Текст книги "Палачи и жертвы (Предыстория) (СИ)"

Автор книги: Эйла Бруно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– В числе прочего.

– Верь мне, – почти восторженно сказала она, – ты всё узнаешь, скоро ты прозреешь, Хаджи. Я освещу путь. В буквальном смысле. Скажи, нравятся ли тебе завывания ветра среди деревьев? Не напоминают они человеческие стоны? Совсем, как звуки в подземельях.

– Ты знаешь это? – резко спросил я, как-то незаметно для себя перейдя на фамильярности. – Ты знаешь, что за свет загорается на холме и отчего в катакомбах воет ветер? Расскажи мне.

– Как я и сказала, ты умен, и это прискорбно. Думай.

Сорванный с цепи рассудок, поощренный таким пониманием, немедленно послушался совета.

– У меня мало информации. Только подозрения и догадки. Это связано с его экспериментами. Он говорит, что они над животными, но у меня чувство, что не только над ними. Однако, как я ни силюсь понять их характер – не вижу его. То, что мне известно о его работе, напрочь отметает мысли о бесчеловечных опытах. Для исследования ему нужна кровь, но в небольших количествах. Он забирал кровь у меня, с согласия слуг он делает это прямо в замке и не таится. Мне непонятна логика происходящего в катакомбах...

Я говорил слишком откровенно и остановился. Даже Сае я не высказывал этих подозрений, а теперь свободно болтаю с девицей, лица которой не видел. Я говорю с ней, отчетливо понимая, что мы мыслим примерно одинаково. Это мгновенное, непонятное мне взаимопонимание пугало.

– Они говорят, что ты – новая игрушка Саи. Смотри, веди себя осторожно, а то придётся навсегда остаться в подземелье замка или тебя мне отдадут, – мягко бормотала Дива. – Я вволю тебе отомщу.

– Это абсурд, тебе незачем мстить мне, я даже тебя не знаю.

– Но ты знаешь ее. Ты знаешь мою Саю. Я бы, может, всерьёз с ней подружилась, если бы она не была так слепа. Впрочем, и ее путь я озарю факелом...

– Я – не игрушка, – хладнокровно заметил я, беря себя в руки и собираясь с мыслями. – Я ее друг. Что ты знаешь о катакомбах?

– Живешь тут столько лет, а ни разу не удосужился проверить, что за эксперименты творит Джоуль! Ты стал совсем, как эти сытые аристократишки, Хаджи. Я наблюдала за тобой, и меня веселило то, как ты ставил всем палки в колеса, а потом... Ты – помощник Джоуля! Ни в какие ворота, омерзительно, отвратительно! – хрипло рявкнула она. – Кстати, Хаджи, ты никогда не думал, откуда, Сая берет столько крови? Этот монстр способен целый кувшин вылакать. А кровь-то свежая нужна. И ты носишься с этой фригидной куклой, как с собственной дочерью. Во что ты превратился?

Мне казалось, я говорю с собой. С той спящей частью сознания, что до сих пор скреблась из сердца и молила: выпусти, выпусти меня, сбеги прочь от этого замка, от опостылевшей любви, от неволи и тайн.

– Кто рассказывает тебе про Саю и меня?

– Я заперта в четырех стенах, но я не дура, – надменно заметила она. – Всё вижу и слышу. О том, что ты влюблен в Саю, не подозревает только сама Сая. И не будет подозревать, даже если ты будешь носиться, как идиот, с распахнутым транспарантом, где это будет написано. Эта эгоистка видит только то, что хочет видеть. Очаровательно, по-моему. И ты тоже хорош. Если ты не берешь ее силой, значит, недостаточно сильно хочешь?

– Похоже, ты не способна отвечать на вопросы четко и ясно, – пробормотал я.

Странно. Ее слова ранили, но... я впервые ясно осознавал, что кто-то насквозь понимает меня. Все мои маски перед ней ровным счетом ничего не значили, и мы оба ощущали это через запертую дверь.

– Скоро ты все поймешь, – пообещала она снова уже тихим, несколько разбитым голосом.

– Какой смысл тянуть время?

– Потому что ты добренький, и это твой самый прискорбный недостаток. Ты мог бы быть... ты стал бы сильнейшим, могущественнейшим, свободным, но... – она с большой досадой цокнула языком, – ты закован в рамки стереотипов и морали, ты пойман, и у меня уже нет времени исправлять это. Ты превратился в ничтожество. Какое разочарование.

