Текст книги "Нелегкий флирт с удачей"

Автор книги: Феликс Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

«А что, я бы ей отдался». Серега вытащил из шкафа парадные, с эмблемой на самом видном месте трусы, девственно-белые носки и направился в ванную, – плевать, что вода холодная, главное – течет.

Ровно в шесть он уже накручивал телефонный диск, но ответом были лишь длинные гудки – трубку никто не брал. Повезло только с третьего захода, около семи, причем он сразу же узнал голос вчерашней незнакомки – низкий, волнующий и насмешливый: – Слушаю вас.

– Добрый вечер, я по поводу колеса. – Звучало это явно по-дурацки, и Прохорова передернуло – нашел с чего начать, мудак! Обычно, общаясь с телками, он неизменно блистал красноречием, а тут язык просто одеревенел – и двух слов не связать. – Мы с вами встречались вчера. – Тормоз сглотнул слюни и замолк, а на другом конце линии усмехнулись:

– А, спаситель девушек с набережной канала! Как же, как же. Ну что, за запаской заедете?

– Буду через полчаса, – страшно обрадовался Тормоз, повесил трубку и, чувствуя волнение в душе и теле, принялся собираться.

Надел двубортный бежевый костюм, фирменные, купленные еще во Франции штиблеты и, повязав галстук цвета Рысикова хвоста, сделался похожим на рэкетира средней руки – мощный, крепкоголовый, шириною в дверь. По пути на Леню «Голенького» он сделал остановку у булочной, купил огромный, в желтых розах торт и, оставшись совершенно без денег, скоро уже парковался у ничем не примечательного дома-корабля – рядом со знакомым белоснежно-нулевым «семаком».

Рванул дверь подъезда, вихрем взлетел по лестнице и, нежно приласкав звонок, стал в нетерпении переминаться с ноги на ногу. Словно перед запертым сортиром.

– Привет, привет, – вчерашняя зеленоглазая красотка улыбнулась с порога и, чуть склонив голову, поманила Тормоза внутрь, – заходите.

Она, видимо, только что вышла из ванной – босая, с мокрой головой, в халате, однако и без макияжа смотрелась совсем неплохо. Более того…

– Вот, к чаю. – Прохоров, захлопнув дверь, протянул бисквитно-кремовую композицию и глуповато улыбнулся: – Все девушки обожают сладкое.

– Вообще-то я дважды хаживала замуж, но тем не менее не откажусь. – Зеленоглазая взяла торт и, оставляя мокрые следы, пошлепала на кухню. – Вы как насчет окрошки?

– Насчет окрошки мы завсегда. – Тормоз, не в силах отвести глаз от ее икр, лакомых, загорелых, округло-мускулистых, трудно проглотил слюну и, сбросив туфли, двинулся следом – в костюме, галстуке и снежно-белых носках. Проклятое мужское естество стучало гормональным молотом по его благоразумию… Не молотом – кувалдой…

На кухне чувствовались вкус, достаток и запах кофе. Здесь явно уважали чистоту и фирму «Панасоник» – зеленый холодильник, печка, телевизор и прочая мелочь были родом из Японии. Еще Тормоза поразило обилие керамики и кактусов, от микроскопических, со спичку, до огромных, размером с арбуз, но, в конце концов, каждый сходит с ума по-своему. Пока варились яйца, поговорили ни о чем – так, о политике, о скандалах, о кризисах и катаклизмах, когда же речь зашла об урожае, откуда-то из-за плиты прямиком на стол ловко шмыгнула крыса. Сверкая умными глазенками, она дружелюбно пискнула и застыла «сусликом», уставившись на Тормоза, – только длинный розовый хвост чуть подрагивал.

– Даша, Дашенька. – Хозяйка тут же предложила ей кусочек сахару и, ухмыльнувшись, глянула на Прохорова: – А вы обаятельный, ей понравились. Гордитесь, крысы видят всех насквозь… В атомной войне, говорят, сдохнут все, кроме них. Самые живучие твари. .

– Ну это как сказать, есть и живее всех живых. – Прохоров нехорошо оскалился. – Вожди, например, наши точно выживут, отсидятся в своих кремлевских бункерах…

Крыса тем временем, сожрав сахар, убралась восвояси, и разговор плавно перешел к проблемам СПИДа, маркам презервативов и вопросам сексуальной ориентации депутатского корпуса. Собственно, особых вопросов не было – и так ясно, что пидорасы… Наконец все было готово – яйца сварены, ветчина порезана, огурцы накрошены, и, залив салат квасом – домашним, из финского концентрата, гость с хозяйкой принялись за еду.

