Текст книги "Палачи и жертвы (Предыстория) (СИ)"

Автор книги: Эйла Бруно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Ты очаровательна, – медленно пробормотал я, не глядя на нее.

– Что? – опешила она.

– Не забивай себе голову. Ты права. Это лишь лихорадка. Рад, что ты оказалась столь трезва рассудком.

"Она забавна и почти умилительна в своей слепой жестокости, – так я думал. – Как ребнок. Как стихия. Или проклятие. Она не сказала "нет", она выжгла его внутри меня раз и навсегда".

Если вы думаете, что с той поры я попытался разлюбить ее, это ошибка. Я и не помышлял о подобном. Вообще говоря, я не удивился манере ее ответа. Это предсказуемо. Причем, если указать ей на жестокость, она округлит глаза, простодушно удивится и даже, может быть, расстроится. Если настроение будет. У меня не было ни малейшего заблуждения относительно того, какая она. Я любил, ничего не ожидая взамен. Я любил не принцессу, а чудовище. Почему бы и нет, если сердце у него, в целом, доброе и благородное? На то она и чудовище, чтобы не быть человечной и ничего здесь не попишешь.

Мы продолжили прогулку, и нам даже удалось довольно легко вернуть беседу на прежнее русло так, что скоро от неловкого момента ничего не осталось. Я сохранял невозмутимость достаточно виртуозно, она не заметила, как мне хочется кричать. Кричать и смеяться над собой. Быть может, так и сходят с ума.

Теперь следует сказать главное. Причина, по которой Сая не покидает своего роскошного узилища – неспособность ее организма взрослеть.

Я вырос, стал выше, сильнее и выглядел чуть старше, а она не изменилась нисколько. Слуги, Джоуль и редкие гости обходили данный факт вниманием, но я видел, как на нее смотрели – со страхом, благоговением. Сая не замечала этого, она относилась к своему бессмертию, как к чему-то нормальному. Никогда я не касался этой темы, потому что негласно она словно была... табу.

Помимо прочего, я виртуозно выучился играть на виолончели. Вообще-то, я исполнял мелодии теперь вдохновеннее и более умело, чем моя учительница. Я превосходил ее уже в истории, математике, верховой езде и не уступал в фехтовании шпагой, а управлялся с кинжалом куда ловчее ее. Соревноваться со мной было ее любимым занятием, но она ненавидела проигрывать и всерьез обижалась, когда понимала, что в чем-то уступает мне. Впрочем, более всего она злилась, если догадывалась, что я поддаюсь ей. Но я слишком уважал ее, чтобы поддаваться часто.

Заговорить про аномальное бессмертие Саи однажды пришлось.

Вечером в музыкальном кабинете мы с ней болтали о поэзии, пока я играл для нее. Она слушала мою виолончель, прикрыв глаза и кружась по комнате.

– Хаджи, – говорила она с улыбкой, беря мои ладони в свои руки, – твоя игра – бальзам для моего сердца. И ты напоминаешь мне этой задушевностью... одного человека. Лишь одна девушка до сих пор могла столь глубоко растрогать меня. Когда я слушаю твою виолончель, мне кажется, я начинаю жить.

Словом, я играл ей часто и перед сном. Но в этот вечер Сая была чем-то недовольна. Слушала меня, сдвинув брови в недоумении. Когда я великолепно исполнил пассакалью Генделя, она со звоном поставила на столик фарфоровую чашку с горячим шоколадом, что-то стерла с уголка глаза, сердито прошелестела подолом платья, отошла от меня к окну и отвернулась, обнимая себя за плечи.

Я отложил в сторону инструмент и подошел к ней:

– По-моему, я не ошибся, не уронил смычок и тебе уже не хочется призывать все проклятия на мою голову, услышав игру. Чем ты недовольна?

– Так не честно! – надулась она, поворачиваясь и окидывая меня возмущенным, сердитым взглядом: – Ты, наглец, стал играть гораздо лучше меня!

– Врожденный талант, – спокойно улыбнулся я. – А ты ленишься, вот и все. Ну, хочешь, я тебя научу парочке приемов?

