Текст книги "Друзья и родители"
Автор книги: Евгения Скрипко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
– Причина в женщине, – подсказала жена гневно.
– У вас есть новая семья? – поинтересовался Чистов.
– Пока нет, но скоро может быть…
– Не должно у вас быть другой семьи, молодой человек! А впрочем, не такой уж вы и молодой…
– Сорок один год, – снова подсказала Саянова.
Это «не такой уж вы молодой», как кнутом подстегнуло Саянова, а Чистов не унимался:
– Пожалуй, еще столько молодости и бодрости у судьбы не выпросишь! А, как знать, помирится ли новое счастье через каких-нибудь десяток лет с ушедшей молодостью. Иногда оно зло мстит за нашу запоздалую страсть.
– В ваших словах, товарищ Чистов, много правды, да и вообще я сегодня получил у вас хороший урок, спасибо!
– Ну, а если так, то не пора ли нам позвать Вадика?
– Пожалуй, пора, – согласился отец.
Он подошел к окну и окликнул сына.
– Ну, Вадик, как хочешь, а придется тебе ехать к папе, – сказал Чистов, когда вошел мальчик.
– А мама?
– О маме тебя решили спросить, – слукавил он. – Обойдетесь без мамы, она может остаться в Одессе.
– Без мамы я никуда не поеду, лучше в детдом, – решительно ответил мальчик и серьезно посмотрел на отца.
– Мы будем жить вместе, – виновато, будто стесняясь своих слов, объяснил отец.
Радостными зелеными огоньками засветились глаза мальчика. Он бросился к матери и по-детски обнял ее за шею.
– Итак, будущий штурман дальнего плавания, желаю тебе успеха!
Чистов, как взрослому, протянул Вадику руку.
– Только, как я узнаю, что ты станешь штурманом? – шутил он. – Ты мне можешь еще пригодиться. У меня, видишь ли, внук растет. Вдруг он тоже захочет стать штурманом, ты бы тогда ему рассказал все и, надеюсь, тоже помог бы?
Вадик понимал, что дядя шутит, но ему была приятна такая шутка.
– Будешь в Одессе, заходи обязательно, – и Чистов обнял мальчика на прощанье.
Чистов говорил это, не задумываясь о последствиях, а Вадик принял сказанное, как знак прочной и доброй дружбы.
5
Стоял жаркий полдень, когда Саяновы вышли от Чистова.
– Нелепо как-то получилось, – сказал Николай Николаевич жене, задержавшись у подъезда. – Но мы должны сегодня же выехать.
– Не успеем, – возразила жена, – да потом надо поговорить…
– Мамочка, успеем, поедем лучше сегодня, – вмешался Вадик. – Пусть папа идет за билетами, а мы с тобой все соберем.
Решено было, что отец пойдет в милицию за разрешением на выезд, потом за билетами, а Вадик с матерью будут собирать вещи.
Пройдя полквартала вместе, они разошлись по разным улицам.
– Знаешь, мамочка, – сказал Вадик, когда отец уже скрылся за углом, – если мы сегодня с ним не поедем, папа еще передумает и опять не возьмет нас.
– Тебе очень хочется ехать? – спросила мать.
– Очень! – радостно ответил мальчик. – Мне хочется посмотреть, на каком корабле папа плавает и какие там еще корабли есть.
– А мне, сынок, не хочется к нему ехать, – вырвалось у матери. – Спешить не хочется, – добавила она, спохватившись, что этого не следовало знать мальчику.
Грубая правда, высказанная мужем, и совершенно неожиданное примирение, происшедшее в кабинете Чистова, причинили Марии Андреевне новую душевную муку. Но рядом шел сын. Он был захвачен поездкой и твердил о ней безумолку.
На лестничной площадке у открытой двери стояла Екатерина Васильевна: она провожала почтальона, который принес ей пенсию.
– А мы сегодня уезжаем к папе! – похвалился соседке Вадик.
Добрая женщина обрадовалась до слез. Ей хотелось приласкать Вадика, но он быстро проскочил в дверь и скрылся в коридоре.
– Мария Андреевна, милая, как это хорошо! – и пропуская впереди себя Саянову, она обняла ее за плечи.