– Почему ты взаперти? – оборвал ее я.

– Потому же, почему и тебе сломали клыки. Меня боятся.

– И на это есть причины?

– Разумеется, – улыбнулась она.

После первой беседы я сказал себе, что мне лучше не видеться с этой женщиной. И Сае тоже. Никогда.

Какие бы тайны ни были в замке, я открою их. Дива права во многом. Я стал подобен этим благородным господам, чистоплюям, меланхоликам и лентяям, позабыл свою натуру, но пора это исправить.

Запись 14 сентября 1862 года

Вопреки всему разумному, я не смог отговорить себя от следующей встречи с ней, и на то были причины.

Мне удалось стащить у Джоуля ключи, которыми он пользовался. Ночью я отправился туда, никем не останавливаемый. В свое время я изучил погреб от и до. Никаких дополнительных дверей там не наблюдалось, а на поиски тайных ходов мне толком не оставляли времени.

На сей раз я был упорен и вскоре мне удалось заметить в стене выступающий кирпич. Я надавил на него ладонью с силой, и внезапно со скрипом открылась дверь внутрь огромного, в человеческий рост, бочонка. На его дне оказалась круглая, металлическая решетка. Я подобрал к ней ключ и медленно выглянул за нее. Мне открылся длинный коридор, уходящий в темноту. По обеим сторонам его были запертые камеры, на каждой – механический замок с секретом. Из одной доносились какие-то звуки, и я подошел к ней, но неожиданно услышал быстрые шаги с другой стороны коридора и выбежал наружу, запер за собой дверь, вернулся в погреб, спрятался за большим бочонком. Скоро послышался звук отпираемого замка, и за мной вышли четверо слуг, среди которых был и Эмиль. Они тащили за собой пустую тележку, перешептываясь. Вернее, говорил лишь садовник и дворецкий.

– Принеси угля, – велел первый. – Огонь слаб.

– В этот раз их слишком много, – угрюмо отвечал второй.

– Быстрее, пока не рассвело, – поторопили его. – А вы поставьте тележку и как следует отмойте ее от крови. Я проверю.

Он вышел, двое немых слуг куда-то потащили металлическую громадину на колесах, и я услышал, как открылась дверь, ведущая в сад. Эмиль проверил, заперт ли бочонок, и тоже вышел за ними. Несомненно, он и эти двое вернутся. Мне хотелось поскорее пробраться внутрь тайного коридора вновь, чтобы узнать, куда именно он ведет и главное – что за звуки раздаются из-за запертой двери. Но едва я приблизился, как услышал:

– Эй, кто тут?

Свет масляного фонаря стремительно догонял меня. Быстрее зайца я выскочил в сторону двери к коридорам замка и закрыл ее за собой. Мне хотелось притаиться за стеной, подкараулить Эмиля, схватить его и выбить всю правду, но я слышал, по коридору кто-то идет и побежал по лестнице к себе в комнату.

«Это бессмысленно. Джоуль скажет, что они жгут туши убитых животных. Однако... я почти уверен – звуки из камеры похожи на человеческие стоны. Нужно достать мушкет и поймать его с поличным. Я хочу знать их расписание, чтобы подгадать момент. То, что я совершу, не должно меня убить или навредить Сае. Но как выследить их расписание? У меня нет на это времени... Нужен информатор».

И у меня был только один.

Снова ранним утром, до того, как стемнело, я безо всякого удовольствия проделал путь через этажи башни. На этот раз коридоры были грустно усеяны комками лучей восходящего солнца. И красиво и жалко выглядело это убежище.

– Опять ты? – Дива, кажется, удивилась. – Что тебе от меня нужно? Я всё сказала.

При этом я едва успел ступить на последний этаж. Непонятно, откуда Дива сразу поняла, что ее визитер – я.

