Текст книги "Вселенский расконвой"

Автор книги: Феликс Разумовский

Глава 3

 
И на Земле умножилось число людей.
И возлежали люди прямо на Земле, быкам подобно диким.
И бог Энлиль, людей соединенья наблюдая.
И бог Энлиль, послушав речи их.
Сказал богам великим:
«Опасны стали речи человечьи;
соития же их лишают сна меня…».
 

Шумерский эпос.

Опустившийся вечер был тих и приятен. Солнце уплывало за вершины холмов, пробовали голос птицы, от пруда тянуло свежестью, тиной и особым, не сравнимым ни с чем ароматом тростника гизи. Природа замерла, оцепенела, не было ни ветерка, однако и насекомой жалящей мерзости не было тоже – работали на всю катушку установки отпугивания. Еще не хватало, чтобы сына Ана Господина морей Яркоглазого Энки жрали кровососы. Впрочем, в тихий тот вечер глаза у Энки были мутны, а сам он вряд ли бы заострил свое внимание на происки каких-то там москитов. Да что там москиты – прилети на бреющем рой мух це-це, и то ругнулся бы брезгливо, отмахнулся бы пару раз и забыл. Потому что, во-первых, был уже хорош; во-вторых, был занят делом; ну а в-третьих, думу думал важную, пристально глядя на поплавок. Тихо шептались камыши, резала воду леска, неподвижная поверхность коллекционного пруда была похожа на перевернутое зеркало. Отражались в нем удилище, мостки, беззаботно барражирующие стрекозы, фиолетовое небо, кусты и Владыка океанов и морей. Страшно бледный, зеленый, нехороший видом, здорово напоминавший мертвеца. Неудивительно, ведь сколько тринопли уже было выкурено и сколько ханумака было вмазано. Доброго ханумака, отличной тринопли. А сейчас для разнообразия и ликвидации упадка сил Энки баловался бальзамом, сваренным в строгом соответствии с уникальным рецептом Тота. Бальзам был еще тот, напоминающий нектар – прозрачный, как слеза, горящий синим пламенем, а главное, поднимающий настроение и с гарантией проясняющий голову. Однако вот странно-то, ну совершенно непонятно – пил его Энки, пил, а мысли его оставались все такими же мрачными, муторными, по кругу, похожими на мельничные жернова. Мысли о бабах. Вернее, об одной. О длинноногой, рыжеволосой, крутобедро-высокогрудой, с тесным, уютнейше-укромным лоном и белоснежно-шелковистой кожей. В одних только просвечивающих чулочках. Черных, в крупную сетку. Мысли о своей родной сестренке Нинти. Об этой лживой, похотливой суке, бросившей его, насравшей в душу, поставившей на том, что было, большой жирный крест. Снова спутавшейся в открытую с этим негодяем Энлилем. Бестолочью, сволочью и гнидой, только-то и умеющим, что распускать свой маршальский, даром что весьма загаженный паршивый хвост. Эх, мало он, Энки, бил ему харю в кровь. А теперь он, он…

И богатое, отлично развитое воображение рисовало Энки Энлиля, ухмыляющегося, торжествующего, с омерзительным, вздыбленным аж до самого пупа похотливым фаллосом. Тень от которого падала на ягодицы Нинти. Длинноногой, рыжеволосой, крутобедро-высокогрудой, с тесным, уютнейше-укромным лоном и белоснежно-шелковистой кожей, в одних только просвечивающих чулочках, призывно улыбающейся на ковре в своей коронной коленно-локтевой позиции.

В общем, пил Энки бальзам, думал о своем и смотрел на поплавок, чутко реагируя. Бога гневить нечего, клевало регулярно, однако карп Ре шел конкретно безикорный, тощий, разочаровывающе поджарый. Вроде бы и пруд заповедный, и нерест на носу. М-да. А ведь так хотелось лично добыть икры, сделать деликатес-пятиминутку и не то чтобы подсластить – подсолить свою горькую жизнь. Эх, видно, не судьба.

