Текст книги "Преступления в детской"

Автор книги: Эйлет Уолдман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– И как долго ты встречалась с ЛеКроном? – спросила я.

Стэйси грустно рассмеялась.

– Я бы это так не назвала. Мы несколько раз занимались сексом, в первый раз – в его ванной посреди вечеринки.

Я поморщилась. Стэйси посмотрела на меня с вызовом:

– Мы увлеклись.

– Еще бы, – вздохнула я, а потом мне стало стыдно из-за того, что я осуждала ее. – Звучит довольно заманчиво.

– Это и было заманчиво, – сказала Стэйси. – Мы встречались еще несколько раз. А той ночью сняли комнату в отеле «Беверли Уилтшир». Это был последний раз.

Стэйси уставилась в свою чашку, и до меня не сразу дошло, что она плачет.

– Стэйси, милая, не плачь. Ты права, ты это заслужила. Энди все время так делает. Ты имеешь право, честно.

– Но ты бы так не поступила, – всхлипнула она.

Я на секунду замолчала. Нет, я не могла себе представить, что обманываю Питера. И что он меня обманывает, тоже не могла.

– Не знаю, Стэйси. Понятия не имею, что я стала бы делать в такой ситуации. Но это не имеет значения. Важно лишь, как ты себя чувствуешь.

– Я чувствую себя так, словно это меня раздавили машиной.

Я протянула руку, и Стэйси ее взяла. Несколько минут мы тихо сидели за столиком, потом оплатили счет, собрали вещи и ушли. Остановились около моей машины. Нам обеим было неловко, и тут я протянула руки и обняла подругу.

Отпустив ее, я сказала:

– Позвони мне, хорошо?

– Ага. Я люблю тебя, Джулиет.

– И я тебя люблю. Ты моя лучшая подруга. Ты ведь это знаешь, правда?

– Да, знаю. А ты – моя.

Я помахала ей рукой, открыла машину, втиснула себя за руль и отправилась домой, размышляя обо всех этих жутких семейных парах. ЛеКрон и его жены, Стэйси и Энди, Абигайль Хетэвей и Дэниел Муни. Нам с Питером часто казалось, что мы – единственная счастливая пара среди всех наших знакомых. Иногда из-за этого я чувствовала свое превосходство, будто я лучше всех вокруг. Иногда это меня прямо-таки пугало. Может, мы от них ничем не отличались. Может, наши несчастья просто еще не начались.

Глава 8

Я вошла в дом и, не услышав голоса Руби, заглянула в кабинет Питера. Мой муж лежал на животе на полу, окруженный фигурками из «Звездных войн», и аккуратно надевал маску на Дарта Вейдера.

– Люк, это твоя судьба, – сказала я.

– Привет, – Питер даже не обернулся.

– Где Руби? – спросила я.

– Спит.

– Что делаешь?

– Играю.

– Хммм…

Кабинет Питера выглядел, как комната восьмилетнего мальчика. Книжные полки забиты игрушками. Каждого героя комиксов он аккуратно поставил рядом с подходящими злодеями. Я убеждена, что Питер собирает все эти игрушки не потому, что они имеют ценность, как он утверждает (хотя его коллекцию супергероев семидесятых годов оценили в четыре тысячи семьсот пятьдесят долларов), и даже не потому, что они его вдохновляют, а потому, что в детстве у него их не было. Его мать старалась, как могла, но после того, как муж бросил ее с тремя детьми, она еле справлялась. Все деньги, которые у нее появлялись, уходили на насущные нужды – еду, крышу над головой и, конечно, телевизор.

Все детство Питер страстно желал получить игрушки, которые видел по телевизору. У него есть любимая история, от которой мне всегда хочется плакать, хотя он считает ее забавной. Как-то на Рождество он очень хотел получить фигурку аквалангиста. У его мамы не было денег на игрушку, и она купила не аквалангиста, а только его гидрокостюм. Питер сделал из маленькой пластиковой вешалки от комбинезона голову и плечи и наполнил пустой гидрокостюмчик водой. Я любила дразнить его, что следующим проектом станет прославление суперзлодея Повешенного. Каждый раз, когда Питер появлялся с очередной двухсотдолларовой фигуркой майора Мэтта Мэйсона в подлинной упаковке 1969 года, и мне хотелось свернуть ему шею, я вспоминала мальчика, у которого не было игрушек. Я вошла в комнату, перешагнула через распростертое тело Питера и опустилась прямо на его зад.

