Текст книги "Письма (1876)"
Автор книги: Федор Достоевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
796. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
25 июля (6 августа) 1879. Эмс
Эмс, 25 июля/6 ав<густа> 79. Среда.
Милый ангел и дружочек мой Аня, вчера ходил к Орту; сейчас меня вспомнил и принял чрезвычайно радушно. Осмотрел очень старательно и всё расспросил (три года промежутка!). Сказал, что есть анфизема, но еще только вначале, и хоть искоренить ее уже невозможно, но побороться с нею можно с большим и вероятным успехом. "То, что вы не приезжали три года, усилит действие кренхена, и кренхен вас воскресит. Но сначала кренхен, а потом попробуем кессельбрунена". Нашел, что у меня какая-то часть легкого сошла со своего места и переменила положение, равно как и сердце переменило свое прежнее положение и находится в другом – всё вследствие анфиземы, хотя, прибавил в утешение, сердце совершенно здорово, и все эти перемены мест тоже немного значат и не грозят особенно. Конечно, он как доктор обязан даже говорить утешительные вещи, но если анфизема еще только вначале уже произвела такие эффекты, то что же будет потом? Впрочем, я сильно надеюсь на воды и уже сегодня начал пить. Начинаю с гаргаризации кессельбруненом и потом 2 стакана кренхена. Вечером тоже гаргаризация, а потом 1 стакан кренхена. Всего важнее погода: будет хорошая погода – будет и хорошее действие. Это здешний всеобщий приговор. Вчера в день приезда сияло солнце и было страшно горячо. Ночью же была гроза с громом и проч., а сегодня так даже и прохладно, и сумрачно, и нет-нет а перепадет дождь. Теперь 12 часов дня, и я сейчас только переехал в "Ville d'Alger", a не в "Люцерн". Во-1-х, невысоко, бельэтаж, во-вторых, комнаты изящнее, больше и светлее, а цена та же 30 марок в неделю. Уговорился с обедом, будут приносить, как и в прежние разы, из соседнего отеля полный обед за 3 марки в день; из этого обеда я намерен откладывать кусочек на ужин. Кофей утром с хлебом 80 пфенигов, чай же вечером мой, но за горячую воду, прибор и проч. хозяйка ничего не берет, а в "Люцерне" бы взяли, это я знаю. Орт сейчас же спросил меня: не ощущаю ли я ослабления сил, и только что я сказал ему, что даже по временам – сонливость, то, я видел по лицу, он принял это в большой серьез и прописал мне, во время вод, обильную и питательную мясную пищу и непременно вино, но только красное. В "Люцерне" за вино спросят много, а эта хозяйка достает от кого-то вино предешево, это я помню. Поэтому и переехал в "Alger", надеясь сэкономить. Главное же потому, что хозяин "Люцерна" Meuser теперь без жены и ведет дело сам, а потому думаю, что будет уже не так аккуратно, как прежде. – Итак, вот мои обстоятельства, милый мой ангел. Чтоб кончить об этих делах на этот раз, прибавлю, что денег, кажется, наверно недостанет и что впоследствии надо будет мне выслать еще рублей сотню (100 р.). Весьма вероятно, что я половину этой сотни привезу домой, но на всякий случай выслать необходимо. Три года назад это было 70 марок лишних за каждую сотню, то есть 350 марок лишних на 500 р. против теперешнего. Ну да и пальто возьмет деньги. К тому же Пуцыкович весьма может быть не отдаст мне 45 марок, хотя и клялся всем миром. Но довольно пока.