– Там ведь люди, верно? – сходу заговорил я, приближаясь к двери между нами. – Он что-то там делает с человеческой кровью. Даже Сае не нужно столь большое количество, это не ради нее и не ради экспериментов на основе теории Ламарка. Я пришел, потому что ты, несомненно, часть его безумного плана. Это нужно остановить, – твердо выговорил я, коснувшись ладонью двери, – но меня прикончат, если заметят. Я хочу подгадать момент, когда можно действовать. Народ в погребе постоянно. Там находится рабочий инвентарь. По ночам туда тоже ходят слуги и охрана с оружием, но должно быть слепое пятно. Говори со мной! Как открываются эти двери на тайном, механическом замке? Как подгадать момент? Я помогу тебе бежать.

И снова – не таясь, не скрываясь, я выложил ей больше, чем любому проповеднику. Даже когда понял это, не подумал удивиться.

Дива некоторое время молчала, а потом тихо рассмеялась:

– Хаджи, я чувствую блеф по запаху.

– Я действительно помогу твоему побегу, – не сдавался я. – Ты сказала, во мне было что-то помимо того, что есть сейчас. Допустим, я знаю это. Допустим, принимаю.

– Принимаешь ли? Смело сказано, Хаджи, – царственно, с усмешкой протянула Дива.

– Проверь меня. Испытай.

Спустя секунды молчания, она проронила:

– Что ж, это интересно. Я расскажу свою историю. Ты узнаешь, зачем Джоуль заточил меня в башне. И если после этого ты согласишься меня выпустить, клянусь, я помогу твоему плану.

– Договорились.

– Не помню, как оказалась здесь. Еще с детства вижу лишь эти стены. Очень смутно припоминаю коридоры, комнаты. Он заточил меня в башню, потому что так захотел и всё. Ну, а мне это со временем не понравилось, конечно.

– Я не понимаю, зачем запирать ребенка в башне.

– Это потому, что ты наивен, – резко оборвала Дива со своей привычной бесцеремонной грубостью. – Все просто. Я была меньше и слабее – он этим воспользовался. Я стала его добычей. Пауки жрут мух, а мухи садятся на меня, если я их не убью. Большая птица охотится за маленькой. Всё в порядке вещей.

– Джоуль хладнокровный негодяй, но чтобы так истязать ребенка, нужна веская причина...

– Да, он же купил тебя с потрохами! – рассмеялась Дива холодным, почти деланным, резким смехом. – Мне никто не давал имени и я даже не знаю, когда появилась на свет. Моя жизнь началась так же, как у тебя, Хаджи. С боли и холода. Ты знаешь, что это такое – сидеть в углу помещения в ожидании боли? Ведь бежать некуда. А если ты решишься, боль станет сильнее. Самое знакомое – ощущение кандалов на запястьях. Я нередко была в распятом состоянии. Проверь ее болевой порог, Амшель. Проверь ее инстинкты, Амшель. Закрой ей рот, а я вскрою грудную клетку. На меня не действует спирт. Почти не действует. Они поняли, что я воскресаю. Поняли, что я сильнее ломовой лошади и что мне нужна кровь. Много красного сока в их жилах. Они испугались, что раз уж я ребенком так сильна, то вырасту и стану опасна. Поэтому меня почти не кормят. Эксперименты продолжаются неделя за неделей. Не счесть, сколько крови выкачали. Если бы мое тело могло хранить шрамы, их было бы больше, чем есть места на коже. Она прекрасна, Амшель. Научи ее писать и говорить, Амшель. Но они совершили ошибку. Мне дали книги. Мне говорили о том, что происходит в замке. Я видела огни, слышала музыку. А еще от меня пытались получить потомство. В ход шли люди разной национальности, даже животные. Джоуль часто называл меня сильной, но сообразительной – ни разу. И в этом его просчет. Я очень и очень быстро схватываю все на лету. Меня пытались покорить, сломать мою волю, сделать послушной. А я становилась вместо этого умнее и злее. И под конец старик окончательно перепугался. Он чувствует на себе мою ненависть. Он знает, что однажды придет расплата. У нас не было детства. Твою спину тоже секли кнутом, Хаджи, и там до сих пор шрамы. На твоих запястьях браслеты – это клеймо, след от кандалов. Я никогда не видела тебя, но я тебя знаю. И от того я ненавижу то, каким ты стал. Ты сказал, эксперименты Джоуля бесчеловечны. И что? Ты еще не понял – мне наплевать на мораль и справедливость. Их просто нет. Ты спал все время и думал, что они есть, но это выдумка. Запомни – существует только каждый отдельный в своем одиночестве человек. И у каждого из них – своя справедливость, своя война и месть.

