Текст книги "Церон
Роман. Том II"

Автор книги: Федор Цевловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

XIII

Через раскрытую балконную дверь ворвался луч света. Скользнув по О'Генри, луч, обежав комнату, исчез. Появление луча прожектора удивило больного. Сбросив с себя резким движением одеяло, он встал. Шаг за шагом, придерживаясь за кровать, он начал пробираться к стене. У стены он перевел дыхание и прислушался. Из соседней спальни через приоткрытую дверь доносилось ровное дыхание спящей Нелли. Она ничего не слышала. Стараясь не производить ни малейшего шума, О'Генри пошел вдоль стены. На балконе, тщательно прикрыв за собой дверь, он вздохнул свободней. Им овладело ощущение ребенка, счастливого, что удалось обмануть бдительность наставника. Облокотившись на перила балкона, О'Генри жадно вдыхал свежий ночной воздух. Перед ним расстилался парк. За ним обычно высились силуэты колоссов с фасадами, залитыми светом. Сегодня не струился вдоль их фасадов свет. Город был погружен в темноту. Где-то в глубине неба светлячками плавали прожекторы. Снопы лучей воздушных маяков причудливо переплетались, создавая иллюзию шахматного поля. О'Генри хорошо знал, что для того, кто попадет в квадраты этих полей, спасения не было. Ему было ясно, что сегодня все приготовили для приема незваных гостей. Кто-то угрожает столице мира. Но кто? Ответ пришел сразу. Никто, как Джильотти. Решив это, О'Генри почувствовал потребность действовать. Ему стало казаться, что над делом всей его жизни нависла еще неизвестная ему, но страшная угроза, которую лишь он может предотвратить.

«Как могла она держать меня в заблуждении?» – подумал он с горечью о Нелли. «Нужно наверстать потерянное время, нужно работать», – произнес он, отойдя от перил, и направился по балкону в свой рабочий кабинет.

У дверей кабинета силы изменили ему, он чуть не упал. На письменном столе О'Генри застал тот же установленный им раз навсегда порядок. Справа лежала папка с бумагами для подписи, слева – дневная газета.

О'Генри раскрыл газету. Вместо передовой он нашел бюллетень о своем здоровье. Просматривая страницы газеты одну за другой, О'Генри не мог в ней ничего найти, что объяснило бы ему происходящее сегодня ночью. «Может быть, маневры», – мелькнула успокоительная мысль. Пробежав газету, он машинально начал рассматривать объявления. Бросился в глаза напечатанный крупным шрифтом призыв начальника обороны столицы. На душе О;Генри стало тревожно, газета выпала из рук. Он понял причины ночной тревоги. Откинувшись на спинку кресла, О;Генри просидел несколько минут с закрытыми глазами. Почувствовав себя лучше, он решил вызвать штаб обороны. – Там знают, насколько неотвратим конфликт, – решил он. Прежде, чем он успел осуществить свое решение, у него появилась новая мысль:

«А где же Орлицкий? Что с ним?»

Он начал вспоминать. Никто из посетивших его во время болезни не заикнулся об Орлицком. Ничего о нем не говорила и Нелли. О'Генри забеспокоился, не случилось ли с ним несчастья? Недолго думая, О'Генри надавил ряд кнопок, вделанных в крышку стола. По эфиру полетел вызов «Церону». О'Генри стал ждать. Прошла минута, десять… ответа не было. Нервно пододвинув к себе телеаппарат, О'Генри вызвал штаб обороны. Через мгновение перед ним показалось озабоченное лицо начальника штаба. Неподдельная радость показалась на его лице, как только он узнал О'Генри. Сжато, несколькими фразами он объяснил О'Генри причины сегодняшней тревоги, подчеркнув вызывающее поведение оранжевой залы за последний месяц.

– Вы видите, – закончил он, – что при создавшейся обстановке, мы не могли иначе поступить. Армада вылетела в неизвестном направлении, было много данных предполагать, что она могла нагрянуть и к нам.

– Что с Орлицким? – спросил О'Генри.

Генерал нахмурился.

– Не знаю, – ответил генерал после короткого раздумья.

Затем, после небольшой паузы добавил:

– Когда вы заболели, Орлицкий вызвал меня и сказал мне, что нашел единственное средство, которое может вас вылечить. Видя мое недоумение, он пояснил, что надо уничтожить очаг заразы, иначе с вами будет то же, что было с Биллем, Стеверсом и Мартини.