– Не знаю, Екатерина Васильевна, стоит ли этому радоваться, – ответила Мария Андреевна, открывая свою комнату.
Саянова была в таком состоянии, когда человеку трудно самому разобраться в происходящем, и участие Екатерины Васильевны тронуло ее.
Чтобы не вести разговора при Вадике, мать отослала его в распределитель за продуктами, которые надо было получить по карточкам.
– Очень хорошо, милая, что вы помирились, – заговорила соседка, когда они остались одни. – Я так и знала, что вы не согласитесь отдать Вадика в приют.
Екатерина Васильевна взяла стул и поставила его к кровати, куда села Саянова.
– Я не соглашалась, – поспешила ответить Мария Андреевна. – Разве я могла знать, что он использует мое письмо против меня…
– Выше голову, милая, выше голову! – ободряла ее Екатерина Васильевна. – Не вспоминайте о том, что было, надо думать о будущем! Вы еще мало прожили, милая, и не знаете жизни. Что такое муж? Это взрослый ребенок. Да, Да не удивляйтесь! Как со взрослым, с ним надо быть немножечко дипломатом, как ребенка – его надо держать в руках, контролировать его каждый шаг и не оставлять одного. А вы оставили. Даже тогда, когда можно было жить вместе и он вас ждал, вы не спешили приехать…
– Я не могла, Екатерина Васильевна, оставить работу без замены. Ведь это же производство…
– А надо было поторопиться…
– Вы знаете, Екатерина Васильевна, – мне не хочется к нему ехать.
– Что вы, милая, что вы!
– У него есть женщина, и он ее любит.
– Пусть у него будет пять женщин, которым он нравится, и пусть все они ему нравятся.
– Нет, нет!.. – испугалась Саянова, – Он не так уж испорчен.
– И я это говорю, – обрадовалась соседка. – Если вы верите, что он не испорчен, забудьте все обиды, милая! Вы должны бороться за свою семью, сохранить Вадику отца…
Саянова с недоумением посмотрела на старушку.
– Да, да! Не удивляйтесь. А ехать вам надо, милая, обязательно надо. Раз он решил вас увезти, значит, у него непрочная связь с той женщиной. Пользуйтесь этим. От вас, милая, сейчас все зависит.
Саянова насторожилась.
– Да, да! – утверждала соседка. – Вы не знаете, какая там женщина и как крепка их связь. Не надо плохо думать о человеке. Может быть, там хорошая женщина, и она поймет вас…
– Что вы, Екатерина Васильевна? Объясняться с женщиной, которая отнимает у меня мужа?
– Иногда бывает нужно, милая, но пусть это вас не коснется, пусть это будет иначе, но вы должны быть рассудительны…
Мария Андреевна слушала соседку и понимала правоту ее слов. Искренние и добрые советы этой старой женщины помогали ей собраться с силами, и все же упрямое желание поговорить с мужем до отъезда не оставляло ее. «А если там не только женщина, но и другая семья „скоро может быть“ (ведь он сказал об этом Чистову!), зачем же тогда ехать нам?»
И Саянова задумалась.
– Мария Андреевна! – спохватилась соседка. – Вам же надо готовиться к отъезду! Беритесь за дело, милая! Нельзя зря времени тратить. Обед у вас есть? – Нет? Так давайте продукты. Вы должны накормить мужа хорошим домашним обедом. У меня есть капуста и буряк, сварим борщ.
9
Николаева явилась к Чистову значительно раньше, чем он мог ожидать. Она была взволнована и входить не торопилась.
Анна Сергеевна не любила показывать своих переживаний, всегда скрывала их от посторонних глаз, поэтому она даже обрадовалась, что Алексей Яковлевич не один в кабинете. В передней комнате уже все разошлись, и она села к свободному столу.
Алексей Яковлевич кому-то доказывал, что тот потерял совесть: голос его то повышался почти до крика, то снижался чуть ли не до шепота. Николаевой был хорошо знаком такой резкий переход тонов у этого человека – значит, посетитель довел Чистова до крайнего возмущения. «Себя не щадит старик!» – подумала она.