Я прислонил к двери ладонь, и показалось, что Дива сделала то же самое. Струны моего сердца дрожали возмущением, точно на них смычком играл дьявол. Я желал освободить ее, но... Чувствовал кожей и вставшими на затылке дыбом волосками, что произойдет потом. Эта ненависть, которая пока что находила выход в голосе, в песнях, выльется смертью, насилием. Едва ли Дива ограничится простым убийством Джоуля.

Я убрал руку. За дверью раздалось тихое, повелительное:

– Теперь уходи, бедный, потерянный Хаджи. Ты раб. Так оставайся же рабом.

– Замолчи, – спокойно перебил я. – Тебе известно, что я хотел бы дать тебе выбраться, и это мое первое побуждение.

– Но ты не сделаешь этого.

– Есть другой способ, – сказал я, не желая лгать.

– Ты попытаешься заставить Саю видеть правду, – сказала она вкрадчиво, но уверенно, словно читая мои мысли. – И ты осилишь подобную задачу?

– Даже если придется тащить ее силой в треклятые катакомбы, – пробормотал я тихо.

– Сая попытается уничтожить тебя. Она не любит правду.

– Я уже уничтожен, и мне не привыкать к ее ударам, – я сказал это так запросто, словно и впрямь говорил сам с собой.

– Это называется "сила". Однако, я ничего не скажу тебе больше, – заметила Дива ровно. Ты покалечен прутьями клетки морали В конце концов, что еще ждать от человека. Не переживай... Скоро тебе представится шанс сделать выбор, на чьей ты стороне. Поверь, Джоуль получит свое, и его планы будут разрушены.

– Я хочу приложить к этому руку.

– Будь подле Саи. Ты ей понадобишься, – загадочно пробормотала Дива. – Сначала она рассердится на меня и на тебя, но это пройдет. Образумится и все поймет. Истина достучится и до ее сердца.

Я вернулся с прогулки мрачный, уставший и в раздумьях. Мне хотелось прокрасться к себе в спальню, не видя и не слыша никого, чтобы рассчитать, как именно рассказать Сае о своих открытиях. Когда шёл по коридору, дверь из кабинета Джоуля распахнулась, и я увидел, что он, приветливо улыбаясь, идёт ко мне навстречу. Эта спокойная улыбка и юношеский блеск глаз на некоторое время выбили меня из колеи, и вместо того, чтобы поздороваться, я хмуро разглядывал его лицо. Джоуль усмехнулся и поинтересовался, в чём дело. Я сказал, что сегодня мне плохо спалось и чувствую я себя не важно. После чего прошёл в свою комнату.

"А ведь для Саи он настоящий кумир", – с горечью думал я, упав в кресло и глядя в лес, вид на который открывался из окна моей спальни. Я старался найти слова, что употреблю при разговоре с Саей. Нужно было заставить её бежать, посвятить в мои планы спасения людей из катакомб.

"Придётся привести Сае доказательства. Придётся отвести её в подземелья, – сказал я себе. – Иначе она просто мне не поверит", – и шагал по комнате из стороны в сторону. Я вспомнил, как бережно она рвала для Джоуля цветы, как старалась во всём ему угодить.

Рассеянно подошёл к мраморному столбику, где стоял кувшин с холодной водой для умывания, и ополоснул лицо.

– Хаджи? – услышал я позади себя обеспокоенный голос. Он так напоминал голос Дивы, что я резко обернулся, и выражение моего лица, видимо, было не самым дружелюбным, потому что Сая, вставшая в дверях, удивленно округлила глаза и пробормотала. – Что с тобой? Ты наконец-то увидел растущие у меня на лбу рога черта?

Я молчал. Сая осторожно вошла в комнату, наблюдая за мной:

– Слышала от Джоуля, что тебе нездоровится. Он сказал, ты плохо спал этой ночью. Почему?

В руке у Сая держала листочек бумаги, а за ухом был карандаш. Она занята составлением списков гостей.

– Присядь, – твердо сказал я, усаживая её в кресло. Сая села, но продолжала вопросительно на меня смотреть.