– Нет, спасибо, – обиженно нахмурилась она и потрепала меня за волосы: – Да и ростом ты стал выше. Мне приходится вставать на цыпочки, чтобы поцеловать тебя в щеку, и это при том, что я на каблуках, – она сердито посмотрела на меня снизу вверх. – И когда только успел? А дальше? Может, скоро ты скажешь, что подыскал себе пассию и намерен остепениться? Или какой-нибудь королевский оркестр увидит твой талант и пригласит в труппу? И кто тебе позволил так ловко управляться со шпагой? Еще и смеется, смотрите-ка на него... Это все ужасно нечестно и нечего тут улыбаться.

Я обнял ее, нарочно растрепав прекрасную прическу и похитив из волос шпильку.

– Если ты беспокоишься, что я куда-нибудь денусь, я не против. Беспокойся на здоровье. Но всё не столь ужасно, как ты себе рисуешь.

– Нет, я так этого не оставлю, – она отошла от меня, решительно двинулась к виолончели, не заметив, как темные волосы распустились и заструились по спине.

– Ты гадкий вор. Смотри, я все равно попытаюсь играть лучше, – буркнула она, заметив пропажу шпильки, которую я, улыбаясь, вертел в руке.

Но Сая была слишком взволнована. Сев за инструмент, случайно порвала струну. Я на своём опыте знаю, как больно бьёт туго натянутый металлический прут. Особенно, если это толстая и плотная струна виолончели. Обеспокоенный, я быстро подошёл к ней:

– Вот упрямая. Ну-ка, покажи рану...

– Всё в порядке, – пробормотала она горько и тихо, глядя на затягивающийся шрам на пальце, – ничего страшного.

Я своими глазами видел, как струна рассекла ей палец, оставив там глубокий порез, из которого обильно текла кровь. Шрам быстро стал закрываться, как цветок, потом на месте шва появилась красная полоса. Она становилась розовой, затем бледной и, наконец, рассеялся даже след ранения. Такое случалось и раньше, но как-то более незаметно, и я был склонен приписывать то, что наблюдал, своему воображению.

Я смотрел в ее глубокие, чёрные глаза так, будто видел их впервые. Но они молчали. Они принадлежали чему-то... спящему, и в этой тишине было что-то жестокое, холодное.

– Покойной ночи, Хаджи.

И поспешила выйти. На ковре передо мной темнели два пятнышка крови. Я понемногу понимал ее бесчувственность, странную слепоту, непосредственность. Окружающие казались ей непонятными и чужими. Она никогда не испытывала тревоги за свою жизнь. Ей просто не постигнуть хрупкость людей. Ее сердце, возможно, биологически не способно любить, оно застыло во времени, как и ее тело.

Красная роза под стеклянным колпаком.

Череда непонятно куда исчезающих ухажеров, страх людей и животных перед ней. Она – чужая, словно не отсюда, и от этого становилось жутко, но в то же время волнующе. С той секунды я страстно желал быть равным ей, чтобы понимать ее, не покидать, как это делают остальные.

Мне захотелось догнать ее, поговорить с ней, впервые добиться от нее той откровенности, какой не удостаивался еще ни один из ее друзей. Я стал спускаться вниз по лестнице, но в полумраке ошибся поворотом, которых в коридоре замка было предостаточно.

Обнаружил, что стою перед входом в погреб, откуда слышался неясный для слуха лязг железа. Озадаченно оглядевшись и желая понять, как я сюда попал, я испытал нечто, вроде смутного озарения, странного, страшного предчувствия.

Мне приходилось бывать в погребе не раз. Он был большой, но я нашел там лишь соленья и вина. Порой снизу, в катакомбах слышался вой сквозняков и странный шум, каким полнятся стены всех старых зданий. Они часто вызывали у меня много вопросов и любопытство, но недостаточно сильное, чтобы я стал выяснять происходящее.

Теперь мне на секунду показалось, будто я слышу не вой ветра, а стон человека. Едва я взялся за ручку, чтобы войти в погреб, как ко мне оттуда вышла девушка. Вернее, она была больше похожа на тень. Немая столкнулась со мной взглядом на секунду – слишком отчаянным, слишком говорящим.

