Текст книги "Палачи и жертвы (Предыстория) (СИ)"

Автор книги: Эйла Бруно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Моя история без счастливого конца, и таких, как у меня, много. Эти грезы не сбываются, эти мечты не убивает время, это проклятье неизлечимо, и меня хорошо понимают те, кому выпала на долю похожая судьба. Я заметил, что редкий процент болен так же, как я. Их куда меньше, чем принято считать. Вроде людей, предрасположенных к чахотке. И их не сможет понять никто, кроме собратьев по несчастью. Остальные будут говорить:

– Ерунда, такой любви не существует.

– Ты просто сознательно сам себя мучаешь.

– Нужно уметь перевести свое внимание на что-то другое.

– Это пройдет, ты еще будешь над собой смеяться.

Никогда. Это никогда не пройдет. Потускнеет, отойдет на задний план, окоченеет, станет причинять боль реже, но_никогда_не_умрет. Лучше заранее принять это, чем вечно мучиться надеждой. Тогда есть шанс, что однажды всё лет через сорок обернется пеплом. Такая любовь, тлея, выжигает человеческую личность.

Сая, полминуты глядя на темную точку у подножия скалы, наконец, начала понимать. Понимание пришло не сразу, потому что девушка упорно от него защищалась – неудобная истина на то и неудобная. Устав с ней сражаться, Сая осознала, что я умер, отошла на шаг назад и задрожала всем своим телом.

Она торопливо спустилась по тропинке к подножию скалы. Мертвым я ей не нравился. Сая подняла мою руку, опустила ее, посмотрела в глаза, прошептала:

– Ты что это в самом деле умирать собрался? То есть, так это делается?

Глупый вопрос, заданный испуганным, полусердитым тоном, на смех поднял ветер, и тишина не ответила ей.

Но Сая не любила, когда всё идет не так, как ей хочется, и моя гибель в ее планы не входила. Для нее смерть – это не навсегда, чтобы там не говорили люди.

– Тебе нужна кровь, – сказала она с твердой убежденностью, поняв, что мое сердце молчит. – Переливание.

Словом, Сая не намеревалась так запросто позволять мне умереть. Она отрицала сам факт возможности этого. Потом, морщась, порезала себе руку, набрала полный рот собственной крови и прижалась губами к моим губам, раскрыв их и заставляя мой организм принять живительную жидкость.

В тот момент, когда цыган по имени Хаджи уже умер, и вместо него на земле лежало тело, он был готов окончательно исчезнуть. Наверное, там, после смерти есть нечто весомое, чтобы ни одна душа за все время не пожелала вернуть обратно в тело, покинув его. Я тоже не пожелал и воспринимал этот распорядок вещей совершенно спокойно.

Смутно помню чувство, похожее на восхитительное озарение, какое настигает нас на экзамене, после того, как мы сорок минут промучались над заданием учителя. Но это и все... Не знаю, что было бы дальше, но точно нечто истинно захватывающее. У природы достаточно фантазии (взять хотя бы богомола), чтобы придумать вместо так называемой "пустоты" после смерти что-нибудь заковыристое. Именно оно меня так и не дождалось...

Потом мое тело стало противоестественно энергично изображать, что оно еще живое. Раздробленный организм дрогнул, выталкивая излишки крови, превратившиеся в тромбы, проснулись лейкоциты, растаскивая закупорки сосудов, воздух начал проникать в уничтоженные легкие. Но весь этот естественный процесс происходил медленно, тихо и механически. Внутренние органы не двигались, сердце почти не билось, кровь текла очень заторможено, сделалась густой, сосуды темнели, едва не лопались от напора все более уплотнявшейся крови.

Тело не являлось живым, моя душа попала в капкан мертвого организма. Что-то случилось с кровью. Что-то страшное и неправильное. Не сердце качает ее, оно лишь безвольно дрожит время от времени – она текла сама по себе, подчиненная одному ей известному закону. Она меняла попутно каждую ткань организма... И вот это было по-настоящему больно.

Нет, боль – не то слово. Столбняк, обморок, беспамятство может лишить нас возможности испытывать подобное, я же оставался в сознании.