– Ох, – проворчал он. – Детка, ты весишь целую тонну. Как будто на моей заднице оказался Джаггернаут.[16]16
  Здесь – один из героев серии комиксов «Люди Икс». Огромный тип, обладающий невероятной силой. Ходячий экскаватор.


[Закрыть]

– Спасибо большое. Если подумать, я действительно чувствую себя, как толстый мутант.

– Ты не толстая, ты беременная.

– Это становится твоей мантрой.

– Да? Ладно, я перестану это говорить, как только ты избавишься от маниакальной одержимости своим весом.

– Во-первых, я никогда не избавлюсь от конкретно этой маниакальной одержимости, а во-вторых, ты и сам не худенький.

– Да что ты, – сказал он, перевернулся подо мной так что я оказалась на его животе, и начал меня щекотать.

– Хватит! Пожалуйста, не надо. Хватит, хватит!

Я уже плакала от смеха. Я скатилась с него на пол и, как смогла, свернулась в маленький комочек. Надо сказать, не такой уж и маленький. Он продолжал меня щекотать.

– Питер! Прекрати сейчас же, или я описаюсь. Я не шучу!

Это его убедило. Он наклонился ко мне и поцеловал в губы. Не буду говорить, что случилось потом. Достаточно сказать, что мы занимались тем, чем занимается большинство пар, когда оказывается дома вечером, а ребенок сладко спит, и не надо заниматься стиркой.

Позже, когда мы лежали на полу кабинета, сплетенные, как две ложки – ну, как ложка и ковшик, – я вытащила из-под себя маленькую фигурку.

– Боба Фетт[17]17
  Персонаж «Звездных войн».


[Закрыть] дырявит мне спину, – сказала я, передавая игрушку Питеру.

Питер взял игрушку и сказал басом:

– Да пребудет с тобой Сила!

– Уже была, милый, – сказала я. – Да, угадай, куда я ходила сегодня днем?

– На йогу?

– Нет. На панихиду по Абигайль Хетэвей.

Я поежилась, ожидая скандала, но, к моему удивлению, его не последовало.

– Хммм… – протянул Питер.

– Хммм – и все? Ты не злишься? Не собираешься сказать мне, чтобы я не лезла не в свое дело?

– Нет.

– А почему?

– Понимаешь, Джулиет, я много думал об этом. Последний год ты все время была какая-то неприкаянная, как будто понимала, что должна сидеть дома с Руби, но что-то в тебе не хотело этого по-настоящему. Ты привыкла быть полезной, помогать людям. И почему-то тебя не устраивает быть полезной нам и помогать своей семье. А с тех пор, как ты начала заниматься этой Хетэвей, ты изменилась, как будто к тебе вернулось ощущение значимости.

– Знаешь, Дороти тоже это заметила, – сказала я. – Я правда чувствую, что смогу тут что-то сделать. Но странно, что ты не беспокоишься за меня.

– Ну да, – ответил он. – Я не беспокоюсь, потому что знаю – ты понимаешь, что делаешь. Я не беспокоился, когда ты ходила опрашивать свидетелей на территории банды «Увечье или кровь», чего теперь-то волноваться? Думаю, ты не собираешься делать того, что может тебе как-то повредить. Полагаю, ты повынюхиваешь немного и передашь все добытые сведения детективу, с которым разговаривала. Полагаю, ты будешь благоразумна.

– Я буду благоразумна. Я уже благоразумна, правда.

– Отлично.

– Хочешь узнать, что я обнаружила на службе?

– Конечно.

– Во-первых, я видела ее мужа. Он полный придурок. Выглядит как типы вроде «хочу-быть-как-Янни».[18]18
  Янни Хрисомаллис (р. 1954) – музыкант-инструменталист, родился в Греции, впоследствии получил американское гражданство.


[Закрыть]

– Правда? Не похоже на человека, с которым она могла быть вместе.

– Я то же самое подумала. Видел бы ты этого идиота. Там сидела его падчерица, она плакала, а он ее даже не замечал. Ужасно. Мне хотелось схватить бедняжку в охапку и утащить домой.

– Хорошо, что ты этого не сделала. Вряд ли я понял бы похищение ребенка.

– На самом деле подростка. На вид ей около пятнадцати. А еще оказалось, что Абигайль ходила к психологу. Не поверишь к кому!

– И к кому же?

– К Герме Ванг!

– К Герме Ванг? Которая лечит от звездной болезни?

– В смысле, которая лечит звезд?

– Звездная болезнь лучше.

