Текст книги "Страстная неделя"

Автор книги: Ежи Анджеевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Но женщина не обращала на него внимания. Она стояла посреди кухни, уронив руки, худая, маленькая, до предела измученная. Хотя платьишко на ней было жалкое, ветхое, выглядела она опрятно. Гладко зачесанные волосы были уже седые, кожа на висках пожелтевшая, как пергамент.

Малецкий кивнул на кровать.

– Это ваш муж? Он болен?

– Болен, – ответила она. – Но это не муж, это отец мужа.

– А муж?

– Еще в сентябре погиб.

Ирена теперь только огляделась. Женщина перехватила ее взгляд.

– Нас немцы из Познаньского воеводства выгнали, – объяснила она. – В Могилине у нас домик был, муж у меня там садовничал…

Она замолкла и тоже оглядела подвал.

– А теперь вот, все прахом пошло!

Малецкий, который уже несколько минут присматривался, как парень чистит картошку, наконец не выдержал и сказал:

– Ну и ловко же вы ее чистите!

Парень вздрогнул, прервал работу и поднял голову.

Лицо его, прежде, видимо, довольно красивое и приятное, а теперь отекшее, с кирпичными, отливающими синевой пятнами на щеках, казалось маской. Парень был острижен наголо, глаза под воспаленными веками были мертвые, неподвижные, тусклые. Этот остекленелый, нечеловеческий взгляд произвел на Малецкого гнетущее впечатление. У него отлегло от сердца, когда паренек, не произнеся ни слова, опять нагнулся и, вынув из корзинки картофелину, принялся ловко очищать ее своими красными, тоже слегка отекшими руками.

В комнате воцарилось молчание. Мужчина у стены, постанывая, пытался высвободить руки из-под отрепьев одеяла. Тенор во дворе выпевал новую арию. Издалека доносились одиночные выстрелы.

– Это мой старший сын, – сказала вдруг женщина, – из Освенцима вернулся.

Никто на ее слова не отозвался. Женщина устало глядела на парня, который сохранял полное равнодушие, будто не о нем шла речь.

– Два года там просидел. На улице его схватили.

Она вдруг захлопотала, принялась переставлять побитые горшки и кастрюли. Впрочем, огонь в плите не горел, холод в подвале был еще более пронизывающий, чем во дворе. Солнце, похоже, никогда сюда не проникало.

Малецкий взглянул на Ирену. Ока уже окончательно пришла в себя, была только чуть бледнее обычного. Сидела, неестественно выпрямившись, и темными своими глазами внимательно, хотя и безучастно, смотрела на женщину. Та перестала наконец суетиться, повернулась и подошла к сыну.

– Хватит чистить, Казик, – мягко сказала она. – На сегодня достаточно.

Тут со стороны ворот донесся резкий, гортанный крик солдата. Парень вздрогнул, отошел от окна и инстинктивно съежился. Покрасневшие его глаза испуганно покосились на Малецкого и Ирену. Только при виде матери он немного успокоился, но продолжал стоять, вжавшись в угол, неуверенно поглядывая на чужих.

– Пошли! – Малецкий склонился к Ирене.

Она тяжело поднялась и равнодушно, с оттенком презрения поблагодарила за гостеприимство.

Малецкого это задело.

– Ирена! – сказал он с упреком, когда они были уже наверху. – Как ты могла таким тоном проститься с этими несчастными?

Она посмотрела на него с той же холодной насмешкой, что и при встрече.

– Тебе не понравился мой тон?

– Не понравился.

Твердость его ответа нисколько ее не смутила.

– Что поделаешь, какой есть, такой есть.

– Ирена!.

– Чему ты удивляешься? – отозвалась она уже раздраженно. – Эта женщина еще не самая несчастная. Ей не приходится умирать от страха, что сыновей ее в любой момент могут застрелить только за то, что они такие, а не другие. Они при ней, понимаешь? Ей можно жить. А нам?

– Нам? – в первую минуту он не понял.

– Нам, евреям, – ответила она.

Послышалась пулеметная очередь. На этот раз очень близко. Зато пушка била теперь из других ворот. .

– Раньше ты не говорила: мы! – тихо сказал Малецкий.

– Не говорила. Но меня научили. Вы научили.

– Мы?

– Вы, поляки, немцы…

– Ты нас объединяешь?

