Текст книги "С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»"
Автор книги: Евлампий Поникаровский
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
Приезд земляка и его встреча с ополченцами не остались бесследными. 24 декабря обком партии и Сталинградский городской Комитет обороны дали согласие командованию военного округа на передачу в действующую армию дивизии народного ополчения. Она была зачислена в кадровый состав Красной Армии под наименованием 15-й Донской кавалерийской казачьей дивизии. Командиром ее был назначен полковник С. И. Горшков, комиссаром – батальонный комиссар В. З. Юрченко. Теперь отпали проблемы с обеспечением ополченцев обмундированием, продовольствием, фуражом, экипировкой. Жизнь полков стала такой, какой она была во всех кадровых частях Красной Армии в ту суровую и тяжелую пору.
В Урюпинский полк (он стал называться 25-м) стало прибывать командирское пополнение из частей Красной Армии и из запаса. На должность командира полка приехал капитан Евгений Васильевич Данилевич. На первом же партийном собрании по просьбе казаков-коммунистов он доложил «свою жизнь с самого начала».
Родился в городе Белостоке в семье рабочего-текстильщика в 1910 году. С началом Первой мировой войны отец оказался в окопах на русско-германском фронте. Погиб отец командиром Красной Армии в девятнадцатом под Иркутском в боях с колчаковцами. Мать в четырнадцатом году, собрав малых детишек – Женьку, Ленку и Шурку, – из прифронтовой полосы бежала в глубь России. Пристанище нашла в городе Богородицке Тульской губернии. Прокормить малых детей у матери не было сил. Женьке пришлось батрачить у богатых огородников, а часто надевать суму и отправляться по миру, собирая куски. В школу ходил шесть зим. В 1927 году семнадцатилетним парнем Евгений спустился в шахту на Бобрик-Донском руднике Подмосковного бассейна. Стал рабочим человеком. Был подсобником, крепильщиком, помощником машиниста врубовки. В двадцать девятом молодого шахтера призвали в армию и направили в Тверскую кавалерийскую школу имени Коминтерна. Окончил ее с отличием в тридцать втором. Получил назначение в Забайкалье, в кавалерийскую часть. Служил в Нерчинске, затем в Даурии, командуя кавалерийским взводом, эскадроном, полковой школой на протяжении восьми лет. Там же закончил десятилетку. В сороковом году перевели в Новочеркасск Ростовской области. На курсах среднего командного состава ведал физической подготовкой, потом преподавал тактику кавалерии. В Урюпинский полк приехал из Чкалова, из кавалерийской школы.
Почти в одно и то же время с капитаном Данилевичем в полк приехали: из Забайкалья – капитан Иван Николаевич Поддубный, его назначили начальником штаба; из Донбасса на должность комиссара полка – старший политрук из запаса Михаил Федорович Ниделевич; отсекром партбюро стал Василий Яковлевич Быков, партийный работник из Саратова. И еще десятки кадровых и командиров-запасников возглавили подразделения и различные полковые службы.
Все прибывшие командиры и политработники умело возглавили подразделения, хорошо наладили боевую и политическую учебу казаков и скоро заслужили у них высокий авторитет. А бывшие командиры сотен и взводов стали хорошими их помощниками.
Боевая учеба, напряженная, до отказа заполненная полевыми занятиями, шла, как и положено ей идти, всю зиму. Но в марте 1942 года произошло событие, подобное раскату грома при ясном, безоблачном небе. Солдатский телеграф принес ошеломляющую весть, и она, как камень, брошенный в омут, подняла всю донную муть: дивизия расформировывается, расформировываются и полки! Личный состав отдельными командами передается на пополнение действующих на фронте частей.
Заволновались казаки. Они против расформирования. Казачья вольница готова собраться на казачий круг. Но казачьи круги остались в далеком прошлом. Действовать теми методами в новой обстановке негоже. Но как поступить теперь? Решают действовать через партийные организации подразделений.
В пулеметном эскадроне 25-го Урюпинского полка по требованию казаков-коммунистов созывается партийное собрание. Слово берет 62-летний казак Петр Степанович Бирюков.
