Текст книги "Купленная. Игра вслепую (СИ)"
Автор книги: Евгения Владон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Но я ведь сумела это почувствовать, даже не имея никакого представления, что это такое на самом деле и почему только с твоим появлением оно вдруг резко активировалось, заставив мое сердце биться по-другому, как и смотреть на окружающий мир совершенно новым взглядом. Смотреть на тебя, как на что-то особенное и исключительное, ощущая только рядом с тобой то, что так и не сумела найти в других мужчинах.
Знал бы ты, как мне хотелось там в "Зимней Вишне" вцепиться в тебя и сделать тебе так же сильно-сильно больно, как ты сделал мне. Сейчас я, конечно, понимаю, что ты был не в курсе спровоцированной твоим отцом ловушки, в прочем, как и я, но на тот момент я сходила с ума не из-за Глеба. Главный источник убивавшей меня тогда боли находился именно в тебе. Все эти два дня я мучилась и изводилась только от мыслей о ТЕБЕ. Будто кто-то вырезал из моего сердца огромный кусок, а образовавшуюся на его месте пустоту заполнил медленнодействующим ядом, очень едким и всеразрушающим. Я все еще продолжала ощущать тебя в себе, настолько глубоко, практически в каждой клеточке тела – под кожей, в нервах, в голове… И это было до такой степени невыносимо – хотеть от тебя избавиться, но не зная как. Наверное, проще было сойти с ума, а лучше умереть. Ибо сумасшествие не даст никаких гарантий и на вряд ли вырвет тебя из меня. А биться в самой себе, как запертой в клетке птицей, не в состоянии вырываться из этой ловушки – из цепких тисков твоей ментальной близости… Все равно что жить с переполняющим тебя адом, разрушающим тебя изнутри день ото дня и отравляющим на клеточном уровне плоть, кровь и сущность ничем не выводимым токсином.
Еще бы сутки или двое, и не представляю, чтобы со мной стало. Меня и сейчас до сих пор окатывает остаточными приливами этой болезненной лихорадки, будто сознание еще не до конца приняло раскрытой перед ним правды, или твое лекарство только-только начало действовать, лишь ненамного приглушив эту сумасшедшую боль. Слишком глубокими оказались раны и все на деле не так уж и просто. Каким бы не был ужасным пережитый нами до этого кошмар, впереди нас ждала куда более пугающая неизвестность. Если Глеб с такой легкостью и ненавязчивостью провернул с нами этот, по сути, едва не детский трюк, на какие действительно серьезные шаги он способен пойти, чтобы добиться своего?
И мне не просто так сейчас страшно и так сильно хочется спрятаться за Киром. Мы ведь все равно не имели никакого понятия, что нас ожидало в самом ближайшем будущем и через какие реальные круги ада нам предстояло пройти, чтобы каким-то чудом выжить либо, наоборот, проиграть…
* * *
Хотела ли я ему тогда признаться в своих чувствах или была еще в них не уверена? Наверное, во всем виновата эта гребаная боль. Слишком сильная контузия и полученный от нее шок. Я просто не успела всплыть из этого бешеного смерча последних событий, едва не разорвавшего нас на тысячи кусочков и не развеявшего наши хрупкие жизни по ветру. В таком состоянии нельзя говорить от таком сокровенном, особенно под прессующим гнетом беспощадных страхов.
Понимаю, насколько это нечестно с моей стороны, и не признайся он мне сам до этого, страшно представить, какие бы нас тогда ждали последствия. А может я всего лишь хотела быть уверенной до конца, убедиться, что это и есть то, о чем я думаю, что оно настоящее, а не следствие каких-то пережитых мною эмоциональных катаклизмов. Ведь мне, если так подумать, даже не с чем сравнивать. Все мои детские влюбленности в артистов или в изображенных на киноэкране брутальных персонажей талантливыми актерами – это же на деле такие глупости по сравнению с этим. Все равно, что сравнивать лужу и океан. Или искусственную модель солнечной системы со всей реальной Вселенной. Мы ведь тоже не способны увидеть последнюю в ее полном масштабе в реальном режиме пространства и времени. Только представить в воображении и то лишь очень и очень слабо. Так и здесь. Нащупав один "кусочек", ощутив далеко не в полную меру его пугающий потенциал, я и вообразить себе не смогла, что же там во мне пряталось в действительности и каких пределов оно уже достигло в своих бескрайних границах. Тем более, что это не какие-то там банальные к кому-то чувства ноющих желаний или родственной привязанности. Это действительно целая Вселенная – еще один человек, которого ты в себя впустила, позволив ему прикоснуться к своему сердцу и к своей душе. Или более того… Переплестись с ним в одно целое и тем самым потерявшись в нем окончательно. А теперь еще и ощущать себя рядом очень маленькой и беспомощной частичкой, если не придатком его жизни.