– Вкусно. – Дохлебав, Прохоров поднялся и, движимый привычкой, опустил тарелку в мойку. – Высший класс, спасибо.

– Приятно слышать. – Волосы у крысозаводчицы уже высохли и лежали густыми рыжеватыми волнами. – Ну что, немного передохнем или прямо сейчас за торт возьмемся?

– Я бы с радостью, только, – глянув на часы, Серега помрачнел, – дело у меня, может, на час, может, на два, не знаю. Не поехать нельзя.

– Эка беда, решайте вопрос и назад, я все равно ложусь очень поздно, сова. – Зеленоглазая поднялась и взяла с холодильника ключи. – А торт лучше есть в компании…

Сунув ноги в шлепанцы, она подождала Прохорова и, как была, в легком халатике на голое тело, направилась к лифту. В тесной кабине на Тормоза нахлынул запах ее волос, горьковато-пьянящий, путающий мысли, ему вдруг нестерпимо захотелось взять эту женщину – прямо здесь, немедленно, плюнув на все условности… Изнемогая от желания, он обильно вспотел, а лифт между тем остановился, и искусительница улыбнулась:

– Что, жарко?

Не дожидаясь ответа, она вышла на улицу и летящей походкой направилась к машине – стройная, гибкая, не замечающая косых посторонних взглядов. «Давай, гад, ложись. – Не в силах сладить с подкатившей эрекцией, Прохоров отстал и тащился следом, чувствуя, как парадные трусы превращаются в орудие пытки. – На хрен, лучше уж семейные».

Вот именно, что на хрен…

Сняв тем временем «семерку» с охраны, хозяйка открыла багажник и кивнула подтянувшемуся Тормозу:

– Забирайте.

Ее глаза зелено светились осознанием неотвратимости своих чар.

– Да это не мое. – При виде девственной резины, натянутой на блестящий диск, Прохоров забыл о проблемах с потенцией и удивленно приподнял бровь. – Мое было ржавое.

– И еще «винтом». – Зеленоглазая пожала плечами и, легко вытащив колесо из багажника, кинула его на асфальт. – В шиномонтажке его не взяли, никакое, говорят. Мне бы не хотелось, чтобы вы уехали на тот свет.

Пока она возилась, полы халатика разошлись, и Тормоз заметил высоко на бедре татуировку – тарантула в натуральную величину. Наверное, ужасно ядовитого…

«Дожил, блин, облагодетельствовали, – от жгучего стыда и ненависти к себе у него вдруг загорелись уши, – телки уже держат за убогого, презенты дарят. Может, на содержание к кому податься? Найти богатую старуху… Говорят, перед смертью трахаются как никогда, думают, в последний раз…»

– Спасибо вам за заботу, перебьемся как-нибудь, – Серега побледнел, сделался мрачен и, наверное, нырнул бы в «треху» с концами, если бы зеленоглазая не придержала его за рукав:

– Слушай, давай на «ты». Меня Женей зовут, на греческом это значит «благородная», только это не так. Про торт не забудь.

Она включила на «семерке» охрану, улыбнулась и пошла к дому – легко, словно гриновская Бегущая по волнам.

«Ну и дела». Тормоз подождал, пока стройная фигурка скроется в подъезде, тяжело вздохнул и, забросив дареное колесо в багажник – не оставлять же, в конце концов! – направился на Петроградскую.

Где находится этот чертов «Занзибар», он понятия не имел.