Вчера получил твое милое письмецо и уж как был рад. Мне было ужасно грустно вчера. Тут много детей, и я не могу без боли сердечной проходить мимо них. Всё мерещатся Лиля и Федя. Пиши, Аня, ради бога, хоть вначале-то, почаще. Завтра, я думаю, сяду за работу. Письма Любимову еще не написал, но пошлю непременно. Напишу очень вежливо, но настоятельно. Вчера этот Любимов меня очень расстроил. И это сейчас после моего письма (которое он не мог по времени не получить), и в котором я так обстоятельно изложил ему всю невозможность получать деньги через Ахенбаха и Колли в Старой Руссе. Мне всё кажется, что они делают так умышленно, чтоб я не забывался. – Пищи мне больше, о своем здоровье и о детках, и об вашей погоде. Дай бог и вам хорошей погоды. Тебе бы покупаться хоть немного, не откладывай. Очень об тебе думаю. Крепко обнимаю и целую тебя. Целуй деток. Люблю их. Скажи Феде, что здесь и ослики, и мулы, и собачки. Кстати, в Эмсе много новых построек, выстроили новых 2 моста через Лан. Много фруктов – удивительные вишни, сливы и абрикосы, но всё запрещено мне. Публики в приезде 11 с 1/2-й тысяч человек, давка, но скоро многие разъедутся. Ожидаю холодных дней, особенно в конце лечения, а в летнем пальто моем шелковая подкладка висит лохмотьями. – До свидания, ангел мой, напишу тебе дня через 2. Целую тебя бессчетно, деток благословляю и целую, молюсь за них.
До свидания, друзья мои милые.
Твой весь Ф. Достоевский.
Ну как и сегодня получу от тебя письмецо – как хорошо будет.
Я совершенно выспался с дороги и чувствую себя бодро.
Поклон от меня батюшке, матушке, Анне Васильевне и мужу, Рохельше и Анне Ивановне (даже ей).
Пиши обо всем, что услышишь нового. – Посещение Грушеньки Меньшовой считаю предисловием к Ниловой пустыни.
797. H. A. ЛЮБИМОВУ
25 июля (6 августа) 1879. Эмс
Эмс. 25 июля – 6 августа/79.
Милостивый государь, многоуважаемый Николай Алексеевич,
Вчера я приехал сюда в Эмс для лечения и вчера же получил уже ожидавшее меня здесь письмо жены моей, из Старой Руссы, poste restante. Она уведомила меня, между прочим, что на другой день моего выезда из Старой Руссы получен был из редакции "Русского вестника" перевод в 500 р. опять на имя Ахенбаха и Колли в Петербурге. Между тем я, дней за 10 еще до отъезда моего в Эмс, просил Вас особенно, вследствие моего отъезда, высылать деньги уже на имя жены моей, Анны Григорьевны Достоевской, в Старую Руссу и уже не переводом на Ахенбаха и Колли, а прямо кредитными билетами. При сем я объяснил в письме моем к Вам, как совершенно невозможно, живя в Старой Руссе, ездить каждый раз, бросая всё, к Ахенбаху и Колли в Петербург за получением 500 р. Теперь же, когда меня уже нет в Старой Руссе, – жена поставлена в полную невозможность получить деньги по переводу, даже если б и поехала к Ахенбаху и Колли, так как я не могу же ей отсюда выслать доверенность на получение.
Смущает меня чрезвычайно, что, может быть, Вы и совсем не получили письма моего. Письмо это было для меня очень важное, в нем я, между прочим, излагал причины, почему не вышлю ничего на июльскую книгу, а вышлю на августовскую и потом на сентябрьскую и октябрьскую кряду, чем и закончится 2-я часть и останется последняя третья. Если Вы, многоуважаемый Николай Алексеевич, действительно не получили того письма, то прошу Вас убедительнейше уведомить меня о сем, сюда в Эмс, дабы я мог вновь изложить Вам то, что составляло главную тему того письма.
Во всяком же случае, позвольте мне, многоуважаемый Николай Алексеевич, твердо надеяться, что Вы уже ни одной минуты более не оставите меня в сомнении, что просьба моя, о высылке денег, на имя жены моей, Анны Григорьевны Достоевской, в Старую Руссу кредитными билетами (а не на Ахенбаха и Колли) будет на сей раз исполнена теми, которым Вы поручаете высылку. То же обстоятельство, что деньги высылаются не на мое имя, а на имя жены моей, наверно, в Ваших глазах не имеет значения, ибо все наши счеты с журналом ведутся до сих пор как между доверяющими друг другу вполне людьми, а не казенно формальным образом.