«Ладно, еще не вечер, пусть сядет солнце», – Энки, не теряя надежды, отхлебнул еще, но тут раздался смех, истошные крики, и на противоположной стороне пруда появился Гибил. Не один – с Мардуком и бабами. Все голые, распаренные, сразу видно – из бани, и к гадалке не ходи – вмазавшиеся. Не заметив родителя на фоне кустов, братья нырнули в воду, поплавали, отплюнулись, дождались партнерш и начали с энтузиазмом спариваться. Смолкли ошарашенные ночные птицы, побежали волны по поверхности пруда, разом взволновались, заходили дружно, зашептались в страхе камыши гизи. Что делал в глубине карп Ре, было не видно, но если следовать логике – то ноги…

«Черт побери», – выругался Энки, но тихо, вполголоса, и, дабы не нарушить деткам кайф, начал было сматывать удочки, но тут, как всегда некстати, проснулся гиперфон. Звонил главнолетающий Шамаш, в его хрипатом, обычно ровном голосе звучала явная тревога:

– Привет, Стаханов, это я. Плохие новости – мы потеряли связь с Первым. Дежурный на звездолете тоже не отвечает. А аппаратура регистрирует на орбите дельта-экранированное постороннее тело. Явно искусственного происхождения. В общем, так: дуй ко мне, будем вместе думать, как жить-быть дальше. Родственнички твои ближние уже летят, Нинурта со своими тоже на подходе. Давай торопись, ситуевина не ждет.

– Потеряли связь с папахеном? И на звездолете не отвечают? – вяло удивился Энки, с полным равнодушием вздохнул и вдруг, заметив, что поплавок исчез, мастерски, одной рукой вытащил солидного карпа. Лупоглазого, в теле, сразу видно, икряного.

– Ну да, потеряли и не отвечает, – начал заводиться Шамаш. – Хватит сопли жевать. Рви, говорю, когти.

– Знаешь, сейчас мне никак, – Энки ухватил карпа за бочок, бережно снял с крючка и трепетно, в предвкушении, заранее облизываясь, запустил рыбину в ведро. – Отправляю транспорт в Бад-Тибиру. Внеочередной, с раданием. Суперочищенным. Ты ведь знаешь, какой у нас план…

– Слушай, ты, маркшейдер гребаный, – окончательно разъярился Шамаш, – ты что, не врубаешься, блин, что у нас конкретно неприятности? Что и раданий, и Бад-Тибиру, и трижды сраный твой забой могут запросто накрыться неподмытым органом? Если уже не накрылись. А ну давай, закрывай пасть, вытирай сопли и канай ко мне в Сиппар. И боже упаси, если не в темпе вальса…

В трубку выругались, выматерились, вспомнили маму Энки и, сплюнув с презрением, отключились. Вот ведь, вроде бы и генерал, и Мастер Наставник, и Главный Орел, а все одно – урка. Как был Шамаш разбойником, так и остался.

«Ну, блин, и планетка, сплошные уголовники. Построили цивилизацию», – закручинился Энки, хватанул бальзамчика, тяжело вздохнул, глянул на наследников, размножающихся по соседству, и неожиданно разъярился не хуже Шамаша:

– А ну, сука, бля, кончайте эту еблю. Собирайтесь, бездельники. Вылетаем в Сиппар. Живо у меня, живо. Шевелите грудями. Время не ждет. А путь нам не близкий.

Ну да, рукою не подашь из Арали до Междуречья. Не ближний свет, не пустяковина, не семь верст, которые не клюшка. Раз этак в пятьсот поболе. Такие концы, естественно, не для гравикара, так что путь в Сиппар начался в кабине «My».

– Дай-ка я, – скомандовал Гибил, турнул пилота, любимчика отца, и, усевшись в кресле командира-навигатора, принялся третировать бортовую ГЭВН – курс, двигатели, топливо, системы, связь, погода. Никто не возражал, ни Энки, ни Мардук, ни пилот, ни ГЭВН. Все знали, что Гибил отлично делает три вещи – размножается, бьет морды и водит планетоиды типа «My». И действительно, взлетели, как по маслу, беспроблемно взяли курс и стремительно, на бреющем, понеслись на северо-восток. Энки пребывал с Морфеем, Гибил с напором рулил, пилот благожелательно кивал, Мардук смотрел похаб-журнал, ГЭВН же все держала под контролем. А внизу, в полумраке, под теллуриевым крылом плыла Африка – реки, горы, озера, долины, поля, буш, саванна, пустыни, нескончаемые джунгли. Плыла не долго – Энки даже толком и вздремнуть не успел, как на экранах показалась знакомая картина: изломы залива, клякса болот, величественные полноводные реки-соседи. Текущие в унисон, в одной упряжке…

– Тэк-с, пиздарики, – глянул на приборы Гибил, щелкнул клавишами коммутации и с апломбом сказал в эфир: – Эй, на базе. Это борт «Сокола». Дайте коридор, иду на посадку.