– Все равно. Да, к ней. Я думаю позвонить Лили и узнать, ходит ли она еще к Ванг? Если да, может, она узнает для меня, ходила ли туда Абигайль и, если ходила, то не на семейную ли консультацию.

– Лили сейчас в городе, – сказал Питер. – Сегодня утром она оставила сообщение на автоответчике. Кстати, мы в этом году поедем с ней и ее близнецами на кинофестиваль в Теллурайде?

– Питер, не знаю, заметил ли ты, но я уже почти родила. Не думаю, что мы в этом году попадем в Теллурайд.

– Да, точно, – засмеялся Питер. – Все время забываю.

– Пожалуй, я позвоню ей и спрошу про Ванг.

– Давай. А я пойду еще поработаю.

– Еще поработаешь?

Он покраснел.

– Просто поработаю.

– Слушай, Питер. Я узнала кое-что еще.

– А? – Он уже думал о своем сценарии.

– Стэйси была с Брюсом ЛеКроном в ночь убийства.

– Да, на вечеринке во «Всемирных Талантах-Художниках». Ты это и так знала.

– Нет, Питер. Она была с ним.

Он взглянул на меня.

– Была – в смысле была?

Я кивнула.

– Круто. Энди знает?

– Не думаю. По крайней мере, пока.

– Круто.

Мы посмотрели друг на друга и узнали чувство, которое оба испытывали. Нам было легко. Легкость и спокойствие оттого, что мы поженились. Оттого, что ты супруг человека, которого не просто любишь, но и которому доверяешь.

Я поцеловала Питера, оставила его с игрушками, а сама пошла в спальню звонить Лили. Определенно, Лили Грин – самая знаменитая наша подруга. Она одна смогла заслужить титул кинозвезды. Несмотря на это, Лили сумела остаться скромной и почти обычной. У нее есть обычная для Голливуда свита из личных помощников, менеджеров и прислуги, но она до сих пор сама отвозит своих дочерей-близняшек в школу каждое утро, когда не работает.

Одна из помощниц Лили подняла трубку и оставила меня висеть на телефоне, пока проверяла, на месте ли она.

– Джулиет! Рада тебя слышать. Ну что, вы поедете с нами в Теллурайд? – крикнула Лили в трубку.

– Я бы хотела, но боюсь, мы не сможем из-за младенца.

– Да, точно. Я совсем забыла. Когда тебе рожать?

– Примерно через месяц.

– Потрясающе! Мальчик или девочка?

– Мальчик. Его зовут Исаак.

– Как мило! Отличное имя. Не могу поверить, что ты уже выбрала имя. Девочкам был почти месяц, когда мы остановились на Эмбер и Джейд. И уже через два месяца я хотела поменять имена!

– Ты же знаешь, я решительна до идиотизма. Слушай, я тут подумала, не сделаешь ли ты для меня кое-что?

– Конечно.

– Помнишь Герму Ванг, психолога, которого ты рекомендовала Питеру несколько лет назад?

– Конечно. – Лили сочувственно понизила голос. – Тебе нужен ее телефон? У вас что-то случилось? Вы в порядке?

– Да, да, у нас все хорошо, не в этом дело. Просто…

С чего бы начать? Я разразилась длинной, запутанной речью о том, почему я хочу выследить добрую миссис Ванг. Когда я закончила, Лили присвистнула.

– Джулиет, ты такая классная. Мамаша футболистки расследует преступления!

Я фыркнула.

– Руби пока не играет в футбол, а я не раскрыла ни одного преступления.

– Я уже примерно год не хожу к Ванг, но с тех пор, как я получила «Оскара», она звонит раз в несколько месяцев, чтобы пригласить меня пообедать.

– Она охотится за звездами?

– Довольно активно. Под конец курса она стала какой-то слащавой, всегда вставала на мою сторону. Не то, чтобы я была против, но это становилось немного нелепым.

– Думаешь, она до такой степени сходит с ума по звездам, что сможет забыть о конфиденциальности? Ты можешь попытаться узнать, ходила Абигайль к ней одна или вдвоем с мужем? И совсем здорово было бы выяснить, зачем она к ней ходила. Ладно?

– Держу пари, что смогу что-нибудь из нее вытянуть. Она абсолютно несдержанна. Я приглашу ее в «Плющ»,[19]19
  Знаменитый дорогой ресторан в Голливуде, куда ходят звезды.


[Закрыть] это окончательно сведет ее с ума. Ужасно весело, я чувствую себя мисс Марпл!

– Только ты гораздо лучше выглядишь, – сказала я.