Какая-то часть меня все же смогла умереть, освободиться. Наверное, это была смертная, сиюминутная, ветреная, а потому живая и прекрасная половина личности. Она так и не вернулась, но на её месте появилось "нечто". То нечто, воплощающее собой боль, молчание, бессмертие и еще множество похожих понятий, о которых спорят философы и которые сделались для меня физически осязаемой истиной.

Это "нечто" не слишком радовалось рождению. Оно открыло глаза и увидело Саю, а на фоне ее лица – грозовое небо. Оно испытывало гнев своего появления в мир, а еще – все ответы на трансцендентальные вопросы и бесконечный голод.

"Этот мир полон смерти. Нам здесь не место", – думало нечто, сжимаясь в тугой узел. Оно было монстром, и становиться человеком ему совсем не улыбалось.

Самое неудобное в чужой среде – чувство течения времени. Словно каждое мгновение кто-то выбивает из-под ног почву, путает координаты. Мир трется о тебя, выталкивает, как инородный предмет. Это обжигало и вызывало ярость.

"Здесь все чужое", – думало нечто. Оно пыталось вспомнить, был ли у него дом, но все, что он воспринимал – лицо человека перед ним. Оно дарило утешение, было родным, понятным и знакомым.

Тело не слушалось, сотрясалось и болело, это тоже вызывало ярость.

Мир умирал каждую секунду. Каждая травинка доживала свой срок, каждая песчинка переживала ломку трансформации, каждая молекула грязно и открыто сообщалась с другими, неизменно погибая. Никакого покоя и тишины – шум, смерть, ложь, неопределенность, хаос и несправедливость.

Нечто тряслось от ненависти к миру. "Он неправильный, он несовершенный, он нас не любит!" И ему бы рычать, но проклятый организм не слушался, пока он молотил по земле гибким хвостом.

"Нужно заставить тело меняться", – подумало нечто. К тому времени Она ушла, и это вызвало тоску, тревогу. Единственное существо, казавшееся ему родным и правильным – исчезло.

Оно зарычало, и из-за спины, наконец, стали рождаться крылья. Этого мало, мало... Вот появились клыки, когти, длинные рога. Ладно, пока достаточно, хотя хотелось обрасти чешуей крепкой, как камень, вытянуть в небо длинную, клыкастую морду – тогда хоть какое-то чувство целостности появилось бы.

Нечто было нетерпеливо, но его немного успокоило, что оно хотя бы частично сделалось собой.

Стараясь привыкнуть к гравитации, оно осваивалось. Изнутри что-то скреблось. Человеческая часть тела была упряма и стремилась контролировать ситуацию.

Нечто взмахнуло крыльями, немного полетало. Гравитация ощущалась, как притяжение к огромному, вращающемуся глубоко под землей сердцу.

Монстр чувствовал бег планеты в космосе, и эта суетливость раздражала его. Кое-как найдя свои координаты в новом пространстве, нечто взмыло повыше в небо. Крылья были сильные, гибкие, подвижные, тело понемногу все лучше слушалось его.

Теперь нужно найти Ее.

"Последовательность. Здесь существует линейная последовательность", – нечто со злостью и ностальгией подумало, что привыкло к моментальному действию одновременных событий, в которых участвует. Здесь везде совала свой нос треклятая причинно-следственная связь – липкая, надоедливая и скучная, скучная, скучная.

Нечто наблюдало за беспорядочным движением ветра, и это увлекло его, как котенка увлекает беготня по ковру солнечного зайчика. Трепет крыльев бабочки в миле отсюда звучал, как издевательский, тихий смех.

"Время уродливо".

Оно казалось сетью кровеносных сосудов. Их переплетение – это отдельный предмет или организм, и для каждого время течет по-разному. Единое время было у планеты, и оно исходило и самого ее сердца, как какая-то зараза.

Нечто кувыркалось в воздухе и летало довольно долго, хотя само понятия не имело, как время течет для него.

Потом был крик. Ее крик где-то далеко, за холмами. Ее губы восклицают его имя, и в этом вопле боль, отчаяние.

Взмахнув крыльями, монстр понесся на зов.