– В каких-то высоких штабах, – говорит он, – не понимают, что наш полк и наша дивизия созданы народом, что здесь служат семьями. Со мною, к примеру, служат два сына и зять. Двадцать пятый полк целиком состоит из казаков-земляков, спаянных совместным трудом в колхозах. Мы поднялись на защиту родного Дона, матушки-России добровольно. Мы крепко, по-казачьи готовимся к боям – и вот тебе на, нас расформировывают. Надо немедленно жаловаться. Самому Сталину. Послать к нему ходоков, как посылали в гражданскую к Ленину. Прошу казаков: поручите это нам с Никитой Фокиевичем Концовым. Мы поедем в Москву и лично обскажем Иосифу Виссарионовичу все, как надо. Я уверен: приказ о расформировании будет отменен.
Бирюкова поддержали другие коммунисты. Командир эскадрона Волков и политрук растеряны. Само собрание, обсуждение и осуждение приказа высшего командования, к тому же еще не обнародованного, некоторые военачальники могут расценить как организованное недовольство и как массовое неподчинение. И окончится все это плохо. Выступая, политрук эскадрона просит коммунистов не принимать пока никакого решения. Он же с командиром эскадрона, как положено, по инстанции, доложит о мнении коммунистов командованию и партийным органам.
Коммунисты согласились с таким предложением.
На второй день солдатский телеграф уточняет: командир дивизии срочно выехал в Сталинград, в обком партии и округ, чтобы отстоять от расформирования соединение и добиться отмены приказа. А комиссар дивизии послал телеграмму лично Сталину об этом же. Она сохранилась в архиве Министерства обороны. Вот ее текст:
«Москва. Кремль. Сталину И. В.
Решением высшего командования 15-я кавдивизия расформировывается. Дивизия [в] настоящее время – уже крепкий боевой организм. Дивизии не хватает орудий, минометов, обуви. Один-полтора месяца учебы – после этого, ручаюсь своей партийностью, дивизия примет любое боевое задание.
Комиссар 15-й кавдивизии Юрченко».
Решение о расформировании полков и дивизии, как позднее стало известно, было принято, да к тому же без согласия областных партийных органов, некоторыми военачальниками управления Сталинградского фронта, не верившими, что семейное и земляческое казачье войско может стать серьезной и надежной силой.
Смелым человеком и честнейшим коммунистом показал себя комиссар дивизии. На свой страх и риск он послал телеграмму, в которой поручился самым высоким, что есть у человека и коммуниста, – своей партийностью.
Ждать Ответа из Москвы долго не пришлось.
Ах, какой это был хороший светлый весенний день! Казаки ликовали. Во всех подразделениях прошли собрания, на которых казаки благодарили Сталина, партию за доверие, за второе рождение казачьей дивизии и обещали с еще большей энергией овладевать военными знаниями и готовиться к предстоящим боям.
Командование и партийное бюро вечером 21 марта от имени казаков полка направило Сталину письмо. В нем говорилось:
«Казаки Хопра и Дона, создав из добровольцев кадровую казачью кавалерийскую дивизию, в предстоящих боях с честью оправдают доверие… Мы обещаем не посрамить данного нам оружия. Скоро враг испытает острие наших клинков, меткие пули. Мы скоро из ополченцев будем, обязательно будем гвардейцами».
Не прошло и полгода, как это заявление казаки претворили в жизнь. А пока… Пока снова учеба, снова обычные солдатские будни, в которых нередко вспоминались те трое мартовских суток, покуда не была получена телеграмма от Сталина. Полковые острословы окрестили их как трое суток смутного времени.
Боевой приказ гласил: 25-му полку выйти к станции Ходыженской, оседлать железную дорогу, запереть ущелье Пшиш и не дать противнику выйти на побережье Черного моря, прорваться к городу Туапсе.
Последний переход невероятно труден. Со всем вооружением и обозом, составляющим не одну сотню повозок, чуть ли не по звериной тропе надо подняться на гору Шаумян, высота которой достигла почти двух тысяч метров, затем, перевалив хребет, спуститься в ущелье реки Пшиш.