Да. Именно так я себя и чувствовала. Слишком слабой, слишком беспомощной и все еще разбитой на мелкие осколки, которые еще нужно было собрать обратно. И, похоже, ты это прекрасно все видел и понимал. Поэтому и был таким осторожным и не стал бы делать со мной ничего из того, что было бы для меня сейчас неприемлемым и отталкивающим. Хотя ты и являлся единственным, кто наполнил собой в эти часы весь мой рухнувший в одночасье шаткий мирок, заслонив своим телом и спрятав от внешних ужасов и жизненных страстей. Даже не проронив при этом ни одного ненужного слова. Видимо, они нам сейчас и не были нужны. В такие моменты о чем-то говорить?..
Правда мы все равно разговаривали, но по-другому и то, только по твоей инициативе. Я бы все равно не сумела сейчас заснуть, даже крепко к тебе прижимаясь, даже наконец-то согревшись в твоей постели и в твоих исцеляющих объятиях. Наконец-то за столько дней почувствовав себя по настоящему живой и умиротворенной, под сердцем единственного на земле человека, которого, как мне тогда казалось, я знала всю свою жизнь (а может и намного дольше), благодаря чему все это время и существовала. И теперь ты мгновенье за мгновеньем все больше и глубже заполнял собою все. Меня, мой внутренний мир, мир за пределами этих стен… И я абсолютно без какого-либо сопротивления позволяла тебе это делать, полностью доверившись и отрывшись перед тобой далеко не одним только телом.
А ты и не спешил, наверное, не имея в этом плане на мой счет никаких изначальных планов. Просто пытался меня убаюкать, избавить от страхов и боли известным лишь тебе в таких случаях способом (и что-то мне подсказывало, ты применял его впервые в жизни и только на мне). Вначале просто скользил кончиками пальцев то по моему лицу, то по спутанным волосам, любуясь или рисуя по чувственной коже невесомыми мазками, как рукой, так и взглядом, иногда что-то шепча очень ласковое и успокаивающее. Такое же нежное, как и твои прикосновения. Настолько интимные и откровенные и в то же время совершенно целомудренные, от которых сердце сладко замирало, словно его окутывали воздушной паутинкой, пропитанной сладким ментолом. И последующая от них дрожь по коже, под кожей и в солнечном сплетении охватывала уже вовсе не от недавних страхов. Она уже была другой. Легкой и исцеляющей. Как и ощущение твоей умопомрачительной близости и всего тебя, наполняющего меня все глубже и осязаемей.
По ресничкам, по бархатным ворсинкам на щеке и скуле, по немеющей поверхности дрожащих губок. Будто мягчайшей пушинкой или пуховым перышком. Пуская в мои нервные окончания россыпью живых искр из невероятных ощущений.
Наверное, ни один химический наркотик не обладал таким сильнодействующим эффектом головокружительного одурманивания с избавлением от мучительной боли, как твои касания и ласки. И мне совершенно не хотелось тебя останавливать, зная, что ты в любом случае не перейдешь опасную грань. И зачем останавливать то, что меня сейчас лечило и возвращало к жизни, избавляя от ненужного груза и вытесняя из исстрадавшегося сознания засевшие там занозы от недавно пережитого над ним насилия.
Я и сама хочу уже большего. Ощущать тебя все время. Чтобы ты не останавливался. Чтобы полностью погрузиться только в осязание твоих физических (и ментальных тоже) прикосновений. Ты не просто рисовал по мне пальцами, оставляя на коже пульсирующие отпечатки своих фантомных меток, ты будто оплетал меня невидимыми ниточками самого прочного в мире кокона, но столь легчайшего, мягкого и нежнейшего, что я готова уже была провести в его клетке весь остаток своей жизни. Потому что он совершенно меня не стеснял и не сковывал, а становился моей второй кожей. И при каждом собственном движении я сладко вздрагивала, ощущая, как он по мне скользит, как томно сжимает мои чувственные сенсоры и как проникает тончайшими иголочками упоительного дурмана в мою воспаленную плоть.