Оно увидело пожар. Небо пузырилось черными клубами дыма, облака умылись в багровом зареве, а ночь сделалась светлой, наполнилась длинными тенями, что плясали во дворе замка. Его черный скелет пожрала геенна. Она плевалась, шипела, ревела, вырываясь сквозь дыры окон, и без конца поглощала все, что только могла.

Вот Она. Почти в центре. Местная живность набросилась на Нее. Живность пульсировала и медленно умирала, наполненная чем-то аппетитно пахнущим. Двуногие орали и смели поднимать на Нее свои неуклюжие конечности. Нечто спикировало вниз черной, гигантской, летучей мышью, рассекая собой воздух. Оно расшвыряло вокруг Саи людей, пока до них не дошло, и они не стали сами уносить ноги, вопя что-то вроде:

– Дьявол!

– Бафомет!

Одного из них Нечто схватило за горло. Его глаза мерцали черным цветом, где отражалось пламя. Рот открывался, издавая хрип. Монстр инстинктивно вонзил клыки в шею добычи, и почувствовал, что жажда начинает отступать. Осушив двуногого, Нечто огляделось в поисках жертв. Ему сделалось интересно – одинаковая ли кровь на вкус. По запаху она отличалась...

Неожиданно оно услышало пение и обернулось. На крыше замка, куда еще не до конца добралось пламя, стояло существо. Восхитительно красивое создание. Оно пело, и сердце Нечто сжималось от горечи и восторга. Это пение почти причиняло боль, но было потрясающим. У существа точно те же черты лица, что и у Саи, но одета она совершенно иначе. Длинная, рваная, грязная рубаха. Волосы ниже пояса не причесаны и спускались вниз свободными прядями, а глаза ее пронзительно-голубые, светящиеся в темноте, словно драгоценные камни. Она улыбнулась Нечто, а оно улыбнулось ей в ответ. Он услышал, как шевельнулись ее губы:

– Видишь, как замечательно? Я же говорила, что озарю твой путь к истине. Почувствуй эту волю, отдайся ей.

Сая стояла на одном месте. Трупов давно уже стало больше, чем живых. Волосы Ее растрепались, платье испачкалось, черные глаза смотрели в сторону Дивы с ненавистью.

Певица, точно не замечая ее, торжественно подошла к Сае и сказала с удивительно кроткой, ангельской улыбкой на лице:

– Здравствуй, сестренка. Спасибо, что освободила меня. Я спела на дне рождения Джоуля, как ты и просила. Давай убежим отсюда вместе? Нам больше никто не сможет мешать. Теперь, когда твоя игрушка стала слугой, мы и его возьмём с собой. Он будет убивать для нас людей. Судя по всему, Хаджи создан для охоты. Раньше я думала, что он твоя собачка, но его когти и крылья великолепны! Я тебе завидую! – копия Саи рассмеялась спокойным, звучным смехом. Она говорила под рев рушащегося в пожаре поместья.

Пока что она не трогала Саю, и Нечто было всем довольно, наблюдало. Оно стало меланхолично облизывать когти, но все веселье портило что-то-внутри. Это Что-То стремилось вырваться и отчего-то думало, что оно тут главнее. И все больше причиняло существенный дискомфорт, почти похожий на боль.

Сая вдруг спросила с нехорошим прищуром, перестав задыхаться от рыданий:

– Ты моя сестра?

– Да. Ты дала мне имя. Я Дива. Джоуль шесть десятков лет держал меня в башне вдали от своей родной сестры. Он и тебе лгал. Но теперь мы свободны!

– Ты самая обыкновенная убийца, – прошептала Сая. Она дрожала всем телом. – Убирайся отсюда, – когда она по-настоящему сердилась, не кричала, а шипела. – Я еще отомщу тебе.

Дива подалась назад и рассмеялась. А потом протянула:

– Не думаешь ли ты, что я здесь – единственное зло? Взгляни, что он сделал со мной.

– А мне наплевать, – мрачно выплюнула Сая. – Ты чудовище.