Полк спешился. Разгрузили все повозки, тачанки, брички. Боеприпасы, минометы, пулеметы, снаряжение, продовольствие и фураж приторочили вьюками к седлам лошадей. В пустые повозки и брички запрягли до пяти пар лошадей, а в передки пушек – от восьми до двенадцати пар.
Перед тем как дать команду на подъем, командир полка, придерживая рукой кубанку, долго глядел вверх, на вершину горы.
– Это тебе не даурские степи, – сказал Данилевич штабникам, – крутовата горочка, крутизна, пожалуй, градусов под семьдесят будет. Но должны осилить. Только бы вот…
Командир полка не стал договаривать. Он снова поглядел вверх, в небо. Теперь уже с тревогой. Тревога Евгения Васильевича нам была понятна. Только бы вражеская воздушная разведка не обнаружила полк на подъеме. Если обнаружат, то неминуемы налет, бомбардировка и – гибель. Укрыться и спрятаться негде, с тропы не свернешь. Ночью форсировать перевал – нечего и думать. Приходится рисковать, надеяться на счастливый случай, на везенье. А тут солнце, как на грех, светит во все завертки.
К исходу дня мы одолели четыре километра, поднявшись на высоту 1500 метров. На этом четырехкилометровом переходе люди и лошади вымотались больше, чем на сорокакилометровом. От неимоверной усталости у лошадей дрожали коленки, с крупов стекала мыльная пена. Здесь, на большой лесной поляне, разбили бивак и, наскоро поужинав, завалились спать.
С рассветом двинулись дальше. Все вооружение и походное имущество теперь разложили по повозкам, бричкам, тачанкам. Подъем здесь был менее крутым и обозначилась хорошая наезженная дорога. Скоро вышли к городу Нефтегорску, раскинувшемуся на самом перевале, и, не останавливаясь, по дороге-серпантину стали спускаться в ущелье, чтобы к вечеру достичь станции Ходыженской.
Разведку называют глазами и ушами армии. Командир полка капитан Данилевич, комиссар Ниделевич и начальник штаба капитан Поддубный к разведке относились с особым пристрастием. Впереди отходящего полка всегда двигался усиленный разведотряд, который при необходимости мог вести бой до подхода главных сил полка. Возглавлял этот отряд обычно ПНШ-1 старший лейтенант Ковтуненко. Человек он был решительный, смелый, не теряющий головы и рассудка в самой трудной обстановке. Казаки к таким людям относились с полным доверием.
Полк, да что полк – всю дивизию воздушная разведка противника не могла обнаружить до самых гор Кавказа. На переходах нас укрывали ночи, а на дневках леса, сады и овраги. После того как немцы получили от казаков по зубам в районе станицы Кущевской и хутора Бирючий, они потеряли нас и долго недоумевали, куда же делись эти «Черные дьяволы» с просторов Кубани?
Вечером мы заняли оборону у Ходыженской. А на второй день, едва солнце вылезло из-за гор, на дороге Белореченская – Туапсе появилась механизированная разведка противника. В ней было около двух десятков мотоциклов и пять бронетранспортеров.
Передовой пост полка, выставленный в двух километрах от станции, встретил гитлеровцев как полагается: в короткой стычке уничтожил пять мотоциклов и два бронетранспортера. Гитлеровцы оставили на дороге 18 трупов и четырех раненых. Потом в течение шести дней ни один гитлеровец не совал к нам носа.
Третий эскадрон, усиленный взводом минометчиков и одной пушкой, был нами оставлен в Нефтегорске, на перевале. Он как бы нес сторожевую службу: не подпускал гитлеровцев к дороге, по которой прошел полк. Проберись они на гору Шаумян, станция Ходыженская могла оказаться под прямым обстрелом артиллерии и минометов. Да и автоматчики могли нас атаковать.