И чтобы ни у кого не оставалось сомнений, включил сирену и проблесковые огни – дабы всем было видно и слышно, что прибыл сам сын принца Энки, внук великолепнейшего Ана, лучезарнейший Гибил.

– «Сокол», самостоятельный спуск запрещаю, – грубо ответили в эфире. – Занимайте коридор 4 А, вас будут сажать серворежимом. И выключите свой внештатный гудок…

Ну да, все правильно, главное – безопасность. И перед ее суровым ликом все равны. А то летают тут всякие разные, крутые, но нелицензированные. От которых одна беда. Вернее, не одна – множество.

И потянули «Сокола» вниз на посадку при помощи силового поля – как бычка на веревочке. Не дали ни включить форсаж, ни активировать пси-реверс, ни выпустить причальные упоры – все сделали, сволочи, сами, дистанционно, при помощи своей проклятой аппаратуры. И посадили черт знает где, на задворках, куда Макар своих телок не гонял.

– Ну Шамаш и гнида, дятел мелкошанкарный. Совсем забурел в корягу, – буркнул с обидой Энки. – Как гостей встречает-то, сволочь. А ведь сам зазвал. У, стервятник ощипанный, падло батистовое. Ладно, коснется…

Однако обижался он, похоже, зря. У трапа его и сыновей ждал дежурный трехперый орлан – почтительнейший, улыбающийся, похожий не на орлана – на херувима.

– Ваше субвысочество! Ваше псисиятельство! Здравствовать, матереть, процветать и размножаться! – согласно этикету сказал он, добро улыбнулся и, посадив прибывших в гравикар, повез их в темпе вальса в «Орлиное гнездо» – главную рабочую штаб-квартиру Шамаша.

Путь и вправду лежал в гору, на вершину холма, где располагался качественный, построенный с душой командный пункт: ограда, сигнализация, охрана, лучеметы. Птица не пролетит, мышь не пробежит, враг не пройдет. Красота. Да и вообще, честно говоря, Сиппар напоминал большой военный лагерь – периметр, патрули, дозорные на вышках. Никакой разнузданности, разболтанности и шатания. Ярко светили херагеновые прожектора, охрана, не разговаривая, открывала огонь, у стратегических объектов на силовых цепях сидели натасканные роботы-убийцы. Чуть что – не промахнутся, маху не дадут – вжик-вжик боевым лазером, и уноси готовенького. Да, дела, похоже, у Шамаша шли как надо, образцово, в лучшем виде, казалось бы, живи да радуйся, да только нет, нынче главорел находился в настроении питейном.

– А, явились не запылились, – глянул он с порога на принца, выругался, не подал руки и обратил свое внимание на наследников. – Шли бы вы, ребята, отсюда, без вас тошно. Эй, кто-нибудь, в приемной, дайте дорогим гостям пожрать с дороги. Ну, живо у меня.

– Слушаюсь! Внимание и повиновение, генерал, – дернулся дежурный по приемной, вскочил, рысью бросился к Гибилу и Мардуку. – Ануннаки, прошу за мной. У нас отличный повар и повышенная жирность…

– А ты давай ко мне. – Шамаш поманил Энки в кабинет, сел, вздохнул, резко указал на кресло. – Падай. Жрать хочешь? И не знаешь, случаем, где все? Мир катится конкретно в дребезду, а нашим до фени…

– Хрен его маму знает, – отреагировал Энки, горестно вздохнул, вспомнил с любовью карпа Ре, ждущего своего часа в ведре, и также не преминул вспомнить своего брата, наследника престола. – Ты что, Энлиля не знаешь? Этого безмозглого мудака.

И тут, словно опровергая его слова, пожаловал Энлиль, бодрый, вальяжный, в прекрасном настроении и обергенеральском шикарном вицкостюме. Явился он, естественно, не сам по себе – со свитой, с наследниками рода Наннаром и Ишкуром и с целой дюжиной проверенных телохранителей. Да-да, с доброй дюжиной.

– Эй кто-нибудь там, в приемной, накормите дорогих гостей, – с ненавистью приказал Шамаш, кликнул в кабинет Энлиля, а в это время заявилась Нинти, причем тоже не одна, со своим новым пилотом-асом. Его могучий член, руки и губы так напоминали ей о Кумарби. О трепетно-волнующем, невозвратном, умчавшемся куда-то далеко счастье.