Наконец, как из бани, от Чистова выскочил тучный мужчина с желтым портфелем и соломенной шляпой в руках. Он едва не своротил своим плечом стоявший у прохода шкаф. Глядя на него, Анна Сергеевна улыбнулась.
– Жарко у вас, Алексей Яковлевич! – пошутила она войдя.
– Ну и денек выдался! – вздохнул с облегчением Чистов. Он вытер носовым платком свое раскрасневшееся лицо.
– Понимаешь, Анна Сергеевна, одолели меня сегодня эти отцы!
– Я смотрю, не очень ласково их здесь принимают – вылетают как пробки!
– А, этот экземпляр!
Чистов посмотрел на дверь, как будто там еще кто-то стоит.
– Мало того, что жену с детьми бросил, новую семью завел – извольте радоваться! – Так он нашел способ освободиться и от алиментов! Помогите ему у матери ребятишек отнять: он их бабушке на воспитание передаст. Ну я, конечно, помогу! Запомнится ему наша встреча!
– Пошло бы впрок.
– Пойдет! – уверенно отозвался Чистов.
Он прошелся по кабинету, затем, остановившись у стола, продолжал:
– А тот моряк. Ты, наверное, обратила внимание, когда с мальчиком заходила. Ну, скажи, разве это обдуманный шаг: привел сынишку в детский дом устраивать! Видите ли, «обстоятельства вынуждают», а у самого вторая семья намечается.
И Чистов рассказал о Саяновых.
– Это хорошо, что вы их помирили.
– Помирил или помог помириться, но уверен: этот одумается, у него, кроме совести, есть еще какая-то доля чувства к жене. Запутался человек, сам не знает, в какую сторону податься.
Николаева понимала, что Чистов должен выговориться и только тогда с ним можно будет посоветоваться.
– Да, семья! Какое это сложное дело! – произнес он мечтательно.
Николаеву удивил этот переход настроений у Чистова.
– Я вот, Анна Сергеевна, иногда думаю: нужны какие-то конкретные мероприятия, чтобы дети не страдали от родительского легкомыслия, чтобы всякий, кто решит разрушить свою семью, натолкнулся на такие преграды!..
– Об этом и Лев Николаевич Толстой думал, – пошутила Николаева.
– Что нам Толстой! – отмахнулся Чистов – У нас многое сделано, но, как видно, этого недостаточно. Нужна какая-то большая воспитательная работа. Воспитывать надо ке только детей, но и родителей.
– Если бы не война, может быть, даже слово «безнадзорность» ушло в историю… А знаете, Алексей Яковлевич, и я иногда люблю помечтать!
– Ну, ну, – одобрил Чистов. – О чем же?
– Я считаю, что, кроме родителей, у детей должны быть и друзья. И если некоторые родители не справляются с воспитанием своих детей или забывают о них, то эти умные, взрослые друзья обязаны вмешаться вовремя…
Чистову понравилась эта мысль, и он даже перебил Николаеву:
– Вот именно, вмешаться вовремя!
– Мне часто вспоминается такой случай, – продолжала Николаева. – Везла я в детприемник одного Гену. Это юла, а не мальчишка – минуты спокойно посидеть не мог. Вошли мы с ним в трамвай, он сразу же к открытому окну и высунулся в него по плечи. Смотрю – чья-то рука взяла его за воротник и тащит обратно. Мой Гена огрызнулся и опять полез, а рука его обратно. Увидел он меня и коленками на сиденье встал, i a же самая пожилая женщина, что сидела с ним рядом, заставила его подобрать ноги. Подхожу ближе – мой Гена нахохлился, а соседка ему: «Ты сидишь с такой тетей, которая тебе не позволит безобразничать!»
– И вот, если бы каждый из взрослых, как эта женщина, считал своим долгом удержать чужого ребенка от дурного поступка, сколько бы у ребят было настоящих друзей!
– И тогда бы нас, как штатные единицы, можно было сократить безо всякого ущерба, – подсказал Чистов. – А теперь, Анна Сергеевна, давай-ка спустимся с небес на нашу грешную землю. Что же нам завтра сказать товарищу Мунтяну о его дочке? Помоги мне еще в делах по опеке и усыновлению порыться. Не мог ребенок исчезнуть бесследно, если мать привезла его в Одессу.