– Я ли чудовище? Или ты – упрямая, глупая, слепая дура? Твой эгоизм убил того, кто любил тебя. Этот эгоизм убил десятки людей в катакомбах. Это ты, твое молчаливое потворствование происходящему во всем виновато. Смотри на пожар – он твоих рук дело. Нет, нас обеих. Ты сама открыла мою камеру. И не лги, что не догадывалась, кто я. Из нас двоих – ты змея, а я не я. Скоро перестанет пылать этот пожар, зайди в катакомбы, они откроют тебе тайну твоего "лекарства". Ты увидишь, как Джоуль пытал и мучил людей, выжимая из них кровь досуха. Откуда в замке столько немых, Сая? Пришлось бы собрать немых со всей округи, чтобы она составила часть вашей прислуги. Эти люди никогда не были немы! Им отрезали языки.

Под конец смысл слов стал доходить до той части, где прятался мой рассудок, голову пронзила боль, и я отступил на пару шагов назад.

Было жарко, за спиной что-то тяжело тянуло вниз, во рту чувствовался привкус вина и восточных пряностей, тело дрожало от странной энергии, мир вокруг сделался чужим, цвета и звуки никак не хотели прийти в норму. На сердце было страшно гадко.

Я помнил, что умер. Это и есть загробный мир?..

– Я не намерена говорить с тобой, – обрубила Сая ледяным тоном. – Убирайся, тебе нет места здесь. И жди, потому что я найду способ тебя прикончить.

Каждое ее слово заставляло меня вспоминать происходящее. Крылья за спиной стали пропадать, как и когти, но что-то было не так. Я не становился в полной мере собой. Нечто притаилось внутри меня, лишь ожидая своего часа.

"Приди в себя. Прямо сейчас. Не время для растерянности!" – я огляделся, пытаясь выстроить для рассудка экстренную систему координат. Девушка передо мной – Дива. Я переглянулся с ней, и нас обоих тогда пронзило одно и то же чувство. Безмолвное взаимопонимание и ощущение глубочашей, невероятной пропасти. Она, заметив, что я пришел в себя, ядовито усмехнулась, утерла слезу. Заговорила, глядя на меня и Саю:

– Правда такова, что мы не люди. Правда такова, что мир этот нам чужд. Мы не просили, чтобы нас сюда забросили, и каждый из нас чувствует это кожей. Я не желала рождаться и уж точно не хотела, чтобы меня воспитывал твой папочка. Нам никогда не стать вровень с людьми, просто потому, что это как если бы человек встал обратно на четвереньки. Это физиология – мы другие. Посмей сказать, что не чувствуешь этого? Они кажутся предсказуемыми, их реакции элементарно объяснимы, они умирают и уничтожают себя. Ты чувствуешь, что время – фикция. Ты чувствуешь на инстинкте, что они – добыча. Но ты используешь их для удовлетворения своего больного любопытства, из лени и нежелания оставаться одинокой. Таков порядок вещей, Сая. Они уродливы, как и весь этот мир. И все, чего тебе хочется – уйти. Однажды найти что-то, кого-то, место или состояние души, взять это себе и тихо уйти туда, где нет людей, чтобы жить по своим законам. И ты нашла. Ты нашла существо, разделяющее твои душевные помышления, не осуждающее, безраздельно принимающее, родное. Я протягиваю тебе руки, но ты отталкиваешь. Бедная моя слепая Сая, ты не человек. Ты не человек, ибо сама кровь мешает тебе сейчас напасть на меня. Ибо в нашей крови течет взаимопонимание. Ты не человек, так как тебя не заботит смерть. Ты не человек, ибо знаешь ответы на вопросы. Я оставлю тебя с этой ненавистью, если угодно, но вернусь... Амшель, ведь ты не предашь меня? – Дива повернулась в сторону, и рядом с ней, как тень, появился он. Мы переглянулись, и этого было достаточно, чтобы я понял – он стал другим, подобно мне. Странно. Я не мог заставить себя ненавидеть Диву. Я не мог заставить себя ненавидеть Амшеля. Мне казалось неестественным, что эти две сестры ссорятся.

Голова разрывалась от новых понятий и ощущений.

Я лишь понимал, что происходит нечто ужасное и непоправимое.

– Сая, это конец, границы стерты, – сказал тихо Амшель. – Дива – твоя единственная семья, как я и Хаджи. Сейчас ты злишься, но этот удар нужен, чтобы ты поняла, наконец, увидела, кто ты и кто мы. Мы будем спокойно и терпеливо ждать твоего ответа.

