Текст книги "Друзья и родители"
Автор книги: Евгения Скрипко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Елена Скрипко
Друзья и родители
Будьте зорки! Ибо вина или заслуга ваших детей в огромной степени ложится на голову и совесть родителей.
Ф. Э. Дзержинский.
1
Это было в том июне, когда к счету прожитых лет уже прибавилось: «После войны». В этот счастливый год многие встречались, многие ждали встреч; одни ехали домой, другие – на новоселье.
Тесно и людно было в поездах и на станциях.
Капитан-лейтенант Николай Николаевич Саянов тоже готовился к встрече, которая на этот раз не предвещала ему радости. Зато никогда еще письма жены не заставляли его действовать так решительно и поспешно.
Получив однодневный отпуск, Саянов с трудом достал билет в общий вагон, где ехали демобилизованные воины. Он не успел к началу посадки и, пробираясь между толпящимися в проходе, высматривал себе место. Вдруг за спиной его послышался голос:
– Товарищ капитан-лейтенант!
Саянов оглянулся. Вначале он даже не поверил, что сержант-артиллерист, которого он видит впервые, обращается к нему.
– Занимайте, товарищ капитан-лейтенант! – указав на нижнюю полку, где только что сидели солдаты, пригласил сержант.
– Там еще плотней! – махнув рукой, добавил он.
Саянов поблагодарил сержанта и стоявших рядом солдат.
– Товарищи, здесь достаточно свободно, – присаживаясь к окну, предложил он. – Устраивайтесь.
– Располагайтесь, ребята! – подсказал сержант. – Они, товарищ капитан-лейтенант, к ночи все разбредутся – вон в поднебесье какой простор! – лукаво подмигнув, сержант кивнул на багажные полки.
Этот худощавый и подвижной человек с лоснящимся от загара лицом и быстрыми светло-серыми глазами обладал неутомимым характером. Он обращался со своими попутчиками так, будто они его подчиненные.
– Постой, постой, друг! Куда тебя несет?
Он поймал за ремень пожилого солдата, когда тот уже забирался на боковую верхнюю полку.
– Чего тебе, подковыра? – оглянувшись, спросил тот.
– Иди-ка раньше свои кирзовые почисти. В таких сапожищах тебя и баба на порог не пустит, а ты ими над головами людей маячить собираешься.
– Эх, и фельдфебель! Как только ты от царского режиму уцелел, – добродушно проворчал солдат и направился к тамбуру.
Когда в соседнем купе заиграл баян, солдаты один за другим потянулись к музыке. Сержант одним из первых побывал там, но вскоре вернулся. Он подсел к старшине, который держал правую руку в кармане и не двигался с места.
– И чего ты, сибиряк, все печалишься? – заговорил сержант, прислонившись своим плечом к старшине. – Человек домой едет и вроде не рад! – обратился он уже к Саянову.
– Велика радость, когда калекой едешь! – отозвался старшина.
– Боится, что там здоровый нашелся, – пояснил сержант. – И втемяшилось же парню! Брось тужить, старшина: муж с женой, что мука с водой – сболтать легко, а вот разделить сумей!
Сержанту явно хотелось развеселить и ободрить товарища и, подмигнув Саянову, он не унимался:
– Жена без нас на сторону глянуть не смей! А самому смазливая бабеночка подвернулась бы, пожалуй, не рассуждал бы, как это жене понравится. Все что ли у вас в Сибири такие ревнючие?
– Постыдился бы, сержант, хоть при товарище капитан-лейтенанте чепуху молоть! – сердито отозвался сибиряк.
На боковых местах уже тасовали карты. Кто как сумел, размещались игроки.
– Не наводи, старшина, тень на ясный день, давай лучше в картишки перекинемся, – предложил сержант, подымаясь с лавки, затем обратился к Саянову: «Товарищ капитан-лейтенант, может, и вы к нам присоединитесь?»
– Нет, благодарю. У меня тут газета нечитанная.
Но газета была только предлогом. Два письма, такие разные и противоречивые, лежащие вместе в кармане кителя, теперь занимали Николая Николаевича. И, когда все в купе увлеклись картами, он достал их и, разглядывая, задумался.
Письмо Людмилы он знал, как старательный школьник заученное стихотворение. Но каждый раз, когда смотрел на эти ровные зеленые строки, им овладевало беспокойство.
Саянов спрятал это письмо и развернул листок из ученической тетради. Здесь буквы, казалось, выпрыгивали из строк, спеша передать материнские жалобы и угрозы забытой жены.