– Так вы же арийцы!

– Ирена!

– Вы научили меня этому. Только недавно я поняла, что все люди на свете всегда ненавидели нас и ненавидят.

– Преувеличение! – буркнул он.

– Вовсе нет! А если и не ненавидят, то в лучшем случае с трудом терпят. Не говори мне, что у нас есть друзья, это только кажется так, а на самом деле нас никто не любит. Даже помогаете вы нам иначе, чем другим людям…

– Иначе?

– Да, тут вам приходится вынуждать себя к самопожертвованию, к сочувствию, к тому, что человечно, справедливо, – к добру. О, уверяю тебя, кабы я способна была так не любить евреев, как вы их не любите, то не стала бы говорить «мы» и «вы». Но я не способна на такое чувство и должна быть одной из них – еврейкой! А кем же мне еще быть, скажи?

– Собой, – сказал он без особого убеждения.

Она ответила не сразу. Опустив голову, стояла довольно долго, снова чертя зонтиком по земле невидимые знаки. Потом вдруг подняла на Малецкого свои восточные прекрасные глаза и сказала мягким, похожим на прежний голосом:

– Я и есть я. Но барышни Лильен из Смуга уже не существует. Мне приказано было забыть о ней, вот я и забыла.

В воротах началось движение. Пользуясь новым перерывом в стрельбе, люди выбегали на улицу.

– Пошли! – сказал Малецкий.

Немецкий солдат, патрулирующий в воротах, торопил выходивших. Мгновение спустя Малецкий и Ирена были уже на улице.

Ирена этого района не знала и в нерешительности остановилась. Малецкий повел ее в сторону Францисканской улицы. Немногочисленные прохожие тоже устремились туда, держась поближе к домам. Где-то вдали слышались одиночные выстрелы. Посредине мостовой медленно ехала открытая военная машина. С ее ступеньки молодой офицер громко отдавал команду солдатам, построившимся у карусели.

Малецкий и Ирена не успели дойти до Францисканской, когда из домов гетто снова защелкали выстрелы. Им тотчас ответила противотанковая пушечка. Снаряды светящейся лентой били в одно из нижних окошек.

Малецкий ускорил шаг.

– Быстрей, быстрей! – торопил он Ирену.

Когда они добежали до Францисканской, густое облако кирпичного цвета заволокло обстреливаемое окно. Оттуда валили клубы дыма. Это было похоже на пожар. Тем временем раздались выстрелы из других окон. С угла Францисканской по ним ударила пулеметная очередь.

Чуть подальше от Францисканской кучка людей спокойно наблюдала за перестрелкой. Коренастый парень в вымазанном известью комбинезоне толкнул товарища:

– Гляди, Генек, видишь, вон еврей убитый?

– Пошли, – шепнул Малецкий.

Ирена остановилась и взглянула туда, куда указал парень. Действительно, в одном из окон, сильно уже побитом снарядами, виден был труп. Голова и руки убитого свесились вниз. На таком расстоянии он казался очень маленьким, непохожим на взрослого мужчину.

– Видишь? – допытывался парень у товарища.

– Ага! – ответил тот. – Здоровски висит, да?

Известие о том, что виден убитый еврей, собрало толпу зевак. Вот сквозь них протиснулась тощая бабенка с огромной сумкой, набитой шпинатом и редиской.

– Где, где? – допытывалась она, щуря глаза. – Ничего не вижу.

– Да вон там, прямо, – сказал старик в отрепьях, продавец папирос. – Вон, на палец мой смотрите.

Позади толпы, чуть в стороне стоял, опершись о стену разрушенного здания, паренек лет шестнадцати, черноволосый, худощавый, в спортивной куртке. Малецкий хорошо знал его в лицо. Это был его сосед по Белянам Влодек Карский. Он жил вместе с матерью и маленькой сестренкой в одном доме с Малецким. Отец Влодека, майор, находился в немецком плену. Карские жили этажом выше, и юный Карский в представлении Малецкого был сорванцом, склонным ко всякого рода дурачествам; он приваживал к себе кучу товарищей, стучал на лестнице и в квартире подкованными башмаками. Но сейчас, когда он стоял здесь, побледневший, гневно сдвинув брови, Влодек выглядел неожиданно взрослым. Только губы его совсем еще по-детски сморщила жалостливая гримаса.