Последним пожаловал Нинурта. Как и подобает полководцу – при параде, резонансном палаше и преданной до гроба охране, ужасающих мокрушниках, чудо-богатырях из зловещего племени мессиу. Да-да, из того самого племени мессиу, возникшего от блуда ануннаков с самками больших черных обезьян. Богатыри были свирепы, неразговорчивы и внешне напоминали матерей – широкоскулых, широконосых, вызывающих ужас и омерзение. Однако же Шамаш взглянул на них с явным одобрением – известно было всем, что воины мессиу питаются по уникальной, придающей им особые силы диете и, кроме разрешенного своими шаманами, в рот ничего не берут. Ладно, послали и их в комнату для гостей для компании, крепко закрыли двери, и хозяин дома, особо не мудрствуя, принялся освещать реалии. Они не радовали. Примерно три часа назад автоматика слежения забила общую тревогу – пропала связь со звездолетом и личным выделенным каналом самого Ана. Одновременно радары засекли излучающее искусственное тело, идентифицированное чуть позже ГЭВН как ударный гиперхронный сублинкор. А линкор этот выполнил маневр, дал залп из бластера в сторону Земли и занял эллиптическую орбиту вблизи от орбиты звездолета. Точнее говоря, не занял, а сел на плечи – вышел на дистанцию активных боевых неконтролируемых действий. Теперь стоит только надавить на спуск…

Вот такие, блин, пирожки с котятами. Такие вот, блин, радостные вести. Причем не все. С научной станции, устроенной на Полюсе, сегодня утром доложили: лед тронулся. Огромный, этот поражающий воображение ледовый панцирь треснул, пришел в движение и собирается поднять волну – стрельба из бластеров линкора, как видно, инициировала процесс. В общем, хреново везде: и наверху, и внизу, и на грешной земле, и на небе, суть на орбите. Вот он, сука, бля, закон подобия в действии. Вернее, пришла беда – отворяй ворота.

– А теперь вопрос на засыпку, – Шамаш замолк, выдержал паузу и зверем, алчущим крови, взглянул на Энлиля. – У вас ведь там, в Ниппуре, аппаратура помощней моей будет, один сканирующий хронопеленгатор чего стоит. Да и персонала куда поболе. Так почему же ты, сука, бля, рогом-то не шевелишь? Кто здесь у нас, в натуре, отвечает за связь? Кого здесь Утес, блин, назначил за старшего? А, канцлер хренов? Штаны-то у тебя маршальские, с малиновым кантом. Мне что здесь, такую мать, больше всех надо?

Сказал он это тихо, проникновенным голосом, но получилось пробирающе, по-настоящему страшно.

– Да ладно тебе, пернатый, ладно, – и не подумал огрызнуться Энлиль, а попытался все свести к банальной шутке. – Ишь, как клюв-то раскрыл, скоро каркать начнешь. Профилактика у нас плановая, профилактика. Все станции слежения на ПЭПЭЭРе, а я, блин, вообще не при делах, ни сном, ни духом, ни в дугу и не в тую, меня ведь дернули с природы, точнее, с инспекторской поездки. Спасибо, дорогой, что дал сигнал, ввел в курс дела, выступил с инициативой. Что ж, давайте идти к консенсусу, в консорциуме, коллегиально. Одна голова хорошо, а четыре, – он виновато посмотрел на Нинти, – хм… пять – лучше.

Чувствовалось по всему, что ему глубоко плевать на все, кроме своих личных интересов.

– Не профилактика у тебя там в Ниппуре, а бардак голимый. А за ворона ответишь, – цыкнул зубом Шамаш, по-уркагански хмыкнул и сразу же стал серьезен, выкатил желваки. – Не хочу вперед Утеса лезть в пекло, но, поскольку время не ждет, полагаю, что надо лезть в горы. Всем черноголовым лулу надо набирать высоту – тащить наверх баб, добро, харчи, припасы. Мы по мере сил поможем, и морально, и транспортом. А сами, когда припрет, перекантуемся в планетоидах, на стационарной орбите. Ну не ануннакское же это дело – жопу мочить, в гробу я видел этот девятый вал. Предлагаю действовать решительно, с напором, жестко и без сантиментов. Чтобы никакой там паники, шатаний и разброда. Шаг влево, шаг вправо – расстрел, раненые, женщины и дети – вперед. Естественно, военное положение, тотальная мобилизация, ночное патрулирование, комендантский час. Чтобы никакого бардака, как теперь в Ниппуре. И начинать нужно немедленно, без соплежуйства, ледовый панцирь ждать не будет. А сейчас, – он выдержал паузу, тяжело вздохнул и твердо посмотрел в глаза Нинурте, – предлагаю выдвинуться на орбиту. Один хрен, от гиперонного линкора не денешься никуда, так уж лучше сдохнуть вместе с корешами. И с музыкой. Ты, генералиссимус, как?