«…мы могли потерять сына. Я с трудом вернула его, но чувствую: не справлюсь с ним, если и дальше мы будем жить врозь. Дело не только в дружбе с Витей, но и в том, что у Вадика сейчас переходный возраст и он не всегда отдает себе отчет в своих поступках. Как никогда ему теперь нужен отец, а ты оттягиваешь наш переезд и даже не отвечаешь на письма.
Если не можешь приехать за нами, шли вызов и документы на выезд. Если в ближайшие дни от тебя ничего не будет, я сделаю для себя окончательный вывод, и тогда… пеняй на себя!»
В это время за картами шел оживленный разговор о доме, о детях, и Саянов невольно к нему прислушивался.
– Моему Васятке в августе двенадцать исполнится, а зимой писал – конюхом в колхозе работает, – говорил повеселевший старшина-сибиряк.
«У людей и дети, как дети, а тут, черт знает, что за сорванец растет! А мать еще оправдывает: „переходный возраст!“ – с явным возмущением Саянов мысленно повторил слова жены и, взглянув на письмо, сунул его в карман.
– Не знаю, как мой Федька, – заговорил коренастый ефрейтор, сидевший на чемодане спиной к Саянову. – Год скоро, как в детдоме.
– Это с чего же он у тебя при живой матери в детдом попал? – поинтересовался сержант, собирая карты, чтобы раздать их вновь.
– С матерью у нас неприятность вышла…
Саянов насторожился, но ефрейтор, рассматривая карты, помолчал и затем неторопливо заговорил, обращаясь к сержанту.
– Видишь ли, жена у меня еще до войны легкими болела. А тут довелось на заводе по две смены подряд работать, да с харчами стало трудно. Она там в деревню с барахлишком потащилась, простыла, ну и слегла. Дело-то сурьезное получилось – туберкулез. Мальчишку пришлось от матери изолировать. Родни у нас нет, вот и живет в детдоме. Приеду, заберу его.
– А детдом где, знаешь? – поинтересовался сидевший на конце скамьи вполоборота к Саянову смуглолицый солдат с рубцом на правой щеке и рассеченным чуть повыше мочки ухом.
– Детдом у нас отменный! – выкинув очередную карту, отозвался ефрейтор. – Лес кругом, до Волги рукой подать…
Рассказ ефрейтора о детдоме, где живет его сын, навел Саянова на мысль, которая никогда раньше не приходила ему в голову.
«А что, если нашего в детдом устроить?» – подумал он, и эта мысль показалась ему настолько спасительной, что последующие хлынули неудержимым потоком.
Ему уже представлялась просторная территория, обнесенная белой каменной оградой. Небольшие домики с верандами, зелень, клумбы с цветами, спортивная площадка, где гоняют мяч здоровые и загорелые мальчишки Вадькиного возраста, а в столовой гремят посудой дежурные…
«Коллектив и контроль опытных воспитателей. Там ты бегать по вечерам не будешь! – мысленно пригрозил он сыну. – Заставят тебя и уроки вовремя готовить».
Саянову вспомнился один из сослуживцев военных лет. Будучи человеком женатым, он сохранил свою привязанность к педагогам и воспитателям, вырастившим его в детском доме. С каждой почтой он получал оттуда письма, и многие завидовали ему. Новое поколение воспитанников этого детдома считало его своим старшим братом. В пространных посланиях мальчишки высказывали свои мечты и надежды, задавали вопросы, советовались, и у него хватало терпения отвечать всем. «Значит, там было неплохо!» – думал Саянов.
«Но вдруг она не согласится поместить Вадьку в детдом?» И Саянов снова достал и перечитал письмо жены. Последние строчки заставили его задуматься.
«Как это все непросто!» – подытожил он свои размышления.
Он прошелся по вагону и вернулся обратно. Давно разместились на полках соседи. Всеобщий сон победил даже неутомимого сержанта, но Саянов уснуть не мог. В купе его начали преследовать запахи: ему показалось, что от чьих-то ног разит потом, а от начищенных до блеска сапог солдата – ваксой. Когда же с верхней полки послышался храп спящих, Саянов не выдержал. Он накинул на плечи китель и вышел в предтамбур. Разбудив прикорнувшего здесь мужчину в штатском, он предложил ему свое место в купе, а сам до утра остался у открытого окна.
2
В теплый солнечный ноябрьский день, когда на кленах еще держался золотисто-зеленый лист, мать и сын Саяновы, одетые по-зимнему, отыскивали свою одесскую квартиру.