– Неужели я был так серьезно болен? – вырвалось у О'Генри.

– Вы хотите сказать, «безнадежно болен» – мягко поправил его генерал. – Через день после нашего разговора «Церон» улетел. Сначала два раза в день Орлицкий говорил со мной, но ни разу не сказал, где он. Десять дней назад он заявил, что вас вылечил. Не объясняя эту загадочную для меня фразу, он прервал связь, добавив мельком, чтобы о «Цероне» не беспокоились. Больше он не давал о себе знать.

На столе вспыхнули лампочки, это отозвался «Церон». Прервав разговор с генералом, О'Генри попытался поднести к уху слуховую трубку и не смог. Его силы были исчерпаны. В изнеможении он облокотился на стол. Сколько времени О'Генри провел в забытье, он не знал, так как очнулся, лишь услышав голос Нелли. Она говорила с Орлицким. Изображение Орлицкого на пространственном экране находилось в нескольких шагах от О'Генри. Орлицкий смотрел на него, укоризненно качая головой.

– Так вот как ты слушаешься докторов и свою жену, – насмешливо произнес он.

О'Генри рассердился.

– Как ты можешь смеяться в такой момент?

– А отчего же нет? Ты не слушаешься докторов и свою жену. Это лучшее доказательство того, что ты совершенно выздоровел.

– Пойми, Орлицкий, что с минуты на минуту может напасть на нас Армада.

– Она обезоружена «Цероном», милый О'Генри, и не сегодня-завтра пополнит наш воздушный флот.

О'Генри не смог дослушать Орлицкого, ему сделалось плохо. Кабинет начал наполняться людьми. Около О'Генри завозились доктора. Помочь Нелли пришла и Элен, одетая в глубокий траур. О'Генри унесли в спальню. Перед пространственным экраном, жадно ловя каждое слово Орлицкого, стояла толпа людей.

Не теряя времени, Орлицкий передал начальнику штаба содержание приказания Джильотти, отданного им Армаде. «Уничтожив в стране ламаитов „Церон“, разгромить потом столицу мира», – гласило секретное приказание, которое, разорвав конверт, прочел Орлицкий. Присутствующие многозначительно переглянулись. По всей стране ротаторы утренних газет остановились в ожидании матриц с оригинальным приказом Джильотти. Заявление Орлицкого о том, что на буксире «Церона» идет обезвреженная Армада в 60 единиц, вызвало бурю восторга у присутствующих. Орлицкий сделал знак и рядом с ним очутилась Рита.

– Элен, – обратился Орлицкий к матери Риты, помогшей Нелли уложить О'Генри в постель, – Рита спрашивает вашего разрешения выйти замуж.

Среди присутствующих раздались возгласы одобрения.

– Орлицкий не шутит, Рита? – спросила Элен серьезно дочь.

– Да нет же, мама, совершенно серьезно.

– А я знакома с твоим будущим мужем?

– Знакома, мама.

– Кто же он?

– Орлицкий, – краснея, сказала Рита.

– Ты с ума сошла, – искренне вырвалось у Элен.

Рев восторга присутствующих не дал ей возможности закончить.

XIV

Успех. Да, успех. Ошеломляющий успех. Бэби зажмурилась. Перед нею встал нарядный зал, залитый светом. Насколько он был холоден и неприветлив, когда она запела. А что стало с чопорной толпой потом? Но почему так пусто на душе? Почему? Не было Арнольда, подсказал внутренний голос. – Противный, – раздраженно подумала Бэби. – К чему было клясться в своей любви, чтоб через день, не сказав даже «прощай», исчезнуть. Гадкий, некрасивый, глупый… да, что я нашла в нем такого? – Ее размышления прервал стук в дверь. – Не Арнольд ли стучит? – мелькнула радостная мысль.

Запахнув халат, она подбежала к двери и раскрыла ее. Бэби ждало разочарование. За порогом стояла, притаившись ватага приятелей и сослуживцев. Прежде, чем она смогла что либо предпринять, они были в комнате. Почувствовав себя хозяевами положения, приятели, шутя и смеясь, начали ее тормошить. Используя все, что попадалось под руку для ваз, они принесенными букетами превратили комнату Бэби в оранжерею. Зашелестели газеты. В большинстве дневных изданий уже были рецензии. Пока она прихлебывала горячий шоколад, ей читали их вслух. Бэби рассеянно слушала комплименты.