Собравшийся народ мог вдоволь насмотреться на свисающий из окна труп. Однако женщина с редиской и шпинатом так ничего и не углядела.

– Где, где? – лихорадочно спрашивала она, щуря близорукие глаза.

– Протри свои глаза, авось увидишь, – разозлился наконец кто-то.

В толпе послышался смех. Малецкий подошел к Ирене, взял ее под руку.

– Пошли, Ирена!

В эту минуту выстрелы прогремели ближе, и толпа стала рассеиваться. Ирена наконец позволила Малецкому увлечь себя дальше по Францисканской. Однако она то и дело оглядывалась.

– Не смотри туда! – проворчал он раздраженно.

Они молча шли по узкому тротуару. Вокруг них была толкотня и шум. Со стороны Старого Мяста напирали все новые и новые толпы любопытных, жаждущих увидеть сражение. Канонада между тем набрала силы. Эхо выстрелов гулко разбивалось о стены тесно поставленных домов. С крыш, с балконов, из оконных ниш срывались стайки голубей и вспархивали над улицей. Два подростка гоняли по тротуару на самокатах. Небо было хмурое. Погода стояла ветреная и холодная – весна.

В конце Францисканской, ближе к костелу Францисканцев, около улицы Фрета, Ирена остановилась.

– Где мы? И зачем я, собственно, сюда иду?

– Как это зачем? – удивился Малецкий. – Поедешь к нам.

И тут же спросил:

– Ты, верно, не знаешь, что я женился?

– Знаю, – коротко ответила она.

– От Фели Пташицкой?

– Да.

Они стояли у перекрестка Францисканской и Фрета, возле лотка с калужницами и букетиками первоцвета. На обеих улицах было много народу. Сумятица, толчея совершенно изменили облик этого тихого и спокойного, старого квартала.

Малецкий отступил от края тротуара.

– Ну как?

По выражению лица Ирены видно было, что она колеблется и не знает, как поступить.

– Тебе есть куда идти? – спросил он.

– Пока что нет.

– А тогда чего ты раздумываешь? Всё яснее ясного.

Она, однако, не сдвинулась с места.

– Ты так думаешь?

Малецкий чувствовал, что обязан как-то помочь ей решиться. Но поскольку всякий добрый поступок, совершаемый больше из чувства долга, нежели из прямой человеческой потребности, вынуждает к насилию над собой, Малецкому понадобилось преодолеть в себе эгоистическое сопротивление. И, как часто бывает в подобных случаях, под преувеличенной сердечностью он скрыл свой внутренний разлад. Малецкий помнил, что недавно говорила Ирена, и ему крайне важно было, чтобы она не почувствовала в его приглашении ни тени неискренности. Но, чем сердечней он уговаривал ее согласиться, тем сильней было сознание неравенства их судеб. Он понимал, что человек лишь тогда способен истинно одарить другого, когда при этом сам чувствует, что его одарили.

Ирена слушала слова Малецкого рассеянно, зато очень внимательно следила за выражением его лица. Наконец он умолк, смущенный и несколько раздосадованный ее изучающим взглядом. В душе его невольно возникли раздражение и протест. Он прервал себя на полуслове.

Неожиданно Ирена отвела глаза.

– Хорошо, я поеду! – сказала она в пространство. – Это далеко?

Он тотчас успокоился и почти весело ответил:

– Далеко!

Но едва он услышал, как непринужденно прозвучал его голос, ему стало тошно – словно он совершил бестактность. Страдание Ирены не было его страданием, и потому он сознавал, что обязан постоянно следить за собой, контролировать свои реакции и слова, чтобы невольно не подчеркивать различие их судеб.

Снова оба замолчали. Малецкий то и дело ускорял шаг, но, замечая, что Ирена устала и ей трудно поспевать за ним, сразу замедлял его. Вдруг ему пришло в голову, что его молчание может вызвать у Ирены подозрение: не сожалеет ли он о своем поступке? Спустя минуту он уже и сам не был уверен, как оно есть на деле. Может, он и вправду поспешил? Имеет ли он право подвергать Анну такой опасности? Он быстро отогнал от себя сомнения, но чувство неуверенности только окрепло.