– Девочка у меня, Алексей Яковлевич!
– Как это у тебя? Где ты ее отыскала? – обрадовался Чистов.
– Я не хотела об этом говорить тогда, при отце, но я сразу поняла, что речь идет о моей Тамарочке…
– Подожди, подожди! Да разве у тебя не родной ребенок?
– Мой ребенок погиб от фашистской бомбы, а Тамарочку я подобрала на перроне. Девочка плакала. Какая-то женщина с грудным младенцем на руках стояла около нее, но это была не мать. Она пыталась мне что-то объяснить по-молдавски, но я не поняла. Потом женщина исчезла в толпе, а девчурку я взяла в детскую комнату. Она ничего не знала, кроме своего имени. Никто ее не разыскивал, а мне она заменила дочку.
– Что же теперь нам делать? – задумался Чистов, разглядывая Николаеву, словно впервые с нею встретился.
– Я не отдам ему Тамарочку, – решительно заявила Анна Сергеевна. – Девочке прежде всего нужна мать, а ее нет.
– К тому же отец никогда не видел своей дочери, а шрамики на ладошках могут быть и у других детей, – подсказал Чистов.
– Верно, Алексей Яковлевич! – обрадовалась Николаева. – Он молод, женится… ребенок его не знает…
– Вот что, Анна Сергеевна, поговори ты завтра с ним сама…
– Сказать, что у меня Тамарочка? – удивилась женщина. – А потом он потребует дочку.
– Подумай и реши. Как девочке будет лучше, так и делай.
10
Саянов действовал торопливо, будто боялся передумать. Он старался забыть о том, что приехал в Одессу с намерением порвать с женой навсегда. Документы на выезд семьи были оформлены быстрее, чем он ожидал. И Николай Николаевич поспешил домой.
Запах аппетитного борща ощущался уже на лестнице, и Саянов только сейчас вспомнил, что сегодня ничего не ел.
Когда он вошел в комнату, жена и сын что-то увязывали на кровати, с которой уже была снята постель. Занятые своим делом, они не слышали, как он стучал во входную дверь, как открыла ему Екатерина Васильевна. Николай Николаевич вошел нарочно тихо и, стоя у порога, ждал, пока его заметят.
И вдруг, оставив работу, они как-то сразу повернулись к нему. Легкий испуг промелькнул на их лицах и тут же рассеялся.
Мать, своей угловатой худобой напоминающая девочку-школьницу, и сын, догоняющий ее ростом, смотрели на него и, казалось, с тревогой ожидали неприятной вести.
Взгляд этих поразительно похожих зеленоватых глаз напомнил Саянову еще довоенные, счастливые встречи, но отчужденность не оставляла его и не позволяла подойти и приласкать их, как прежде.
– Разрешение на выезд получено, билеты забронированы, – снимая китель и вешая его на спинку стула, заговорил он. – Что еще нам надо делать?
– Прежде всего пообедать, – ответила жена и вышла из комнаты.
– Пожалуй, следует помыть руки, – обратился он к сыну.
– Идем в кухню, – предложил Вадик и, взяв полотенце, пошел вперед.
В коридоре Саянов чуть не столкнулся с женой, которая несла кастрюлю. Отшатнувшись, он поспешил открыть дверь комнаты, чтобы Мария не заметила, как испугался он возможного прикосновения к ней.
В кухне, пока отец с сыном поливали друг другу на руки, потому что из крана не шла вода, соседка Екатерина Васильевна старалась расхвалить Вадика.
– Он у вас славный и трудолюбивый мальчик, редко теперь таких встретишь.
– Всем он у нас хорош, только в учебе не усерден, – заметил отец.
– Знаешь, папа, это случайно, – покраснев, оправдывался Вадик.
– Хороша случайность, если два экзамена на осень.
– Он все исправит, – заступилась соседка.
Тем временем, Мария Андреевна, собрав все к столу, задумалась.
Она никак не могла примириться с мыслью, что ей предстоит «делить» любовь мужа с какой-то другой женщиной. Она не хотела этого даже ради сына.
Оскорбительным казалось ей и положение нелюбимой жены и та отцовская жертва, на которую пошел Саянов.