На августовскую книжку вышлю отсюда в начале августа, и между 10-м и 12-м числом посылка будет уже у Вас в редакции.
Засим прошу принять уверение в моем самом искреннем и глубочайшем уважении.
Ваш слуга Ф. Достоевский.
Ems, Allemagne.
A M-r Thйodor Dostoiewsky,
Poste restante.
798. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
28 июля (9 августа) 1879. Эмс
28 июля – 9 августа /79. Суббота. «Hotel d'Alger», комната № 5.
Милый дорогой друг мой Аня, третьего дня получил твое письмецо от 21-го июля и очень благодарен тебе. А так как я уже послал тебе много писем, то и отвечал не вчера, а пишу сегодня, а то и надоем тебе, пожалуй, письмами. Но, однако, ты пиши почаще, хоть коротенькие письма, но только почаще, чтоб я всегда знал, что с вами. Но лучше если б ты писала и подлиннее. Как хочешь, впрочем, не стесняю никого. Мне же здесь до последней крайности скучно и противно. Огромная толпа, пасмурная погода, а сегодня так всю ночь и весь день дождь. Сижу в глубоком уединении. Выхожу гулять, всё так же, как и три года назад, в те же места, и скука до смерти. Вечером в 1/2 8-го уже ночь (горы), чуть закат – сырость. Здоровье мое не совсем хорошо: страшно раскашлялся, по ночам особенно, грудь разорваться хочет. Общее ослабление, тоска, давление в груди, а ночью мучительнейшие кошмары. Сплю ночь прескверно, по пяти раз просыпаюсь и каждый раз от кошмаров (всё разных), каждый раз в поту, так что ночью ровно пять раз переодеваю рубашку. Был сегодня в 8 часов утра у Орта (это уж 2-й раз). Он нашел, что если хорош желудок, то всё хорошо (а желудок хорош); раздражительность же происходит всегда у всех от кренхена в начале лечения. Усилил прием, теперь уже по 4 стакана в день. Он что-то гонит вперед. Пожалуй, придется и раньше 5 недель окончить лечение, потому что все тут говорят, что в сентябре лечение плохое. Но уж если приехал сюда, то решаюсь взять всё, что можно, и пробыть здесь до nec plus ultra. А то столько жертв, а лечение скомкано. Вещи здесь страшно дороги, ничего нельзя купить, всё жиды. Купил бумаги (писчей) и перьев гадчайших, заплатил чертову кучу, точно мы где-нибудь на необитаемом острове. Здесь всё жиды! Даже в наехавшей публике чуть не одна треть разбогатевших жидов со всех концов мира. Из русских хоть есть имен тридцать (по курлисту), но всё имена неизвестные: какой-то Семенов из Петербурга, какой-то князь Мещерский (но не наш). Кажется, здесь Чичерин. Есть несколько княгинь и графинь с семействами (Долгорукая, Оболенская, Радзивил) – но всё это незнакомые. Затем все остальные русские имена в большинстве из богатых русских жидов. Рядом с моим № в "d'Alger", дверь об дверь, живут два богатых жида, мать и ее сын, 25-летний жиденок, – и отравляют мне жизнь: с утра до ночи говорят друг с другом, громко, долго, беспрерывно, ни читать, ни писать не дают. Ведь, уж кажется, она его 25 лет как родила, могла бы с ним наговориться в этот срок, так вот нет же, говорят день и ночь, и не как люди, а по целым страницам (по-немецки или по-жидовски), точно книгу читают: и всё это с сквернейшей жидовской интонацией, так что при моем раздражительном состоянии это меня всего измучило. Главное, не церемонятся, говорят почти кричат, точно они одни в отеле.