Улицей Фрета, а потом Закромчинской по тротуарам и мостовой шло все больше людей, спешивших к трамваям. Движение трамваев было ограничено северной частью города, там они курсировали взад-вперед. Путь к ним вел через соседние с гетто кварталы. Оттуда непрерывно доносились выстрелы.

У парка на территории бывших фортов Цитадели Ирена первая прервала молчание.

– Это хорошо, что ты женился. Я в тебя когда-то немного была влюблена, но это хорошо, что ты не захотел на мне жениться.

Малецкий молчал. Ирена взглянула на него с легкой усмешкой.

– Мы не приносим счастья. Разве только когда обладаем деньгами.

Он остановился.

– Сколько в тебе горечи, Ирена!

– Горечи? – удивилась она. – Почему? Ведь это же правда.

– Очень горькая.

– Только для нас. Почему для тебя это должно быть горько?

Однако на этот раз ей, видно, захотелось сгладить резкость своих слов: она тут же стала расспрашивать Яна, чем он сейчас занимается и, вообще, как живет, как идут дела. Малецкий кратко рассказал ей. Уже год он работает в посреднической фирме по купле и продаже всякого рода недвижимости и земельных участков. Работы много. Она, правда, весьма отдаленно связана с его профессией архитектора, зато жалованье неплохое, плюс комиссионные, так что им вполне хватает на жизнь.

– Твоя жена не работает? – спросила она.

– Нет.

Он хотел сразу же сказать, что до недавнего времени она работала вместе с ним в той же фирме, но теперь работу бросила, так как скоро ожидает ребенка. Однако почему-то решил не говорить об этом. И снова с досадой почувствовал, как неискренен он по отношению к Ирене.

– А твой монастырь цистерцианцев? – спросила Ирена.

Его обрадовало, что она помнит о той его работе. Увы, с прошлого лета он уже не ездит в Гротницу, у монахов не хватает средств, и работы по реставрации и ремонту монастыря пришлось отложить до лучших времен. Однако он оживился и увлеченно стал рассказывать о том, что успел сделать в старом монастыре.

– Значит, ты проезжал через Краков? – вдруг спросила Ирена.

Отрицать этого он не мог. И разговор, уже было наладившийся, прервался.

Направляясь к трамваю, они близко подошли к мурановской части гетто, звуки выстрелов и тарахтенье пулеметных очередей становились все громче. Очевидно, и здесь повстанцы вели ожесточенную борьбу.

Теперь они молча шли по свободному пространству между слегка уже зазеленевшим парком и кирпичными фортами старой Цитадели. Издалека видны были здания гетто. Сзади, со стороны Вислы, дул резкий, холодный ветер.

– Как зовут твою жену? – спросила Ирена.

Он вздрогнул от неожиданности.

– Анна.

– Красивое имя.

И тут же, словно для того лишь, чтобы отвлечься и не слышать близкой канонады, еще спросила:

– Верно, удивится твоя жена, когда меня увидит?

– Да нет же! – быстро возразил Малецкий с нарочитой уверенностью. – Я так много говорил Анне о тебе.

– Наверняка не удивится, – повторил он, минуту помолчав.

Разумеется, он ошибался, да, впрочем, сам знал об этом. Чего-чего могла ожидать в тот день Малецкая, но не знакомства с Иреной Лильен.

Зная, что Ян должен вернуться домой раньше, Анна была обеспокоена его опозданием. Когда же вернулся Влодек Карский и увлеченно, отчасти сгущая краски, рассказал, что творится в городе, она не могла усидеть дома и пошла к конечной трамвайной остановке.

Анна как раз подходила к кольцу, когда Малецкий с Иреной вышли из переполненного вагона. Она увидела их издалека. И тут же подумала, что эту высокую, красивую женщину муж, должно быть, случайно встретил в трамвае; сейчас он увидит, что она ожидает его у остановки, конечно, тут же попрощается с женщиной и подойдет к ней. Но, пережив несколько тревожных часов, она совсем иначе представляла себе желанную встречу, и непредвиденный пустяк омрачил ее радость. Все страхи за Яна показались теперь смешными, нелепыми.

Люди гурьбой торопливо выходили из трамвая. В образовавшейся вдруг толпе на остановке Малецкая потеряла Яна из виду. По шоссе как раз проезжали крытые брезентом немецкие военные грузовики. Облако белой пыли заволокло дорогу.