Глава 5

Язык до Киева доведет, а уж до какого-то там «Занзибара» и подавно. Проехав зоопарк, Тормоз принялся пытать прохожих и, взяв со второй попытки верный курс, ровно в половине десятого был на месте. Ну, почти на месте, метрах в ста. Платить за парковку – прямо перед «Занзибаром», просторную, с фонариками на ограде, – ему было натурально нечем, так что пришлось жаться к помойке. «Ладно, бедные не гордые. – Сплюнув, он навесил противоугонные вериги, спрятал под сиденье магнитолу и окунулся в духоту летнего вечера. – Ни хрена себе, однако, Красная площадь, зеленые елки…»

Заведение и вправду смотрелось достойно. Фасад переливался огнями, из дверей неслась музыка, а над входом зазывно изгибалась огромная неоновая дива – черная до синевы, крутобедро-высокогрудая и, судя по постановке ног, изнемогающая от страсти. Занзибар, одним словом, Занзибар…

Господин Морозов изволил быть около десяти. Еще издалека раздался вой сирен, резануло по глазам дальним светом, и, нарушив гармонию визгом тормозов, у самого входа замер «шестисотый», на этот раз перламутрово-белый. Хлопнули дверцы джипа поддержки, у выскочивших бугаев окаменели лица, и из «мерседеса» показался Морозов – строгий, но справедливый, как и подобает хозяину окружающего великолепия.

«Ну, бля, явление Христа народу». Плавно переместившись поближе, Тормоз поймал его взгляд, вытянулся и шаркнул подобострастно ножкой – мол, не соблаговолите ли признать, ваше сиятельство?

– А, ты. – Морозов на мгновение показал прокуренные зубы и, не останавливаясь, сделал знак рукой: – Степан Владимирович, человек по твоей части, присмотрись.

Не обращая больше на Серегу ни малейшего внимания, он резко отвернулся, поправил запонку и скрылся за зеркальными дверями.

Мордовороты-охранники убрались вместе с ним, джип с «мерседесом» отчалили на парковку, и у ступеней входа остались только двое – Тормоз и невысокий мужичок с лысиной во весь череп.

– Пойдем, парень. – Тронув Серегу за рукав, он посмотрел ему в глаза – свинцово, исподлобья, и легонько потянул за собой: – Шевелись, времени мало.

Сам он двигался неуловимо быстро – плавно, без малейшего усилия, будто стелился по земле. Как хищник, идущий по следу.

– Давай сюда. – В темпе миновав фасад, повернули за угол, и, притормозив у служебного входа, лысый забренчал ключами. – Заходи.

Кивнул вскочившему охраннику, сбежал вниз по лестнице и, промчавшись длинным, слабо освещенным коридором, взялся за дверную ручку:

– Ну что, зверье, как настрой?

В нос шибануло потом, вонью носков, застоявшейся мочой, и Тормоз сразу понял, что попал в раздевалку, причем набитую под самую завязку.

– Настрой боевой. – В небольшом, с «шубой» на стенах каземате кучковалось с десяток бойцов. Одни, гоняя конечностями воздух, разминались, другие потихоньку работали на серии, третьи, отсиживая пятую точку, укрепляли медитацией бойцовский дух.

– Шире шаг. – Лысый пересек раздевалку и, толкнув железную дверь, поманил Тормоза за собой: – Заходи, закрой на задвижку.

Это была тренерская. Шкаф, диван, сейф, на столе телефон, по которому, придерживая трубку плечом, беседовал амбалистый мужик. Стены комнаты вместо обоев были обклеены портретами разнообразных членов – Политбюро, Госдумы, всевозможных партий. Членов объединяло одно – глаза их на плакатах были напрочь изрезаны, придавая портретам сходство с зомби. Пахло здесь чуть лучше, чем в раздевалке.

– Добрый вечер, Степан Владимирович. – Ам-бал, сразу замолчав, повесил трубку и, поднявшись, едва не чиркнул черепом по потолку. – Лютый своих уже привел, можно начинать.

– Лады. – Лысый протянул ему руку, кивнул и свирепо покосился на Тормоза. – Слушай, парень, говорю только раз. – Он неожиданно прищурился и метнул черт знает откуда взявшуюся в его руке бритву в глаз экс-премьеру. – Запомни, ты никто и звать тебя никак. Дышать будешь как я скажу, а иначе никак не будешь. – Он на мгновение замолчал, осчастливил лезвием отца перестройки и сплюнул прямо на пол. – Принцип здесь один: входит – кто хочет, выходит – кто может. Для начала стравим тебя с таким же лохом, а там видно будет.

С отвращением скользнул глазами по Серегино-му галстуку, оценил парижские штиблеты и перевел взгляд на амбала:

– Димон, окаблучь его. Сорок пятый.

– Грибка у тебя нет? – Тот мрачно глянул на Прохорова и, швырнув ему под ноги высокие, со шнуровкой «говнодавы», кинул сверху нестираные треники. – Разминайся, дрочи жопу кактусом. Усек?

