки и сигнальное зеркальце. Красота. К тому же сразу выяснилось, что покойный Лев Семенович был ужасный сладкоежка и отчаянный жизнелюб – в его сумке было полно конфеток, бараночек и анальных презервативов с интригующим названием: «Голубой Дунай». Кондитерские изделия, в отличие от резиновых, были незамедлительно пущены в ход. А вот рации, хоть и японские, годились только на выброс, потому как были они с секретом – особым кодом доступа, который если не наберешь, то хрен войдешь в эфир.

В общем, ободрал Буров Льва Семеныча как липку, убрал бельишко в сумочку, дабы простирнуть потом, надел широковатые в поясе штаны, ботинки фирмы «Милитари», куртеночку и панаму и сделался похожим на супермена на марше. А вот Лаура в туалете от Бориса Арнольдовича выглядела не очень – окровавленный низ, бесформенный верх, огромные, а-ля Чарли Чаплин говнодавы. Справа на поясе нож, слева ствол в кобуре. Не Диана, не Валькирия, красавица еще та. Вырви глаз. Ничего-ничего, пусть осознает, перевоспитывается. Будет знать, блин, в следующий раз, как вперед батьки лезть в пекло…

– А тебе идет, – мстительно заметил Буров, посочувствовал Лауре в душе, и тут затрещал мотор и на полянку въехал квадроцикл, близкий родственник банальнейшего мотоцикла на толстых четырех колесах. Обычно на таких раскатывают негодяи в голливудских фильмах о засилии байкеров, смердящее, оглушительно ревущее чудо техники тянуло за собой прицеп-фургон, а погонял им плечистый парень, по роже видно сразу, не обремененный добродетелями. Куда там наивному голливудскому кинематографу…

– А, бля, есть контакт. – Парень, дав по тормозам, заглушил мотор, вылез из седла и вразвалочку направился к окровавленному телу женщины. – Ну, бля, и белуга, бля. Жопа как два арбуза… – Он раскатисто заржал, нагнулся, тронул женщину за сахарное бедро. – Ну, сука, бля, теплая еще… Ну, белуга… – С легкостью перевернул тело на спину, покачал башкой. – Да, белуга… Ляжки по пятяшке, качок – пятачок… А черное пятно, – воровато оглянулся, проглотил слюну и вытащил из кармана упаковку презервативов, – двадцать одно. – Расстегнул штаны, зашуршал оберткой, грузно навалился на остывающее тело. – О'кей, вошел…

Крепкий, поросший волосом зад его судорожно задергался, дыхание участилось, превратилось в хрип.

– Ну, сука, ну, падла, ну, стерва… Ну, белуга…

Похоже, он был более мертвец, чем его партнерша.

– И не думай даже. – Буров придержал Лауру за рукав, горько усмехнулся, заглянул в глаза. – Если что, его хватятся, начнут искать. По полной программе, с собаками. Поднимется хипеж, а он нам ни к чему. Хрен с ним, пусть живет пока. – Он резко замолчал и кивнул в сторону полянки, откуда доносились животные хрипы. – Уродом. Его не забивать – лечить надо. Мочить потом, когда головкой поправится…

Скоро на полянке наступила тишина.

– Ну, бля, ну, белуга… – Парень встал, застегнул штаны и волоком, за обе ноги потащил покойную к прицепу. – Тяжелая, белуга. У, сука. – Поколдовал с замком, открыл дверцу и определил труп внутрь – судя по клубящемуся облаку пара, это был не просто фургон, а холодильник на колесах. Весьма вместительный, весьма.

В это время резко зазвучал тональный сигнал.

– Ну кто там, бля, еще? – Парень вытащил рацию, наморщил лоб, осторожно выстучал на клавишах код. – Алло? Зачистка слушает. А, это вы, Риваз Георгиевич? Сейчас, сейчас. – Он глянул на экран наручного, напоминающего «ролекс» пеленгатора, пошевелил губами, соображая, шмыгнул носом. – А, есть-есть, сигнал устойчивый, в паре километров на запад. Поздравляю, Риваз Георгиевич, с почином. Да-да, уже. Васнецов двух, генерал приезжий – трех, главврач одну. Такую белугу. Вот бы вам такую. А лучше двух. Ладно-ладно, хорошо, еду. Уже лечу!

Он и впрямь немедленно залез в седло, чирканув стартером, запустил мотор и, сминая шинами головки цветов, порулил с рычанием строго на запад. После него осталась бензиновая вонь и глубокие борозды в великолепии тайги.

– Да, это точно не сады Эдема. – Лаура с ненавистью посмотрела ему вслед, вздохнула тяжело и повернулась к Бурову: – Ну, какие мысли?

– Надо сваливать. И строго на восток. – Буров мощно взвел арбалет Бориса Арнольдовича, зарядил болтом,[26]26
  Болтом называется арбалетная стрела.


[Закрыть] взвесил на руке и удовлетворенно крякнул. – Что-то меня совсем не тянет играть в кошки-мышки со всей этой сволочью. А вот посмотреть, откуда она взялась, было бы интересно.

– Да, крайне интересно, – согласилась Лаура и с клацаньем, налегая всем весом на приклад, зарядила ружье Льва Семеновича. – Что ж это за гадюшник такой?

Странно, но ни электронные часы, ни портативные радиостанции, ни автоматические «Глоки» в нейлоновых кобурах не вызвали у нее ни малейшей реакции. У нее, рыжеволосой девушки из восемнадцатого века. М-да, странно…

Ладно, пустили Льва Семеныча с Борисом Арнольдовичем в последнее плавание, посмертно поменяли Баксу породу на водолаза и в темпе вальса, но с оглядкой подались строго на восток. Вокруг все так же буйствовала природа, вовсю наяривали птички-синички, однако настроение, мягко говоря, было скверным – в ушах все еще звучали крики агонизирующей женщины. Куда, на какую помойку истории завела их неведомыми путями нелегкая?..