Поднявшись по чугунной лестнице на второй этаж, они постучали в дверь. Им открыла пожилая женщина.
– Вам кого? – спросила она, удивленно оглядев их теплую одежду.
Выслушав Саянову, посочувствовала:
– Если бы раньше! Ваш муж уехал, а квартиру заняли старые жильцы. Они всего неделю тому назад вернулись.
Заметив, как опечалена Саянова, старушка посоветовала:
– Идите, милая, к смотрителю дома. Ваш муж оставил ему ключи и ордер. Требуйте, чтобы вас вселили хоть в одну комнату. Только прошу вас, милая, – добавила она тихо, – я вам не открывала, и вы со мной не разговаривали. Мы ведь соседи…
Новые хлопоты встретили Марию Андреевну в незнакомом городе. Она даже не знала, далеко ли муж: адресом его был номер почтового ящика.
В первый же день она послала мужу телеграмму и вскоре получила ответ. Он выражал свою радость, но просил задержаться в Одессе до получения квартиры на новом месте, советовал Вадику поступить в школу, о подробностях обещал сообщить письмом.
Эту длинную телеграмму перечитывали не только мать с сыном, но и работники районного и городского жилищных отделов, куда по совету управдома Саяновой пришлось обращаться.
С ордером на жилплощадь, с ключом от квартиры мать и сын Саяновы целую неделю прожили у дворника.
– Мамочка, поедем лучше обратно, – говорил Вадик.
– Теперь при всем желании обратно нам не выехать, – отвечала озабоченная мать. – Вот папа получит квартиру, и мы уедем отсюда.
Наконец вселение состоялось, и Мария Андреевна решила написать мужу. Она не любила роптать на свою судьбу. Ей хотелось, чтобы письмо было бодрое, без жалоб, чтобы муж почувствовал, как они ждут его, как томятся этим ожиданием, и на листке появилось: «Дорогой Коленька!» Потом она принялась подбирать слова, но они будто прятались куда-то. Казалось, из всех слов, какие только она знала, оставалось в ее памяти одно: «Почему?» Осмелев, оно настойчиво просилось на бумагу.
Саянова порвала листок и на новом написала: «Дорогой Коля!» И это навязчивое «почему» теперь уже лезло на первую строчку, а в мыслях ее вопросам становилось тесно. «Почему ты молчишь? Почему, выезжая из Одессы, ты не предупредил, чтобы мы задержались в Челябинске? Почему до сих пор не позаботился о квартире на новом месте?»
И все эти «почему?» заставили Марию Андреевну еще раз изорвать листок и на новом написать просто: «Коля!»
В этот мрачный и сырой вечер, когда по дребезжащим стеклам окна неумолимо колотил дождь, а в необжитой комнатушке было неуютно и холодно, слова, говорящие о радости, становились фальшивыми.
Многое в эту ночь передумала Мария Андреевна. Прежде всего, она винила себя: «Задержалась с отъездом – вот и результат!» Но вдруг ей припомнился сегодняшний разговор с Екатериной Васильевной. «Выглядит молодо, свежий, красивый», – мысленно повторяла она слова соседки.
Тайная обида на мужа находила уже реальную основу, и утром Мария Андреевна порвала письмо. Она села за новое только две недели спустя, когда была получена открытка.
Саянов писал, что болен и лежит в стационаре, и что ему уже значительно легче. Он просил жену и сына не волноваться, обещал, что как только поправится, возьмет отпуск и приедет к ним.
И потянулись дни ожиданий.
3
Вначале Вадику не понравилась одесская школа: парт было мало, окна почти до половины заколочены фанерой, печки не топятся, и все ребята сидят в пальто. Его посадили за скрипучий стол впереди парт – не успеешь повернуться, как учитель делает замечание, а потом эти замечания в дневник записывает. За этот противный стол никто не хотел садиться.
Но вскоре ребята придумали выход: сдвинуть парты так, чтобы вместо четырех рядом сидело пять человек. И ненавистный стол был выставлен за дверь.
У Вадика теперь появился новый сосед – Витя Топорков. Он потеснился больше, чем упрямый Лева, сидевший справа, и Вадику хватило места на стыке двух парт.
Витя Топорков был самым рослым мальчиком в классе. Он отличался задорным характером, носил длинный чуб, искусно плевал в цель, был остер на язык. Но главное, чем выделялся Витя в своей школе, – это силой. Он готов был бороться с кем угодно и всегда побеждал.