– Ты льстишь мне, дорогуша, – сказала Лили, старательно копируя Зазу Габор.[20]20
  Известная актриса пятидесятых годов, родом из Венгрии.


[Закрыть] – Я позвоню тебе, как только пообщаюсь с Ванг.

– Отлично. До скорого.

Я повесила трубку и тут же услышала вопли Руби.

– Мама! Я все поспала! Иди за мной! Мама, иди сейчас!

– Иду! – крикнула я ей. – И перестань на меня кричать!

Войдя в комнату Руби, я увидела, что она стоит в кроватке, перекинув ногу через бортик.

– Что ты делаешь, маленький гудини! – сказала я, подхватив ее как раз вовремя, чтобы она не упала.

– Я все поспала. Хочу отсюда, – сказала Руби.

– Вижу. Если ты уже так подросла, что можешь выбраться из кроватки, то, может, ты уже доросла до взрослой кровати? Хочешь кровать, как у больших девочек?

– Нет.

– Ты сможешь сама ее выбрать.

– Нет.

– Это может быть очень симпатичная кровать, – я попыталась подлизаться. Мне нужно выманить Руби оттуда, пока на свет не появился ее братик. Я ни в коем случае не собиралась покупать еще одну детскую кроватку.

– Нет.

Господи, этот ребенок жутко упрямый. И в кого это она такая?

– Можно выбрать розовую, – пропела я.

Это ее слегка заинтересовало.

– Розовую?

– Конечно. Разве не здорово? Давай купим тебе розовую кровать для больших девочек!

– Нет.

Пора с этим заканчивать, хоть я и проиграла.

– Ладно, забудь об этом. Давай поищем папу.

На то, чтобы оторвать Питера от работы, ушло всего три секунды. Наживкой послужил поход в бакалею за начинкой для такос из курицы. Мужчин так легко отвлечь.

Питер вез нашу большую тележку по рядам (проходам?), Руби носилась вокруг со своей детской тележкой, а я шла в тылу (замыкала ряды?), мечтая о том, чтобы кто-нибудь из них меня прокатил. В овощном отделе я догнала Питера и спросила:

– У вас, гоев, есть какой-нибудь обычай, когда семья и друзья приходят к родственникам умершего?

– Ты имеешь в виду поминки?

– Нет. Не как прием. Скорее как… ну, как шива.[21]21
  Традиционный еврейский траурный ритуал, длящийся семь дней, отсчет которых ведется с момента, когда семья приходит домой с похорон. Скорбящие сидят на низких стульях, не выходят из дома, не готовят еду, не совершают омовений.


[Закрыть]

– Что такое шива?

– Помнишь, мы приходили к моей тете Грейси во время шивы, когда умер дядя Ирвинг?

– Да, точно. Это когда все сидят на маленьких стульях семь дней, а друзья и соседи приходят с едой.

– Точно.

– Нет, у нас, англосаксов-протестантов, нет ничего похожего.

– Правда? Это так грустно! Вы просто позволяете родственникам хандрить дома совсем одним?

– Нет, Джулиет. Мы все встречаемся в загородном клубе и играем в гольф. А потом проводим большое собрание и обсуждаем, как бы убрать евреев и негров из окрестностей.

Я рассмеялась.

– У вас, правда, не принято просто так заскочить, чтобы навестить семью?

– На самом деле нет, хотя моя мама всегда готовит запеканки подходящим вдовцам. Это считается?

– Нет, не думаю… Хотя постой-ка, может, это и сработает.

– Что сработает?

– Я могла бы приготовить запеканку для мужа Абигайль Хетэвей!

– Дурацкая идея.

– Почему? Я думаю, отличная.

– Ты, кажется, говорила, что у нее есть дочь?

– Да. Ну и что?

– Вряд ли будет честно делать ее круглой сиротой. Я себе не представляю более верного способа убить отчима бедной девочки, чем накормить его запеканкой твоего изготовления.

– Очень смешно. Обхохочешься.

– Джулиет, если серьезно, ты ведь даже их не знаешь. Ты не можешь просто взять и заявиться к ним с едой.

– А почему нет? Я просто их поддерживаю в трудную минуту. Выручаю. И к тому же, я так хорошо ее знала.

– Это неправда. Она, наверное, даже не узнала бы тебя.

– Узнала бы. Она могла бы вспомнить, что ты спас ее от ЛеКрона. И вообще, они же не знают, насколько хорошо мы с ней были знакомы.

– Джулиет, поосторожней с этой семьей. Это не игра. Они ее оплакивают!