Я уже и не сдерживалась. Прикрывала глаза. Позволяла этим зыбким волнам нести меня как можно дальше от внешнего мира, от всех оставшихся где-то там ни для кого непосильных проблем. Больше ничего не было. Кроме тебя и меня. Кроме нас. Твоего дыхания, ласкающего взгляда, твоих касаний и биения твоего сердца… Моего единственного мужчины…
А когда твои пальцы прошлись по моей шее, по ключице, плечу и всему изгибу руки, я впервые не удержалась и порывисто выдохнула, пропустив через все тело, будто легкий разряд статического тока восхитительной дрожи. И наши ладони снова встретились. Так ненавязчиво, как и твои губы едва-едва соприкоснулись с моими. И нет. Ты меня вовсе не целовал. Просто ими касался, как до этого касался пальцами. А теперь повторял их движение своими губами. Пока ласкал мою ладонь и рисовал по моим вздрагивающим пальчикам живыми узорами первозданного откровения.
Казалось, ты буквально передавал через мою немеющую кожу свои же сумасшедшие ощущения, заставляя чувствовать невероятную мощь переполняющих тебя желаний и одержимых эмоций. Заражая ими и питая мою собственную кровь. Спасая от самой себя, забирая мою всеразрушающую боль и вытягивая капля за каплей физическую слабость. И ты не просто меня ласкал или успокаивал. А именно читал и приручал, превращая в свою личную тень, в продолжение своих действий, своей воли и себя самого.
И после того, когда ты вошел в меня, я уже и не ощущала себя прежней и той, кто еще совсем не так давно трясся от страха перед неизведанным и боялся собственных к тебе чувств, будто смертельной отравы. Словно всего за несколько минут до этого, ты меня полностью оголил. Снял с меня до самого последнего лоскутка всю меня старую, обнажив перед собой самое сокровенное и скрытое до этого от всех и вся. И взял все это, как собственное, принадлежащее по праву только тебе одному. Взял, забрал, присвоил и наложил свою неразрывную печать. Навсегда… На веки вечные… До скончания времен… Пока смерть не уничтожит этот мир и не отберет нас друг у друга…
* * *
– …А почему ты меня уже несколько раз называл «стрекозой»?
Наверное, именно так и занимаются настоящей любовью. Вначале поднимают вас в небо до самых звезд, но они совершенно не обжигают и не сжигают дотла. Наоборот, ласкают и наполняют своим ослепительным светом, позволив прикоснуться к их поверхности и достичь их эпицентра в момент очередного зарождения Абсолюта. А потом вы просто в этом парите, в защитных волнах самого прекрасного во Вселенной мира. Мира вас двоих. Вроде бы и такого крошечного, но настолько безграничного и совершенного, что о существовании других подобных миров, вам и знать теперь уже не хочется.
Я бы, вероятно, и молчала дальше, довольствуясь только малым (или, наоборот, наибольшим) – возможностью прижиматься к тебе. Чувствовать твои жаркие объятия и тебя всего, на своей кожей, в коже, под кожей… внутри своих нервов и эрогенных рецепторов. В твоих фантомных толчках в глубинах своего разбуженного тобою естества… В щекочущих каплях твоего обильного семени, время от времени сбегающих вязкими струйками по моей воспаленной промежности.
Но меня сейчас так безумно распирало от неведомых мне ранее чувств и эмоций, будто вместе с оргазмом ты заставил меня пережить нечто совершенно для меня новое и неизведанное. Почти невероятное. Так что поделиться этим с тобой хотелось едва не до трясучки. Разве можно такое прятать только в себе, особенно когда его так много, и оно захлестывает тебя с головой с каждой пройденной минутой все больше и глубже. Тем более, что часть этого восхитительной эйфории по праву принадлежало и Киру. Жаль, что нельзя было раствориться в нем буквально, сплестись всеми нашими клеточками тел и сущностей в одно целое – совершенное и неделимое. А, самое главное, больше никогда не возвращаться во внешний мир…
– Чего это ты вдруг вспомнила об этом прямо сейчас?
Действительно, с чего бы? Когда мне больше всего хотелось в эти минуты рассматривать его лицо, прижиматься к нему еще крепче, чувствовать еще сильнее, чем чувствовала, и изучать всего-всего кончиками собственных осмелевших пальчиков. А еще, забраться ему в голову, в его память и узнать о нем абсолютно все-все-все. Каким он был карапузом после рождения, как выглядел в раннем детстве, подростком, в юные годы. Как менялся на протяжении всей своей прожитой жизни, о чем мечтал, где успел побывать и какие самые сильные впечатления пережить и испытать. А, главное, откуда у него и его отца одна и та же привычка называть меня Стрекозой?