– Где Арнольд? Что с ним? – все чаще мучила ее назойливая мысль, – не болен ли?

Звонок телефона влил в нее немного надежды. Но надежда услышать голос Арнольда не оправдалась. Правда, говорил мужчина, но голос был незнакомый и чужой. Он оказался голосом секретаря оперы. Бэби звали в дирекцию для переговоров. Ей хотелось побыть одной. Присутствие посторонних раздражало. Ссылаясь на усталость, она с трудом выпроводила восторженных приятелей. Самое ужасное было в том, что ей не с кем было поделиться своим горем, а переживать его самой было так тяжело. Бэби стало жалко себя. На глаза навернулись слезы. Когда телефон начал снова настойчиво звонить, Бэби долго колебалась, подойти к нему или нет. Благоразумие взяло верх. Поднеся трубку к уху, она просияла от радости. У телефона была Лили. Если бы не вмешательство Вальдена, разговор никогда бы не кончился. У Лили были новости про Арнольда. Сама она пережила очень много ужасного, погиб Неро. Бэби горячо ей посочувствовала. Лили взяла с Бэби слово, что никуда не выйдет из комнаты до их прихода.

До прихода Вальдена и Лили оставалось еще несколько часов. Чтобы как-нибудь убить время до момента, когда можно будет заняться своим туалетом, Бэби начала перелистывать газеты. Увидев свою фотографию в них, она капризно надула губки. Перед зеркалом, держа газету в руках, она долго себя сравнивала с фотографией, помещенной в ней. – «Как он смел поместить такую фотографию, – подумала она о профессоре, – ведь я же в действительности гораздо лучше». – Слова Бэби были неискренни. Она великолепно знала, что это была одна из ее лучших фотографий. Присев у окна, она пробежала рецензии. В них ее возносили до небес. Кончив читать, Бэби три раза стукнула по шкафу из красного дерева. Это она сделала на всякий случай. Кто знает, может дерево сбережет от дурного глаза.

Резкие неприятные звуки, донесшиеся с улицы, придали другое направление ее мыслям. Она высунулась в окно. Внизу под нею ползла колонна огромных желтых чудовищ. Бэби вспомнила, за углом была пожарная команда. Но странно, почему, вместо того, чтобы, как обычно, бежать за пожарными, прохожие сегодня убегали от них. У входа в соседний небоскреб была давка. Мужчины кулаками прокладывали себе путь вовнутрь. Бэби почудилось, что там кричит ребенок. Рискуя сорваться вниз, она высунулась в окно. Над воротами, у которых происходила давка, стояла надпись: 137 подземное убежище. Тот же резкий неприятный звук сирен послышался сверху. Почти задевая крыльями за крыши небоскребов, плавно плыли по воздуху колонны пожарных амфибий. Вскоре голоса их сирен замерли вдали. Улица стала безлюдной. Бэби встревожилась. Попробовала позвонить, никто не ответил. Телефон был выключен. Уйти, убежать к знакомым? Нельзя. С минуты на минуту могли явиться Лили и Вальден.

– Что делать? – заметалась в страхе Бэби по комнате. Случайно ее взгляд упал на старый радио, скромно стоявший в стороне. Она его включила.

– Правительство не отвечает за безопасность тех, кто не счел нужным выполнить его распоряжений.

– Какие распоряжения? – в ужасе закричала Бэби. – Слушайте, вы, я ж ничего не знаю. Мне никто ничего не сказал.

Спикер продолжал говорить как ни в чем не бывало. Бэби опомнилась. Спикер ее слышать не мог. А вчера действительно пришло письмо, которое она не вскрыла. Лихорадочно перерыв все на столе, Бэби нашла письмо. Это было целое воззвание.

