Текст книги "У подножия горы Нге"
Автор книги: Фан Ты
Соавторы: Нгуен Тхи,Суан Шать,Вьет Линь,Нгуен Лан,Май Нгы,Фам Хо,Ван Чаунг
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
– Вертишься вечно, это тебя вот не пустят. Будешь дома сидеть и нянчить маленького!
– Зато я на маму похожа. – Ань отчаянно замахала обеими руками. – Разреши мне в школу, все равно не останусь дома.
– Это ты-то похожа?
– Мама сама говорила, что похожа на меня...
– Ты похожа на маму или мама на тебя?
– Я на маму, у нас с ней нос как у киски...
Ань, чуть не плача, выставила вперед свой носик.
– Про-го-ним, прогоним а-ме-ри-кан-цев, прогоним американцев, вот как я умею, а ты не позволяешь...
– И я похожа на маму, у меня тоже большие глаза, правда, сестрица? – сказала Тхань.
– И я похож, у меня еще и волосы как у мамы. – Хиён подергал себя за чуб. Мама, когда гладила его по голове, говорила, что у нее в детстве были такие же жесткие, с рыжеватым отливом волосы.
Малышка не стала их останавливать, а сама подумала, что и она тоже похожа на маму. Она даже забыла об учительнице, которой подражала, и ветка в ее руке сама собой опустилась. Пред глазами так отчетливо встало мамино лицо, что, казалось, его можно коснуться.
– Будете спорить, скажу маме, чтоб никого не пускала. Сидите тихо!
Малышка пристально посмотрела на младших и жестом взрослой, вытирающей пот после тяжелой работы, отвела упавшие на лоб пряди волос.
Точно так смотрела на них мама, когда возвращалась домой, и так же проводила рукой по мокрому от дождя лицу.
Малышка прислонила ветку к пальме – мама обычно ставила там винтовку, – подвернула полы кофточки и брючки, как будто по дороге вымокла под дождем. Сложив пальцы щепотью, поочередно ткнула ими каждого в живот:
– Вот вам по лепешке банку... – И, чуть вздернув верхнюю губу, не очень уверенно добавила: – Я тоже похожа на маму.
Тхань кивнула. Хиён не отрывал взгляда от рук сестры – нет ли там все же чего-нибудь?
Ань замотала головой:
– Нет, ты не похожа...
– Почему?
– Это не баньу...
– Раз так, – отвернулась Малышка, – не дам тебе баньу, когда мама вернется. Нечего было говорить, что я не похожа.
Ань заплакала.
– Похожа, совсем-совсем похожа...
– А то воображает, что она только одна и похожа!
Младшие мигом притихли. Урок продолжался.
Тень пальмы уже начинала клониться в сторону. В Тамнгай летел ветер с моря, он пах соленой рыбой и напалмом. Борозды на поле под солнцем превращались в гребни волн, по ним бежала дорога в деревню. Лежали тени пальм и бамбука, сновали взад и вперед фигурки детей.
«Вот освободить бы Юг, – говорили старики Тамнгая, – собрать всех американцев да бросить каждому по лопате – пусть засыпают воронки от бомб и снарядов на наших полях».
– Про-го-ним, прогоним а-ме-ри-кан-цев...
Малышка стремилась проникнуть в огромность смысла, стоявшего за этими словами. О чем еще, думала она, можно было бы сказать детям.
Она любила пальму перед домом, потому что каждый день забиралась на нее посмотреть, где мама. Может, так и сказать? Она очень любит маму, но американцы еще здесь, и мама должна с ними воевать, поэтому ее подолгу не бывает дома, но тут уж ничего не поделаешь.
Бабушка снова позвала есть батат, и урок закончился.
Но и пальма и доска с лозунгами всегда наготове. Завтра, а может, еще и сегодня Малышка снова соберет там детей. Прозвучат слова первого урока, и прохожие будут замедлять шаги.