– Я буду осторожна. Я просто хочу понять, что и как у них там происходит. На более личном уровне. Я даже не собираюсь задавать никаких вопросов.

– Я просто высказал свое мнение.

– Я приняла его к сведению. И я буду благоразумна. Обещаю. – Я сжала его руку. – Договорились?

– Договорились.

– Питер…

– Да?

– Ты не хочешь приготовить малюсенькую запеканку?

– О Боже, нет. Разумеется, нет.

– Пожалуйста, пожалуйста, а? – Я поцеловала его в щеку.

– Я тебе не верю.

Я потянулась к ящику с продуктами и бросила в нашу тележку несколько пакетов шпината.

– Это еще зачем? – спросил Питер.

– Для лазаньи. Только положи поменьше лука. Люди обычно не так сильно любят лук, как ты.

Глава 9

Работа в детском саду явно хорошо оплачивалась, подумала я, останавливаясь перед домом Абигайль Хетэвей. Это огромное здание в стиле Тюдоров располагалось в каньоне Санта-Моника, одном из самых престижных районов Вест-Сайда. От окованной медью входной двери до тротуара тянулся аккуратно подстриженный газон. По нему, между ухоженными клумбами зимних цветов, вилась кирпичная дорожка. Перед домом стояли две машины – ярко-синий джип и двухместная «БМВ», вроде тех, что покупают некоторые мужчины средних лет. Как только они видят на голубом экране Джеймса Бонда, рассекающего на такой машине, тут же чувствуют необходимость обзавестись чем-то подобным.

«Вот так-так! – подумала я. – Интересно, какая из них принадлежит Дэниелу Муни».

Я выбралась из своей груды металлолома, типичной для пригородных матрон, стараясь не помять голубой комбинезон для беременных, который нашла скомканным в глубине шкафа и даже сумела выгладить, готовясь к вторжению на территорию Муни. Я выглядела ужасно милой и совершенно безобидной.

Я протянула руку к заднему сиденью и схватила полиэтиленовый пакет, где лежала любезно приготовленная Питером лазанья со шпинатом и фетой. Подойдя к двери и натянув на лицо приторную улыбку, я быстро постучала и, пока не открыли, достала из пакета лазанью, лежавшую в поддоне из фольги, тут дверь открылась – резко, без предупреждения, и я подпрыгнула от испуга. Совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтобы лазанья наклонилась, и из-под фольги прямо на мой комбинезон полилась струя томатного соуса.

– Ой, – сказала я.

В дверях стояла дочь Абигайль Хетэвей.

– О господи! – воскликнула она и вытянула руку, чтобы придержать поддон. – Вы все на себя пролили!

Я посмотрела на красные брызги, украсившие мою грудь и живот.

– Отлично. Просто восхитительно, – сказала я удрученно.

– Мне так жаль, – отозвалась девочка.

– Нет, нет, ты не виновата. Не извиняйся. Это все я. Я такая клуша. Это мне надо извиняться. – Я показала на залитый соусом поддон. – Это для тебя и твоего… твоего отца.

– Спасибо, – сказала она, совершенно не имея это в виду.

– Это лазанья.

– Отлично. – Она осторожно, с явным отвращением взяла поддон у меня из рук. – Вы не хотите зайти и отмыть это?

– Это было бы здорово. Меня зовут Джулиет Эпплбаум. Я знала твою маму.

Дочь Абигайль Хетэвей заплакала, стоя в дверях с лазаньей. Она плакала не как взрослая женщина, на которую походила, а как ребенок, которым была. Ее узкие плечи сотрясались от бурных рыданий, ей не хватало воздуха, по лицу катились слезы. У нее потекло из носа, и, поскольку руки были заняты лазаньей, она повернула голову, безуспешно пытаясь вытереть сопли о рукав. Когда Одри подняла плечо, чтобы утереть нос, поддон выскользнул у нее из рук и с громким всплеском плюхнулся на пол, забрызгав ее туфли томатным соусом.

– Нет, нет, нет! – прорыдала она, упав на колени и пытаясь остановить поток соуса, направляющийся к бело-розовой восточной ковровой дорожке.

Я огляделась в поисках какого-нибудь куска ткани, чтобы остановить жидкость, прежде чем она испортит явно дорогой ковер. Неудивительно, но там ничего не нашлось. Я посмотрела на свою рубашку и, беспомощно пожав плечами, сняла ее через голову. Присоединившись к сидящей на полу Одри, я вытерла рубашкой пролитый соус. От удивления девочка перестала плакать. Я закончила вытирать пролитое, бросила перепачканную рубашку на поддон с лазаньей и поднялась на ноги, держа в руках свое подношение, которое к тому времени приобрело крайне отталкивающий вид.