– Граждане, – стояло в нем, – наш долг подготовить вас к обороне страны, а также научить, как избежать опасности. Враг в воздухе не дремлет. Когда негаданно нагрянет, будет поздно. Вы отдаете себе отчет в том, что будет с вами, если только десять процентов его воздушных судов сумеют прорваться до нашей столицы? Нет, вы не отдаете себе отчета. Вы не знаете, что с вами будет, если все, как один, вы не примете надлежащих мер. Вся цель противника, весь смысл его атаки – выгнать вас наружу из убежищ, чтобы захлестнуть волною убийственных газов. Берегите убежища, жертвуйте на них, подписывайтесь на заем спасения нации. Только они сохранят вам жизнь. Несколько десятков воздушных торпед, дорвавшись до городов, зальют их зажигательными бомбами. Граждане, помните, что нет такой брони, которая смогла бы противостоять им. Нет небоскребов той высоты, про которые можно было бы с уверенностью сказать, что бомба не сможет пронизать десяток этажей. Непроницаемы для них лишь толщи потолков наших подземных убежищ. Выгнав огнем народ из жилищ, «Цероны» забросают его снарядами, наполненными газами. Слушайтесь штаба обороны. Только в убежищах под землею вы будете в безопасности. Сегодня вы увидите собственными глазами весь ужас войны. Прячьтесь в убежища. Боевыми снарядами наши воздушные демоны зажгут один из районов.

– Ззззз… бум, ззззбум, ззззбум, бум, бум, бум… – загремело вблизи.

Бледная, как полотно, Бэби зарыла голову в подушки.

– Начинается, – дрожа всем телом повторяла она, вне себя от страха.

Взрывы кончились. Тотчас же пронзительно заревели сирены. Это ринулись пожарные тушить загоревшиеся дома. Настойчивый, продолжительный стук в дверь перепугал Бэби окончательно. Кто-то барабанил кулаком по двери, требуя, чтобы она сейчас же открыла. Еле держась на ногах, Бэби с трудом добралась до двери. Щелкнул замок, и дверь распахнулась. На пороге стояли Лили и Вальден. Зарыдав, Бэби бросилась на шею Лили. Натянутые до отказа нервы девушки не выдержали.

– Глупая, что с тобой? – утешала ее Лили.

Придя в себя, Бэби призналась, что чуть не умерла от страха. Демонстрация кончилась. Улицы начали наполняться людьми. Гудя, огромные желтые чудовища пролетали мимо, направляясь в свои ангары.

– Разве можно так пугать людей? – изредка всхлипывая, говорила Бэби.

– Это, дорогая, вам, верноподданной Джильотти, лучше знать, чем мне, – насмешливо улыбаясь, возразил Вальден.

– Не говорите глупости, Вальден. Джильотти столько же мой, сколько и Ваш.

– Не слушай его, Бэби, – нежно целуя ее, сказала Лили. – Расскажи нам про твое выступление. Я так обрадовалась, услышав про твой успех.

– Знаешь, – вытирая слезы, оживленно заговорила Бэби. – Все это вышло так неожиданно, что порой мне кажется, что все это мне приснилось. Я совершенно не собиралась выступать. Еще лучше, ведь на этот вечер я попала совершенно случайно. У моего профессора пения оказался почему-то лишний билет. Я попросила его, он охотно мне его уступил. На концерте мы сидели рядом. Не в пример другим благотворительным вечерам, все шло, как по маслу. Никто из участников не оказался больным. Программа выполнялась точно и вовремя. В антракте между первой и второй частью профессор ушел за кулисы. Главным гвоздем вечера была знаменитая Энит. Ее выступлением должна была начаться вторая часть. Но она, узнав, что не будет Джильотти, объявила себя больной. Все прошло бы гладко, если бы вдруг Джильотти не взбрело в голову приехать во время антракта. Можете представить, какая поднялась суматоха. Все потеряли голову. До поднятия занавеса осталось 1–2 минуты, как неожиданно ко мне подошли и попросили пройти за кулисы. Там меня ждал профессор. Не смотря на меня, профессор приказал мне идти вперед. Я пошла, не зная, в чем дело. Когда взвился занавес, было уже поздно убегать, пришлось петь. Страшно было сначала, а потом ничего, разошлась.

– Браво, браво, Бэби, вы, должно быть были очаровательны на сцене, но сейчас, рассказывая, вы прямо бесподобны. Я одобряю вполне вкус Арнольда.

– Не балаганьте, Вальден. Что с Арнольдом?

– Вы его скоро увидите, Бэби.

– Как скоро, Вальден, Лили? Как скоро?

– Через несколько часов.