– Прости, – вдруг выговорила она. – Я так увлечена праздником, что совсем забываю про тебя, пока ты тоскуешь. Понимаешь, этот день рождения я ведь справляю каждый год, словно свой личный праздник. Он для очень важен, я могу отблагодарить Джоуля за то, что он вырастил и воспитал меня, как родную. Я всё верчусь, стараюсь, к празднику готовлюсь и забываю про тебя, – она покаянно склонила прелестную головку. Сегодня прическа и платье у неё были самые простые, мило растрепавшиеся локоны прикрыли её щёки. Немного растаяв, я крепко сжал руку Саи и улыбнулся ей:

– Ты тут не причём. Помнишь, я как-то говорил, что ты совсем не знаешь этого мира?

Сая утвердительно кивнула:

– Да, ты постоянно ворчишь, что я ничего не смыслю в людях и веду себя, как ребенок.

Я снял у неё с уха карандаш и положил вместе со списком на стол, а потом заговорил:

– Ты – самое родное и близкое для меня существо, понимаешь? Никогда на свете я не позволил бы в здравом уме причинить тебе боль – я хочу, чтобы ты это здорово уяснила.

Сая медленно кивнула, глядя в сторону, но начиная нервничать:

– А теперь ты скажешь что-нибудь ужасное.

– Можешь ли ты выполнить одну мою просьбу? Зайди ко мне в комнату, когда совсем стемнеет и все лягут спать.

– Хаджи, мы близки, но... это как-то неприлично, – озадаченно и неуверенно пробормотала Сая, приподнимая брови.

– Это очень важный вопрос, – серьезно сказал я. – Самый важный.

– Хорошо, приду, – пообещала Сая. – Но ты уверен, что мне ничего не нужно сейчас знать?

– Совершенно уверен.

"Ты оттолкнешь меня, едва я начну говорить".

Я ждал наступления темноты. Мне удалось стащить револьвер из шкатулки в кабинете Джоуля, почти не повредив замок, но я решил не показывать оружия Сае.

Свечи были погашены, я ждал в темноте. Едва послышался стук, я тихонько приоткрыл дверь и впустил девушку – смущенную, недовольную, напуганную.

– Следуй за мной, – шепнул я, взяв ее за руку, – и не шуми.

– Чего мне бояться в собственном доме? – улыбнулась она снисходительно. Я не ответил.

Мы недолго шли, но когда добрались до погреба, Сая дернула меня за руку и зашептала:

– Может, скажешь, почему мы идем туда?

Я не отвечал, но она настаивала, и мне пришлось сказать:

– Терпение. Это недолго.

– Остановись. Мы не пойдем, – пробормотала она твердо.

– Нет, пойдем и прямо сейчас, – отрезал я. – Если ты вздумаешь вырываться, придется тащить тебя силком, и я сделаю это. Не время для глупых страхов, мне нужно кое-что показать.

– Как насчет того, что я не хочу этого видеть? – ее голос тихонько звенел. Обернувшись на нее, я спросил себя с тоской: "Она догадывается? Она тоже догадывалась все это время?"

– Тем более, если не хочешь, – твердо ответил я, отбросив неуместные вопросы и потянув Саю за собой.

Пока я возился с замком (одной рукой, второй я крепко держал свою упирающуюся подругу), она бормотала тихо, тонким голосом:

– Я ведь не родная Джоулю. Он удочерил меня. Стал самым лучшим другом, утешителем, учителем. Я никогда не была нигде, кроме этого поместья, но я знаю, что Джоуль просто бережёт меня. Он уже совсем стар. Сердце сжимается, когда ему нездоровится, потому что... я даже думать не хочу, что будет со мной, если его не станет. Этот праздник, Хаджи, моя святая обязанность отблагодарить Джоуля за всё добро, что он сделал для меня.

Я был безжалостен.

– Сая, мы должны идти сейчас.

И втащил ее за собой в погреб.

– Веди себя тихо, – прошептал я, крадучись следуя к заветному бочонку.

– Прошу тебя, – она развернула меня к себе и зашептала в губы: – что бы ни было то, что ты хочешь мне показать, не показывай мне это до наступления праздника. После – я пойду за тобой, куда бы ты не повёл. Завтра же ночью, клянусь. Я никогда не лгу.