Другие эскадроны и две батареи артиллеристов и минометчиков держали оборону на горе Лысой. Огневые позиции здесь были очень удобными – просматривались железная и шоссейная дороги от станции Сосновка до города Белореченска, уже занятые противником..
Дорогу, идущую по узкому ущелью реки Пшиш, и само ущелье полк закрывал собою, как бутылку пробкой. Штаб полка удобно разместился на самой станции.
На нашем участке противник пока активных действий не предпринимал, усиленно вел разведку.
Почти каждую ночь небольшие группы гитлеровцев подбирались к нашей обороне. Но подразделения их сразу же отгоняли. Противник вел артиллерийский обстрел позиций полка. По артналетам, методичным, с чисто немецкой пунктуальностью, можно было сверять часы – в 9.00 и в 23.00. Огонь немецкой артиллерии мало нас беспокоил: он был неприцельным, и полк от него почти не страдал.
Больше чем кто-либо другой из штабных работников я был привязан к своему сундучку с документами и картами. Когда выпадали свободные от дел минуты, я в первую очередь брался за «Журнал боевых действий» и охотно листал его страницы. Они мне рассказывали о всех важнейших событиях в жизни полка – это была его биография. Продолжать биографию полка сейчас доверено мне. С большим интересом читаю скупые записи жизни полка.
«…21 апреля 1942 года полк поднят по тревоге, ночью погрузился в вагоны, попрощались с Урюпинском и поехали в южном направлении. Через двое суток прибыли в город Сальск Ставропольского края. Такая переброска – „подальше от войны“ многих из нас озадачила, ожидали, что наконец-то нас везут, видимо, ближе к передовой. Надо же фашистов останавливать, не замышляется ли какой-либо новой каверзы? Выяснили, что нет, новой каверзы не предвидится, а перевезли сюда на довооружение и сколачивания боевых порядков полка, приближенных к боевой обстановке».
«В середине июня покинули и уютные берега реки Сал, здесь мы располагались лагерем. Поднялись по боевой тревоге и совершили трехсоткилометровый марш.
Достигли станицы Кисляковской уже Краснодарскрго края. Здесь было приказано подготовить оборонительный рубеж по левому берегу реки Ея. Сводки Информбюро сообщают, что противник продолжает движение на юг. Недалека, видимо, и наша встреча с врагом. На душе радостно и неспокойно. Лица казаков стали еще суровее. От слов сводок Совинформбюро все сильнее закипала ненависть, они звали в бой к мести. А вечерами казаки подходили молча к своим парторгам и так же молча подавали тетрадные листки, обертки от махорки или концентратов с короткими, карандашными строками: – „Скоро и мы пойдем в бой, прошу принять меня в ряды большевистской партии. В бой хочу пойти коммунистом“, и еще короче – „В бою считайте меня коммунистом“».
Еще в Сальске парторганизация полка выросла на 197 человек. Среди вновь вступивших в партию были: командир 2-го эскадрона И. П. Ходарцев, командир саперного взвода А. О. Оболенцев, отец и сын Мериновы, командир взвода 1-го эскадрона И. И. Кизин, минометчики М. М. Пантелеев, К. Ф. Рудиченко, артиллеристы Киреев и Битюков, пулеметчики Першиков и Бузулуцкий и многие, многие другие. На оборонительном рубеже на реке Ее стали полностью партийно-комсомольскими: взвод полковой разведки, первый и пулеметный эскадроны и минометная батарея. Это уже сила!
24 июля 1942 г. немецко-фашистские войска ворвались в Ростов и переправились через Дон в нижнем его течении. Началось наступление врага на Кубань. Эта оглушающая весть нам стала известна через день. Вечером 28 июля, оставив приготовленные позиции по реке Ея, полк ускоренным маршем двинулся навстречу врагу, чтобы на высотах перед станицей Кущевской занять оборону.
Казаки сражались с лихостью и отвагой и за Кущевскую, и за соседние со станицей хутора. В «Журнале», правда, очень скупо, но записаны боевые эпизоды и названы имена героев боев.