Хотя, не знаю. Просто молча его разглядывать и ощупывать в полусумраках спальни, пытаясь запомнить и прописать на своей коже все эти ни с чем несравнимые ощущения, чтобы возвращаться к ним раз за разом снова и снова, когда его не будет рядом, напоминая, что это все реально… что МЫ реальны.
– Не знаю… просто вспомнилось. Твой отец тоже меня так называл… Теперь это выглядит как-то… странно, что ли?
– Серьезно? Действительно, странно. – Кир даже попытался разглядеть на моем лице доказательства тому, что я сейчас не шутила, приподняв его поближе к своему за подбородок. – Вообще-то он так называл со своим братом мою мать, но перестал это делать уже очень давно. Во всяком случае, я уже и не помню, когда именно. Да и сам успел за столько времени об этом подзабыть. Вспомнилось где-то через несколько дней после того, как тебя так окрестил еще в "Дубае". А потом оно как-то само по себе присосалось и больше уже не отпускало. В любом случае, я с отцом об этом не договаривался и не выбирал, как тебя называть. Считай, это просто совпадение, возможно на каком-то даже подсознательном уровне. Хотя я никогда не ассоциировал свою мать ни со Стрекозой, ни с чем бы то ни было похожим и, естественно, никогда ее так не называл.
– Только меня одну? И никого другого до меня?
Я тоже внимательней вгляделась в его лицо, пытаясь уловить в контрастных тенях, чуть исказивших его черты, любое, даже самое незначительное изменение. Но все, что сумела увидеть, только тронувшую в тот момент губы Кира сдержанную улыбку, а его глубокий ответный взгляд скорее прочувствовала, нежели разобрала в полутемноте.
– Если честно, то так на вскидку уже и не вспомню. Но то, что ты первая и единственная, кого я начал так называть – это уже факт. А других… – он отрицательно качнул головой, с такой убедительной уверенностью, которой просто невозможно не поверить. – Скорей что-то из темы "кисок" или "милочек" и то по большему счету в разнобой. Как говорится, чем первым стрельнет в голову из извращенного подсознания. А вот Стрекоза…
Он снова провел пальцами от моей шеи, по плечу и всей длине руки, вызывая уже такую знакомую волну захватывающих дух мурашек, от которых невольно хотелось сладко задрожать и еще плотнее прижаться к своему исключительному мужчине.
– Стрекоза у меня только одна. И других уже с таким "именем" больше никогда не будет… – никогда и никто еще до этого не делал мне таких сексуальных признаний, от которых шла кругом голова, а по коже и под сердцем разливалось обжигающей истомой сумасшедше сладкого экстаза. Особенно, когда наши пальцы переплелись, тихонечко подрагивая от столь волнительных касаний и ощущений. И когда взгляд Кира прошелся по моему лицу восхитительной лаской от неоспоримого собственника и одержимо страстного ревнивца.
– А почему твой отец и твой дядя называли вместе твою мать Стрекозой?
– Без понятия, – он выдохнул свой ответ на порывистом смешке и даже повел плечом. – Знаю только, что ее все так называли в детстве в их общем дворе, где они жили когда-то по соседству еще, наверное, с ясельной группы детского сада. Потом попали в один класс, отучившись от звонка до звонка до самого выпускного. А уже школу покинули немного переоформившейся троицей. Мать начала встречаться с моим отцом, но от дружбы с дядей Валерой не отказывалась никогда, вплоть до его гибели. Говорят, она первая, кто получил посылку с его сердцем… остальным разослали другие части… Так что панихида проходила с закрытым гробом. Бабушку тогда жутко подкосило. А ведь она была в свое время первоклассным хирургом, насмотрелась за свою богатую практику на многое…
– Господи… какой кошмар… – горло перехватило нежданной асфиксией, а к глазам резко подступили слезы, как и потянуло вдруг со страшной силой прижаться к Киру в поисках спасительной защиты от столь жуткой реакции на его историю. Даже сердце выдало аритмичным перебором на слишком бурное воображение и вполне обоснованные страхи. А думать, что такое может случится с любым из нас и в особенности с Кириллом…
Не удивительно, что мне захотелось вцепиться в него со всей дури и больше никогда-никогда не отпускать.