– Где мусорное ведро? – спросила я.

– На кухне. Это там, – она показала рукой.

Я сначала проверила, нет ли на моей обуви соуса, а затем прошла через прихожую в прекрасно обставленную кухню. По дороге я бросила взгляд в зеркало в золоченой раме и пришла в ужас, обнаружив себя в черно-белом пятнистом лифчике для кормления. Руби называла его «лифчик моей коловы». Мой живот вываливался из леггинсов, а пупок выступал под черной тканью. Содрогнувшись, я бросилась на кухню и сунула поддон с лазаньей, рубашку и все остальное в мусорный бак из нержавеющей стали под мойкой. Потом нашла на стойке рулон бумажных полотенец, оторвала большой кусок и намочила его теплой водой. Аккуратно отжав полотенце, я вернулась к Одри, которая все еще стояла на коленях в прихожей. Она не шевелилась, но и не плакала больше. Я нежно, одну за другой, вытерла ее руки, а потом почистила ей ботинки и вытерла остатки соуса с пола. Затем вернулась на кухню, выкинула грязные полотенца и снова вышла в холл. Одри так и не шевельнулась.

Я со стоном опустилась рядом и протянула к ней руки. Одри осторожно придвинулась ко мне и неуклюже устроилась в моих объятиях, пристроив голову у меня на груди. Она снова начала плакать, но не так яростно, как вначале. Теперь слезы текли быстро и тихо, и мой лифчик промок. Я нежно баюкала ее, гладя по голове.

Так мы просидели несколько минут. Наконец Одри выпрямилась.

– Простите, – сказала она. Похоже, ей часто приходится это повторять.

– Не извиняйся, милая. Тебе не за что извиняться.

– Я скучаю по маме.

– Я знаю, дорогая. Знаю.

– Вы ее подруга? Я вас раньше не видела.

– Ну не совсем. Не подруга. Мы с твоей мамой встретились прямо перед тем, как… Перед тем, как она умерла. Моя дочь пыталась поступить в ее детский сад.

Она посмотрела на меня, очевидно, не понимая, что я тут делаю.

А что я там делала? О чем я вообще думала?

– На самом деле, я совсем не знала твою маму. Она даже не приняла мою малышку в «Любящие сердца». Я узнала о случившемся и просто подумала, что вам с отцом вряд ли сейчас хочется готовить, – сбивчиво пробормотала я и посмотрела на разорение, причиненное моему костюму и ее дому.

Я ничего не могла с собой поделать и рассмеялась. Одри выглядела удивленной.

– Ты только посмотри на меня! – выдавила я, задыхаясь от хохота.

Она взглянула на меня так, словно увидела впервые, и вдруг засмеялась тоже.

Мы поднялись с пола, вытирая слезы.

– Можешь себе представить, как я еду в таком виде по бульвару Санта-Моника? – спросила я.

– Вас, наверное, арестуют!

– За растление! Коров!

Мы снова расхохотались.

Когда мы, наконец, успокоились, Одри протянула мне руку:

– Меня зовут Одри.

– Я знаю. А меня Джулиет.

С минуту мы молча смотрели друг на друга, а потом я кое-что вспомнила.

– Господи, твой отец! Нельзя, чтобы он меня застал в таком виде.

– Не отец, а отчим. И не беспокойтесь, его тут нет.

– Ты здесь одна? – я была поражена. Как можно оставить ребенка одного всего через несколько дней после смерти матери?

– Ага. Ему надо было уйти, но скоро он вернется. Я поищу для вас что-нибудь.

– Это было бы здорово, хотя мне страшно неудобно тебя беспокоить.

Мы одновременно взглянули на мой живот.

– Я думаю, это должно быть что-то вроде большой рубашки, – сказала она.

– Ну да, очень большой.

– Подождите минутку, ладно? – она взбежала вверх по лестнице и скоро вернулась с мужской оксфордской курткой на пуговицах, с обтрепанным воротничком и манжетами. Я с сомнением посмотрела на куртку.

– Это твоего отчима? Думаешь, он не будет против?

– Она моя, а когда-то была папина. Моего настоящего отца, а не Дэниела, – она произнесла имя отчима так, словно вкус оно имело отвратительный.

– А ты не возражаешь, если я это одолжу? – спросила я. – Выглядит как что-то особенное.

– Я не против.

– Обещаю выстирать ее и вернуть завтра же.