– А ты, вообще, молчи, гнилое создание, – прошипела Сая. – И ты... – она ошпарила меня взглядом, полным презрения. – Я считала тебя другом. Предатель.

– Ты всё ещё понятия не имеешь, кем, на самом деле, был твой Джоуль, – покачал головой Амшель, ничуть не обидевшись.

– Я клянусь вам обоим, что буду мстить, – произнесла Сая размеренно и твердо. – Больше мне сказать нечего. Это война.

– Ты и понятия не имеешь, какую боль причинила, – холодно и тихо заявила Дива, глядя на Саю. – Лучше не переходи мне дорогу, милая сестра... Идём, Амшель, я больше не хочу ни есть ни играть. Мне скучно.

И тогда он, взяв под руку Диву, оттолкнулся от земли, прыгнул в темноту, исчезнув.

Сая задрожала. Посмотрев на меня, она прошипела:

– Убирайся прочь.

Я не вполне понимал, что только что произошло, но силился понять, и эти попытки отразились у меня на лице.

– Я не уйду, – наконец, выдавил я. – Бежим, скоро здесь все начнет рушиться.

Будто нарочно подтверждая мои слова, с пронзительным звуком ломающихся гигантских веток хвороста обвалилась одна из башен поместья, исчезая в дыму, пыли и пламени, с торжеством взвившемся на ее месте черно-бурыми языками. Я схватил Саю за руку, она упиралась, и я понес ее легко, как ребенка.

Стремительно приближались ворота из поместья, перепуганные кони мчались прочь, и я понял, что бегу быстрее их, вижу, как медленно перебирают они копытами, широко раскрываются, обрамленные пышными ресницами, глаза. Сердце билось настолько ровно, словно делало это лишь для вида, потому что так принято, не более.

Запись 17 сентября 1862 года

На прокуренной до тошноты почтовой станции было пусто. В деревянном домике клевал носом извозчик и лихого вида подвыпивший офицер, оба уместились на широких скамьях у стен. Прежде, чем войти туда, мы кое-как привели себя в порядок.

Эта деревня принадлежала виноделам. Они покупали земли у Джоуля и по-деловому соседствовали с ним. С холма, по голове которого домиками рассыпалось поселение, громадным драконом с распростертыми, алыми крыльями виднелось зарево. Вместо белого замка чернел обгоревший, угрюмый остов. Я опустил Саю на землю у стен почтовой станции, и та энергично отшатнулась. Она тяжело дышала, в полумраке покрасневшее лицо блестело от дорожек слез. Сделав шаг назад, она вкрадчиво опустила голову с намерением убежать. Быстрее, чем это случилось, я поймал ее за руку и прижал к себе. Сая долго не хотела угомониться, но потом обмякла устало, спросила хрипло, мрачно:

– Ты вечно собираешься меня удерживать? Это не сработает, если ты еще не понял.

– Я по-прежнему тот, кого ты знала. Не убегай, я не причиню тебе вреда.

Она ядовито усмехнулась, и я отпустил ее, так как наитие подсказало мне, что Сая меня больше не боится.

– Не причинишь? – переспросила она, и в ее интонации слышалась хлесткая ирония.

Я молчал.

Затем медленно подошёл к колодцу и зачерпнул ведро воды, стремясь смыть с себя кровь. Сая наблюдала за мной, и я лопатками ощущал работу ее мысли.

В темноте моего оледеневшего сознания вспыхивали образы убитых мною людей. Первый, второй, третий, четвертый... Крики Саи разрывали тишину. Я ничего не чувствовал. Пятый, шестой, седьмой... Я не замечал даже их возраста, половой принадлежности. Восьмой, девятый, десятый – отпечатывались в памяти, выжигались ударами молний. Сердце билось спокойно.

Я бесстрастно заметил:

– Джоуль младший не прибыл на юбилей отца.

Сая смотрела на меня с недоумением и презрением. Я пояснил:

– Но он приедет завтра. Мы встретимся с ним.

Она была вынуждена согласиться со мной, хотя сделала это, полуотвернувшись. Конечно, Сая осознавала свою вину. Просто видеть чудовище во мне – не так больно. Просто сердиться на реальность, которая складывается не так, как ты хочешь – проще. Но это не вызывало во мне ровным счетом ничего.