Нинурта Шамаша не любил, помнил, как тот гонял его и в хвост, и в гриву, однако взгляда не отвел и с чувством улыбнулся:

– Конечно, лучше с музыкой. И в коллективе.

Уж он-то как никто другой был в курсе, на что способен линкор. Постарается – так от планеты останется один голый шарик. Раскаленный, потрескавшийся, жутко радиоактивный. А если очень постарается, так и шарика не останется. Так, облачко плазмы в безбрежных просторах Галактики.

– Постойте, постойте, какое там, на хрен, патрулирование, какая там еще мобилизация? Какой, к чертям собачьим, комендантский час? – несколько запоздало, но с экспрессией удивился Энлиль. – О себе надо думать, о себе. А лулу… Это же куклы, слепки, искусственные твари, блудливые потомки обезьян. Будем живы сами – новых откуем, уж всяко не хуже этих. Ты, дорогой пернатый, витаешь в облаках, оторвался от жизни и не там, где надо, акценты ставишь. О себе надо думать, о себе. Вначале курица, потом яйца.

Энлиль, честно говоря, не кривил душой, не шел против истины и был совершенно искренен – лулу, эти чертовы черноголовые, так действовали ему на нервы в последнее время. Только-то и умеют, что ничего не делать, жить за счет других, жрать, врать, гадить, надуваться спесью, исходить на зависть и спариваться. А уж шуму-то от них, шуму. Вчера вот всю ночь было не заснуть – орали жрицы в придворном храме, голосили хором на всю округу, кончали, видимо, как умалишенные. И заткнуть нельзя – как же, навредишь сам себе – сакральнейшая церемония, основа культа, священное жертвоприношение в его, Энлиля, честь. А что там делалось внизу, в глубинах подземелий, лучше и не думать. Мрак. Одни жрецы с их мерзкими кабздохами чего стоят. Нет, положительно, этим лулу нужно как следует выкупаться, дабы смыть с себя всю свою грязь, нечисть и скверну. Хотя некоторые из них, особенно самочки, очень и очень ничего, если, конечно, рассматривать их в горизонтально-коленно-локтевом ракурсе…

– Да ты всю жизнь, братец, только и делаешь, что думаешь о себе, – внезапно разозлилась Нинти. – И яйца у тебя всегда на втором месте. Мы с дядей Тотом старались, старались, делали, делали лулу, а ты вот так, сразу, одним махом – утопить их, наплевать и забыть. Хрен тебе, братец, лососячий куда не надо. А между нами теперь дохлый бобик, круг от унитаза и мертвого осла уши. Все, дружба врозь, пошел в жопу, – сдерживаясь, в четверть силы выругалась Нинти, вытерла слезу и сразу вспомнила своего пилота-аса, так напоминающего ей о Кумарби. Наполовину лулу, между прочим. Это что же, и его в воду? Нет уж, на хрен, братец, поди-ка ты отсоси…

– Увы, сестра, увы, брат твой жестокий и бессердечный ануннак, – с тихой и контролируемой радостью вклинился в беседу Энки. – Ведь сколько сил, труда, спермы, наконец, потребовалось для создания лулу. И это что же, в песок? То есть, я хотел сказать, в воду? Чушь, бред, волюнтаризм, провокация, непонимание момента. Счастье твое, брат, что отец наш тебя сейчас не слышит. Уж он бы указал тебе на недочеты, уж он бы вразумил. А сейчас твой путь ведет в пропасть, в бездну, конкретно никуда…

– Свинья ты поганая, бабирусса, – образно резюмировал Шамаш, – падло, блин, батистовое, гандон трижды штопанный, козлина, нехороший ануннак. Пока все путево и на мазях, так ты с амелу конкретно вась-вась – и с пряниками, и с давалками, и с трещинами, и с лакшовками. А как замаячила рига, конкретная хана – то все, свободны, пошли дружно на хрен. Вот так и бывает всегда – вначале предают блядей, затем педерастов, а после своих корешей. Где, скажи, гарантии, что завтра ты не повернешься жопой к нам? А? И потом, вот еще что, для общего развития. У меня почти весь техсостав лулу. Механики, заправщики, рабочие ремзоны. Давай, давай, насрем в душу им, давай огорчим их до невозможности, и я буду очень посмотреть, как ты выйдешь на орбиту. Сам будешь, что ли, разводить пситритиевый мегаокислитель? Окисляющий наповал, а? Скажи, Нинурта.