И снова перед глазами детей встанет мама: на дуле винтовки висит связка баньу, а большие глаза смотрят так, словно она хочет обнять детей и прижать к груди.
Батат остался только на самом дне корзинки, а Малышка так и не успела рассказать о своей любви к маме.
В стороне Бами сначала слабо, а потом все сильнее и сильнее зазвучали винтовочные выстрелы.
Дети и бабушка выбежали во двор. Малышка прислушалась:
– Начали, мама начала.
И она тут же полезла на пальму. Бабушка Шау не успела ее удержать – она стояла внизу, собрав детей возле себя.
Пост марионеточных отрядов в Бами совсем заволокло дымом, в той стороне теперь торчал только шпиль собора.
– Это мама-а-а! – пронзительно закричала Малышка.
Мама стреляет! Это мама поднимает там клубы дыма, дым уже закрыл часть реки, даже поле рядом потемнело.
– Мама взорвала по-ост!
Выстрелы не затихали, а становились все чаще. Теперь уже вся деревня высыпала на улицу и собралась у пальмы.
Оттуда вниз летел крик Малышки, вплетаясь в общий шум – плеск весел на канале, доносящиеся с рынка крики женщин, зовущих детей.
А дым все поднимался. Малышка опять заметила черную точку, мелькнувшую в самой гуще дыма. Пусть это очень далеко, так что даже река Хау кажется просто блестящей желтоватой полоской, но почему бы этой черной точке не быть человеком?
И кто скажет с уверенностью, что это не ее мама?
– Мама пошла в атаку! Вперед, мама-а-а!
Голос Малышки протяжен и разносится далеко.
Мама теперь, наверно, в самой гуще дыма. Следом за ней бегут девушки-партизанки. Учительница из сожженной школы тоже с ними, плечо у нее чуть запачкано мелом.
Стрельба усилилась, атака началась...
Малышка спустилась вниз. Все были уже готовы. Хиён держал автомат, Ань – винтовку, Тхань – базуку, даже самому маленькому они вложили в руку знамя. Прислоненная к пальме ветка оказалась на месте. Малышка подняла её – это была винтовка.
В атаку пошли от плетня за домом, быстро преодолели канаву и, укрывшись за пальмой, открыли яростный огонь.
На следующее утро, когда самолеты бомбили острова, в деревню вошла женщина с винтовкой и ветвями маскировки в руке.
Она шла, приветливо улыбаясь, и следом за ней, прячась от палящего солнца в тени деревьев, шла вся деревня. Женщине приходилось то и дело останавливаться и отвечать на вопросы, потому что спросить хотелось всем.
Полиэтиленовую накидку женщина закинула за спину, винтовку со связкой лепешек баньу передала Малышке и взяла на руки самого маленького.
Он что-то лопотал и царапал прилипшие к ее кофточке комочки грязи.
Дети, как цыплята, бежали, окружив ее. Ань семенила впереди, путаясь под ногами у матери, боясь, как бы ее не обошли вниманием.
– А я видела, как ты шла в атаку...
– И я видел...– подхватил Хиён.
– Как это вы могли видеть?
– А вот видели...
Хиён высоко подпрыгнул – так мама прыгала через канаву. Ань, уцепившись за мамину накидку, с завистью поглядела на него.
– А у нас аист гнездо свил, вот! Мама, ты ведь ходила бить врагов для меня, а не для Хиёна?
Хиён повис на маминой руке и стал раскачиваться, как на качелях:
– Нет, для меня-я-а...
Она засмеялась, ласково потрепала обоих по волосам.
– Для всех вас!
Бабушка Шау, выносившая из кухни корзинку с вареным бататом, вмешалась:
– Вот озорники, отстаньте от мамы с вашими цаплями-аистами!
Женщина опять рассмеялась, подхватила и Хиёна, чмокнула его в щеку и так, с двумя детьми на руках, прошла в дом. Это была Нгуен Тхи Ут, героиня армии.