Первая ночь без сна прошла в каком-то трактире на окраине деревни. И у меня и у Саи с собой было достаточно средств, чтобы найти ночлег лучше, но нас нисколько не заботила скромность, если не бедность обстановки. Конечно, хозяйка неодобрительно проследила за тем, как я вошел с Саей в комнатку. Хотя мы не просили, она поставила там вторую кровать с той демонстративностью, на какую была способна ее мимика.

– Я буду снаружи, раз уж больше комнат нет, – сказал я, едва мы остались с Саей наедине.

– Не думаю, что теперь моя репутация имеет какое-то значение, – отмахнулась она и устало опустила голову, потерла глаза. – Мы оба с тобой никто. Человек – это камень стен его замка, шелк ковров и дороговизна платья.

Сая начинала философствовать в двух случаях, и оба мне не нравились – когда пьяна и когда немного потеряла самообладание.

– Мы не люди, – напомнил я.

– О том и речь. Останься подле меня, Хаджи, чудовище ты или нет, но в этом отношении я переплюну и тебя и Диву, – она проронила это тихо и почти небрежно. – Сядь рядом, что ли, – повелительно указала на кровать, где устроилась сама.

Глядя в небо из единственного окна, я всё ещё видел багровые отблески опухоли зарева на горизонте. Мрачная луна молчаливо взирала на меня, протягивая по полу холодные, голубые тени, напоминая розы у проклятого заброшенного бастиона. Сая долго сжимала мое запястье с такой силой, словно хотела его сломать. У нее не получалось, она плакала от бессилия и злобы на мою невозмутимость.

Ответь я хотя бы единым жестом на ее боль, она стократ усилилась бы.

И я молчал, ощущая, как кровь тщетно пытается добраться до кончиков пальцев. Пахло слезами, потом и дешевым постельным бельем, во дворе не пели птицы. Крики разрываемых в клочья людей, вкус крови, взгляд холодных, пронзительно-синих глаз, испуганный крик Саи – раз, два, три – вспышками молний с грохотом падали на дно сердца и оставались тяжелыми камнями, так что моя грудная клетка казалась сделанной из железа.

Я не чувствовал ладони.

Утро скользнуло из-за горизонта незаметно, вкрадчиво, как грабитель. Вместе с ним пробудилась Сая и слова о войне. Они прозвучали тихо, я сначала и не обратил внимания. Так можно принять за салют взрыв, прогремевший вдалеке.

– Что ты сказала? – рассеянно спросил я.

Сая вытащила из-за пояса платья брошь и использовала ее в волосах, как шпильку.

– Я не могу спустить ей это с рук. Она, кажется, упомянула войну? Так тому и быть. Связи в свете у меня еще остались. Как я выгляжу, Хаджи?

– Потрепанно. Как куртизанка после шумного бала.

– Восхитительно. А ты бледно-серого цвета. Страшилище, – парировала она, глядя на меня недовольно и с беспокойством, как на сломанную телегу.

– Хозяйка уже подала завтрак. Мне бы хотелось, чтобы ты спустилась, когда будешь готова. Думаю, что скоро можно отправиться в поместье.

На улице мир был пьяным и грязным, как после ярмарки. Он давно проснулся, скрипел колесами телег и глуповато сверкал в глазах крестьян. На меня пялились, как на дивное диво – не каждый день увидишь благородного господина без верхней одежды. Девушки смело улыбались, юноши смотрели на меня и Саю с сальным пониманием.

Чтобы добраться до "Зоопарка", мы наняли экипаж.

Замок умер и сам себе сделался надгробием – черным, как сажа. Запах горького тлена и гари вился с пеплом по двору. Он отпугивал даже ворон, окруживших поместье, но не решавшихся сесть на трупы. Мертвые тела без крови – это ненормально.

Смерть оглушает, когда видишь ее в таком количестве. Я ничего не испытывал, глядя на трупы, будто одновременно и не видя их. Казалось бы – на этом месте внутри точно должно твориться нечто страшное, но вместо этого – тишина.

– Джоуля ещё нет. Вот-вот соберётся ливень. Давай зайдём в часовню.