– Что с вами? – тихо спросил я.

Она глядела, как доведенный до крайности истощенный зверь. Из глаз её закапали слёзы – одна за другой по окаменевшей мимике лица. Она быстро пошла прочь, опустив голову. Обеспокоенный подобным поведением служанки, я разыскал дворецкого и спросил, что с ней могло приключиться, и причем здесь старый погреб.

– Он не причем. Совсем недавно бедняжка лишилась единственного брата. Пожалуйста, не преследуйте прислугу. Они не привыкли к такому вниманию господ, вы их пугаете, – последовал ответ.

"Я ли их пугаю?"

Я не мог избавиться от мысли о том, что в глазах девушки был призыв о помощи. Дабы прояснить для себя ситуацию раз и навсегда, я разыскал Джоуля в его кабинете и потребовал разъяснений.

– Вы жестокий человек, не останавливающийся ни перед чем в преследовании своих целей, – прямо начал я. Он привык к тому, что я открыто высказываю о нем свое мнение, а потом спокойно ждал.

– И умеете лгать, – говорил я. – Я прекрасно заметил странное свойство Саи не взрослеть. Ее раны заживают на глазах. Мне нет до этого дела, данный вопрос выше моего понимания, и я хочу, чтобы вы знали – у меня нет желания хвататься за вилы и называть ее бесноватой.

– Потому ты и ценен. У тебя рассудочный взгляд на вещи, – без удивления пожал плечами Джоуль. – Полагаю, тебе надоело быть в неведении...

– Я хочу, чтобы вы знали, что можете посвятить меня в правду, – ответил я. – Вы умный человек, и нам обоим известно – ваши исследования выходят далеко за рамки простого коллекционирования редкостей.

– Твои предположения?

– Хотите знать, что такое Сая? Найти ее биологический вид? И я был нужен... – мои губы исказила усмешка.

Джоуль пожал плечами:

– Да, я рассчитывал пробудить в ней инстинкт продолжения рода, любовь. Ты прозорлив. Утаивать дальше не имеет смысла. Тем более, что я все равно собирался привлечь тебя к работе.

Я сел в кресло, старик закурил и начал говорить:

– Это невероятное существо – не моя кровная дочь, – вздохнул Джоуль. – Сая об этом знает, она умница. Я нашел ее совсем ребенком далеко отсюда, во время экспедиции в Исландию. Меня поразила ее способность заживлять раны, и я взял девочку к себе на воспитание. Она человек во многих вещах, но кое в чем не похожа на нас. Ее нервная система, сердце и... питание отличается от нашего. Порой ей необходимо переливание крови. Любой человеческой, но только свежей. Родителей она не знала, поэтому я пытаюсь найти ответ на вопрос свойства бессмертия и крови, вообще. Признаться, у меня мало результатов, но некоторые записи я дам тебе для изучения. Например, я понял, что механизм старения человека каким-то образом связан с печенью и кровью. Впрочем, ты увидишь сам. История жизни на Земле насчитывает миллионы лет. Но в мире ещё столько всего необъяснимого, – покачал головой Джоуль. – Мы все зачем-то явились сюда. Кто такая Сая? Зачем она здесь? Я не нахожу объяснений, почему она родилась именно такой. Мне бы очень хотелось это выяснить, проследить её дальнейшую судьбу, разгадать очередную загадку мироздания, но насколько меня хватит? Время неумолимо... Оно никого не щадит. В катакомбах, если тебе интересно, мы с Амшелем проводим эксперименты. Нам приходилось иногда самим частенько вздрагивать от ужасных завываний ветра. Впрочем, иногда можно услышать рёвы животных. Они пугливы, и наши исследования редко бывают тихими. Вот и разгадка таинственных казематов под замком, – он вздохнул, посмотрев на меня с улыбкой.

Я не поверил до конца, но правда, на которую намекала, кричала мне интуиция – слишком кошмарна. Я даже не осознавал ее. Легко отмахнуться от истины, если она причиняет адскую боль.