Пост марионеточных отрядов в Бами сровняли с землей. И решено было сразу же начать восстанавливать школу. Вечером, баюкая маленького, Ут сказала:
– Пойду достану лодку у соседей. Ты, Малышка, будешь завтра с детьми возить битый кирпич с поста, строить у школы убежище. Построим школу, всех вас отправлю учиться.
Малышка как была в подвернутых брючках – она только что мыла ноги, – так и осталась стоять у порога, счастливыми глазами глядя на мать:
– Мы пойдем в школу!
Она прыгнула к маме на кровать, распустила ей волосы... Когда маленький уснул, у мамы были уже две длинных косы, такие же, как у учительницы, к которой скоро пойдет Малышка.
...И вот Малышка, ведя за собой остальных, идет в школу.
Все так знакомо и так неожиданно. Учительница-партизанка в одной руке держит нон, в другой камышовую корзинку и очень интересно рассказывает, как партизаны бьют врага. Рядом, на столе, лежит новая винтовка. Когда прилетают самолеты, учительница отводит детей в убежище, а сама руками, выпачканными мелом, берет винтовку и целится в самолеты.
В полдень, когда небо чисто, Малышка и младшие идут показывать учительнице свою пальму.
Мамы снова нет дома.
Ветер с моря тихонько перебирает листья пальмы, как будто это мама стоит там наверху и, поправляя волосы, смотрит вниз, на Малышку и других детей.
1966 г.
Нгуен Лан
У ПОДНОЖИЯ ГОРЫ НГЕ
Лон перепрыгнул через изгородь и спрятался за деревьями. Да, это каратели, переодетые крестьянами. Их пятнадцать, и они идут прямо к его дому.
Забытая соломенная шляпа осталась лежать на траве. Лон помчался домой, сначала через рощу – лучше не попадаться им на глаза, – а потом напрямик через поле, потому что каратели были уже совсем близко от дома.
Но они все же опередили его.
– Где тебя черти носят? – раздался злобный окрик, едва он, запыхавшись, вбежал во двор.
– В поле был...
– Где мать?
– На рынок пошла...
Солдаты втолкнули его в дом.
– Сиди здесь и не вздумай поднимать крик,– пригрозил старший.
Лон увидел у него в руках глиняную кукушку – свисток, которым подавали сигналы партизанам.
Неужели догадался? Похоже на то, потому что все, что можно было заподозрить как «сигнальные средства вьетконга»[29] – дырявый жестяной бачок, бамбуковая колотушка, пустые консервные банки, – было уже извлечено из углов и свалено посреди комнаты.
А ведь перед тем, как уйти в горы, мама сказала: «Если что случится, свистни в кукушку, чтобы я слышала. Вернусь ночью, со мной придут товарищи из Фронта»[30].
Поздно, поздно, уже ничего нельзя исправить. Лон смотрел па коричневую свистульку, глянцевито поблескивающую на ладони у старшего.
Кукушка точно в чем-то упрекала мальчика. А что он сейчас может сделать?!
Лон перевел взгляд на гору Нге, видневшуюся в раскрытую дверь. Она так близко. Эх, помчаться бы сейчас туда! Громко закричать, засвистеть самому! Только бы успеть предупредить своих, а там пусть солдаты делают с ним что хотят...
Время шло. Чем ближе к вечеру, тем настороженнее вели себя каратели. Особенно усердствовал старший, со скрюченной, как у креветки, спиной – его подстрелили в одной из последних «экспедиций». Он ни на минуту не спускал с Лона глаз.
Нужно было как можно скорее что-то придумать.
Если солдаты останутся здесь, они схватят маму и бойцов Фронта.
Лон вынул из ящика вылинявший «национальный» флаг и сунул его под нос старшему:
– Учитель говорит, что, когда приходят солдаты, ученики нашей школы обязательно должны приветствовать правительственную армию и вывешивать флаг. Можно мне выйти его повесить?