Колонна автомашин была длинная. Тяжело грохоча, они катили одна за другой, и прошло несколько долгих минут, пока столпившиеся на остановке люди смогли наконец перейти дорогу.

Малецкий не ожидал, что Анна выйдет встречать его. Он шел, занятый разговором с Иреной, не оглядываясь вокруг, и, вероятно, прошел бы мимо жены, не заметив ее, если бы в последнюю минуту она, преодолев себя, не помахала бы ему рукой. Он тотчас остановился.

– О, вот и Аня, – сказал он Ирене.

Но вспыхнувшая радость тотчас в нем угасла, когда он увидел, что Анна надела старое, много раз переделанное платье в горошек, которое он не любил. Рядом с элегантной Иреной она показалась ему невзрачной, опустившейся. Он знал, что Ирена придавала большое значение внешности женщин. Сам же он был из тех мужчин, которые ищут подтверждения своих чувств у людей посторонних, и ему очень хотелось, чтобы Анна произвела на Ирену наилучшее впечатление. И он тут же взвалил на жену вину за свое разочарование. Увы, когда было задето его самолюбие, он забывал про нежность.

Они подошли к Малецкой. Она явно была смущена.

– Давно ждешь? – спросил он.

Анна отрицательно покачала головой.

Малецкий, как обычно в трудных ситуациях, старался скрыть свою досаду непринужденностью.

– Вот гостью тебе привез! – сказал он как можно сердечнее. – Это Ирена Лильен…

Малецкая подняла глаза на Ирену и слегка покраснела.

– Ну, а это Аня, – обернулся он к Ирене, представляя жену.

Они молча подали руки друг другу. Малецкий снял шляпу. Было очень тепло.

– Ну что, пошли?

Они направились к дому. От трамвая до дома, в котором жили Малецкие, было неблизко; туда вела песчаная, совсем сельская дорога. С одной стороны темнела полная вечернего птичьего гомона, густая сосновая рощица, с другой – тянулись белые опрятные домики, похожие один на другой, веселые и изящные, разделенные садиками. Там белели цветущие грушевые и черешневые деревья, кое-где розовел миндаль, а молодые березки были опушены нежной зеленью. Среди тишины слышались детские голоса. Кое-где в садиках копали землю.

После пасмурного и ветреного дня небо прояснилось к вёдру, небосвод на западе стал светло-голубым, весенним. Пахло свежей землей и еловой хвоей.

– Я никогда тут еще не была, – сказала Ирена, оглядываясь. – Красиво как…

Потом она не обращала уже внимания на окрестности. Она шла между Малецкими, осторожно ступая стройными своими ногами по песчаной дороге, слегка покачивая зонтиком, – типичная горожанка, даже не подумаешь, что ей привычней жизнь почти деревенская. Едва слушая рассказ Малецкого о сражении в гетто, она то и дело поглядывала на молчавшую Анну. Ирена, видимо, сразу заметила, что Малецкая беременна.

Жена Яна не была ни красивой, ни эффектной.

Беременность успела уже обезобразить ее хрупкую фигурку, в очертаниях тела появилась характерная тяжеловесность. Движения Анны тоже не отличались изяществом, шаг был слишком широк, но при всех физических недостатках она держалась так естественно, что ее состояние не бросалось в глаза. У нее были светлые, пепельного оттенка волосы, неправильные, можно сказать заурядные черты лица, большой рот и выдающиеся скулы; по-настоящему красивы были только глаза, карие, влажные, очень теплые.

Когда кончились деревянные домики и рощица и началось поле, уже зеленеющее всходами ржи, Ирена спросила:

– Далеко еще?

– Теперь недалеко, – впервые нарушила молчание Малецкая. – Сразу за теми домами.

Дома стояли за полем, заслоняя, однако, лишь восточную часть горизонта. На западе открывался широкий простор, настоящий сельский пейзаж. Виднелись луга, серая, еще безлистная полоса лип и тополей, за ними хаты, а дальше – фиолетовая тень лесов. Там заходило солнце – красное, огромное, суля ветреную погоду.

У края поля начиналась тихая улочка, застроенная домиками в стиле маленьких польских усадеб. Перед каждым таким домиком был садик, много сирени и еще нерасцветшей акации. Эта улочка вела к дому, в котором жили Малецкие.