– Врубился, не дурак. – Насчет спартанской обстановки и грубости в быту Тормоз все понимал правильно – комфорт расслабляет. А боец должен быть голодным, холодным и вонючим – для победы важна не столько сила, сколько злость на весь белый свет.

Подхватив с пола «гады» со штанами, он открыл засов и, шагнув в раздевалку, огляделся в поисках свободного стула. Свободным оказался лишь один, и то условно – на нем лежал черный пояс мастера второго дана. Стиль Кекусин-каратэ. Видать, его хозяин был круче дона Карлеоне – тот требовал всегда отдельный стул для своей шляпы.

– Кушак твой? – На крутизну Тормозу было насрать, так что, заняв плацкарту, он швырнул пояс сразу обозначившемуся крепышу. – Надень, а то штаны потеряешь.

– Ки-и-и-и, – тот много разговаривать не стал и, зажав свою гордость в руке, с ходу щелкнул ею как бичом, – й-а-а-а!

Пояс черной мамбой метнулся Прохорову в глаз, но он успел увернуться, с трудом, так что ухо обожгло мгновенной болью, и уже собрался было показать себя, но не дали.

– Самурай, на выход. – Дверь тренерской открылась, и Дима-бык шагнул к распоясавшемуся каратэ-ке. – Пошли.

«Ладно, пидер, коснется». Прохоров посмотрел в спину обидчика, пристроил-таки свою одежду и принялся снаряжаться – бедные, бедные снежно-белые носки! «Говнодавы» пришлись точно впору – у лысого был глаз-алмаз, а вот треники оказались малы, и, разорвав их по шву, дабы не уподобляться плохому танцору, Тормоз принялся разминаться. Внимания на него никто не обращал – делить пока было нечего. Он уже успел разогреться, поработать на координацию и потянуть все жилы, когда дверь открылась и в сопровождении Быка явился Самурай – лоснящийся от пота, с ободранной скулой, но торжествующий, словно римский триумфатор. «Что ты лыбишься, как параша, сволочь». Расслабляясь, Тормоз начал подбираться к врагу, чтобы вдарить наверняка, но дверь тренерской опять открылась, и в раздевалку высунулся лысый:

– Димон, запускай салапета.

– Пошли. – Амбал подтолкнул Тормоза к выходу и уже в коридоре участливо предупредил: – Ты, парень, не ссы. Если что, убить тебя не дадим, брандспойт у нас что надо.

«В жопу себе его засунь и поверни по часовой стрелке. – Внутренне скрежетнув зубами, Тормоз благодарно улыбнулся: – На хрен мне твоя забота, лучше бы денег дал».

Поднялись по ступеням, миновали предбанник, и, шагнув в открывшийся проход, Серега присвистнул – как в зоопарке, блин! Он оказался в просторной железной клетке, установленной на высоком подиуме. По другую сторону прутьев за накрытыми столиками сыто рыгала почтеннейшая публика. На Тормоза никто не обращал ни малейшего внимания. А чего обращать-то – никому не известный шкаф в рваных штанах, номер его шестнадцатый. Если кто и смотрел на Прохорова с интересом, так это мужичок с брандспойтом. Он занимал пост на крыше клетки и был готов в случае чего пустить струю – охладить не в меру разгорячившихся бойцов.

Тормоза уже ждали – в углу напротив переминался ужасно мускулистый, прямо с конкурса бодибилдеров, мэн и, глядя исподлобья, поигрывал грудными мышцами. Ни дать ни взять Шварценеггер в пору молодости…

– Давай, парень, сломай ему нос. – Димон захлопнул решетчатую дверь, Серега, сорвав дистанцию, проверил неприятеля на вшивость, и началось. Вернее, очень быстро кончилось. Был культурист красив и отважен, а уж силен-то – пахать можно. Ему бы, сердечному, в грузчики податься или в женском клубе стриптиз изображать, так ведь нет, ввязался в драку. А с опущенными руками, расставленными ногами и высоко поднятым подбородком не дерутся. Тем более за деньги. Обманув противника финтом, Тормоз въехал «говнодавом» в беззащитный пах, и только культуриста скрючило, мощно, сколько было силы в ногах, угостил его апперкотом в нос. Попал хорошо…

– Ого! – Почтеннейшая публика подавилась зернистой, потерпевшего, даже не пытаясь откачать, в темпе выволокли лечиться, а Прохоров, выбравшись из клетки, бодро отрапортовал:

– По просьбе трудящихся нос неприятелю сломан.