Эскадроны 25-го атакуют хутор Бирючий. По балке, справа и слева от нее, казачья цепь медленно, но упорно подбирается к хутору. Противник ведет шквальный ружейный, пулеметный и минометный огонь. Простреливается, кажется, каждый метр. В наступающей цепи находится командир дивизии полковник Горшков. Он специально приехал к урюпинцам. Бой этот для казаков первый, и он не хочет, чтоб его земляки дрогнули.
И вдруг недалеко от себя комдив видит: двое седобородых, усатых казаков идут вперед неспешным шагом и изредка постреливают из карабинов. Ни перебежек, ни переползаний по-пластунски. Вокруг взвизгивают пули, с треском лопаются мины, а им хоть бы что: шагают себе, словно на утиной охоте. Полковник рывком бежит к «охотникам», прыгает в воронку. Он в гневе, подзывает их к себе, приказывает укрыться в воронке, сам сверлит яростным взглядом.
– Ага, узнаю землячков… Никита Фокиевич Концов и Георгий Иванович Шурыгин?
– Так точно, они самые и есть.
– Геройствуете? Смотрите, мол, как бесстрашно идут в атаку бойцы легендарной Первой Конной. И пулям не кланяются, и смерти не боятся, а?
– Мы уже стары, Сергей Ильич, – сдержанно отвечает Никита Фокиевич, – стары, говорю, чтоб кланяться фашистским пулям. И не пужливы.
– А тебе, Сергей Ильич, – добавляет Георгий Иванович, – поостеречься надо бы, не пихать голову куда не след. Не рядовой. Не за себя думай – за всех. Спросится!
– Ха, они учить взялись меня!
– Ладно, хватит гутарить. Пойдем, Фокиевич.
И они пошли, оставив в воронке оторопевшего комдива. Отличившихся в этом первом бою было немало. В полосе наступления первого эскадрона лежало поле созревающего подсолнуха и кукурузы. Вести стрельбу из пулемета лежа нельзя – не видно цели. Тогда командир взвода младший лейтенант Иван Першиков подставил свое плечо пулеметчику Бузулуцному. И тот стоя расстреливал немцев, обеспечивая продвижение своему эскадрону. Но вражеский пулеметчик скосил очередью обоих смельчаков.
Командир орудия-сорокапятки сержант Иван Киреев со своим расчетом следовал в боевых порядках наступающих. С короткой дистанции он подбил один танк и две бронемашины. Помощник командира взвода минометной батареи сержант Алексей Рыбалкин осколком вражеской мины был ранен в голову. Наскоро перевязавшись, он продолжал руководить расчетами. У 64-летнего казака пулеметного эскадрона Г. В. Меринова вражеским снарядом разбило пулемет. На поле боя казак подобрал два ручных пулемета, вооружил ими пулеметчиков Бондарева, Линева, Караваева и Руденко, и они до конца боя расчищали путь наступающим казакам.
Уезжая из Бирючьего, комдив высказал удовлетворение действиями казаков и попросил командование полка особо отличившихся представить к правительственным наградам. Напомнил при этом, чтобы в представлении не были забыты имена казаков Концова и Шурыгина.
Свыше ста казаков и командиров, живых и мертвых, были удостоены правительственных наград. А первыми кавалерами ордена Красной Звезды стали пулеметчик Бирюков и командир 45-мм орудия Киреев.
Удивительное, незабываемое это зрелище – атака в конном строю, поддержанная танками. Два казачьих полка, развернувшись фронтально, атаковали подступы к станице Кущевской. Кони летят галопом. Над ними, словно большие крылья неведомой птицы, развеваются и трепещут черные бурки казаков. Оголенные клинки молниями сверкают на солнце. В молниях – смерть. Земля гудит под копытами озверевших коней, а воздух сотрясается от протяжного, более чем тысячеголосого крика «ура!».