– Когда родится твой сын? – внезапно обратилась Ирена к Малецкому.

Вопрос был неожиданный.

– Почему именно сын?

– Вы что, не хотите сына?

– Да нет, хотим! – рассмеялся он.

– Ну, и когда же?

– В середине июня, – ответила Малецкая.

Ирена задумалась.

– Еще так долго…

– Да нет, почему же? – возразил Малецкий. – Еще всего два месяца, даже неполных.

– Два месяца это очень много, – повторила Ирена.

Малецкая слегка коснулась ее руки.

– Да, это в самом деле много – два месяца, теперь… Но надо хоть немного верить, – сказала она сердечно своим низким, теплым голосом.

Ирена принужденно засмеялась.

– У меня-то нет никакой веры. Хочется только жить.

– Вот именно, чтобы жить, надо верить, – вставил Малецкий.

Ирена насмешливо взглянула на него.

– Во что верить?

– В жизнь, – не отступал Малецкий.

Ирена презрительно усмехнулась:

– Ах, разве что так!

Малецкий уже не мог удержаться. Он остановился и патетически воскликнул, словно открыл нечто невероятное:

– Однако же ты говоришь, что хочешь жить! Что же это, как не вера в жизнь?

Ирена пожала плечами и приподняла зонтик.

– Вера в жизнь? – повторила она. – Вовсе нет! Просто чем больше видишь смертей вокруг, тем сильнее самому хочется жить, только и всего…

Они замолкли.

– Вот наш дом! – Малецкая показала дом, окруженный молодыми елочками.

Перед домом играли два мальчугана и смуглая, черноволосая девчушка, очень похожая на Влодека Карского. Это была Тереска Карская.

Она стояла в стороне и, заложив ручки за спину, смотрела, как мальчишки, вывалявшись в песке и глине, сооружают длинную стену из камешков, веток и осколков стекла.

– Что это вы делаете? – задержалась возле них Малецкая.

Один из мальчишек поднял к ней толстощекую чумазую мордашку.

– Это гетто! – с гордостью показал он на стену.

В подъезде худенькая и, как дети, смуглая Карская разговаривала с очень толстой, даже тучной женщиной. Женщина эта, когда они проходили мимо, внимательно и неприязненно, сощурив глаза, оглядела Ирену.

Ирена, по-видимому, заметила это и тут же, на лестнице, спросила:

– Что это за женщина там, внизу, толстая? Она здесь живет?

– Да, – ответил Малецкий. – На первом этаже.

– Кто она, не знаешь?

Малецкий пожал плечами.

– Понятия не имею! Фамилия Петровская. Замужем, муж моложе ее, занимается она спекуляцией. Вот все, что я знаю…

Ирена задумалась. Спустя минуту, уже у дверей квартиры Малецких, она снова вернулась к тому же:

– Эта женщина посмотрела на меня не слишком любезно.

Малецкий думал о том же и потому поспешил возразить.

– Да тебе просто показалось!

– Ты так думаешь? – Она мельком взглянула на него. – Что ж, дай-то бог! Мне бы не хотелось, чтобы у вас из-за меня были неприятности.

Малецкий нахмурился.

– Ты слишком впечатлительна! – сказал он гораздо жестче, чем намеревался.

И снова его охватили сомнения, верно ли он поступил, приведя Ирену к себе домой. Внешность у нее типично еврейская, это бесспорно. Однако сам он так давно знал Ирену, что не представлял себе, какое впечатление она производит на тех, кто видит ее впервые.

Поместив Ирену в так называемую «мастерскую» Яна, Малецкая тут же вышла на кухню приготовить ужин. Ирена положила на стол свой зонтик и стала медленно снимать шляпу. Вдруг, с еще поднятыми над головой руками, она обернулась к стоявшему поодаль Яну.

– Чего ты так меня разглядываешь?

Он помолчал. Потом ответил:

– Ты в общем-то совсем не изменилась…

Ирена положила шляпу рядом с зонтиком и присела на край стола.

– Зато ты очень изменился!

– Да?

– Увы! Постарел, подурнел… Нет, в самом деле, – повторила она, заметив, что он смутился. – Теперь я, кажется, не могла бы в тебя влюбиться.

Малецкий счел за благо обратить разговор в шутку.

– Думаю, этого никогда и не было?