Была поздняя ночь, поэтому я отложил беседу до рассвета. И, едва проснувшись, собрался и направился к Сае. Дверь в её спальню оказалась заперта. Ни разу за все эти годы Сая не закрывалась от меня на ключ. Рядом стоял встревоженный дворецкий, который в руках держал сосуд с какой-то жидкостью. Я видел его и раньше, но все выглядело, как ранний завтрак, ведь эта девушка ест страшно много.

– Говорит, что никого не желает видеть, – вздохнул старик. – Это весьма опрометчивый поступок. Юной леди необходимо... позавтракать.

Я забрал у него поднос и отправил на кухню, а сам принялся стучать.

– Прежде, чем ты объявишь мне бойкот, дай услышать твой голос. Потом молчи, сколько хочешь, – сказал я.

– Прекрати смеяться надо мной, – прозвучал из-за двери холодный голос. – Я прекрасно осведомлена о том, как ты относишься ко мне теперь. Лучше сразу исчезни.

– Не доставлю тебе подобного удовольствия, – не смутился я. – Не веди себя, как маленькая и вылезай оттуда. Сколько раз повторять, что нельзя быть такой эгоисткой.

Вместо ответа что-то разбилось о дверь. Стеклянное.

– Ладно, я понял. Ты не оставила мне выбора, – легко пробормотал я, осененный спасительной идеей. – Я иду, так что лучше бы тебе одеться и привести себя в порядок.

Я проверил на герметичность и крепкость глиняный сосуд с пробкой сверху, снял пиджак, закатал рукава и пошел прочь по коридору.

Единственное окно в комнате Саи находилось над глубоким рвом, окружавшим эту часть поместья. Кровь бродяги, если она есть в человеке, никогда в жизни не позволит уже ему разнежить своё тело. Все мои инстинкты, заложенные кочевым детством в таборе, немедленно дали о себе знать. Мне приходилось преодолевать и гораздо более сложные препятствия. С малых лет я порой выступал вместе с нашей труппой и выполнял большинство акробатических трюков. С тех пор моё тело и навыки мало изменили своей привычной ловкости.

Сняв рубашку и привязав ею кувшин к своему поясу, я взглядом рассчитал расстояние от окна до земли, отошёл на несколько метров, разбежался. Мне удалось прыгнуть на широкую нишу. Иногда Сая ставила туда особенно красивые цветы. На этот раз она пустовала. Я ухватился за карниз над своей головой.

За стеклом мельком успел увидеть Саю, которая неподвижно лежала на постели лицом вниз. Окно бы она мне не открыла, поэтому я с невозмутимым видом снял с шеи привязанный пиджак, обернул им кулак правой руки, хорошенько размахнулся и ударил, отвернув голову. Но два крупных осколка всё равно порезали щеку. Послышался грохот разбиваемого стекла – я влетел в спальню по инерции, как-то смешно приземлившись на пол, умудрившись не разбить драгоценный кувшин, зато уничтожив очередную вазу. Цветы, стоявшие там, живописнейшим образом материализовались у меня на голове, и по спине потекла холодная вода.

– Вот черт, – прошипел я, отряхиваясь и убирая из волос хризантемы.

Вскрикнув, Сая обернулась, немедленно прекратив плакать. Она посмотрела на меня сначала, потом на разбитое окно, а затем на кувшин.

– Ты, – мрачно нахмурилась она. – Ты... какого чёрта тут делаешь?! Разве я не велела тебе удалиться?

– Разве я ответил "как пожелаете"? – проворчал я, снимая с себя цветы и протягивая ей кувшин. – Пора пить лекарство, Сая. Я прослежу, как ты выпьешь его, а потом – уйду. Навечно или на пару минут – как скажешь.

– Ты... без рубашки! – попробовала возмутиться она.

– Катастрофа, – я саркастически приподнял бровь, садясь подле неё на кровать и откупоривая кувшин.

– Каков наглец, – искренне изумилась она, но губы её дрожали, грозя расплыться в улыбке, глаза смеялись.

– Пей, – приказал я, сунув ей в руки кувшин. – Придется из горлышка, потому что я разбил бокал.