Нередко к Топоркову приставали задиры из других классов. Они по двое и по трое донимали его, пока Виктор не начинал сердиться. Но УЯ£ если они выводили школьного силача из терпения, то платились за это дорого. Оторванные пуговицы, разбитые косы, синяки и царапины были уделом побежденных, зато зеваки приходили в восторг. «Опять этот Топорков!» – возмущались в учительской. «Эх, и здорово!» – одобряли одноклассники.
Но Вадику Саянову Витя нравился не потому, что он был сильным. Витя знал такое, о чем не имели представления другие ребята.
Витя провел Вадика по всем четырем развалкам (так мальчики называли разрушенные во время войны здания), которые были по соседству со школой. Витя бывал в катакомбах, где во время войны скрывались партизаны, он знал, где похоронен матрос Вакуленчук с броненосца «Потемкин». Поэтому Топорков и стал для Вадика самым интересным человеком.
Зимние каникулы Вадик и Витя проводили вместе, и обоим казалось, что они теперь настоящие друзья.
Но приехал отец, и это событие в жизни Вадика едва не разлучило его с другом.
Вадик любил отца, и его появление было большим праздником. Но первая встреча вскоре омрачилась: Вадик понял, что папа после фронта совсем не такой, каким ожидал его увидеть сын. Задумчивый и грустный, он будто и не радовался, что война окончилась и они будут вместе. «Что с ним случилось? – думал, глядя на отца, мальчик. – Когда мама в комнате, он разговаривает со мной и даже шутит, а когда мама уходит на кухню, он почему-то начинает курить и молчит!»
Саянов старался приласкать сына, но ласка его была похожа на жалость, и мальчик понимал это.
– Папа, ты еще больной? – спросил однажды Вадик, когда отец, обняв сына, тяжело вздохнул.
– Эх, Вадька, Вадька! – загадочно проговорил отец и, испытующе посмотрев в глаза мальчику, отпустил его.
Вадик поспешил познакомить отца со своим новым другом, но Витя ему не понравился.
– Несерьезный мальчик, болтун к тому же, – заметил отец. – Обрати внимание, чем занята его голова: развалки, какие-то ящики…
Перечисляя увлечения Вити, Саянов старался высмеять суждения мальчика. Вадик попытался вступиться за друга, но отец запротестовал:
– Не защищай этого лоботряса. Найди себе товарища получше.
Но, кроме доброго совета, отец ничем не помог Вадику, а сам мальчик еще не знал, как надо отыскивать хороших товарищей.
Отец уехал, совет его забылся. Вадик продолжал дружить с Витей. Незаметно для себя он начал подражать Виктору: лихо съезжал по перилам с третьего этажа, пропускал неважные, по его мнению, уроки, а вечерами без разрешения матери убегал на улицу. В результате у них с Виктором даже двойки одинаковые появлялись. Чаще всего приятели получали их по математике.
– Покажи дневник, – требовала в субботу мать.
Вадик спокойно и невозмутимо открывал странички, где за неделю аккуратно и по своим клеточкам размещались четверки и пятерки, а в конце – подпись классного руководителя.
Может быть, мать так бы и не догадалась, что отметки за учителей ставит Витя, на родительском собрании за третью четверть все выявилось: классный руководитель назвал двойки Саянова и объявил, что Вадик не желает завести дневник.
– Как тебе не стыдно! – вернувшись из школы, со слезами на глазах корила сына Саянова. – Ты обманщик, лгун! Вот напишу папе, как ты стараешься.
– Мамочка, я буду стараться. Вот посмотришь, у меня больше никогда не будет двоек! Только не надо писать…
Он целый вечер ходил за матерью, уговаривал ее.
– Ладно, – согласилась она. – Пока не буду папу расстраивать, но вечерами ты у меня больше никуда не пойдешь! Будешь учить и рассказывать мне каждый урок. Спать не ляжешь, пока не выучишь!
И несколько вечеров подряд Вадик добросовестно выполнял свое обещание.
Однажды, когда Вадик решал задачу, со двора донесся голос Виктора.
Вадик взглянул в окно: Витя стоял у стены серого дома.
– Выходи!
– Сейчас, – отозвался Вадик.
Мать в это время была на кухне.
– Я скоро приду, мамочка! – пробегая коридором, предупредил он.
Виктор звал Вадика гулять, но тот отказался.
– Я дал маме слово не уходить по вечерам без ее разрешения.
Вадик немного соврал: он дал слово вообще не уходить из дому вечерами без мамы.