– Ну разумеется! – засмеялась Ирена. – Неужто ты предполагал, что такое могло быть?

От ответа Малецкого избавил звонок у входной двери. Это пришел Влодек Карский.

Спортивная голубая рубашка оттеняла смуглость его лица, темные волосы.

– Простите. – Он поклонился. – Пан Малецкий дома? Пан Юлек…

– Мой брат? – удивился Малецкий.

Вот уже несколько недель он ничего не знал о Юлеке. Тот еще в феврале уехал в провинцию, неведомо куда и зачем, как обычно по каким-то таинственным делам.

Из кухни выглянула Анна. Увидев юного Карского, она улыбнулась.

– А, это ты, Влодек!

Тот покраснел и, щелкнув каблуками, поклонился.

– Я к Юлеку… Можно?

– Он купается, – сказала Малецкая. – Приди чуть попозже.

Юноша кивнул.

– Хорошо, но прошу вас, скажите Юлеку, что я заходил.

Он снова поклонился и, стуча подкованными башмаками, побежал наверх.

Малецкий пошел за женой в кухню – небольшую, но светлую.

– А ты мне даже не сказала, что Юлек явился. Давно?

– После полудня, – ответила она. – Впрочем, он все это время спал.

На полу возле буфета стояли высокие сапоги Юлека, старательно после дороги начищенные, безукоризненно блестевшие.

Ян присел на ближайший стул. На его спинке висели бриджи Юлека. Рядом с сапогами лежали на полу шерстяные носки.

Анна у стола нарезала хлеб.

– Он говорил что-нибудь? – спросил чуть погодя Ян.

– Юлек? – Она улыбнулась. – Ты что, не знаешь его? Вернулся, по-моему, страшно измотанный. Сказал, что все в порядке, и отправился спать. А сейчас купается.

Действительно, через стену, отделявшую кухню от ванной, слышен был шум и плеск воды.

В это время снизу донесся зычный голос Пётровской.

– Вацек! Вацек!

Вацеком звали ее сына.

Малецкий сидел, нагнувшись, уперев локти в колени и спрятав лицо в ладонях. Наконец он поднял голову.

– Послушай, как тебе кажется, Ирена очень похожа на еврейку?

Анна заколебалась.

– Да нет, не очень…

– Но все же достаточно, а?

– Пожалуй, да. Она очень красивая.

Малецкий нахмурился.

– Тем хуже! Больше обращает на себя внимание. Сам не знаю, хорошо ли я сделал, что привел ее сюда.

Анна выпрямилась, прекратила резать хлеб.

– Думаю, что да, – ответила она, помолчав.

Однако ему требовалось подтверждение более решительное.

– Ты искренне это говоришь? В самом деле?

Анна повернулась к нему.

– Ты что, так мало меня знаешь?

В голосе ее послышался упрек.

Он ничего не ответил. Из ванной доносилось веселое посвистывание Юлека. Чувство неприязни кольнуло Малецкого. Но он вернулся к прерванной теме.

– Она очень изменилась.

– Ирена?

– Какая-то трудная стала… ты даже не представляешь, до чего трудная…

Анна задумалась.

– Какой же ей быть?

– Да, – согласился он, – это верно. Знаешь, она теперь считает себя еврейкой.

Он был разочарован тем, что Анна ничего не ответила. А ведь он умышленно начал этот разговор, чтобы разделить с Анной свои сомнения и тем самым найти оправдание себе. Достаточно нравственный, чтобы испытывать потребность в оправдании, Ян был все же не настолько нравственный, чтобы не заботиться о нем, не искать его. О поступках своих он судил по намерениям, но, часто замечая, что сами-то намерения противоречивы, никак не мог найти верного и надежного критерия их оценки. То была темная, густая чаща, в которой он терялся. Это он ощутил и сейчас.

Малецкий поднялся, и, прежде чем он успел подавить раздражение, у него само вырвалось:

– Зачем ты надела это платье? – Он неприязненно взглянул на жену. – Ведь ты ужасно в нем выглядишь!