Немцы сначала пытались бить по атакующим конникам из всех видов оружия. Но черная лава стремительно, неумолимо, неотвратимо надвигалась, накатывалась. Немцы дрогнули и побежали – одни в станицу, чтобы где-то в домах, за заборами, в садах укрыться, спрятаться, спастись, другие – в чистое поле. Даже танки, эти стальные чудовища, тоже стали пятиться, разворачиваться и поспешно уходить. Видать, нервы гитлеровских танкистов оказались слабоватыми. Все те, что оказались в чистом поле, сразу нашли свою смерть. А в станице, куда на плечах гитлеровцев ворвались конники, завязался бой. Большой населенный пункт – не степной простор. В нем не развернешься с конем и клинком. Пришлось спешиваться. Гитлеровцы успели опомниться и цеплялись за каждый дом, за каждый двор, за каждую улицу.
Бой в станице затягивался. Командование ввело новые силы. К концу третьих суток немцев прижали к окраине. И вдруг… В любом сражении, большом или малом, этих неожиданных «вдруг» бывает много. Но это «вдруг» поразило. Почти полностью освобожденную станицу было приказано оставить и отойти на исходные позиции. При отходе обнаружилось: нет командира первого эскадрона Василия Петровича Горшкова. Тяжело раненный в начале боя, он был помещен в одну из хат, а при суматошном отходе о нем забыли. К первому эскадрону скачет комиссар полка Ниделевич. Он в ярости. Все знали капитана Горшкова. Ветеран полка, бывший красный конник, старый коммунист, душевный человек, отличный воин, слава и гордость полка. Но комиссар ничего этого не говорит. От эскадрона молча отделяются два сабельных взвода и скачут в Кущевскую. Там из-под носа у немцев выхватывают командира, кладут его на носилки между двух коней и под огневым прикрытием все еще находящегося в станице взвода минометчиков сержанта Рыбалкина вывозят Горшкова. Последними оставили Кущевскую минометчики Рыбалкина. Их вывезли из станицы на двух танках, приданных полку.
Оставить Кущевскую заставил прорыв немцев крупными силами у Батайска. В районе Кущевской создавалась угроза окружения не только 15-й Донской дивизии, но и всего 17-го казачьего корпуса. Но об этом казаки узнали позднее.
В дни боев за хутор Бирючий и станицу Кущевскую стояла оглушающая жара. Всех казаков страшно мучила жажда. Фляжки с водой, висевшие на поясах, были отданы раненым или вылиты в кожухи станковых пулеметов. В окружности же примерно двадцати километров не было ни ручьев, ни озер. Воду можно было брать только из хуторских и станичных колодцев, но за хутора и станицы шли непрерывные бои. Так что жажду нередко приходилось утолять листьями травы подсолнуха, кукурузы. С едой тоже не все ладно было. Старшины могли подвозить ее только ночью. И все это сильно вымотало казаков, но не могло сломить их боевого духа.
При «тихой войне» оказался беспечным какой-то пост, а может, сильная наша уверенность в том, что горы и скалы Кавказа для немцев не проходимы, а может, все это, вместе взятое, нас привело к тому, что 25 августа в Ходыженскую проникла вражеская разведка. Да не куда-нибудь, а прямо в расположение штаба полка. И не глубокой ночью, когда все, кроме караула, спят, а вечером, сразу после заката солнца.
Лазутчики – их было десятка полтора – побывали возле домов, в которых размещались саперный и комендантский взводы, возле штабной кухни, около санитарной части, во дворе дома, занятого под штаб. Обнаружили их случайно. Один из командиров по нужде вышел из дома, где он жил с другими командирами, и у ворот увидел человека, одетого в гражданский плащ. Командир знал, что все население поселка эвакуировано и никого в гражданской одежде здесь не должно быть. Он потребовал у человека предъявить документы. Тот выхватил из-под полы плаща автомат и полоснул очередью. Командир был убит. Все другие лазутчики, словно по сигналу, открыли бешеную стрельбу. В штабных подразделениях начался переполох. Теперь палили отовсюду. Кто стреляет, куда, по кому, – в темноте ничего не поймешь и не разберешь. Минут через двадцать стрельба утихла. Итог «боя» оказался плачевным. В штабном дворе обнаружили одного гитлеровца, раненного в ноги. Остальные отошли. У нас же были двое убитых и двенадцать раненых. Дорогая плата за беспечность.