Принялся вчера за работу, а вот сегодня опять за письма: тебе и Пуцыковичу. Прислал вчера письмо и умоляет, чтоб я поскорее прислал ему условленное письмо для напечатания. Письмо это надо сочинить осмотрительно, чтоб не компрометировать себя очень участием в эфемерном "Гражданине". Но помочь ему в этом смысле, конечно, надо. Пишет, что началась подписка. Может, и в самом деле что-нибудь будет. Тогда я сдеру с него хоть что-нибудь. Любимову отослал письмо 3-го дня, до невероятности мягкое, но, однако же, с твердым требованием, чтоб прислали деньги тебе и кредитными билетами. Если получишь, то вышли мне немедленно сюда (poste restante) 100 р. И вообще, чем раньше вышлешь, тем лучше. Это хоть и на всякий случай, то есть может быть, и не истрачу, но положительно необходимо.
Милый друг мой, думаю о всех вас беспрерывно, а как вечер – так до тоски и до мнительности. Я знаю, что ты хорошая мать деткам, и благодарю тебя. Не давай им простужаться. Если износят сапожки или башмачки – купи новые. Думаю, что вы скоро поедете к Нилу. Помолитесь и за меня, но напишите с дороги. Деток целую и благословляю. Скажи Лилечке, что жду от нее цвета лица. Пусть Федя не простужается. Береги свое здоровье. Что, если ты заболеешь – кто за ними посмотрит? Мне это даже снилось в кошмаре. Обнимаю тебя и целую, люби меня, а я тебя люблю. В отеле мне хорошо, обед мне приносят сытный, так что я оставляю одно блюдо на ужин. Пью один стакан пива и одну рюмку вина (здешнего, очень дешевого), маленькая бутылка на несколько дней. Из газет здесь "Московские ведом<ости>" и "Голос", да "Journal de S.-Pйtersbourg".
Пиши чаще, а то я неспокоен. Еще раз целую вас всех, тебя и деток. Ты тоже мое дитя, да еще иногда блажное, а я твое, и тоже блажное.
Твой весь Ф. Достоевский.
Всем поклон.
На конверте:
Russie (Staraya Roussa, gouvernement Nowgorod) В Старую Руссу (Новгородской губернии)
Ее высокородию Анне Григорьевне Достоевской
799. В. Ф. ПУЦЫКОВИЧУ
28 июля (9 августа) 1879. Эмс
Эмс. 28 июля – 9 августа. Суббота/79 г.
Многоуважаемый и любезнейший Виктор Феофилович, вчера получил Ваше письмо и вот спешу выслать Вам то, что обещал (См. на 2-й странице). Если есть подписка теперь, то потом непременно будет больше. Но не режьте себя бритвой: надо, чтоб публика удостоверилась, что дело серьезное (в смысле экономическом), а не эфемерное, а единственный способ тому – выдать непременно, не опаздывая, два-три № кряду и №№ полные, не листочки какие-нибудь пробные. Тогда пойдет подписка. А потому распорядитесь так, чтоб хватило средств, иначе ничего не издавайте.
Я Вам даю обещанное, а вот Аксаков, Голицын поприжались и ждут пока фактов, не хотят себя компрометировать. Не скомпрометируйте же и Вы меня. А то подписку возьмете, а журнал не выдадите – плохо будет, обвинят и меня – "ввел, дескать, нас в обман". А потому пощадите меня. Я здесь страшно скучаю, толпа многоязычная, наполовину почти богатых жидов со всего земного шара. Да и из России, кроме 2 – 3-х незнакомых княгинь, – все тоже жидовские имена по кур<ортному> листу. Но скучно ужасно. Жаль, что Вы не следите за русскими газетами. Вчера в "Москов<ских>", кажется, "ведомостях" 19 июля или 20, прочел изложение одной, только что явившейся немецкой брошюры: "Где же тут жид?". Она, интересно, совпадает с моею мыслью, чуть только я выехал в Германию: что немец решительно ожидовится и теряет старый национальный дух свой. Но до свидания. Пишите иногда, мне здесь скучно. Напишите, когда выйдете? Как только выдадите – сейчас пришлите. Да хорошо бы и в здешний курзал прислать.