– Да уж, – начал было тот, поднялся, заблестел глазами, однако же вспомнил, что Энлиль ему родня, и резко увильнул от темы. – Гм… В общем, хватит разговоры разговаривать, надо срочно дело делать. Время не ждет. Ну что, летим?

– Летим, – отозвался Шамаш, – у меня все на мази, планетоид под парами. Ну что, рвем когти в космопорт? Эй, кто-нибудь, гравикар к подъезду.

Однако же немедленно отбыть в космопорт им не удалось. На рык Шамаша не ответил никто, повисла томительная тишина, а едва, ругаясь, он направился к дверям, как в дверях тех показался дежурный. Но, боже ты мой, святые угодники, в каком же бледном виде – с расквашенным клювом, невидящим глазом и сломанным в локте крылом. Затем послышались шум, гам, кипеж, отчетливые удары по живому и страшный, пронзительный, не ануннакский голос:

– Всех, суки, урою, всех!

Без сомнения, это были звуки битвы, битвы не на жизнь, а на смерть. Доносились они из комнаты для гостей.

– Черт, – выругался Шамаш, оттолкнул дежурного и бросился вперед. – Такую вашу мать.

Заторопился он не зря, узнал хриплый голос Гибила. Следом за ним устремился Энки – тоже услышал голос сына, поспешил Нинурта, взял ноги в руки Энлиль, снедаемая любопытством, потрусила Нинти. Бежали сломя голову они не зря, глазам их предстало преудивительное зрелище: Гибил и Мардук на пару били всех. И грозных телохранителей Энлиля, и страшных богатырей мессиу, и бедную свою родню в лице Наннара и Ишкура. Мастерски крушили кулаками, щедро раздавали тумаки, крутили дедовскую коронную, бьющую наповал вертушку. Да, воинственные гены Ана давали нынче о себе знать, да еще как давали…

А началось все с того, что для дорогих гостей накрыли с дороги стол – икорка, буженинка, копчености, язычки, соленья, маринады, горячее, кура-гриль. Ну и, естественно, ханумак. С триноплей и бальзамом.

– Я с этими двумя не то что за один стол – в одном поле срать не сяду, – сразу же пояснил свою позицию Гибил и вилкой указал в сторону Наннара и Ишкура. – Они ж петухи-миньетчики, вафлеры-педерасты, причем гнойные. А, братан?

– Ну да, конечно, – живо отозвался Мардук. – Мы их на той неделе и хором, и по кругу, и двойной тягой. Как они это любят – на четырех костях.

– Все-то вы врете, сволочи, мы совсем не любим на четырех костях, – дружно обиделись Наннар и Ишкур, выругались по матери, задышали тяжело, однако же послушались и отсели за стол к охране. От греха, от беды, от Гибила с Мардуком подальше.

Еда была вкусной, тринопля ядреной, ханумак – вообще выше всяких похвал, так что на время воцарилась тишина, только мерно постукивали вилки да урчало в брюхе у голодных мессиу. У них бежало по бородам, да в рот не попадало – такая, видимо, была судьба, точнее же говоря, диета. Гармония, мир, запахи еды густо струились над столами. Струились не так уж долго, пока не подали торт.

– Ну что, пожалуй, приступим. Пора, братуха, пора. – Гибил и Мардук переглянулись, с напором поднялись и, скалясь, подтянулись поближе к Наннару и Ишкуру. – Так, говорите, вам не катит на четырех костях? А это мы сейчас проверим. Ну, кто там первый? Становись.

Все эти беседы, приколы и посягательства ужасно не понравились охранникам Энлиля. Они сконцентрировались, забыли про торт и попытались было восстановить гармонию, однако очень скоро об этом пожалели – море плюходействия, океан пинков, Ниагара зуботычин обрушились на них. После ханумака, тринопли и хорошей жратвы что Гибил, что Мардук были в ударе.