Это сказал я, и голос прозвучал деловито, точно я как раз раскурил трубку да зашуршал газетой.

Саей овладело то же отупение. Под его гнетом мы дошли до здания из мелкого, белого кирпича. Отчего-то мы оба не могли туда войти, стояли под козырьком.

– Ты веришь в бога, Хаджи?

Опять собралась философствовать? Я переплюну ее в этом деле в два счета. Вообще-то, подобный вопрос называют провокационным. Задавать его, да еще и так небрежно – не принято, но это же Сая...

– Любой, кто отвечает определенно – лжет, – сообщил я, и передо мной, на черную землю тропинки одна за другой стали роняться тяжелые, дождевые капли. Небо заволокло простудным, сырым туманом серости.

– Тогда как назвать то, что допускает зло?

– Люди, – ответствовал я, подставив под дождь ладонь. Холод воды ощущался странно, словно на мое тело набросили тонкую, как паутина, но непроницаемую и крепкую пелену, притупляющую температурные ощущения.

– Только люди? – Сая хмурилась.

– Только люди.

– А Бог?

– Ты видишь этот лист? – спросил я, выдержав вздох и подбирая слова, способные толком ответить на короткий, но каверзный вопрос Саи. Означенный мной, осенний, желтый лист осины дрожал и панически держался изо всех своих сил за ветку, впитывая последние соки жизни, еще не до конца его оставившей.

– Ну, вижу.

– Есть два пути развития событий, – осторожно произнес я. – Либо он упадет в течение десяти минут, либо нет. Эти варианты бесконечного выбора – и есть Бог. А упадет листик или нет – зависит от того, крепко ли он держится.

– Он в любом случае упадет, – мрачно сообщила Сая.

– Люди в любом случае умрут.

– Не в любом, – покачала головой Сая, окинув меня красноречивым взглядом, и я пожал плечами:

– Вот и листик может, на самом деле, продержаться дольше статистически предполагаемого. Чудеса разлиты в воздухе, не злы и не добры, а просто такие, какие есть. И чтобы взять их, нужно делать выбор. Возможность выбора – это то, что вшито в разумную волю человека.

– Такой Бог чудовищен, – отрезала Сая. – Я отказываюсь в него верить.

– Он, вообще, устроен так, что Его именем можно назвать что угодно. Попробуй.

– Богохульник, – но она сказала это без неприязни, просто печально и как-то отстраненно. – Я сама выбрала то, что произошло в замке. Так выходит?

– Мы все вместе справились.

Сая не прокомментировала – нам обоим было ясно, как это чудовищно.

Слова рождались из горла тяжело, потому что хотелось не говорить, а закрыть глаза и притвориться деревом. С него нет никакого спроса – стой и жди своего топора. В каком-то смысле, паршивая осинка мудрее меня.

От обобщений, бродивших внутри буквально табунами взбесившихся слонов, могла заболеть голова, и она заболела.

Сая стояла подле меня, ловя своим личиком влагу с небес. Это было печально, красиво, бессмысленно. Глядя на нее, я почти возненавидел слова и саму способность человека разговаривать.

– Хаджи, выполни одно моё желание... – внезапно быстро пробормотала она на выдохе, явно недолго поразмыслив перед этим.

Словно у меня был теперь какой-то выбор.

– Не отпускай меня, – изрекла она, пожимая плечами. – Если я стану слабой, если испугаюсь и умчусь в закат с каким-нибудь смазливым ефрейтором, если сойду с ума или сама захочу от тебя избавиться, не отпускай.

Это самое эгоистичное, что я от нее слышал. Казалось бы.

– Клянусь, – спокойно сообщил я. – Никогда не отпущу тебя. Никогда не забуду. Никогда не умру.

– Вот именно. Не умирай.

"То есть, мало того, что я обречен таскаться за тобой, так еще и смерть не оборвет этих скитаний", – я посмотрел на нее холодно.

– Ты невыносима, – спокойно сообщил я.

– Просто обещай, – она готовилась всерьез разозлиться, так как ожидала немного другой реакции. Капризная, маленькая, глупая девочка с непомерно большим самомнением, сверкая глазами, сжав кулачки, стояла подле меня и, если бы я был псом, она бы дернула меня за ошейник. Я медленно улыбнулся:

– Если таково твое желание, я обещаю.