Я заставил себя отвести взгляд, обнял ее за талию, взял на руки и пошел к бочонку. Там я зажег фонарь, чтобы осветить место и отыскать кирпич, открывающий механизм. Наконец, я толкнул его, и круглая дверца отъехала в сторону.

– Ты плачешь, потому что знаешь, что твои подозрения подтвердятся. Мы оба с тобой были слепы, Сая, пора знать правду.

Неожиданно она вырвалась, спрыгнула с моих рук на пол, обняла за шею и поцеловала меня. Она прижималась ко мне всем своим телом, дрожа, на ее напряженных, прохладных губах солоноватым оттенком ощущалось предательство и слезы.

Лучше бы ударила. Лучше бы прокляла. Этим поцелуем она сказала, что прекрасно догадывалась о моей привязанности и нарочно игнорировала. Всё то время, что я смотрел на нее, все те слова, что говорил ей – она лишь делала вид, что не замечает, дабы сохранить на своих местах положение дел, удобное для нее. Это был не поцелуй, а укус кобры. Она показала, что многим заплатит за ее неведение. Она так желает, и точка.

Отпустив меня, Сая, рыдая, сделала шаг назад и склонила голову. Всякие силы и понимание происходящего оставило меня.

"Ты не хочешь видеть...", – подумал я, силясь поймать ее ускользающий взор и чувствуя, как с угла правого глаза катится слеза.

"Что я, вообще, для тебя значу?"

Мне казалось – я сделался непроницаем. Мне казалось – я привык к ее жестокости. Мне лишь казалось...

– Дай мне день, – шептала она прерывисто, избегая моего прямого взгляда. – Попрощаться с моей жизнью. Дай мне день сомневаться и быть благодарной. А если нет... я закричу.

Я обронил с поразившем меня самого спокойствием в голосе:

– Но они убьют меня, если поймают.

Сая молчала, обнимая себя руками.

С тем же успехом она могла приставить к моему лбу пистолет.

– Если таково твое желание, – прошептал я, повернулся к ней спиной, чтобы уйти.

"Какую цену ты готова платить за счастье и лживый покой неволи? Похоже, я вхожу в перечень расплат... Я не друг, я не брат, я так и остался для тебя тем мальчиком у фонтана, который упрямо не хочет делать так, как ты велишь".

Я мог бы сказать ей (и очень хотел):

– Кричи.

И не сказал лишь потому, что знаю – она бы так и поступила. А я бы сбежал. На сей раз – навсегда. И это поставило бы много точек сразу в большом количестве судеб. Кроме того, наплевать Сае или нет, но я дал клятву быть рядом, а значит – буду, так уж просто я устроен.

Утром следующего дня мне удалось видеть Саю издалека. Она совершенно спокойно занималась хлопотами к вечеру юбилея. Лишь со двора помахала мне рукой, точно ничего не было. Я не ответил, и она тотчас же отвернулась. Сая деспотично выстраивала вокруг себя иллюзию покоя и неукоснительно требовала, чтобы все подыгрывали ей. Особенно, я.

"Ночью, – сказал себе я. – И, если что, на сей раз я позволю ей кричать, сколько вздумается. Лучше умереть, чем пасть ниже".

Еще до полудня Сая постучала ко мне в спальню. Она была бледна, и на губах ее застыла странная в своей ненатуральности улыбка.

– Я хочу мириться. Мысль о размолвке с тобой для меня невыносима, и тебе это известно, – заявила она. – Пошли на пикник.

Я не выказал удивления, молча, вышел вслед за ней. Она болтала о всякой чепухе, а я сохранял нейтральную тишину. С тех самых пор, полагаю, я, в принципе, много не разговаривал, ибо мне было всё предельно ясно. Если бы мог, с удовольствием перестал бы ее любить, но у меня ровным счетом ничего не изменилось. Я горел по-прежнему, это сводило меня с ума, и единственное, что оставалось возможным – молчание, спокойствие, невозмутимость.

Каждая ее улыбка в тот день казалась насмешкой. Но было видно, что Сае неуютно в моем молчании. А когда этому двуличному монстру неуютно, она принимается или убегать или менять происходящее в срочном порядке.

Она напоминала мне лисицу. Их все любят. Обаятельные, улыбчивые зверьки с пушистым хвостом и мехом – разве можно не умиляться их грации, хрупкости и обаянию? Я их ненавидел. Эти твари способны завести неопытного охотника к берлоге медведя. Они падальщицы, притворщицы, воровки. Одно из тех немногих живых существ, которые медленно убивают добычу, чтобы позабавиться.