Сая почти демонстративно стала пить кровь. Я думал, это будет выглядеть более жутко, но все случилось удивительно обыденно. Я только протянул ей салфетку, чтобы эта девица вытерла губы, и вздохнул, забирая кувшин:

– Так насколько мне уйти? Навечно или на пару минут?

– Только попробуй уйти. Тебе еще нужно помочь мне выбрать платье.

– Ни за что.

– Опять будешь краснеть и забавно смущаться? – расхохоталась она.

– Сая, – улыбнулся я, – думаю, на сей раз смущаться будешь именно ты.

Мне редко удавалось выбить ее из равновесия, но на сей раз она и впрямь растерялась...

Запись 13 сентября 1862 года

Это была самая трогательная и яркая пора нашей дружбы. О большем я не мечтал, и благодарил провидение уже за то, что у меня есть. Наверное, услышав это «нет», я сделался более спокоен, более свободен. Мне ничего не стоило просто быть подле нее и любить, почти не скрывая, ибо она этого не замечала. Я был счастлив, не желая ровным счетом ничего взамен. Она говорила со мной, и мне нравилось выслушивать ее, а она ценила мое умение молчать. Разумеется, на дне моей души ныла и скреблась боль, я словно стучался в глухую стену, но я старался не замечать, абстрагироваться и жить тем благом, что мне дано.

Мне постоянно что-то мешало выполнить мою затею с расследованием катакомб. После разговора с Джоулем, он стал засыпать меня разными просьбами, мотивируя это тем, что в дальнейшем я смогу помочь в экспериментах. Я редко оставался без наблюдения, а с той поры дверь в подвал, вообще, была закрыта от всех, кроме пары слуг. Старик, конечно, мне не доверял, а я думал, как обхитрить его упрямство.

В один из таких дней, когда я вышел из поместья прогуляться по саду, едва у меня выдались полчаса свободного времени, Сая позвала меня к озеру. Она выглядела встревоженной, часто смотрела себе под ноги, точно была дезориентирована. В лодке она долго молчала, игнорируя мои вялые попытки начать беседу.

– Я сейчас задам вопрос, а ты ответь. Только честно. Хаджи, я тебе противна? – она смотрела на меня спокойно и сосредоточенно, но это видимость. Губы дрожали, руки, сложенные на коленях, сжаты в кулачки.

– Почему ты меня сторонишься? – спросила она, – Я тебя обидела? Всё своё свободное время ты прячешься от меня в библиотеке или крыле слуг.

– Ты, наверное, перегрелась, – помедлив, предположил я.

Не стоило ей говорить, в чём, конкретно, я подозреваю Джоуля и что именно хочу понять. Она меня на месте утопила бы.

Тогда Сая порывисто поднялась. Лодка закачалась, я поспешил тоже встать и уговорить её сесть. Сая покачнулась и упала ко мне в руки. Я не выпускал её, балансируя на одном месте.

– Хаджи, – пробормотала Сая, – я слышу твоё сердце, оно бьётся с точно такой же скоростью, как и моё. Почему же время течет для нас по-разному? – горестно спросила она. – Что если все умрут, и я останусь совсем одна?

– Я никогда тебя не брошу.

– Это ложь – покачала головой она. – Ты однажды оставишь меня. А даже если нет, я буду вынуждена наблюдать за тем, как мой лучший друг отдал ради меня всю свою жизнь и всё время. Ты не узнаешь радости отцовства, разделенной любви. Ты красив и талантлив, свободен, но присужден оставаться со мной. Я не могу заставить себя оттолкнуть тебя и твою великодушную дружбу. Но я смотрю правде в глаза.

– Перестань, – спокойно перебил я. – Я найду способ оставаться с тобой столько, сколько потребуется.

Но не бывало вечера, когда я не тосковал по прежней жизни. Какой бы она ни была уродливой, она принадлежала мне. Я вспоминал беззаботность, упрямство и гордость, которыми наделила меня природа. Во время своих прогулок по лесу или вдоль стены я иногда долго смотрел в небо, спрашивал себя, смогу ли оставить "Зоопарк". Нет, конечно. Та жизнь, что будет после того, как я покину ту, что воплощает в себе весь мир, будет подобна пребыванию в пространстве без воздуха, света и жизни. Неудержимое любопытство и страсть крепкими узами приковали меня к Сае.