XV

По залитым народом улицам к площади Победы отовсюду стягивались войска. До начала парада оставалось еще много времени. Тщетно старик и девушка, прибывшие издалека на торжество, пытались найти место, с которого был бы хорошо виден парад. Все подступы к площади были заняты обывателями еще с раннего утра.

По улице, на которой находилась девушка, шел полк крылаток. Они напоминали стрекоз. Те же упругие тонкие ножки, те же прозрачные крылышки, изящно сложенные на спине. Вместо глаз торчала голова в шлеме – голова водителя стрекоз. Семеня ножками по мостовой, сохраняя равнение в рядах, машины плавно двигались вперед.

«Марш вперед, труба зовет, черные гусары», – полился тенор из одной из машин.

Толпа притихла. Чувствуя, что привлек внимание толпы, тенор запел еще проникновеннее, еще страстнее:

– «Смерть идет, на бой зовет, черные гусары».

Как зачарованная, слушала девушка пение.

– Как хорошо! – вырвалось у нее, когда тенор замолк. Затем, после короткого раздумья добавила:

– Но как не вяжется песня с машинами, на которых они едут.

– И я говорю, что не вяжется, – ворчливо согласился старик. – Лошадей и любви не хватает в наше время, милая.

– Ты опять про свое, дедушка.

– Что опять? Песня-то тебе наша старая гусарская нравится?

– Нравится, дедушка.

– Ну, а гусар-то без лошади и любви жить не мог. А любовь у них тоже была особенная, не такая, как у нас. – Старик презрительно фыркнул. – Какая теперь любовь? Теперь-то женщина на что угодно походить стала, только не на женщину, а лошади, – добавил он с сожалением, – совсем уже выродились.

Девушка улыбнулась.

– Смеяться-то не над чем, плакать нужно, – сердито сказал старик, заметив улыбку девушки. Слова старика обидели девушку, она отвернулась, притворившись, что внимательно слушает громкоговоритель.

– Сейчас, – говорил спикер, – представители мужских и женских когорт страны приносят присягу вечной верности.

– Ну, кто им поверит? – язвительно произнес старик.

– Тише, – зашипела на него внучка. – Вы с ума сошли, вас могут услышать, донесут на вас.

– Пусть доносят, – пожал плечами старик. – Я не боюсь. Винт в машине испортится, они ее бросят, а сами побегут в тыл, требовать новую машину. Разве не правда?

– Может быть, и правда, дедушка, но незачем громко говорить об этом.

Речь спикера прервал гром аплодисментов. Когда аплодисменты стихли, спикер продолжал:

– На трибуну взошла Роза Нелькин, начальник женских когорт.

– Слышишь?! – многозначительно спросил старик.

– Слышу, но ничего не вижу в этом ужасного.

– Вместо того, чтоб детей рожать, Роза в фельдмаршалы лезет, это не ужасно, по-твоему?

– Ну, а во времена ваших гусар на нас, как на рабынь, смотрели, это, по-вашему, хорошо было?

– Ничего подобного, – искренне возмутился старик. – Откуда ты это взяла?

– Как откуда? А кто, как не вы рассказывали мне про жизнь, проводимую предками в попойках и драках, т. е. дуэлях, я хочу сказать. Воображаю, как тяжело было жить в это невежественное и некультурное время.

Пока девушка, разгорячившись, спорила, полк крылаток сдвинулся с места. Толпа, напиравшая со всех сторон, хлынула за ним. Людская волна, сдавив до потери сознания старика и девушку, сорвала их с места и понесла с собой. Было больно, захватывало дыхание. Терялось представление о времени. Как бы устав измываться над ними, людской поток так же неожиданно освободил их, как и схватил. Жалкие, измятые, полуживые, они с трудом пришли в себя. Медленно поддерживая друг друга, они устремились к ближайшей станции аэрокаров. Встречным, радостно стремившимся в толпу, они уступали дорогу, не отвечая на расспросы. Им хотелось одного – домой, как можно скорее попасть домой.

Когда Джильотти появился на крыльце дворца, оркестры, расположенные на площади, заиграли гимн. Он остановился. Перед ним расстилалась площадь Победы, залитая светом, превратившим ночь в день. Несколько мгновений он созерцал море голых голов, слушавших гимн, устремив на него свои глаза. Потом он перевел свой взгляд на бесчисленные боевые машины, стоявшие на площади. – Это мощь, – подумал он и самодовольно улыбнулся. Осторожно, чтобы не оступиться, смотря под ноги, Джильотти начал сходить по лестнице, ведшей на площадь.