– Ну ты даешь, парень. – Быкообразный помотал башкой и уважительно хмыкнул: – За шесть секунд вынес его, такого у нас еще не было.

Когда вернулись в раздевалку, он сразу же исчез за дверью тренерской, а Тормоз обнаружил, что все вернулось на круги своя. Вернее, вернулся черный пояс, вползший гадюкой на освободившийся стул, – Серегин костюм кучей был свален в угол.

– Ты еще жив, сынок? – Хозяин пояса поднялся на ноги, видимо, готовясь к активной обороне, только Тормоз сразу в драку не полез.

– Ой, плохо мне, – он вдруг согнулся пополам, застонал и, прижимая руки к животу, принялся давиться воздухом, – селитер проснулся, наверх лезет. Ох, гад, попал прямо в кровяное русло…

Валяя дурака, изображая рвотные позывы, он осторожно приближался к врагу и, оказавшись на дистанции удара, начал медленно оседать на землю – скорчившийся, жалкий и беспомощный.

– Э, не вздумай блевать. – Оторопевший Самурай сразу же забыл о конфронтации и, не понимая, как себя вести, с отвращением прищурился: – Ну ты и говно, мать твою…

Знающие говорят: если враг считает тебя дерьмом, ты уже наполовину победил. Мудрость эта с подачи Прохорова дала обильные всходы, пышно расцвела и буйно заколосилась. Мгновение, и его рука с силой врезалась обидчику в пах – удар, захват, рывок, сразу же атака на неприятельское колено – носком говнодава, так, что кости ломаются, а связки рвутся, и, наконец, кульминация – стремительная подсечка, от которой враг валится всем телом на затылок. На бетонный пол…

– Стоять! – На шум чертом из табакерки выскочил Димон. С ходу оценив ситуацию, он виртуозно выругался и потащил Прохорова в тренерскую. – Ты что же творишь, паскуда? – Силой усадил Серегу в кресло, снова выругался, удрученно поглядел на лысого: – Самурая вырубил, наглухо. Вчистую…

– Ладно, проследи, чтобы не откинулся. – Тот задумчиво уставился в пол, сплюнул и, едва амбал скрылся за дверью, поднял взгляд на Тормоза: – Тебя как зовут-то, парень?

– Серегой. – Прохоров вдруг увидел, что глаза собеседника точь-в-точь как у киборга-убийцы из какого-то боевика – пустые, пронизывающе-бездушные, и в животе у него стало неуютно. – Сергеем Ивановичем Прохоровым.

– Значит, Серега. Сережа, серишь лежа. – Лысый неожиданно оскалился до того зло, что смотреть на него стало страшно. – Точно, засранец ты редкий. Насрал мне так, что и лопатой не разгрести.

Внезапно он сорвал дистанцию и, неуловимо быстро двинув Тормоза под дых, крепко ухватил его за ухо:

– Вот и мне ты так же врезал, пидер, только ниже пояса.

Это был удар мастера – точно в солнечное, строго дозированный, чтобы наказать, а не вырубить, как раз в то время, когда Серега делал вдох.

– Ух-х-х. – Задыхаясь, Прохоров согнулся, а лысый с силой принялся драть его за ухо, уже подраненное кушаком Самурая.

– Здесь дерутся только за деньги, понял?

– Понял я, понял. – Переведя наконец дух, Тормоз вырвался из цепких пальцев, а в это время вернулся Димон, мрачный, словно грозовая туча:

– Самурай, блин, никакой. Яйца квадратные, мениск – в лепешку, и блюет – как пить дать, сотрясение. – Засопев, он сплюнул и с ненавистью уставился на Тормоза: – Опустил ты нас на деньги, паскуда! Кого теперь с Глотом ставить? Сплошная головная боль!

– Как это, кого? – Лысый весело повел рыжей бровью и насмешливо прищурился на Прохорова: – А Сергей Иванович на что? У нас ведь как в боях за родину: проштрафился – искупай кровью.