Иногда, во время таких долгих, тоскливых бессонниц из окна своей спальни, далеко среди холмов я видел красный отблеск, словно кто-то разжигал огонь. Проснувшись еще до рассвета я пытался отыскать это место и найти людей, кострище, но никогда ничего не находил, а между тем пару раз в неделю огонек своими всполохами озарял недобрым багрянцем камень скал.

По большей части тропинки леса уводили меня к развалинам. Это бастион замка, оставшийся еще с начала четырнадцатого века. Издали я видел белую, изборожденную виноградником, как трещинами, башню. Ходить там опасно из-за бурелома и обвалов. Впрочем, и добраться до бастиона не так просто. На пути тропы исчезают, встает частоколом дремучий лес, своими кронами проглатывающий вершину башни. Эти развалины и странный, красный огонек вызывали во мне любопытство. Во-первых, костры точно разжигали неподалеку от старой крепости. Это почти всегда совпадало с приездом к нам в поместье Амшеля. Во-вторых, временами, приближаясь к ней через лес, я слышал пение. Удивительной красоты чистейший, сильный голос доносился откуда-то спереди и сверху, точно ангел упал на землю и печалится о потерянных небесах. Он пел странную арию без рифмы. Но голос так мало напоминал человеческий, что мне начинало казаться – уж не игра ли это моего воображения.

Мне не удалось найти волшебную певицу по голосу, и я решился спросить Саю, не знает ли она, кто столь прекрасно поет за лесом.

В то утро Джоуль занемог и завтракал в своих покоях. Я тихонько обратился к Сае, не приходилось ли ей слышать одну песню. В ответ на мой вопрос она напряглась и быстро, едва слышно промолвила:

– Только никому больше не говори об этом. Мы побеседуем после завтрака.

Дождавшись конца страшно длинной трапезы, традиции которой сохранились еще во многих старых поместьях, вроде этого, мы с Саей вошли к ней в комнату.

– Это Дива, – было первое, что она сказала, сопроводив это озадаченным вздохом. – Джоуль говорит – она опасна, и я ему верю. Однажды я тоже далеко забрела в лес и услышала это пение, – рассказывала она. – Расспросив Джоуля, я узнала, что уже очень давно в старом бастионе живет женщина. Она приходится ему родственницей, и власти хотели казнить ее, но он не мог этого позволить и упросил его величество, чтобы держать ее в бастионе всю жизнь. Она безумна, кровожадна и опасна. Временами долгие месяцы ее почти не слышно. Быть может, ее куда-то увозят, но к осени она начинает петь. Джоуль строго настрого запретил мне приближаться к развалинам, но... она восхитительно поет, поэтому иногда я нарушаю его завет. Мне даже случалось несколько раз поболтать с ней. Дива не производит впечатления злой, но ее безумие сомнению не подлежит, она вечно говорит загадками и смеется. Мне не по себе, когда она пытается что-то мне донести. Будто каждая ее фраза – пророческое проклятие.

Сая много читала сказок, мифов, историю, но не вращалась в реальном мире. Редко покидала территорию замка, и ей было не понять, что смертельные опасности – это совсем не весело, драконов не существует, а прекрасные принцы – только выдумка. Учёность сочеталась с ней с совершенно феноменальной наивностью и ребячливостью. Поэтому я решил, что неплохо бы поговорить с певицей.

Сая могла мне ее описать, как угодно, но очень часто это словесное описание не соответствует действительности. Допустим, один раз, когда дворецкому сделалось дурно, и он весь день был похож на ожившего мертвеца, Сая сказала, что он выглядел восторженно-мечтательным. Когда она сказала, что в меня влюблена служанка – тоже ошиблась. На деле бедняжка испытывала желание попросить меня о помощи. Словом, ее интерпретация человеческой натуры весьма и весьма наивна, а порой просто не поддается в логике, что вполне нормально, учитывая, как сложно ей понимать нас.