– А ну-ка ша! Всем стоять! Грабки в гору! – ужасно закричали голодные мессиу. – А ну, белый, лягай! На пузо, говорю, лягай! А ну, живо у меня!

Да, закричали они дико, бешено, по-звериному страшно, что будешь делать с ними – вандалы, дикари. Правда, быстро унялись, заткнулись и притихли, сделались спокойными, очень медленными и задумчивыми, поскольку что Мардук, что Гибил были нынче в ударе…

– Ну что, суки, взяли? – зарычали они, хотели было взяться за Наннара по-настоящему, но тут на шум пожаловали дежурные орлы, и пришлось браться за них – чтобы крылами не махали и не щелкали клювами. Зато уж потом Гибил с Мардуком разошлись по-настоящему, показали себя во всей красе, продемонстрировали то, чем их так щедро одарила мать-природа. Когда примчались Шамаш, Нинурта и иже с ними, в модуле для гостей царила разруха. Пахло там не триноплей и разносолами – кровью, фекалиями, желчью и мочой. Жалобно подавали голос раненые, блевали – и это на пустой же желудок! – богатыри мессиу, грозные телохранители канцлера Энлиля слабо держали оборону. А Гибил тем временем бросился к стене, завладел внушительным, в рост ануннака зеркалом и, расколов его о чей-то череп надвое, двинулся с чудовищной опасной бритвой в битву.

– Всех, всех, суки, на ноль помножу, всех!

Дело, и так-то не совсем хорошее, принимало мокрый оборот.

– А ну стоять! – взревел Шамаш, выхватил суббластер, клацнул рычажком активизатора. – Замри, задрыга. Зажарю как цыпленка.

А вот Нинурта промолчал, сразу перешел от слов к делу. Выхватил палаш, оценивающе прищурился и одним движением располовинил стол. А затем под звуки бьющейся посуды с падающей интонацией изрек:

– Ну все, все, хорош. Повоевали, хватит. Сдавайтесь, ребята, хорош.

И наступила тишина, только негромко стонали раненые.

– Так, гостевой сервиз на сто голов, – посмотрел под стол Шамаш, удрученно сплюнул и поднял мрачный взгляд на Энлиля. – Давай-ка забирай своих уродов и с песнями вали, пока еще все теплые и дышат. И разговор наш не забудь, не тяни кота за яйца, объявляй мобилизацию срочно, в темпе вальса. Ну, что застыл-то, будто обосрался. Вали. А может, хочешь о чем-нибудь спросить? А может, ты чем-то конкретно недоволен?

Глаза Шамаша метали молнии, голос напоминал рык, а в руке он держал взведенный бластер, так что задавать ему вопросы как-то совершенно не хотелось.

– Да нет, все хорошо, – вышел из ступора Энлиль, зверем посмотрел на Энки, взял под белы руки сыновей и в сопровождении гвардии убрался – как-то уж очень по-английски, даже не попрощавшись с Нинти. Обстановка без него стала гораздо лучше, непринужденней, располагающей к общению.

– Ну что, сука, бля, повеселились? – скупо пожурил Шамаш Мардука и Гибила. – Что, довыкаблучивались, говнюки, мудилы грешные? Давайте, давайте, такую вашу мать, скоро, блин, так вашу и не так, не до того станет.

– А что такое? – насторожился Гибил. – Грядут какие-нибудь перемены?

– У папаши своего спроси, принца, – отмахнулся Шамаш, – а мне с тобой, тупоголовым, общаться нечего. Что ты, что братец твой как есть карпы Ре отмороженные. Белоглазые. Ну ты смотри, гостевой сервиз на сто пятнадцать голов…

– Да ладно, пернатый, не серчай, будет тебе компенсация, – приосанился Энки и шепотом, но так, чтобы Нинти услыхала, сказал: – Ты ведь знаешь, я всегда плачу по счетам.

– А пошел бы ты, – огрызнулся Шамаш. – Вначале в душу наложил дерьма, а потом в жопу лезешь с компенсацией. Эй, Нинурта, брат, двинули отсюда.

– С удовольствием, – кивнул Нинурта, с лязгом убрал палаш, глянул с презрением на мессиу, и они с Шамашем двинули в космопорт.

Там их уже ждал дежурный планетоид – прогулочная, для вип-персон, шикарная четырехместная посудина.