Не договорив, он вдруг нахмурился и принялся жать на кнопки телефона:

– Кузьма Ильич, у нас тут Самураю плохо стало, что-то бледный лежит. Может, проведем эксперимент, стравим с Глотом новенького? И я говорю, парень неплохой, ну а если что – конечно, будет отрабатывать, такая, значит, судьба. Есть, понял. – Он замолчал и, выдержав паузу, вплотную придвинулся к Тормозу. – Значит, так, парень, множишь Глота на ноль – получаешь штуку баксов плюс благодарность от общественности. Ложишься под него – лечение за наш счет, и отрабатываешь двадцать пять штук на мелочевке. Что скажешь, Сережа, серишь лежа?

– Поссать бы. – Держась за вспухшее, цвета помидора, ухо, Прохоров направился в сортир, посмотрел, как кантуют на носилки Самурая, и, вопреки пословице, расположился на двух стульях сразу. Возражать никто не стал…

Было уже около полуночи, когда Димон повел его на битву с Глотом. Всю дорогу до вольера, гад, молчал, а когда прошли предбанник, гулко хлопнул Прохорова по спине:

– Давай, сделай из него урода. И в партер, парень, не лезь – у Глота бронза на Европе по дзюдо.

Подбодрил, паразит, поднял, можно сказать, боевой дух!

«Хрен вам, у нас яйца тоже бронзовые». Тормоз шагнул в клетку и, захлопнув дверь, осмотрелся. Публика была уже на взводе – блестели глаза и бриллианты, краснели щеки и зеленели баксы, а из угла какая-то пьяная задрыга истерично визжала:

– Драный! Драного хочу!

Едрена вошь, ведь это его, Тормоза, поклонница! Только почему Драный? Из-за разорванных по шву штанов? Прохоров невольно дотронулся до промежности, а в это время послышался шум, толпа дрогнула, и в клетку заявился Глот собственной персоной. Крепенький такой мужичок, мускулистый. Ростом с Тормоза, но поширше в плечах, голова из-за отсутствия шеи покоится на скулах, и при всем том рыже-шерстяной, будто поднявшийся на дыбы кабан. Только клыков не хватает… Настоящий боец, не то что давешний культурист малахольный. Двигался Глот грамотно, руки держал высоко, подбородок низко и поначалу на рожон не лез – сразу понял, что Тормоз не подарок. Очень даже правильно понял. Вскрикнув, Прохоров саданул его ногой в живот, в темпе продолжил «двойкой» в голову и стремительно провел «коронку» – дробящий лоу-кик в колено. Однако старался зря. Пресс у Глота был словно каменный, удары прошли вскользь – подбитый глаз стоит немного, и, без труда убрав ногу, противник ею же приласкал Серегу по лицу – хлестко, внешним ребром говнодава. Попал, гад, прямо в то место, где кривился в десне зуб мудрости – ума от него никакого, а вот щеку пропорол в лучшем виде. «Ладно, сволочь». В голове у Тормоза загудело, рот наполнился кровью, и, яростно бросившись вперед, чтобы вырвать у Глота глотку, он с ходу напоролся на удар. Встречный, острым краем подошвы по ребрам.

Правы древние: гнев – это худший учитель. Скрючившись от боли, Серега опустился на колени, инстинктивно закрылся от атаки в челюсть и, получив пинок в грудь, с грохотом опрокинулся на спину, только загудели доски подиума. Похоронно.

– Давай, убей его, вышиби ему мозги! – Почтеннейшая публика решила, что дело близится к концу. Возликовав, шумно радовались те, кто поставил на Глота, кто-то, начихав на ристалище, угощался водочкой под балычок, а из угла уже неслись даже не вопли, а вопиющий зов души, женской, набравшейся и тоскующей: – Драный! Драного хочу!

Но Прохорову было не до баб. Сверху навалился Глот и, страшно матерясь, старался то свернуть ему челюсть, то раздробить кости носа, а то и просто придушить. Из его пасти воняло гнилью, в ноздрях рыжела склизкая поросль, а в глазах, прищуренных, налитых кровью, читалось лишь одно – дикое желание убить. «Сука! – Прохоров вдруг с ненавистью плюнул в них – всей скопившейся во рту кровью, – вскрикнул и резко рванул врага за яйца. – Без них обойдешься!»