Тогда я вспомнил, что и раньше Сая частенько удалялась вглубь парков совершенно одна. Причину этих прогулок она не объясняла даже мне. С того дня она стала более открытой, и уходила уже не давая никаких предупреждений, хотя и видя моё явное недовольство. Иногда я помогал ей скрыться незаметно от глаз Джоуля и прислуги, но чаще всего она уходила в одиночестве.

Я начал вести поиски певицы, рассчитывая, что когда я ее найду, всё встанет на свои места. Конечно, никакая она не родственница Джоулю. Я успел изучить его – он держит родню и друзей близко. Его самомнение не позволит держать одного из кровных родственников в столь недостойной изоляции. Кроме того, костры разжигают именно подле бастиона. Так или иначе, безумна она или нет, но Дива должна что-то знать.

Я нашел ее, с трудом отыскав неприметную, но всё же глубоко протоптанную дорожку в черноземе меж колючего кустарника и деревьев.

Произошло это, когда Джоуль отправил меня за поручением в лес, где пилили деревья для строительства беседки во дворе к его дню рождения. Мне велели проверить, как там обстоят дела, рабочие запаздывали. Поручение было пустяковым, я быстро выполнил его и углубился в лес.

Вероятно, раньше здесь располагался парк, соединяющий две части замка – жилое поместье и военный бастион, но теперь всё тут поросло высокой травой, в которой путались ноги и исчезало желание продолжать прогулку. Мне пришлось идти долго, уже давно пропали из виду башни, развеялся звук падающих деревьев, и стояла тишина. Возникло сладкое чувство, что я совершенно один в мире, и никто не ждет моего возвращения.

Я без устали и с удовольствием шел, точно окрыленный азартом – бежать, и прямо сейчас. Всё равно, куда и зачем. Просто бежать, вырваться... И вдруг увидел вдали белую башню, чей полуразрушенный силуэт нечётко вырисовывался среди ясного неба. Впервые бастион был так близко.

Из дубовой чащи показалась мощная крепостная стена, ров перед которой и подъемный мост давно оставили после себя лишь воспоминания. Первый зарос и выглядел неглубокой канавкой, а металлический мост большей частью, накренившись, ушел под землю, его покрывал мох и плющ. Сквозь стену прорезался арочный тоннель. Я углубился туда, и за ворот рубашки повеяло прохладой, пахло сыростью. Видимо, раньше это был парадный вход во двор с двойными воротами. Площадка в окружении стен и башен поросла диким кустарником, высокой травой и голубыми розами, которые преспокойно пробивались в углах через белые, каменные плиты, источенные дождём.

– Голубые розы? Я совершенно уверен, что таких не бывает, – и дотронулся до венчика цветка. У них была бархатистая поверхность, как и остальных роз, но лепестки тверже, выглядели бледными у основания. Бутоны тех, что не распустились, вовсе почти белые. Они росли исключительно в сырых, тенистых местах, куда не попадал солнечный свет. Растения источали странно знакомый запах. Я бережно сорвал одну и поднес к носу. Сморщившись, отвел его в сторону. Солоноватая медь, острый черный перец – так пахнет кровь.

"Спокойно, Хаджи. Всего лишь, необычные цветы, – сказал себе я. – Случайная мутация. Выходит, здесь есть некое вещество, источник подобных изменений. Любопытно было бы найти его. Джоуль писал в своем дневнике, что мутация не обязательно возникает при соприкосновении источника и объекта. Правда, механизм сообщения информацией между ними пока не выяснен".

Всё в этом месте говорило об опустошённости, одиночестве и смерти. Груды сломанного оружия, деревянные колёса и ржавые колодки указывали на то, что в стенах бастиона действительно была тюрьма. Кроме башни двор опоясывала белая, каменная галерея, на двери которой висел ржавый замок.

Но он был ржавый лишь на первый взгляд. Я вытащил из кармана пару шпилек, почти механически вспоминая цыганское прошлое. Замок был старый, неуклюжий и ненадежный.

Я ожидал увидеть внутри беспорядок, и он действительно был, но... пыли на полу почти не оказалось, мусор собран в кучи у стен, словно кто-то нарочно освобождал проходы. Чем выше я поднимался, тем больше убеждался – башня все же для чего-то используется. Не только для заточения одного человека.