Сая улыбалась. Она была прекрасна в тот день. Ее не устраивало то, что она причиняла мне боль, но так же ее не устраивал бы и тугой корсет. Она относилась к негативным эмоциям, как к физическим неудобствам. То есть – могла избегать и сердиться на человека за то, что тому больно. Как он смеет испытывать боль в присутствии Ее Высочества?

– Хаджи, я пытаюсь примириться, – пробурчала она смущенно, поднимая на меня глаза.

– Всё в порядке.

Я лгал, Сая это понимала, но просто в отместку и чтобы успокоить свою совесть подменой понятий она способна принять эти слова за чистую монету. И обязательно примет, предварительно для порядка поломавшись.

Она казалась мне некрасивой, ибо все ее помыслы стали открытой книгой, но я не мог заставить себя не любить ее. Я любовался очертанием ее губ и точеной шеи, блеском ее глаз. Я ненавидел себя и небо.

– Правда? – с надеждой спросила она. – Мне не хотелось причинять тебе боль. Ты мне очень дорог, Хаджи.

Ее слова ровным счетом ничего для меня не значили. Как конфетти – иногда яркие, красивые, завораживающе сочетаются цветами, но, в целом, они лишь мусор...

– Замечательно, – подыграл я запоздало без тени эмоций. – Не забудь о своем обещании. Ночью я оборву все твои надежды.

– Похоже, тебе это в радость, – пробурчала она, и я позволил себе усмешку. Наверное, в ней было что-то злое, на секунду в черных глазах Саи мелькнул стальной блеск. Она промолчала.

Заметив, что тактика обаяния больше на мне не срабатывает, Сая решила больно уколоть меня. Это получалось у нее запросто, стоит доверить ей хоть что-то дорогое твоему сердцу.

– Честное слово, всё из-за того поцелуя? Ты же не принял это всерьез?

А я помнил нежность губ, слезы, ее сердце, льнущее к моей груди.

– Даже не заметил, что ты, вообще, что-то сделала, – парировал я невозмутимо, скосив в ее сторону пренебрежительный взгляд. Сая вспыхнула краской гнева, осознав, что ее укол прошел мимо цели:

– Поразительная учтивость.

– Я цыган и оборванец, учтивость у меня в крови.

– Такое чувство, что ты совершенно не желаешь мириться.

Я улыбнулся, повернулся к ней, и ее, видимо, поразила эта улыбка, потому что она опешила от того, что за безумие в ней проскользнуло.

– Дорогая Сая, я даже не заметил, что мы ссорились. Всё в полном порядке. Скоро приедут разные гости, и мы оба успеем устать. Твоя идея с пикником как раз кстати...

Сая очень хорошо осознавала, что я не чувствую и капли того благодушия, которое выражал, предсказуемо рассердилась, но ненадолго. Потом в своем обыкновении решила делать вид, что всё это выше нее, ведь она сделала всё возможное, чтобы помириться, а я – негодяй такой – не принял ее великодушного намерения.

Мы устроили вдвоём небольшой пикник на верхушке скалы, на которую легко подняться, так как с одной стороны тропинка была не крутая и удобная, но с другой – каменный взлет обрывался в пропасть.

Низкие, лёгкие облака и свежий ветер, приветливое солнце, аромат сырых стволов деревьев и пьянящий воздух – природа была так отчаянно прекрасна и безмятежна вокруг меня, что сердце поэта бы колотилось от восхищения.

Сая ела варенье прямо из банки и пальцами. Она знала, что это выглядит забавно и непосредственно. Она знала, что я непременно отреагирую. Какое-то время мне удавалось игнорировать симпатичную барышню, слизывающую с пальцев сладкую, черничную патоку.

– Сая... – со вздохом протянул я, закатывая глаза.

– Говорят, варенье из чёрной смородины в этом году особенно удалось, – широко улыбнулась она в ответ, продолжая есть лакомство, лукаво на меня поглядывая и проверяя произведенный эффект.

– Это не повод залезать в банку с головой.

– Ворчишь, как старый дед.

Я спокойно пропустил это мимо ушей и спросил:

– Ты приготовила подарок Джоулю?