Глот на мгновение замер, потерялся и, тут же получив удар в межключичную ямку, захрипел от ярости и боли. Не теряя времени, Тормоз осчастливил его «клювом» в глаз, развернул пальцы в ране и, выбравшись из-под зловонной туши, одним движением поднялся на ноги. Его переполняла ярость, холодная и неукротимая. В голове яснело, дыхание успокоилось, и, несмотря на боль в ребрах и в разбитом носу, он вдруг отчетливо понял, что никуда противник от него не денется. Наверное, то же чувствует хищник, глядя на трепыхающуюся жертву, – пусть мечется, пусть воет истошно, все равно будет съедена. Потому как обречена изначально.

Под дикий рев толпы между тем поднялся и Глот. Выглядел он неважно – давился слюной, хрипел, а из-под прижатой к глазу ладони сочилась по щеке грязная слизь.

«Получай, Кутузов!» Не давая врагу ни шанса, Тормоз въехал ему «говнодавом» в пах, сблизился на дистанцию клинча и принялся работать «по диагонали» – правое колено, левый локоть. Разножка и наоборот – правый локоть, левое колено. «Ты это куда? – Как только Глот стал оседать, он придержал его за уши и приложился головой в лицо. – Подожди, милок, еще не все». Хватило одного раза – ударом лобной кости можно раздробить двухдюймовую доску.

– Струю! – Чей-то бешеный крик заглушил стоны Глота, мужичок наверху крутанул вентиль, и сейчас же водяная палица сбила Прохорова с ног, с силой приложила о ржавые прутья.

– О-о-о! – вздохнула восхищенно почтеннейшая публика, смачно выпила, со вкусом закусила, а из клетки двое молодцов уже тащили прочь бесчувственное тело. Кровь Глота розовой дорожкой растекалась по мокрым доскам.

– За паскуду извиняюсь. – Хмыкнув, бык Димон помог Сереге встать и, сунув ему в нос тампоны, а в руку —медную, для профилактики фингалов, чушку, уважительно присвистнул: – А ведь и вправду сделал чучело из Глота, теперь не скоро оклемается.

– Угу, не скоро. – Прохоров кивнул и как во сне двинулся следом за амбалом – ноги плохо слушались его. Адреналин сгорел, ярость ушла, и единственное, что он чувствовал сейчас, была боль да какая-то потерянность в душе, будто в мороз провалился в яму с парным дерьмом. Тепло, но вонюче.

В раздевалке он сразу сунул голову под кран, но вода оказалась желтой и теплой, на вкус напоминающей мочу. «Если в кране нет воды…» Сморщившись, Прохоров сплюнул, а Димон уже тащил его в тренерскую – пред мутные очи лысого главкома.

– Покажи. – Тот мрачно осмотрел Серегины ребра, заставил через силу открыть рот и неожиданно, первый раз за все время, улыбнулся: – Ерунда. Молодец, Сергей Иванович, выжил.

– Угу, – вытащив набухшие тампоны, Прохоров потрогал нос и попытался шмыгнуть им, – выжил.

Ему конкретно хотелось под душ – мокрые штаны липли к телу, пот, высохнув, превратился в коросту, и кожа противно зудела. А еще ему хотелось убраться подальше, чтобы ни глаз этих пустых, ни вони парашной…

– Как насчет денег? – Вдохнув наконец носом, Тормоз яростно почесался и даже не заметил, как распахнулась дверь и пожаловал господин Морозов. Суперменом – в смокинге, благоухающий парфюмом, в окружении своих мордоворотов.

– Ну, молодец. – Не глядя на присутствующих, он поманил Прохорова и достал из кармана баксы. – Налогом не облагаются.

Разложил «зелень» веером на столе и сразу же повернулся к лысому:

– Степан Владимирович, озадачься насчет завтра, пока наш друг в хорошей форме…

– Мне завтра никак, – Прохоров лениво сбил доллары в пачку и, не считая, зажал в кулаке, – дело у меня намечается. Мать болеет, деньги нужны.

– Штука баксов за вечер тебя не устраивает? – Морозов с интересом, будто впервые увидел, посмотрел на Серегу, и тот с угрюмым видом кивнул:

– Конечно, так мне вопрос не решить. Нужно тысяч двадцать, сразу.