До свидания.
Ваш Ф. Достоевский.
Напишите, довольны ли Вы письмом моим (для печати)?
800. В. Ф. ПУЦЫКОВИЧУ
28 июля (9 августа) 1879. Эмс
Милостивый государь Виктор Феофилович!
Я рад возобновляющемуся "Гражданину". Вы обещаете говорить в нем еще с большею твердостью, чем прежде; тем лучше. Ваше направление, во всяком случае, искреннее и неподкупное, – это известно даже и врагам направления Вашего, и они в этом сознавались сами. В наши дни, в наши больные и цинические дни, что важнее и что внушительнее искренней и неподкупной мысли, – главное неподкупной, и не одними лишь деньгами!
На приглашение же Ваше участвовать в возобновляющемся в Берлине Вашем журнале скажу прямо: роман, который пишу теперь ("Братья Карамазовы"), поглощает пока все мои силы и всё мое время. По усилившемуся нездоровью моему, – из-за которого сижу теперь в Эмсе и пью воды, – я с ним запоздал. А потому всё время мое занято, и сколько-нибудь значительного и определенного сотрудничества пока Вам не обещаю. Но наше время – такое горячее и такое возбуждающее время, что, ввиду какого-нибудь нового факта, какого-нибудь нового явления, которые вдруг поразят и о которых неотразимо захочется сказать, не отлагая, несколько слов, конечно, напишу что-нибудь. Тогда прибегну к гостеприимству Вашего журнала и в нем напечатаю.
Во всяком случае искренно желаю Вам успеха. Примите уверение и проч.
Федор Достоевский.
Эмс. 28 июля – 9 августа/79.
Другая редакция:
[800. В. Ф. ПУЦЫКОВИЧУ
28 июля 1879. Эмс
М<илостивый> г<осударь> В<иктор> Ф<еофилович>
Я рад возобновляющемуся "Гражданину". Вы обещаете говорить (1) в нем еще с большею твердостью, чем прежде. Тем лучше. Ваше направление, во всяком случае, честное и неподкупное, это-то я знаю. Это известно даже и врагам (2) направления Вашего, и они в этом (3) сознавались сами. В наши дни, в наши больные и цинические дни – что важнее и что внушительнее честной (4) и неподкупной мысли – главное неподкупной и (5) не одними лишь деньгами?
На приглашение же Ваше участвовать в возобновившемся в Берлине Вашем журнале скажу прямо: роман, который пишу теперь ("Братья Карамазовы"), поглощает пока все мои силы и всё мое время. По усилившемуся нездоровью моему я с ним запоздал и, может быть, даже не кончу (6) в этом году. Пишу не гоня, (7) не комкая дела, переделываю, чищу, хочу кончить добросовестно, ибо никогда ни на какое сочинение мое не смотрел я серьезнее, чем на это. А потому всё время мое занято и сколько-нибудь значительного участия пока Вам не обещаю. Но наше время – такое горячее и неопределенное, а главное, такое возбуждающее время, что весьма может быть и (8) возьмусь за перо (9) ввиду какого-нибудь факта, какого-нибудь явления, которое вдруг поразит и о котором неотразимо захочется сказать хоть несколько слов. Я так писал, когда создавал "Дневник". Теперь, пока еще не возобновил его, весьма может случиться, что и прибегну иногда к гостеприимству Вашего журнала, чтоб напечатать какую-нибудь заметку, что-нибудь, что захочется высказать, (10) дать выход накипевшему чувству.
Во всяком случае желаю Вам всевозможного успеха.
Поистине уважающий и преданный Вам
Федор Достоевский.