Не заметив интонации вопроса, Сая пожала плечами:

– Ради этого я сюда и пришла. Давай, покажу, – она шустро поднялась с места и направилась к обрыву.

– Не подходи ближе, – в который раз укоризненно сказал я, заметив, как она, не зная страха, шагает к краю. Внутри меня стянулся узел, когда я увидел ее неосторожность и торопливо подошел ближе.

Из самой скалы, на отвесном склоне росли прекрасные алые лилии. Бутоны у них были больше и пышнее, чем у желтых. Таких я никогда ещё не видел, но от высоты, на которой они росли, могла голова закружиться.

– Я хочу подарить Джоулю вон ту лилию, – она указала мне на одну из двух цветков, растущих на отвесной скале. – Красные растут только здесь. Подстрахуй меня... – и она ступила на камень, выступающий из скалы, чтобы дотянуться до цветка.

– Сая, – раздраженно произнес я, заставляя ее подняться обратно. – Это опасно. Вылезай.

– Вылезу, паникер, – пожала плечами она, глядя на меня с удивлением, – если ты пообещаешь её достать. Так, кажется, принято поступать благородным господам.

Я ничего не ответил. Нужно быть безумцем, чтобы решиться на подобный подвиг без снаряжения.

– Вижу, что ты не хочешь. Я не боюсь, позволь мне и не упрямься, – сказала она с легкой решительностью, но едва Сая сделала снова шаг к краю, я потянул ее на себя и отрезал:

– Стой здесь и жди. Потом об этом поговорим.

– Звучит угрожающе, – недовольно пожаловалась она.

У нее отсутствовал инстинкт безопасности. И смертность людей, вроде бы, была ей понятна, но она ни разу не видела мертвых, а потому не осознавала ее, и все прошлые мои попытки научить ее сочувствию заканчивались ничем. Когда я резал себе руки, она наблюдала спокойно. Только говорила:

– У человеческого организма заторможенность реакции. Так странно смотрится со стороны.

Словом, она попросту не видела всей трагедии нашей смертности, смеялась над ней.

Я сосредоточился на контроле своего тела и балансе. Пока что всё шло хорошо. Спуститься вниз, к цветам, нужно было на двадцать с небольшим футов. Не так уж много – говорил себе. Сама скала простиралась настолько высоко, что отсюда был виден, как на ладошке издали двор замка.

На пятом футе я чуть не упал, но ухватился за камень и устоял на ногах. Сая смотрела на меня спокойно, почти нетерпеливо, мол, когда я уже, наконец, выберусь.

Я довольно успешно преодолел первую половину пути, вскоре оказался рядом с цветами. Проблема в том, что они росли на выступе в скале и до него мне предстояло дотянуться. Я хотел сорвать лилию поближе, но до меня раздался спокойный голос Саи:

– Нет, Хаджи, не эту... Вон ту, дальше, она пышнее.

В тот момент, когда я стал тянуться, подо мной обвалились камни, и я повис на одной руке. Сая продолжала невозмутимо наблюдать, склонив голову.

Мне удалось удержаться. Я сделал пару вдохов, сохраняя самообладание. Тогда я чуть оттолкнулся и снова протянул руку к нужному цветку. Я сорвал его и хотел подниматься.

Внезапно камень, за который я держался, выпал из скалы...

Я увидел мелькнувшее перед моим взором спокойное лицо Саи. Легкое удивление исказило его черты. Оно удалялось, под спиной – страшная, холодная свобода, пропитанной ветром, небо застыло на месте. Конвульсивно содрогнулись мышцы – тело предчувствовало смертельный удар, готовясь принять его, боролось во что бы то ни стало. Но когда мой позвоночник оказался безжалостно раздроблен, а дышать было так тяжело, будто на меня с размаху упало небо, мое тело перестало означать, что я присутствую в этом мире, и сделалось фикцией. Попросту говоря, я умер.

Запись 15 сентября 1862 года

Одно я знаю – если существует безответная любовь, вроде той, что я испытываю я, то в этом мире не может быть все-контролирующего-библейского-деспотичного-Бога. Мне доподлинно известно, что одиннадцатилетний мальчик по имени Хаджи не заслуживал этой кары. Ее не заслуживал и двадцатилетний юноша.