– Значит, тысяч двадцать сразу? – Морозов нехорошо усмехнулся, и в его голосе прорезался металл. – Не слишком ли круто для начала? По сеньке ли шапка? – Однако, переглянувшись с лысым, он неожиданно смягчился. – Ну ладно. Завтра напишем бумагу, оговорим условия и проценты. Будут тебе двадцать тонн, только запомни, – Морозов придвинулся к Сереге и улыбнулся по-настоящему страшно, – должок отрабатывать придется. По полной программе. Ясно?

– Да уж яснее некуда. – Прохоров почесал зудевшую спину, с достоинством откланялся и двинулся в раздевалку. В гробу он видел всю эту крутизну в смокингах и на «шестисотых» «мерседесах»… И в белых тапках…

Коллеги по искусству вышибания мозгов косились на него с завистью – везет же гадам! – да только чем выше взлетишь, тем больнее приземляться. Косились все, кроме одного, получившего в бою нокаут. Тот блевал желчью у унитаза.

Пребывание в углу Серегиному костюму на пользу не пошло. Особенно досталось штанам – прямо как из жопы, а на ширинке появились подозрительные пятна, наводящие на мысль о любви в положении стоя. Да и сам Серега выглядел не очень – ухо как у Козлодоева из «Бриллиантовой руки», нос перекошен на сторону, а под глазом бланш в пол-лица. Никакая, к чертям, медетерапия[10]10
  Способ лечения путем прикладывания меди.


[Закрыть] не поможет! Плюс запах пота, засохшей грязи и невысморканной крови. Словом, если верить глупости, что настоящий мужчина должен отдавать козлом, то Прохоров тянул на супермена.

Когда он отчалил из «Занзибара», был уже час ночи. Жутко хотелось пить, залезть под упругие струи душа, а главное, без приключений перемахнуть Неву, чтобы еще разок узреть тарантула на Женином бедре. Плевать, что рожа разбита, – шрамы украшают мужчину. Вонюч и грязен? Ничего, пот не позор, смывается легко. Важно, что женщина просит и ждет. Ночью торт, естественно, лучше есть дуэтом…

«И в твердой уверенности в завтрашнем дне…» Без происшествий форсировав Неву, Тормоз сбросил скорость и в близлежащих «ночниках» попробовал слить баксы. Не тут-то было. Иметь с ним дело не желал решительно никто, и, плюнув на бздиловатых торгашей, он двинул на вокзал, поближе к трудовому народу. Натурально трудовому – сутенеры искали, проститутки давали, а менты поганые бдили. В доле, конечно, но держались нейтрально и с достоинством. Светились огни таксярника, кто-то громко и матерно пел, а в воздухе бензиновая вонь мешалась с гарью шашлыков – не ахти каких, из всего, что шевелится.

– Возьму по тридцатке. – Хачик в ларьке и внимания не обратил на прохоровскую внешность, зато с пристрастием рассмотрел стобаксовую – похрустел, пошуршал и, посмотрев на свет, отмусолил деревянные. – Мамой клянусь, к зиме вырастет до полтинника.

Серега о будущем не загадывал. Тут же, у киоска, опрокинув в себя «тетрапак» томатного сока, он ощутил, что жизнь прекрасна, приобрел шикарный, в двадцать пять стволов, букет роз и на крыльях страсти полетел по опустевшим улицам. Дважды от прилива чувств и мочи он делал остановки и, обильно орошая придорожные столбы, представлял себе Женю в постели – волнующую, страстную, с этим загадочным насекомым на упругом бедре. Однако уже в районе Автово на него накатила зевота, и он стал подумывать просто о постели, без всяких там татуированных баб с плотными ляжками. Положить гудящую голову на подушку, вытянуть усталые ноги и спать, спать, спать. И чтобы никто в ухо не сопел… Кроме Рыжика…

А не послать ли на хрен эту романтику? Тормоз совсем уж было намылился домой, но, представив Женины глаза, ее низкий, бархатный голос, вдруг почувствовал себя последним гадом – девушка не спит, томится, слюной над тортом исходит, а может, и не только слюной. А тут такой облом!

Только переживал он напрасно.

– Что, бандитская пуля? – Женя критически осмотрела его со всех сторон и, потянув носом воздух, округлила глаза: – Тебя пытали?

Она отнюдь не выглядела томящейся в искусе – глаза в усмешке, челка в бигуди, на кухне хохот и веселенькая музыка – там шли диснеевские мультики про котов. Еще оттуда доносились ароматы кофе и свежевзрезанного шоколадно-бисквитного торта.