Заслышав шаги мужа, она насторожилась: он шел без сына.
«Сейчас же поговорю с ним», – решила Мария Андреевна.
Саянов с полотенцем, которое ему передал Вадик, вошел в комнату. Оказавшись наедине с женой, он так оробел, что готов был сию же минуту вернуться.
– Вадюшка за водой побежал, – объяснил он.
– Знаешь, Коля, быть может, нам лучше остаться в Одессе, – заговорила Мария Андреевна. – Поможешь с квартирой, будешь высылать на сына.
Голос ее звучал спокойно. Она была в полутора шагах от мужа и ожидала ответа.
Неугасимо зеленый огонь ее безупречно честных глаз обжигал Саянова. Эта маленькая и хрупкая женщина в том же, что и утром, синем халатике (только сейчас муж различал на нем еще и розовые полинявшие цветочки), казалось, испытывала его честь и совесть. И Саянов не выдержал испытания.
– Все уже решено, и не будем к этому возвращаться, – ответил он устало. – У нас с тобой сын…
Приход Вадика прекратил этот натянутый разговор.
Повеселевший и изменившийся до неузнаваемости, мальчик после обеда засыпал отца вопросами о кораблях и самолетах, о просветах на офицерских погонах, о сражениях и полководцах. Отец добросовестно и подробно отвечал ему. Но в этих ответах было столько холодности, что Мария Андреевна едва сдерживала свое возмущение.
Она видела, как Вадик тянется к отцу всем своим существом, но не решается дотронуться даже до его руки. Облокотившись на подоконник, он стоял против отца, как чужой. Он несмело прикоснулся к погонам отцовского кителя, но когда Саянов взглянул на него, отдернул руку, будто по ней ударили.
«Как можешь ты удержаться, чтобы не приласкать собственного ребенка? – негодовала мать. – Ты смахиваешь с брюк ничтожные пылинки и не видишь, как дорого твое внимание родному сыну!»
И обида за Вадика подсказывала решение: «Не поедем!»
Но Саянов вдруг заговорил с ней об увольнении со службы, посоветовал написать заявление и взялся оформить это сам. И они с Вадиком ушли.
Веселые и довольные, они вернулись домой уже с билетами за час до посадки, чтобы сразу же отправиться на вокзал.
Вещей у них было немного; они уместились в двух чемоданах и нескольких узлах. Провожать Саяновых отправились все соседи, и каждый стремился чем-то отметить это радостное для Вадика событие. Неонила Ефимовна выехала раньше и, дождавшись их на перроне, преподнесла Вадику букет ярких роз.
Но Вадик выбрал только три розы и, возвращая букет, сказал:
– А эти, Неонила Ефимовна, вы оставьте себе, потому что они в вагоне завянут. Жалко, чтобы такие красивые пропадали.
Соседка Анечка в знак прежней дружбы купила Вадику в привокзальном киоске дорожные шахматы и, увидев его с цветами, воскликнула:
– Наша красная девица уже с букетом! Он у вас, как девочка, – обратилась она к отцу. – Цветы, наряды, вышивка – все его интересует.
– Это потому, что я люблю все красивое, – покраснев, ответил Вадик.
11
Тихим южным вечером с багровым закатом, играющим в окне вагона, закончился этот тревожный и длинный, как целая вечность, день. Особенно длинным он показался Николаю Николаевичу, который не спал уже вторые сутки.
Саяновы разместились в четырехместном купе. Они расставили наскоро упакованные вещи, разложили постели, распределили, кому где спать. Свой букет из трех роз Вадик втиснул в горлышко бутылки от ситро и поставил к окну на застланный газетой столик.
После того, как осталась позади Одесса, отец с сыном сели за шахматы, а Мария Андреевна, чтобы не мешать им, поднялась на верхнюю полку. Отсюда она могла наблюдать и за лицом сына, и за шахматной доской, над которой время от времени, передвигая и вкалывая в картонную доску фигуры, появлялась широкая рука мужа: Саянов занимал противоположное сиденье, и видеть его Мария Андреевна не могла. Отец еще не знал, как хорошо стал играть в шахматы Вадик, и матери доставляло большое удовольствие смотреть на сына, когда он обдумывал свои ходы.