– Размножаться и здравствовать! Внимание и повиновение! – пилот, даром что пернатый орел, вытянулся, замер, выполнил большой респект, крепкое скуластое лицо его выразило почтение. – Прошу на борт. Куда изволите?

– На орбиту давай. К звездолету поближе, – распорядился Шамаш. – Но без суеты, без вошканья, на цырлах. И заходи со стороны Солнца. Реклама нам сейчас ни к чему.

– Внимание и повиновение! Есть заходить со стороны Солнца, – бодро отреагировал пилот и принялся вводить в ГЭВН данные. – Чтоб никакой рекламы.

– Ну вот и молодец, все схватываешь на лету, – веско одобрил Шамаш, расположился в кресле и глянул с усмешкой на Нинурту, тоже устроившегося по-соседству. – Мой лучший ученик, ас. Может как угодно – и на честном слове, и на одном крыле. Мастер, виртуоз, рулит играючи. Гм. А у тебя очко-то не играет? Ведь можем и не вернуться.

– Можем. – Нинурта зевнул, с юмором оскалился и сладко потянулся, устраиваясь в кресле. – Только не играет. Насрать.

В голосе его слышалось полнейшее равнодушие, будто бы не собирался он под жерла лучеметов. Пожил, пожил, посмотрел на этот мир. А потом, аннигиляция – это совсем не больно.

– Это хорошо, если не играет, а еще лучше, если насрать, – одобрил Шамаш, с пониманием кивнул, а ГЭВН тем временем объявила готовность, и ас по громкой связи возвестил:

– Генералы, внимание. Пошли на взлет.

С легкостью, без труда, без шума, пыли, вони и гама, даром, что ли, планетоид был для вип-персон, качественный, с форсированными двигателями. Да и пилот был стопроцентный орел, которому и гравитация, и турбулентность это так, тьфу. Мощно ввинтились в атмосферу, миновали плотные слои и мастерски, описывая сложную кривую, вышли в околоземное пространство. Внизу величественно плыла внушительная голубая сфера, сзади, в кормовых иллюминаторах, буйствовало, исходило светом Солнце. А вот что там делалось впереди, по курсу, среди равнодушных звезд? Нинурта и Шамаш гадать не стали, дружно поднялись, прошли на нос, в рулевую рубку.

– Ну, пернатый, как дела? Так, так, так. Ну молодец.

Рулевой действительно делал все, как надо – двигался по инерции, со стороны Солнца, на связь не выходил и радары не включал. Четко выдерживал генеральную линию в том верном направлении, что реклама не нужна.

– Ну что, будем посмотреть в отраженном излучении? – не то чтобы спросил – законстатировал Шамаш, Нинурта кивнул, и орел включил телескоп обзора – мощная пейсовская оптика сразу сократила расстояние, приблизила звезды и показала звездолет, отсвечивающий на Солнце. Рядом с ним – не с Солнцем, со звездолетом – занимал орбиту искусственный объект, тоже отливающий парадно и призывно, словно вылизанные с душой муркотовы яйца. Расстояние между ними – не между яйцами, объектами – по космическим масштабам было ничтожно несущественным, настораживающе интимным, вызывающим ассоциации о дешевых домогательствах. Впрочем, это кому как…

– Да, линкор в натуре, – глянул в окуляр Шамаш, выругался, тронул кнопку фокусировки. – Похоже, четвертая серия, проект Z.

– Она, она, родимая, правду речешь, – похвалил его Нинурта. – Да, бля. Это очень хорошо, что мы идем тихо, мирно и со стороны Солнца. А то бы…

Он не договорил. Пространство вокруг звездолета вспыхнуло, окрасилось в немыслимые цвета, лилово заискрилось мириадами молний. Казалось, что оно вот-вот взорвется.

– Двигатель! Они пустили главный двигатель! – бешено заорал Шамаш и тоже замолчал, замер, утратил на мгновение дар речи. Было с чего. Пространство действительно взорвалось, вспыхнуло, трансформировалось в плазму, породило огромный огнедышащий шар. Это звездолет, стремительно ускорившись, врезался на всем ходу в днище линкора. Какая там активная защита, какая силовая броня, какая превентивная атака бластерами, какое что… Вспыхнула новая звезда, на миг всколыхнула вакуум и сразу же погасла, сгинула, исчезла, не оставив и следа. Казалось, что не было ни звездолета, ни этого чертова линкора, ни жизни, ни ануннаков, ничего. Лишь скучный отмороженный вакуум да блестки равнодушных звезд.