– Ты почему, Витя, не был в школе? – спросил Вадик.
– Я в суде был.
– В каком суде?
– В каком, в каком, – недовольно передразнил Витя, но тут же объяснил приятелю, что это за учреждение. – Там три дела разбирали. Одно про спекулянтов – это ерундовое, а вот одного «зайца» судили…
– Зайца? – удивился Вадик.
– Ну да, зайца, который без билета ездит, понял? Только его не за это судили, – спешил пояснить Витя. – Он проводника ударил, вот его и задержали. А сколько он объездил, где только не бывал! Вот закончатся экзамены, давай поедем! Это очень интересно.
Витя рассказывал с увлечением о «путешествии зайца», но Вадик слушал довольно равнодушно, и предложение друга не увлекало его.
– А еще какой суд был?
– А еще развод, – неохотно отозвался Витя.
– Про что это?
– Это когда, например, батька с мутершей жить не хочет, вот их и разводят.
Виктор понимал, что приятель его в этих делах ничего не смыслит, и принялся ему объяснять.
– Мои батька целую неделю в Одессе околачивался: за разводом к нам приехал. Как вечер, так он к нам, и все один и тот же разговор, а мутерша ему развод не давала. А сегодня она на работу не пошла и говорит мне: «Знаешь, Виктор, я с тобой посоветоваться хочу». Я сперва не догадался, а она мне: ты, говорит, без отца вырос, большой стал, а у батьки твоего двое маленьких, они тебе – братья. Стоит ли, говорит она, нам и их без отца оставлять? Пожалуй, говорит, им отец больше, чем тебе нужен, как ты думаешь? А я и думать не стал, говорю: «Не нужен мне батька такой, пускай он своих маленьких воспитывает».
– Теперь у тебя папы не будет?
– Куда он денется! Только жить мы с ним не будем.
– Ну, а потом что? – поинтересовался Вадик.
В это время встревоженная мать выглянула в окно, крикнула: «Вадик!»
– Тетя Маруся, он здесь, – сказал за растерявшегося друга Витя.
– Я сейчас, мамочка, – отозвался Вадик. – Я никуда не уйду. Ну, рассказывай скорей, Витя, – заторопил он друга. – Что потом было?
– А потом смотрю: мои родители куда-то собираются. Я за ними. Они не заметили, как я в самый суд пришел.
– Интересно, как это разводы делают!
– Ничего интересного нет. Судья спрашивает, они отвечают. Батька врет, говорит, что ему про нас еще в первый год войны написали, вроде мы в бомбежку погибли. Вот он с горя и женился. А мутерша, хоть и знает, что это неправда, но молчит. Потом ее спрашивали, и она согласилась на развод. Потом судьи ушли, а когда пришли – прочитали, что развод сделан. Вот и все.
Вадик долго не мог уснуть. Он все думал про Витю и Витиных родителей. Потом стал думать про своего папу (отец давно не слал писем), и ему так захотелось поговорить с мамой.
– Мамочка, ты не спишь? – спросил он тихонько.
– Нет еще, – отозвалась мать. – Что тебе нужно?
– Мамочка, а когда мы поедем к папе?
– Вот сдашь экзамены, перейдешь в седьмой класс, тогда и поедем.
– А если меня не переведут в седьмой… – вырвалось у Вадика, и он испугался своих слов.
– Не переведут? – удивилась мать. – Тебе уже сказали?
– Нет, мамочка, меня допустили к экзаменам, но вдруг провалюсь.
– А ты готовься хорошенько. Спи, мне завтра рано вставать.
Матери не хотелось продолжать этот разговор.
Вадик старательно готовился к весенним экзаменам, но не сдал математику и получил работу на осень по русскому языку.
– Большие пробелы в знаниях, – сказал матери классный руководитель. – Надо заставить его серьезно поработать летом.
– Догулялся, сыночек, – сдерживая слезы, упрекала мать. – Что мы теперь папе напишем? Он нам писем не шлет, наверное, дожидается, что мы его твоими успехами порадуем, а у нас два экзамена на осень!
– Один, – поправил Вадик, – вторая работа, а не экзамен.
– Все равно. Пропадет у тебя все лето!
Вадик уже не спрашивал маму, когда они поедут к папе. Ему было стыдно перед отцом. Он согласен был жить с мамой в Одессе. Да и лучше ему теперь было здесь: мама работает, и они с Виктором, как вольные птицы, могут гулять, где хотят, лишь бы вовремя явиться к обеду. А после обеда опять можно уйти.