Анна до начала разговора ожидала, что Ян это скажет. Еще по дороге к трамваю думала об этом. Она знала, что Ян не выносит злосчастного платья в горошек, да и сама его не любила. Однако она вышла из дому в такой тревоге, что забыла переодеться. По пути заколебалась было, не вернуться ли и не надеть ли другое платье. Но тут как раз услышала шум подъезжающего трамвая. И не стала возвращаться. Она глубоко заблуждалась, полагая, что ее женские мерки в оценке чувств и дел должны совпадать с мерками оценок у любимого ею мужчины. Увы, вопреки нашим желаниям, любовь часто не избавляет от взаимного непонимания.

– Я могу сейчас переодеться, – сказала она спокойно.

Не успел он смягчить резкость своих слов, как громко хлопнула дверь ванной и тотчас в кухне появился Юлек, отдохнувший, вымытый, с мокрыми еще волосами. Ростом он был выше Яна, так что заимствованная у брата пижама была ему коротковата.

– А, ты уже здесь! – обратился он к Яну. – Привет, старик! Как дела?

Малецкий поздоровался с ним довольно холодно.

– В порядке. А у тебя?

– Как видишь! У вас роскошная ванная, отмылся за все времена. Пижама, как ты, верно, догадываешься, твоя. Я ее в шкафу нашел. Не сердишься?

Малецкий пожал плечами.

– Одевайся поскорей, сейчас будем ужинать.

– Это прекрасно! – обрадовался Юлек. – Я чертовски голоден. Уже одеваюсь, вот только манатки свои заберу.

Он наклонился, чтобы взять сапоги и носки, волосы упали ему на лоб, и он энергично откинул их назад.

– Надеюсь, переночевать разрешите, а?

– Само собой, Юлек! – откликнулась стоявшая у окна Малецкая. – А ты что, сомневался?

– Спасибо! До четверга или пятницы, не больше. Сигарета есть? – обратился он к брату.

Ян вынул портсигар. Юлек взял сигарету, прикурил от газа.

– Снова уезжаешь?

– Еще не знаю, там посмотрим!

Придерживая под мышкой сапоги и носки, с сигаретой в зубах, он стянул со стула свои штаны. И в тот момент, когда он забрасывал их на плечо, из них выпал на пол темный, небольшой револьвер.

Юлек быстро нагнулся, схватил револьвер и сунул его обратно в карман бриджей. Загорелое его лицо залилось румянцем и еще больше потемнело.

Анна ничего не заметила, а Ян счел за благо не комментировать это происшествие.

– Где вы меня положите? – спросил Юлек, еще не оправившись от смущения. – В мастерской?

Анна задумалась.

– В столовой, пожалуй. Там тебе будет не слишком удобно…

– Глупости! Мне везде удобно.

– В мастерской у нас гость…

– О! – заинтересовался Юлек. – Кто такой?

– Ты ее не знаешь, – сказал Ян.

– Женщина?

– Ирена Лильен.

Юлек, только от брата некогда слышавший о Лильенах и о Смуге, присвистнул от изумления. Однако ничего не сказал. Он уже направился было к дверям, когда Анна вспомнила о Влодеке.

– Да, Юлек! Тут недавно заходил Влодек Карский, тебя спрашивал.

Юлек остановился.

– Влодек. – Он задумался. – Смуглый такой, чернявый?

– Да, он тут над нами живет.

– Знаю, конечно, знаю! – Юлек кивнул головой, улыбнулся.

Если бы не эта улыбка, явно говорившая о том, что этих двоих объединяют какие-то общие дела, Ян, возможно, подавил бы свое раздражение. Но тут он не выдержал.

– Я вижу, ты усердно взялся просвещать подростков.

Юлек поморщился и сразу занял агрессивную позицию.

– Ну и что? Ты ставишь мне это в вину?

– Да.

– Жаль. Тебя жаль, разумеется.

Малецкий даже побледнел от гнева.

– Тебе двадцать два, и ты можешь делать, что тебе заблагорассудится…

– Надеюсь! – буркнул Юлек.

– Но отдаешь ли ты себе отчет, какое зло причиняешь мальчишкам, хотя бы этому Карскому, вовлекая их в эти дела? – и он указал на место, куда упал револьвер.

– Что ты тут говоришь! – возмутился Юлек. – Ведь не только о тех делах речь! Борьба идет за нечто большее, за… впрочем, где тебе понять! Одно скажу, жаль, что тебя никто, как ты выразился, не просвещал в твои шестнадцать лет!

– Ого! – воскликнул Ян.