Но на этом не кончилось. Прошло совсем немного времени, как в расположении штаба начали рваться тяжелые снаряды. Артиллерийский огонь явно вызвали и корректировали по рации лазутчики, засевшие где-то неподалеку от штаба. Один снаряд угодил в расположение саперного взвода, второй – в штабную кухню, третий – возле самого штаба. Взрывной волной вышибло все двери и окна. И опять жертвы. Не ночь – ад кромешный.
Начальник медицинской службы полка капитан Дмитриенко с малочисленным штатом полковой санчасти сбились с ног: то в одной стороне раздавался стон или крик о помощи, то в другой. По крикам, по стонам разыскивали раненых, перевязывали их и несли в санчасть.
Но вот, когда казалось, что всем раненым оказана необходимая помощь и убитые похоронены, из расположения саперного взвода раздался плачущий, эхом прокатывающийся по горам, громкий крик:
– О-о-о! Ал-л-ах! Скоро, скоро, меня помогай! Скоро меня доктор!
На зов мигом явился «Аллах» в образе начальника медицинской службы полка, который обнаружил, что боец-азербайджанец ползает среди убитых лошадей. У него перебита в ступне нога и держится лишь на сухожилиях и кусках кожи. Медлить нельзя. Смерть бойца наступит от потери крови. Доктор жгутом перетягивает саперу ногу и скальпелем пытается отделить ступню. Но раненый поднимает от боли несусветный крик. Тогда врач Дмитриенко, оставив в покое раненого, идет к штабной кухне, берет из дров полено и топор и возвращается к раненому. И… приступает к полевой хирургической операции. Кладет на землю полено, на него ногу раненого, слегка размахивается топором и… тюк! Не успел боец вскрикнуть, как его ступня отваливается вместе с сапогом. Обрубок – культю ноги заливает каким-то, только ему известным раствором и бинтует. Операция закончена. Пациенту дает глотнуть из фляжки спирта.
А больной, задохнувшийся от глотка спирта, кашляет. Потом вытирает на своем лице рукавом пот и слезы, выступившие от перенесенного, и, облегченно вздыхая, тихо произносит: «Зпа-си-бо доктора, ха-ра-шо-о. О, Ал-ла-ах!» и засыпает как под наркозом.
«Аллах» же, забрызганный и с измазанным кровью лицом, в изнеможении опускается на землю рядом с раненым, устало закрывает глаза и от всего пережитого тоже мгновенно засыпает.
Комиссар полка М. Ф. Ниделевич, проходя рядом, тихо трогает врача Дмитриенко и произносит указание: «Стало быть, так! Подводы готовы. Прошу вас лично сопроводить всех раненых в Туапсинский госпиталь, а заодно узнай, в каком состоянии там комэска Горшков».
«Аллах» устало поднялся, потер руками лицо и проговорил: «Я все понял, товарищ комиссар, все будет исполнено, вот только умоюсь и приведу себя в порядок».
Этот случай напомнил нам старую истину: не будь ротозеем на войне, иначе потеряешь голову.
26 августа мы сдавали оборону своего участка стрелковому полку, а сами, согласно приказу по корпусу, готовились к переходу в станицу Анастасиевскую. На отдых и доукомплектование. В приказе, кроме того, особым параграфом предписывалось уничтожить приказы штаба фронта и ненужные для пользования документы хозяйственной и финансовой частей полка, а также полевые карты Сталинградской и Ростовской областей. Не думали не гадали мы, что придется воевать на Кавказе.
27 августа под вечер штаб получил телеграмму: за успешные бои на Кубани, за мужество и героизм конников нашей 15-й Донской казачьей дивизии присвоено звание гвардейской. Отныне дивизия переименовывается в 11-ю Донскую гвардейскую дивизию, а наш 25-й полк – в 37-й гвардейский казачий кавалерийский полк. Братские полки получают наименования 39-го и 41-го гвардейских.