– Вот так новости! Папаша был смутьяном, нам пришлось применить к нему «закон 10-59»[31] и отправить к праотцам, а они с матерью, оказывается, приветствуют правительство! Знаю я тебя, хочешь подать сигнал вьетконгу! Пошел на место! – заорал старший и скомкал полотнище.
Лон усмехнулся – так его, этот флаг!
Между тем красное солнце, еще только что висевшее круглым шаром, неумолимо сползало за гору Нге...
Время, когда крестьяне возвращаются с базара, давно уж прошло, а мать Лона все не появлялась. Старший снова придирчиво допросил мальчика. Но Лон хорошо помнил все, что ему наказывали.
– Мама ушла на рынок. Говорила, что зайдет к бабушке занять денег и, если будет уже поздно, останется там ночевать, – твердил он.
Старший подозвал к себе одного из солдат, они вышли и о чем-то недолго посовещались за дверью.
Потом старший вернулся, чиркнул спичкой и зажег лампу. По его приказу другой солдат, долговязый, с синим шрамом на левой щеке, связал мальчика парашютным шнуром.
«Ну и пусть связывают, – подумал он, – зато лампа горит». Теперь, когда станет темно, мама увидит ее и все поймет. У них было условлено, что зажженная лампа – тоже сигнал.
И, глядя на танцующий, радостно подпрыгивающий язычок пламени, Лон даже подумал, что, наверное, сегодня вместо их старой лампы сюда прямо из сказки прилетела волшебная лампа, чтобы спасти маму и ее друзей.
Пусть же огонь ее станет таким большим и ярким, чтобы его можно было заметить еще с гор!
Но старший велел задуть лампу, наверное, обо всем догадался. В доме сразу стало темно и тихо. И страшно – ведь лампа горела совсем недолго и было еще слишком рано, чтобы ее свет был виден издалека.
Значит, только показалось, что опасность миновала. Она, оказывается, притаилась и ждет своего часа.
Лон закрыл глаза. Надо обмануть врагов, увести их из дома.
Он долго думал и наконец решил, как это сделать. Поборов неожиданно охвативший его страх, он подполз к часовому:
– Дяденька, больно, снимите веревки... Что велите – все сделаю...
Старший пулей подлетел к нему, ласковым голосом пообещал американскую авторучку и тысячу пиастров[32], если Лон отведет их туда, где сегодня состоится «тайное собрание вьетконга». О том, что сегодня должно быть собрание, донесли тайные агенты. И чтобы Лон поверил его обещаниям, старший немного ослабил веревки.
– Раньше я часто ночью ходил на рыбалку и как-то видел в манговой роще много людей: наверное, они опять там, если сегодня собрание, – сказал Лон.
– Где это?
– За Каменным прудом, покажу, если хотите...
Старший задумался, потом вышел вместе с одним из солдат посоветоваться. Однако, вернувшись, он ничего не сказал. Лон решил, что ему не поверили.
Но через каких-нибудь полчаса старший снова подошел к нему:
– Хорошо, поведешь нас в манговую рощу. Найдем вьетконг – я тебя отпущу и даже награжу. Нет – пеняй на себя...
Руки Лону оставили связанными, хотя несколько ослабили веревку. Справа от него шел долговязый со шрамом, слева – другой солдат.
Было уже поздно. Они шли по широкой дороге, которая вилась между полями. Была и другая дорога, по краю поля, но Лон не повел по ней. Там обычно ходила мама и бойцы Фронта, оттуда, в случае чего, можно было легко уйти в горы.
Лон привел солдат к холму, сплошь заросшему густым кустарником и деревьями. Здесь он сделал вид, что дальше идти боится, и остановился. Черневшие впереди заросли как будто двигались, шевелились.
Старший отдал приказ разбиться на группы, по два-три человека, и прочесать местность. Но заросли, конечно, оказались пустыми.