(1) было: а. говорить еще б. писать
(2) было: врагам Вашим
(3) далее было: известно
(4) было: честной мысли
(5) главное неподкупной и вписано
(6) было: не копчу его
(7) было: Главное же пишу не гоня
(8) далее было: пришлю
(9) далее было: для заметки
(10) было: такое высказать, отметить явление или]
801. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
30 июля (11 августа) 1879. Эмс
Эмс. 30/11 июля (1)/79.
Hotel d'Alger.
Милый друг мой и несравненная моя женочка, Аня. Вчера получил твое письмецо от 24-го, отвечаю сегодня, 30-го, пойдет завтра. Теперь, уж конечно, ты получила все мои письма из Эмса и знаешь всю суть. Но ужасно то, что нам надо столько дней промежутка, чтоб получить ответ на письмо, преневыносимая мысль. Целую тебя и обнимаю, благодарю Лилечку за письмецо, а Федю поздравляю с рыбкой. Пусть поймает три налима к моему приезду, сварим уху. Как я их люблю, моих ангелов, про Вашу милость и говорить нечего. Только бы поскорей нам свидеться. Здесь мне тоскливо и скучно более, чем до мученья. Ни души знакомых, всё чужие иностранные рожи. По утрам туманы и холода. Кренхен действует раздражительно и мучит кошмарами, почти не сплю. Спазмодический мой кашель продолжается по-прежнему, но может быть, и будет какая-нибудь помощь, начинаю надеяться. Дышать как будто легче, движений могу делать больше, отхаркивание хорошо, хотя кашель и не останавливает. Мучит меня ужасно и мысль о работе. Думал жить в уединении и всё работать, а выходит, что всего могу работать лишь 2 часа в сутки, да и то днем, а не ночью. Встаю в 6, в 7 на водах и в 9 возвращаюсь пить кофей. Час на кофей и на отдых, и вот уже 10 часов. От 10 до 12 работаю. В двенадцать перед обедом иду на почту и гулять. В 1 час обедаю. От 2-х до 4-х после обеда или пишу письма (Пуцыкович тоже не дает покою, бомбардирует письмами, да еще хочет прислать мне свои корректуры для поправки – точно есть мне время!) или иду читать газеты. От 4-х до 1/2 6-го опять воды. Затем в седьмом часу прогулка, – это обязательно. В 8 часов уже ночь, свечи, и я пью чай, в 10 ложусь, – вот и весь день. А к тому же всю ночь кошмары, расстроенные нервы и беспокойство за работу. Вот будет праздник, если отошлю наконец в "Р<усский> вестник"!
Само собою, приключений здесь со мною никаких, кроме разве пустяков. Так, наприм<ер>, потерял дневную рубашку (кажется, не из лучших), хватился только вчера. Между тем ее украли наверно еще в "Hotel de France", но туда теперь идти поздно. На другой день как я переехал в "d'Alger" из "Hotel de France" вдруг вспомнил, что в "de France" остались мои штаны. Прихожу, лакей сконфузился. Оказывается, что он уже их прибрал куда-то далеко в сундук себе. Я взял штаны и унес с собою, но, уж конечно, вместе с штанами осталась и рубашка. Здесь же в "Hotel d'Alger" некому было украсть. 2-е приключение в том, что я купил зонтик. Стал третьего дня, в субботу пополудни, гаргаризировать горло. Это комната, в которой устроено 50 мест для гаргаризующих, поставил в уголок зонтик и вышел, забыв его. Через 1/4 часа спохватился, иду и не нахожу: унесли. В этот день шел дождь ночью и всё утро, завтра, думаю, воскресение, завтра заперты лавки, если и завтра дождь, то что со мной будет. Пошел и купил, и кажется подлейший, конечно шелковый, за 14 марок (по-нашему до 6 руб.). Продав, купец (подлец жид) говорит мне: а вы спрашивали про ваш зонтик в полиции? – Да где же в Курзале полиция? – А там есть отделение. А я и не знал. Пошел, спросил, и мне тотчас же возвращают потерянный зонтик, давно уже прибрали. Какова досада! Я предлагал 2 марки мерзавцу купцу, чтобы взял назад зонтик и возвратил назад 12 марок, не согласился. Решительно несчастье, только деньги выходят. 