С тех самых пор в голове Саи не было ничего, кроме ее самой и мести. Иногда там проскальзывали мысли о сладком. Чего греха таить, они конкурировали с мыслями об этой самой мести. А уж когда речь заходила о светлом чае с медом или кофе с шоколадом, мировые проблемы шагали мимо ее внимания бесшумным строем.

– То есть, ты выпустила Диву? – спросил я.

– Да, – равнодушно процедила Сая.

– Зачем?

– Потому что я и впрямь дура, – она все еще злилась. – Она обещала спеть на дне рождения Джоуля.

Я удержался от скорбной улыбки – Дива действительно устроила грандиозное представление. Ее дебют нескоро забудут на много миль окрест.

– А откуда взяла ключ?

Она буркнула, не глядя в мою сторону:

– У Джоуля стащила...

Я кивнул:

– Кое-чему ты у меня научилась.

Таким образом мы переговаривались под ореолом закономерной ненависти к себе, а секундами – и друг к другу. Беседа протекала неплохо, Сая ни разу не заревела, только намочила чуть-чуть туфельки. Никто из нас так не высказал, почему мы не можем зайти в церковь. Разбираться еще и в этом казалось невыносимым и ненужным.

Я не мог ненавидеть Диву просто потому, что она была единственный существом, понимавшим меня без слов. А еще потому, что она безумна, как бывает зверь, если долго мучить его. Ведь их обеих могли поменять местами, и какой бы тогда сделалась Сая? Я понимал, что ей нужна не месть, а помощь врача. Сая – существо вспыльчивое и непредсказуемое, но доброе. Ее жестокость не заходит дальше слов. Чем она умела пользоваться, так это своим острым язычком, а потому не мог себе представить, что она и впрямь начнет мстить. Ведь для этого надо что-то делать, а Сая умна, талантлива, но безмерно и страшно ленива. Если попытаться заставить ее выполнять то, что ей не нравится, она весь день будет не в духе. Для мести Диве придется изрядно пошевелиться.

Я решил, что поговорю об этом с Саей чуть позже, когда она перестанет размышлять о Боге и смерти. То есть – немного возьмет себя в руки и опять будет делать вид, что единственная верная концепция в жизни – наплевательская и максимально эгоистичная, а все прочие модели поведения – либо бессмысленные сантименты, либо пафос. Таких надлежит жалеть, насмехаться, но чаще – игнорировать сирых и убогих разумом.

– Я слышу приближение кибитки, – сообщил я. – Идем.

Вскоре около ворот в поместье "Зоопарк" появился дорожный, черный экипаж внушительных размеров. Джоуль младший редко приезжал, но на меня производил впечатление хорошего человека. В отличие от отца, он был высоким. Во взгляде его чувствовалось прямодушие и честность. Увидев замок через резные, закрытые ворота, Джоуль пробормотал:

– Я знал, что этим закончится, – потом он кинул взгляд на Саю, и, кажется, испытал облегчение.

После церемонии расшаркиваний, которая прошла грустно и скомкано перед воротами на территорию, куда никто из нас до сих пор не отваживался ступить, Сая сходу стала рассказывать, что произошло. Она говорила тихо, последовательно излагала факты, глядя в сторону и стараясь не запутаться.

– Все говорят про обескровленные тела и вурдалаков, – пробормотал Джоуль немного нервно и изумленно.

– Давайте я расскажу вам все чуть подробнее после того, как мы уладим дела, – сказала Сая, которой было неуютно говорить рядом с "Зоопарком". – Нужно убрать двор и придержать газетчиков. Уже рассвело, и скоро они примчатся к нам из самого города...

Территория у парадного входа превратился в иллюстрацию гнева Одина. Сожженный сад вырастал из вонючей, дымящейся земли, простирая к небу обгорелые и обломанные ветви деревьев. Разбросанные кругом тела – какие-то сгоревшие, голые, с наполовину истлевшим скальпом, иные полностью целые, но высохшие, с впавшими, широко распахнутыми, точно им вырезали веки, мертвыми глазами. Дымящиеся развалины жалобно вскрикивали – это скрипели и обваливались кое-где дощатые панели и конструкции.