«Хорошо, что пока удалось их перехитрить и заставить «поохотиться» впустую,– подумал Лон,– хоть немного, да отомстил!» Он оглянулся туда, где был его дом, и вдруг с ужасом вспомнил, что забыл проследить, осталась ли в доме засада. Теперь он то и дело тревожно оглядывался, стараясь в темноте сосчитать идущих позади солдат. Пересчитал три раза и похолодел от страха – не хватало троих.
Значит, засада. Ему представилось, как мама вместе с бойцами Фронта подходит к дому и они, ничего не зная, идут прямо в западню.
– Что плетешься? Может, назад захотел? Помни, что я сказал! – подтолкнул его дулом автомата старший.
Пошли через заросли сахарного тростника. Лон нарочно избрал этот путь пусть будет побольше шума, тихо пробраться через такие густые заросли совершенно невозможно. Эх, если бы они стали стрелять! Хватило бы и одного выстрела, чтобы там, на горе, услышали и все поняли. Но старший, как назло, ни разу не скомандовал «огонь!», все только «приготовиться!» да «приготовиться!» Конечно, они не дураки, огонь не откроют, понимают, что после этого можно сразу прекращать поиски.
Напрягая все силы, Лон старался незаметно ослабить веревку, стягивающую руки. Наконец это ему удалось. Теперь достаточно было небольшого рывка, чтобы окончательно освободиться.
Мальчик поднял голову и посмотрел на звезды – они как будто смеялись над врагами и подбадривали его. Но позади было много солдат...
Теперь он повел группу через луг. Траву только на днях скосили, и острая стерня больно колола босые ноги.
Место было знакомым, сюда он обычно в поисках наживки забегал перед рыбалкой. Здесь уже было слышно кваканье лягушек на пруду; скоро и манговая роща.
Лон всем своим видом пытался показать, что дрожит от страха. Он остановился и не хотел идти дальше, точно там впереди было что-то вселявшее в него ужас.
Несколько солдат тут же подскочили к нему и, подталкивая, пошли рядом.
Лон постепенно замедлял шаг, и незаметно получилось так, что солдаты, идущие теперь одной шеренгой, оказались впереди него. Рядом оставался только долговязый со шрамом.
Роща была уже совсем близко. Солдаты передвигались теперь ползком. Долговязый, видимо, не отличался большой храбростью. Выставляя вперед карабин, он прижимал голову к земле.
Лон оглянулся – позади никого не было. Резким рывком он освободил руки. А солдаты продолжали ползти к зарослям...
Решающий момент наступил. Тревожно забилось сердце.
Лон собрал всю свою силу и бросился на ползущего рядом долговязого. Не дав ему опомниться, он вырвал у него карабин, во всю мочь, подражая голосу старшего, крикнул «огонь!» и что есть духу бросился бежать.
Раздался грохот выстрелов. Обманутые командой, солдаты палили по зарослям. Выстрелы заглушили крики долговязого.
Лон стрелой мчался прямо в горы. Пока разобрались и стали стрелять вслед беглецу, он был уже далеко.
Добравшись до горы, усталый и вконец измученный, Лон упал на траву и уснул.
А когда проснулся, то первым делом подумал не о том, что завтра их дом сожгут, а о том, что выстрелы, конечно, слышали и теперь его мама и бойцы Фронта спасены.
И еще – о карабине, который держал в руках. Карабин показался ему таким новеньким, легким и маленьким, точно был сделан специально для него, Лона.
1962 г.
Фан Ты
В ЗАРОСЛЯХ САХАРНОГО ТРОСТНИКА
– Ут, что ты там делаешь, разбойник?
Из зарослей выглянуло и тут же снова спряталось испуганное мальчишеское лицо. Ут – это действительно был он, – увидев Шао, полицейского из их деревни, хотел было броситься наутек, но понял, что поздно.
– Значит, это ты крадешь сахарный тростник? Хорошо же! Вот скажу матери, пусть всыплет тебе как следует!