Роз здесь было больше, чем снаружи. Они проталкивались мощными корнями сквозь камень стен, выпивали силы из мха, потерявшим подле них свою зеленоватость, сделавшись бледным и чахлым. Розы налились нездоровым, голубым цветом с темно-синими прожилками цветы глядели из каждого сырого угла, и запах крови делался концентрированным, головокружительным.

На каждом этаже башни по две комнаты, и все они пусты, почти чисты. Я нашел пыточную камеру и комнаты с клетками. Моим глазам представились механизмы, о которых я лишь слышал от простого народа в детстве. Огромные котлы, вид которых красноречиво говорил о том, что они не раз использовались, ибо были перепачканы чёрной смолой. Ее пожирала вонючая плесень. Нашлись какие-то деревянные ящики, вовнутрь которых просовывались металлические колья. В одной из комнат в страшном беспорядке валялись мелкие, пыточные приборы – щипцы, железные маски, иглы, колеса и прочая атрибутика. Словно кто-то в гневе разбросал их, прежде, чем оставить проклятое помещение. У дальней стены угрюмо молчала огромная жаровня с разинутой, каменной пастью, полной пыльного пепла. Недалеко располагался грубый стол и причудливый стул с ремнями для пленника. Я поспешил выйти, закашлявшись – воздух там стоял затхлый и удушающий – по большей части из-за роз. Чем непрогляднее тьма, тем гуще они цвели, тем насыщеннее их цвет.

Преследуемый мрачным любопытством, я дерзнул подняться на последний этаж. Глазам моим предстал длинный проход, который упирался в одну единственную дверь. "Видимо, смотровая площадка", – подумал я, ступая на порог коридора. Едва я сделал это, как сквозь стены, пол и меня самого раздался стихийно сильный, величественный голос певицы. В первый раз я услышал его так близко. Отражённый великолепной акустикой башни, он проникал в помещения, и, усиленный эхом, разносился на многие мили вокруг. Он оглушал на месте, поражал. Музыка способна оказывать на человека сильное воздействие, а если она необыкновенна, вдохновенна и гениальна, если мы слышим ее впервые, это вызывает почти катарсис, потрясение, резко вызывающее слезы.

Очарованный, забывший сам себя, я стоял на месте, и моя рука так и застыла у двери, которую я собирался закрыть за собой в коридор.

– Хаджи, – протянул мелодичный голос. – Ты пахнешь именно так, как я и предполагала.

Опомнившись и взяв себя в руки, я неторопливо подошел к двери. Даже не задумался над странным построением ее фразы или тем, как легко она прозвучала. Словно всё в порядке вещей, и мы, вообще-то, давно знакомы. Но я постарался не поддаваться этому обаянию.

– Откуда вам обо мне известно? – спросил я.

У нее был юный голос, нежный, вкрадчивый и чем-то смутно знакомый.

Я услышал, как Дива подошла к двери, возникла пауза.

– Какой запах... – прошептала она, выдыхая и тихо смеясь, – словно вино. Твое сердце бьется, как у пойманной птицы. Похоже, мое пение тебе понравилось.

– По всей видимости, я зря искал беседы с вами, – пробормотал я. – Вам по вкусу одиночество.

– Постой. Я и не думала, что ты так долго пробудешь в замке.

– У меня нет причин удаляться.

– Ты все позабыл, верно? Любовь к свободе, гордость и силу духа. За много лет ей удалось тебя сломать. Все было бы не так печально, если бы еще у тебя отсутствовали мозги. А они на положенном месте, и это очень прискорбно. Тем страшнее твое падение... Да, падение, – проронила она тихо, эхом, будто вторя самой себе.

– Кто-то еще говорит с вами? Кто именно?

– У меня нет имени, а с тем, у кого его нет, как правило, не разговаривают. Им дают номер. Вот и у меня он есть, – вздохнула незнакомка. – Впрочем, два человека в этом мире тайно зовут меня Дивой. Им виднее, не так ли? А знаю я тебя, потому что слышала о тебе от людей, что ко мне приходят, и от Саи. Почему я в этой башне? Ты это хочешь знать?