– Ладно.

Мы неловко смотрели друг на друга еще с минуту. Мне было неудобно там находиться, но я не хотела оставлять девочку в полном одиночестве. Кто-то должен о ней позаботиться, и ждать этого от ее отчима определенно не приходится.

Одри убрала с лица фиолетовый локон. Я улыбнулась и сказала:

– Мне нравятся твои волосы.

Она покраснела.

– Моя мама их ненавидит… то есть, ненавидела.

– Могу себе представить.

– Краска нестойкая, или как там это называется. Она смывается через какое-то время.

– Ты сама сделала прическу?

– Ага. То есть, красилась сама, а стриглась на Мелроуз.[22]22
  Мелроуз-авеню – одна из центральных улиц Лос-Анджелеса с огромным количеством дорогих магазинов, ресторанов и прочих заведений.


[Закрыть]

Она потрогала стриженую половину головы. С тех пор, как я видела Одри на похоронах, на выбритом участке отрос симпатичный ежик.

– Можно, я потрогаю? Мне очень нравится, какие они на ощупь.

Она подставила голову, и я провела ладонью по мягким волоскам.

– Как приятно.

Она улыбнулась.

– Послушайте, может, хотите что-нибудь выпить? Чаю, например?

– Конечно.

Пока Одри возилась на кухне – ставила чайник и опускала чайные пакетики в симпатичные керамические кружки, я взгромоздилась на табуретку возле стойки.

– Дорогая, тебе чем-нибудь помочь? У тебя все хорошо?

Дурацкий вопрос. Разумеется, у нее не все хорошо.

– Нет. То есть, да. Кажется, у меня все нормально. Мне ничего не надо.

Следующие минут пятнадцать я сидела у стойки в кухне Абигайль Хетэвей рядом с ее горюющей дочерью и пила чай. Мы почти не разговаривали, только обсудили чай (с персиком и женьшенем) и погоду (для Лос-Анджелеса слишком прохладно). Но при этом нас объединяло какое-то странное ощущение. Между нами установилась некая связь – не как между подругами и уж точно не как между матерью и дочерью, но она была. Казалось, что Одри успокаивается, когда я рядом. Может, дело и не во мне, просто девочка так одинока и несчастна, что ей хватило бы присутствия любого живого, дышащего существа. Так что к тому времени, когда я собралась уходить, я почувствовала, что меня и этого неуклюжего грустного ребенка связывают какие-то узы.

Моя чашка давно уже опустела, когда я, наконец, поцеловала Одри на прощанье, дала ей номер своего телефона и ушла. Отъезжая от дома, я оглянулась и увидела, что она стоит на пороге и смотрит мне вслед. Я помахала ей, и она на мгновение подняла руку, а потом скрылась в доме.

Я проехала по Тихоокеанскому шоссе, вырулила на автостраду Санта-Моника и уперлась в неприступную стену из машин. Поскольку двадцатиминутная поездка растянулась на целый час и даже больше, у меня было достаточно времени, чтобы обдумать свои действия за последние дни. Мне явно по силам расследовать убийство Абигайль. Более того, это, пожалуй, необходимо сделать. Встреча с Одри Хетэвей все изменила. Я неожиданно столкнулась с тем, что должна была понять с самого начала. Это ведь не история из книжек про Нэнси Дрю,[23]23
  Популярная серия детективов, главная героиня которых – 16-летняя девочка.


[Закрыть] а настоящая трагедия из реальной жизни. Смерть Абигайль – не повод отвлечься для скучающей домохозяйки, а самая ужасная вещь, какая может случиться с девочкой-подростком. Как я посмела даже пытаться вести «расследование»? Как самонадеянно – думать, что я достаточно компетентна, чтобы раскрыть это преступление! Кем я себя возомнила: бегала по городу, допрашивала нянек, скандалила с президентами киностудий, являлась на похороны без приглашения? Мне было ужасно стыдно за бесцеремонное вторжение в дом этой несчастной девочки, да еще с троянским конем в виде лазаньи со шпинатом и фетой.

Подъезжая к дому, я уже твердо решила забыть о своих детективных достижениях. Я собиралась оставить это тем, кто действительно знает, что делает – то есть, полиции. Войдя в дом, я сгребла свою малышку в охапку и обняла так сильно, как могла. Пока Руби протестовала, извиваясь и завывая, я вдохнула щенячий запах ее волос и мысленно пообещала, что никогда не оставлю ее, как Абигайль свою дочь. Моей девочке никогда не придется настолько сильно нуждаться в материнской заботе, чтобы рыдать в объятиях чужого человека.