Ах, вот что! Все дело, оказывается, в сахарном тростнике. А он-то подумал, что этот Шао уже обо всем дознался. Ут, не таясь больше, вышел из зарослей и забрался на спину мирно пасущегося буйвола.
– Не трогал я вашего тростника!
– Молчи лучше. Я уже давно за твоими проделками слежу, кроме тебя, сюда больше некому лазить.
– Да честное слово, не я! Пусть у того, кто ваш тростник крадет, руки ноги отсохнут, язык отвалится, пусть он кожурой подавится! – Ут стегнул буйвола и, величественно проплывая на споем «корабле» мимо полицейского, запел: – Руки-ноги пусть отвалятся, кожурой он пусть подавится...
Шао погрозил ему вслед, поправил ружье на плече и на всякий случай решил заглянуть в заросли, проверить.
Следы Ута четко отпечатались на земле. «Негодный мальчишка, повадился красть сахарный тростник. Потом, наверное, сидит с приятелями и грызет целый день. Сам в детстве этим занимался по чужим плантациям лазил, – думал Шао. – Меня не проведешь. Все эти штучки я знаю».
Вдруг следы Ута потерялись. Полицейский потоптался на место и уже хотел вернуться назад, но неожиданно оступился. Дерн под его ногой сдвинулся в сторону, и он увидел небольшую свежевырытую ямку. Шао наклонился над ней и...
– Дядя Шао! – раздалось за его спиной.
Он оглянулся. Рядом стоял неизвестно откуда взявшийся Ут.
– Дядя Шао, бегите скорей, в ваш сад забрался буйвол!
– Не морочь мне голову. Отвечай лучше, что ты здесь спрятал? Украл что-нибудь? – Он ткнул ружьем в ямку.
– Не трогайте! – крикнул Ут, сжимая кулаки.
– Скажите пожалуйста! Он мне запрещает!
– Да, запрещаю!
– Ага, здесь какая-то коробка, – не обращая внимания на мальчика, продолжал полицейский. – Это и есть твои награбленные сокровища?
– Это не мое, – услышал он в ответ. – Это принадлежит революционерам, и если тронете – вам смерть.
Шао отдернул руку от коробки, точно обжегшись. На побледневшем лице Ута была написана отчаянная решимость.
«Мальчишке всего четырнадцать лет, – мелькнуло в голове Шао, – а туда же – связался с вьетконгом». В коробке могли быть гранаты, и полицейский невольно отступил на шаг.
– Значит, с коммунистами водишь компанию! Стой спокойно, побежишь – буду стрелять! – пригрозил он Уту.
– Только попробуйте, головы вам тогда не сносить, – тихо ответил мальчик, сверкнув глазами.
Почему мальчишка так уверен в себе? Может, в деревню уже пришли партизаны? Наверняка это так, иначе чем объяснить его наглость? И, должно быть, их много, раз они появились средь бела дня, ничего не побоявшись. Ну нет, с него, с Шао, этих встреч хватит. Однажды они уже гнались за ним: на его каске хорошо заметен след их пули...
Ут тем временем вынул из ямки жестяную коробочку, достал из нее какой-то сверток и поднял его высоко над головой:
– Здесь листовки! Листовки революции. Если вы такой храбрый, ведите меня в полицию, а вечером партизаны окружат село, вас схватят и за все рассчитаются!..
– Ладно, проваливай, пес с тобой, я тебя не видел...
– Никому не скажете?
– Ладно уж! Шагай.
– Сами шагайте.
Шао поспешил убраться с опасного места. Если уж этот молокосос с вьетконгом, значит, и все село тоже. Шао не боялся Ута, но боялся сотен, тысяч глаз, которые, как ему казалось, теперь следят за ним отовсюду. Где бы ни появился вьетконг, народ идет за ним. Наверное, Ута послали на разведку, а отряд тем временем окружил село. Что же теперь делать? Как спастись? Бумажку бы какую оградительную... Да, ведь Ут сказал, что это листовки. Вот что ему нужно! Листовку, листовочку, всего одну листовочку!.. Шао снова бросился в заросли. Он искал Ута. Услышав шорох слева, кинулся туда: Ут, стоя на коленях, снова закапывал свою коробку.