3-е приключение с жидами моими соседями в "Hotel d'Alger". Четверо суток как я сидел и терпел их разговоры за дверью (мать и сын), разговаривают страницами, целые томы разговора, беспрерывно, без малейшего промежутка, а главное – не то что кричат, а визжат, как в кагале, как в молельной, не обращая ни малейшего внимания, что они не одни в доме. Хоть они и русские (богатые) жиды, но откуда-то из Зап<адного> края, из Ковно. Так как уже было 10 часов и пора было спать, я и крикнул, ложась в постель: "Ах, эти проклятые жиды, когда же дадут спать!". На другой день входит ко мне хозяйка, M-me Bach, и говорит, что ее жиды призывали и объявили ей, что много обижены, что я назвал их жидами, и что съедут с квартиры. Я ответил хозяйке, что и сам хотел съехать, потому что замучили меня ее жиды: ни прочесть, ни написать, ни размыслить ни о чем нельзя. Хозяйка испугалась моей угрозы ужасно и сказала, что лучше она жидов выгонит, но предложила мне переехать наверх, там через неделю очистится у ней прекрасная квартира. Я знаю эту квартиру, действительно хорошая, и к тому же двумя талерами в неделю дешевле. Я согласился, жиды же хоть и не перестали говорить и продолжают говорить громко, но зато перестали кричать, и мне пока сносно. Ну вот мои приключения. – Ночью начались у меня вздрагивания, боюсь очень припадка.
Теперь о вас. Значит, едете к Нилу 6-го числа. Голубчик мой милый, не хочу тебя мучить и стеснять тебя. Но на дорогу возьми 2 надписанные (адресами) конверта и очиненный карандаш, и где встретишь почту – кинь мне письмецо всего хоть по 3 строчки карандашом. Да береги деток. Себя же, как зеницу ока береги, для меня береги, слышишь, Анька, для меня и для одного меня. Так вы кутите и ходите на балы, сударыня? С какою же целью? <2 1/2 строки нрзб.> Анька, голубчик, здоровей, милая, не простудись, сохрани себя – ты нужна и мне, и деткам.
Молюсь об вас. А рядом с молитвой и всяческие странные думы. Не могу удержать, а нервы расстраиваются. Уже и теперь накопилось кое-что секретное, что обыкновенно мы рассказываем друг другу, в первый же день по возвращении моем из долгого отсутствия, сейчас после обеда, вроде того, как бывало, запираемся деньги считать. Анька, как хочется мне поскорее обнять тебя, не в одном этом смысле, но и в этом смысле, до пожару. <2 строки нрзб.> я не властен... <5 строк нрзб.> пусть она останется моей женкой <5 строк нрзб.> Целую тебя в губки, потом в ручки, потом ножки, потом всю. Целуй деток. Скажи им, что прошу их быть тебе послушными, особенно в дороге к Нилу. Сохрани их, голубчик, я беспокоюсь ужасно. Мне здесь еще чуть не месяц, ужас, ужас!
Ф. Достоевский.
На балы, сударыня, Вам ходить позволяется, но помня меня. Поклон всем, батюшке и Анне Васильевне особенно.
А 100 руб. пришли. Что не истрачу, то назад привезу. Курс-то опять падает.
Завтра жду твоего обещанного письмеца.
Аня, милая, отнюдь не смей похудеть, а потолстей. А главное, здоровья и здоровья. Еще раз целую детишек.
На конверте:
Russie, (Staraya Roussa) В Старую Руссу (Новгородской губернии)
Ее высокородию Анне Григорьевне Достоевской (в собственном доме)
(1) описка, следует: 30 июля (11 августа)