Я поцеловала Питера в щеку и хотела сообщить ему о своем решении бросить расследование, но тут он протянул мне клочок бумаги со следующим посланием:

«Звонила Лили. Сказала: „Золотая жила“. Перезвони как можно скорее».

– Когда она звонила? – спросила я.

– Две минуты назад.

Мне нужно было хотя бы узнать, что она там раскопала. Я позвонила и попала на автоответчик.

– Лили, ты там? Это Джулиет. Возьми трубку. Я знаю, ты там, Питер передал, что ты только что звонила. Возьми трубку, возьми трубку, возьми трубку, возьми трубку!

Ко мне присоединилась Руби – она танцевала по комнате и вопила: «Возьми тлубку!»

Наш номер песни и пляски прервал сердитый голос Лили:

– Ладно, я слушаю. Ради всего святого, замолчите!

– Привет.

– И тебе привет. Слушай, ты мне должна по гроб жизни. Это был самый ужасный обед в мире. Эта баба притащила с собой фотоаппарат и все время просила официантов снять нас вместе. Она наснимала на целый альбом еще до десерта.

– Прости, что заставила тебя пройти через это, – сказала я со смехом.

– Ерунда. Но я узнала для тебя кое-какие слухи.

– Отлично! – сказала я и тут же вспомнила о своем решении. – Хотя я вроде как решила перестать в это лезть.

– Что?! – она определенно разозлилась. – Ты хочешь сказать, что я зря вытерпела два часа подлизываний Гермы Ванг? Я так не думаю, подруга.

– Прости. Понимаешь, я встретила дочь Абигайль Хетэвей. Ей на самом деле очень плохо, и я почувствовала себя виноватой из-за всех этих игр в Агату Кристи. Я должна оставить это копам, разве нет?

– Послушай. Я думаю, что ты этой девочке одолжение делаешь. Ты ведь можешь найти убийцу ее матери! Твой гражданский долг – сделать все возможное, чтобы помочь раскрыть это убийство. Даже больше, ты ведь сама заварила эту кашу, вот и расхлебывай теперь. По крайней мере, послушай, что у меня есть. Ты ведь всегда можешь позвонить в полицию и передать им эти сведения.

– Думаю, ты права. И потом, я умираю от любопытства! Ужасно хочу узнать, что Ванг тебе сказала. Не могу поверить, что она действительно рассказывала! Разве она не давала что-то вроде клятвы о неразглашении? Неужели у этой женщины нет никакой морали?

– Очевидно, нет. Правда, она не сообщила мне какие-то совсем личные сведения и даже не подтвердила прямо, что Абигайль Хетэвей к ней ходила.

– А что именно она тебе сказала?

– Что у нее была клиентка по имени Абигайль, никаких фамилий. В основном, Ванг общалась с ней, но некоторые вопросы разбирали всем семейством. Ты была права, у Абигайль и Дэниела – тоже без фамилии – были проблемы, и, если верить Ванг, серьезные. Она не сказала, какие именно, но сообщила, что дело шло к разводу.

– Я знала, знала!

– Это еще не все. По-видимому, она несколько раз видела и дочь. Там тоже не все в порядке.

– Я тоже так решила. Я сегодня заглянула к Абигайль домой и обнаружила там Одри, ее дочь, совсем одну. Ее мать только умерла, а отчим даже не думает побыть с ней вместе.

– Ужасно.

– Ага. Ванг не намекала, как у Одри с отчимом? Может, он к ней приставал или еще что?

– Она не говорила. Сказала только, что они все друг с другом не ладили, и это куда серьезнее, чем обычные семейные проблемы и переходный возраст.

– Лили, ты превзошла себя. Это все ужасно интересно. Я не уверена, что здесь есть мотив для убийства, но это определенно выставляет страдающего вдовца в несколько ином свете. Я с первого взгляда поняла, что он мерзкий тип, а мои первые впечатления всегда оправдываются.

– Знаешь, что я больше всего в тебе люблю, Шерлок?

– Что, Ватсон?

– Твой скромный характер.

– А разве я не скромная?

Я поблагодарила Лили за потраченное время, пообещала вскоре с ней встретиться и повесила трубку.

– Что я слышу? – сказал Питер. – Бросаешь работу частного детектива?

– Не знаю, – вздохнула я. – Думаю, да. Когда я встретилась с Одри, дочкой Абигайль, я почувствовала себя ужасно виноватой. Бедняжка рыдала у меня на груди.