Мы – гвардейцы! Звучит. С чувством радостной приподнятости примериваемся к новому званию, опробуем его в обращении. Иду к начальнику штаба И. Н. Поддубному.
– Товарищ гвардии капитан, разрешите…
– Я вас слушаю, товарищ гвардии старший лейтенант.
Вызываю коновода Семена Коломийца.
– Товарищ гвардии рядовой Семен Коломиец…
– Я вас слушаю, товарищ гвардии…
Хорошо звучит. Красиво и требовательно! 28 августа во всех подразделениях – праздник. И хлопоты. Политработники во главе с комиссаром полка готовят митинг. Старшины хлопочут о гвардейском ужине с усиленной наркомовской. Казаки починяются, чистят одежду, стригутся, бреются и пишут письма. От писем-треугольничков все тяжелеет и тяжелеет большая сумка полкового письмоносца. Гвардии казаки делятся в тех треугольничках своей большой радостью с близкими и родными.
Доброй печатью праздник лег на нашу боевую жизнь. Вроде мы те же самые, что были вчера и позавчера, в то же время и не те. На новую ступеньку поднялись, в новое качество перешли. Стали гвардией – цветом Красной Армии. А это многое значит!
У нас, работников штаба, праздник несколько омрачен той оплошностью, что мы допустили. Без пяти минут гвардейцы развесили уши, как водолеи из захудалой пожарной команды. В расположении штаба полка и его служб вражеские лазутчики словно по городскому парку разгуливали. Ничего другого нам не оставалось, как грозить: «Ну погодите, паршивые „эдельвейсы“, долг платежом красен. Поквитаемся».
Пришли теплые и сердечные поздравления от командования Северо-Кавказского фронта, лично от командующего маршала Семена Михайловича Буденного, от командования Черноморской группы войск. Поздравили нас урюпинцы. С родным городом, с партийными и советскими органами района полк постоянно держал связь.
На душе – хорошо!
После короткого митинга Евгений Васильевич Данилевич пригласил командиров подразделений, начальников служб полка и стариков-гвардейцев на торжественный обед. Надо было видеть, с какой степенной важностью старики причесывали свои красиво подстриженные седые бороды, подкручивали усы, приглаживали редкие волосы и занимали почетные места за столом справа и слева от командира и комиссара, как распрямленно сидели за столом. На гимнастерках свежо поблескивали новенькие ордена и медали и старые Георгиевские кресты.
В короткой речи Евгений Васильевич вспомнил письмо Сталину, в котором обещали: «Мы скоро из ополченцев будем, обязательно будем гвардейцами». Всего лишь пять месяцев прошло с тех дней, и вот дивизия, полк – гвардейские. И Данилевич дважды поклонился – направо и налево – старикам, ветеранам полка.
– Спасибо, отцы! – растроганно сказал он, помолчал немного, добавил: – Вы помогли командованию воспитать гвардию.
Я поглядел на Никиту Фокиевича Концова, Георгия Ивановича Шурыгина и Петра Степановича Бирюкова. Старики, притихшие и взволнованные, шмыгали носами и терли покрасневшие глаза.
Стол не ломился от яств. Но было много фруктов и легкого грузинского вина. Скоро над садом, где были раскинуты столы, закурчавился махорочный дымок. Пошумнели голоса.
За праздничным столом, за которым ветераны полка вспоминали Урюпинск, Сальск, бои за Кущевскую, павших товарищей, я чувствовал себя неуютно. Я не был в Урюпинске и не видел ни рождения, ни становления полка, я не участвовал вместе с полком в боях под Кущевской, я прибился к полку случайно, всего лишь три недели назад. Так могу ли, имею ли право вместе со всеми называть себя гвардейцем?
Однако, пойду проветрюсь.
Окончательно мое настроение испортил полковой особист. Он крепко подвыпил и начал приставать, почему я явился в полк без госпитальной справки и чем смогу доказать, что где-то лечился: «Уж не палочкой ли, с которой все ещё ходишь?» От особиста отделался просто: встал и ушел.