– Ты же вроде говорил… что это сделал твой отец… Мол, ему приписывают это убийство, пусть он и разделался потом с предполагаемыми заказчиками…
Я все-таки прижалась щекой к его груди у плеча, слегка задрожав и лишь немного успокоившись, когда его вторая ладонь накрыла мой затылок, а его пальцы зарылись в спутанные локоны почти полностью распавшейся прически, неспеша массируя-поглаживая покрывшийся мурашками скальп.
– Мне тогда было пять или шесть лет. Я мало что запомнил с того времени. Но именно после смерти дяди Валеры в нашей семье все и изменилось. Кажется, мать до его похорон увозили в клинику, а может и в психушку, но то что ее не было тогда рядом, как и бабушки, это врезалось в память крепко. Был только отец и кто-то из сестер моей матери. Я все время спрашивал, где мама, а мне только отвечали, что она ненадолго уехала куда-то отдыхать. То ли в санаторий, то ли не пойми куда еще. И еще не понимал, зачем зеркала и телевизор завесили черными простынями. Тетя Света (младшая сестра мамы), помню, выгадывала для меня несколько часиков, чтобы я мог в тайне от всех посмотреть мультики по видеомагнитофону. Хотя атмосфера в доме стояла ужасная. Наверное, ничего подобного я больше потом не видел и не испытывал ни на каких других похоронах. А ведь я и половины не понимал, что тогда происходило. Но само это… гнетущее состояние… Отчуждение отца и его изменившийся взгляд… Помню пару раз, когда он меня напугал им до смерти, но, скорее неосознанно. Потом успокаивал, наверное, где-то с полчаса. Только его отчуждение с тех пор так с ним и осталось. Может оно и не было столь ярко выраженным, как по началу, но протянулось непрерывной нитью по всей моей жизни, вплоть до сих дней. И, похоже, все еще тянется. Естественно, мне никто, даже сейчас, не рассказывал всех подробностей про убийство моего дяди. Но, видимо, с тех пор я потерял не только родного дядю, но и собственного отца. Дети, хоть и многого не понимают, зато много чего чувствуют. А когда подрастают и начинают еще что-то соображать…
– А твоя мать? Она же вернулась?
– Конечно. Хотя, кажется пару месяцев ходила под таблетками. Говорят, ее на них и посадили, чтобы она стала снова есть. И, скорей всего, переборщили. Есть стала, но очень много. Пыталась проводить со мной до первых классов школы как можно больше времени, но ей явно это давалось с очень большим трудом. Я даже было думал, что она и дядя Валера изменяли моему отцу в тайне ото всех, но… Когда анализировал ее поведение, то, сколько она выкладывалась, чтобы выглядеть достойной леди Стрельниковой и все время принимала сторону моего отца… Понимал, что это слишком маловероятно. Да и бабушка мне постоянно рассказывала, какие у отца и матери были вначале бурные отношения, чуть ли не Ромео и Джульетта с шекспировскими страстями. Дядя Валера на их фоне выглядел законченным ботаником, слишком сдержанным, прагматичным и занудно рассудительным. Большую часть своего нынешнего поведения отец перенял потом у него и моего деда. Хотя, возможно и всегда был таким, просто мать единственная, кто умел когда-то доводить его до белого каления и неконтролируемых срывов. А когда погиб его брат… тогда его буквально и обрезало.
– Но, если между твоей матерью и дядей ничего не было, почему он так сильно отстранился?
– Без понятия. – Кир передернул плечами, но уходить от ответа не стал. – Как-то пытался расспросить и мать, и бабушку. Попросили, чтобы я больше не задавал таких глупых вопросов. Мол, мой отец очень занятой человек, и ему просто некогда заниматься мелкими проблемами своей семьи, для этого есть мать и всякие там необремененные тяжкой работой родственники, в том числе няньки, служанки, репетиторы с прочими доглядателями. И, если судить по имеющимся фактам, и то, что у моей матери за все эти годы даже слабого намека на тайного любовника не было, то вывод напрашивается сам за себя. Скорей всего дядя Валера погиб из-за нее, раз отец так и не сумел ей простить. Но вот по каким именно причинам?.. Похоже, эту тайну они все унесут с собой в могилу. Дядя Валера и бабушка уже унесли…
Меня снова пробрало до самых поджилок болезненным приступом нервного озноба и снова захотелось вцепиться в Кира едва не мертвой хваткой, чтобы больше никогда-никогда не отпускать.