– Экселенция, назад!

Вздрогнув от окрика, Джильотти поднял голову. Начало прохода, ведшего от крыльца к трибуне, стоявшей на середине площади, было залито каким-то странным бурым пятном. От него исходил сильный мускусный запах. Бесчисленные крысы прибывали со всех сторон. Пятно быстро набухало, заливая проход. Вдоль окаменевших от ужаса шпалер, стоявших с зажженными факелами в руках, крысы двигались к трибунам. Молча, не издавая ни одного звука, они двигались, как в трансе. Народ, увлеченный пением гимна, не замечал их. Джильотти скрылся во дворце, приказав захлопнуть за ним массивные двери. Не зная еще, в чем дело, толпа нажимала сзади на тонкую цепь шпалер, ограждавших проход. Авангард докатился до женских когорт, охранявших трибуны. Оцепенев от ужаса, держа пылающие факелы в руках, смотрели женщины на крыс. Мускусный специфический запах щекотал ноздри. Дикий крик смертельного ужаса одной из них привел их в себя. Почувствовав недоброе, насторожилась вся площадь. Ряды войск, стоявших шпалерами, дрогнули. В бурый поток полетели факелы. Неистово крича, прокладывая путь ударами прикладов и тесаков, войска ринулись на толпу, ища внутри ее спасения. Осатанев от обжогов и рева, крысы ощерились. Гипноз прошел. Сначала они облепили задавленных толпой. От крови они озверели и начали пачками кидаться на людей. Площадь застонала от ужаса. Положение попытались спасти бесчисленные машины. Эта попытка ни к чему не привела. Их колеса и гусеницы буксовали в кровавом месиве. На смену же раздавленных сотен, недра столицы изрыгали на поверхность новые тысячи крыс. Бурое пятно разлилось по всей площади. Животные сновали между машинами в крови, с опаленной шерстью. Они брали их приступом. Казалось, еще немного, и звери разбредутся, сея смерть, по всей столице. Вдруг, как бы услышав призыв волшебной флейты, они начали собираться в колонны. Как в трансе, не спеша, одна за другой, они повернули обратно, домой, – в недра столицы. Полупустой аэрокар, оставив далеко за собой столицу, несся вдаль. Девушка, затаив дыхание, слушала старика. Он с увлечением говорил о далеком прошлом.

– Прадед сидел за гусарским столом, – говорил он, – за которым в тот вечер было особенно шумно. Его товарищи были веселы. Вино ли, лившееся рекой, скрипки ли цыган, игравшие особенно страстно, повлияли, но разговор шел только о любви и о женщинах. У каждого из сидящих за столом было чем похвастаться. Прадед был молод, неопытен, ему нечего было рассказывать о себе. Страстные песни цыган, рассказы старших, вино, необходимость на днях возвращаться на фронт пробудили в нем скрытую до сих пор на дне души потребность в любви, в ласке. Случайно он встретил взгляд дамы, сидевшей в стороне. Она показалась ему феей, воплотившейся на миг в женщине. Она была одинока, казалась чуждой разгулу пьяного тыла.

Он понял, что именно ее он ждал всю свою жизнь. Он встал и пошел к выходу через огромный зал ресторана. Минуя ее стол, с непонятной для самого себя ловкостью, он бросил на него записку, скомканную в шарик. В ней была одна-единственная фраза, но ее он вырвал из сердца. Вернувшись он долго тщетно ловил ее взгляд. Около полночи, встретив ее глаза, он прочел в них ответ. С ним к нему вернулась самоуверенность, на душе стало легко и радостно. После полночи незнакомка встала из-за стола. Ее проводили восхищенные взгляды всей залы. Незаметно для остальных прадед вышел за нею через другие двери. Гостиница спала. Ковры в коридорах заглушали шаги. Из приоткрытой двери номера падала в коридор узкая полоса света. Прадед вошел в номер. – Старик замолк.

– Ну, а что было дальше? – вся разгоревшись, спросила девушка.

Громкоговоритель, умолкший некоторое время тому назад, привели в порядок и он заговорил. Аэрокар наполнился стонами и криками людей, погибавших на площади Победы. Пассажиры в ужасе переглянулись. Аэрокар плавно снижался у конечной станции.