– Ут, мальчик, – запинаясь, бормотал Шао, умоляюще протягивая к нему руку, – дай мне листовку, одну, только одну, очень тебя прошу, дай, пожалуйста, может, есть какая, написана некрасиво, которая тебе не нужна... Ну что тебе стоит, дай листовочку, только одну... Прошу...
1960 г.
notes
Примечания
1
Су – самая мелкая монета.
2
Журавль по-вьетнамски – шеу.
3
Мелия гималайская славится прочностью древесины и идет на постройку домов.
4
Цапли во Вьетнаме водятся в огромных количествах. Вьетнамцы издревле употребляют цапель в пищу. Однако в последние годы население стремится охранять редкие породы птиц.
5
Вязкие силки – силки на птиц, в которых применяется в качестве вяжущего вещества чаще всего битум или смола; ставятся на больших птиц: когда птица сядет, лапки ее сразу завязнут.
6
Батат – корнеплод, сладкий картофель.
7
Хао – 1/10 часть донга, основной денежной единицы ДРВ.
8
Ликбез – ликвидация безграмотности, школа первой грамоты для взрослых.
9
Шао – земельная мера, равная 360 м2.
10
Зерна лотоса употребляют в пищу и добавляют в чай, они улучшают аппетит и сон; из ядра зерна приготавливают лекарства народной медицины.
11
Особый сорт лягушек во Вьетнаме употребляют в пищу. Мясо их очень вкусное, нежнее куриного.
12
Стихотворение известного вьетнамского поэта То Хыу (Пер. Е. Долматовского).
13
Тэи – так называли во Вьетнаме колонизаторов.
14
Кальян – прибор для курения табака. В кальяне дым пропускается через воду и поступает в рот очищенным.
15
Такие лодки очень распространены во Вьетнаме; их плетут из бамбуковой дранки, которую потом прочно скрепляют лаком.
16
Нго Динь Дьем – южновьетнамский диктатор, с 1955 по 1963 г. занимал пост президента. Убит во время переворота.
17
Во Вьетнаме банановые грозди обычно хранят в корзинах с половой, где бананы быстро дозревают.
18
Динь – место общих собраний.
19
Банг – дерево, напоминающее гигантский фикус.
20
Посты из железобетона были выставлены во Вьетнаме в период колонизации и войны 1-го Сопротивления. Сейчас многие из них взорваны и снесены, уцелевшие стоят как молчаливое напоминание о войне.
21
Петушиные бои – одно из любимых развлечений во Вьетнаме.
22
Клейкий рис – национальное блюдо.
23
Праздник Середины осени – во Вьетнаме традиционный детский праздник. Приходится на 15—е число восьмого месяца по лунному календарю.
24
Война 1-го Сопротивления, которую вел вьетнамский народ против колонизаторов (1946—1954).
25
Девочку зовут Бе, что значит «малышка, маленькая». Это не имя, а ласкательное прозвище, которым часто зовут девочек во вьетнамских семьях.
26
Баньу – треугольные рисовые лепешки, начиненные кусочками мяса и жира и завернутые в зеленые листья.
27
По вьетнамскому поверью, человек, если о нем вспоминают, начинает чихать.
28
Нон – конусообразная шляпа из пальмовых листьев.
29
Вьетконг – так сайгонская администрация называет патриотов.
30
Национальный Фронт Освобождения Южного Вьетнама.
31
«Закон 10-59» – закон о смертной казни патриотов, принятый в Южном Вьетнаме в октябре 1959 г.
32
Пиастр – южновьетнамская денежная единица.