Пусть это и был очень маленький кусочек из его личной жизни, но даже в нем было скрыто слишком много пережитой столькими людьми боли и шокирующих фактов, которые и без знания всех тайн выглядели жутко пугающими. А осознавать, что ты сама почти соприкоснулась с этой жизнью, став в одночасье его неотъемлемой частью… Тут уж воистину не имеешь никакого представления, как все это воспринимать и как жить с этим дальше.
– Прямо, как у Толстого. Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. И совершенно не имеет значения, богатые они или бедные. Деньги от бед защитить не могут…
– А вот наплодить новые, запросто, – Кир горько усмехнулся и прижался губами к моей макушке, соскользнув ладонью с затылка к плечам. Будто прочел мой внутренний порыв-рвение спрятаться у него на груди от ожидающих нас за стенами этого дома будущих сюрпризов.
– Пообещай… – меня вдруг подорвало или ударило шоковым разрядом от пробравшей до мозга костей нежданно-негаданно шальной мысли. Даже голову резко подняла, чуть не боднув Кирилла в подбородок, впившись судорожным взглядом в его лицо и передернутые густой вуалью сумеречных теней глаза. – Пообещай, что никогда и ничего не будешь от меня скрывать, что-то недоговаривать или уходить от ответов. Что с этой самой минуты мы будем друг перед другом во всем предельно честны, какой бы страшно пугающей не была правда… И… и между нами не будет никаких тайн.
Даже полумрак спальни не сумел скрыть белоснежного оскала его несдержанной улыбки, зато какими крепкими стали его ответные объятия, и с какой жадностью он притянул меня ближе к своему лицу.
– Я вообще не представляю, что могу от тебя скрыть, как и пережить твое возможное молчание. Хотя и кажется, что готов ждать целую вечность, зная, что однажды ты это тоже скажешь… По крайней мере, сейчас мне хватит и одного четкого осознания, что, ни смотря ни на что и ни на кого, ты все равно моя.
Его руки снова поднялись к моей голове, обхватив ладонями мое отчаянное личико, чуть ли не буквально пылающее от сильного прилива крови из-за зашкаливающих эмоций. Я и сама в него вцепилась, едва не плача и больше не желая, чтобы эта ночь заканчивалась вовсе. Я не хочу возвращаться туда, где будет кто-то еще, где мне обязательно нужно встретиться лицом к лицу с кем-то другим… А последнего все равно не избежать, сколько не прячься и не оттягивай времени.
– И будешь моей, чтобы ни случилось. В любом случае, я сделаю все от меня зависящее, чтобы тебя ничто плохое больше не коснулось и не причинило боли. Только и ты мне пообещай… – его губы обожгли мягкой прохладой мою переносицу, пока Кир собирался с новыми силами и решимостью перед новым испытанием. – Пожалуйста… Не вздумай больше с ним встречаться. Всегда будь со мной на связи и держись подальше от снятой им квартиры. Попроси кого-нибудь из девчонок забрать твои вещи, или я сам за ними заеду, либо завтра, либо перед работой. Будет звонить, сбрасывай все входящие. Если я с ним не сумею связаться на днях, то постараюсь выловить на работе. Главное, не делай никаких глупостей. Сразу звони мне, если что-то случится. Хотя, надеюсь, до криминала он дойти не рискнет. Но подстраховка излишней не будет.
Господи, я и не думала, что это будет настолько страшно. Шокирующее понимание, по какой же опасной грани я все это время ходила и каким-таким чудом умудрилась дожить до сего дня.
– Обещай… Просто обещай. Я же себе никогда не прощу, если с тобой что-то случится…
– Обещаю… Да… – наверное, в эти секунды я хотела сказать совершенно другие слова, но что-то вынудило ляпнуть именно это. Будто я чего-то испугалась или решила, что момент не совсем подходящий. А потом Кир меня поцеловал с такой жадностью и всепоглощающим напором, что я враз перестала соображать, как и думать о чем-либо вообще. Меня просто пробрало и проняло, как от мощного взрыва, сносящего под чистую на своем пути все и вся. Поглотило с головой его бешеным порывом или сметающим потоком сумасшедших эмоций, ставших равноценно и моими собственными.
Почему я не сказала тебе именно сейчас? Именно в эти мгновения, когда уже знала, чувствовала и горела всем этим, будто в реальном пламени – охватившем каждую клеточку моего сердца и души, но не сжигая и не причиняя ни капли боли.
Почему, господи?.. Почему?..