Вадик передвинул фигуру и, откинувшись на подушку, лежавшую у него за плечами, довольно улыбнулся.
– Ах ты, плутишка! – воскликнул отец, громко хлопнув себя ладонью по колену. – Здорово ты меня обставил! Где ты научился так играть? А?
И он пересел к Вадику.
Отец обнял мальчика и заслонил его своей головой от матери. И по тому, как склонялась и откидывалась назад голова мужа, Мария Андреевна могла судить, что между отцом и сыном уже растаял лед. Ей радостно было видеть их вместе, и обида на мужа, а с ней и недоверие к нему легко уходили прочь, а доброе чувство все росло и росло.
Под мерный стук колес возникли в памяти лучшие дни и прожитые вместе годы. И чем больше думалось о прошлом, тем ближе становился ей муж, а сомнения и тревоги, как и тогда в доверчивой юности, могли быть ложны и напрасны.
С каким страхом думала она в то время о далеком городе, где «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса»! Оттуда в заснеженный Черносмородинск каждую зиму приезжал сосед Николай Саянов и похвалялся, что женится на землячке. Как страшно было отвечать на его письмо, что она согласна связать с ним свою судьбу, как боязно было объявить это строгому отцу. «Пропадешь ты с этим бескозырным, – говорили подружки. – И чем ты только прельстилась? Глазищи совиные, ручища, что кузнечный молот, упрям хуже козла. Вот завезет он тебя да бросит. Ищи потом, свищи его по морям-океанам». А Николай и зимы не дождался, приехал, да не в бескозырке, а во флотской фуражке и в новой форме – флотский командир.
Долго упрямился старый отец, поглядывая на моряка-соседа: «И то сказать, не нашел ты себе, Никола, девки в Питере, – говорил он укоризненно. – Понадобилась она тебе, чалдонка наша, завезешь да бросишь». А сердце у чалдонки, что снегирь в клетке, выскочить готово: «Эх, папаша, да такая-то зеленоглазая для меня одна на свете», – и Маня за дверью, прижавшись к щелочке, с ужасом ждала, как крикнет батя, как прогонит он жениха. «Так как же, папаша, ехать мне неженатому?» Посопел старик, поворчал да и смилостивился: «Уж коли одна на свете, спорить не о чем!» Что там стряслось, не видела Маня, только голос отца заставил ее распахнуть дверь. «Постой, медведюшка! Этак ты из меня и душу выдавишь!» – притворно кричал он, вырываясь из объятий моряка.
«Ну, дочка, беда! Пропил старый дурак свою зеленоглазую!»
«Медведюшка», – невольно прошептали ее губы. Ей так хотелось сказать это вслух, чтобы он слышал, подошел. Она повернулась, чтобы взглянуть на сына и мужа. Серые сумерки плыли за окном, а они все еще сидели, обнявшись, и вели какой-то очень интересный разговор. Порой до матери доносился продолжительный смех Вадика.
Под потолком вспыхнула лампочка, и Мария Андреевна повернулась лицом к стене. В этот момент ей показалось обидным, что за весь вечер они не перебросились с ней ни единым словом, будто забыли, что она вместе с ними.
– Мамочка, ты не спишь? – вдруг услышала она голос сына.
Мария Андреевна почувствовала, что вместе с сыном к ней на полку заглядывает и муж. Она не успела сообразить, притвориться ли ей сонной или заговорить с ними, как муж, отвлекая от нее Вадика, сказал еле слышно:
– Не беспокой ее, Вадюша, устала она сегодня с нами.
Вначале Марии Андреевне показалось: Саянов обрадовался, что она спит, но он осторожно и заботливо прикрыл ее простыней. «Медведюшка, ты мой», – подумала она, уже не желая прогонять того доброго чувства, что охватило ее. И она уснула.
Вслед за матерью забылся счастливым сном и Вадик. Не мог спать лишь Николай Николаевич. Вторую ночь без сна он проводил легче: чувство искупленной вины сохранило ему на некоторое время покой. Но к утру, словно выждав удобный момент, когда их никто не увидит, снова явилась Людмила.
Саянов вспомнил о ее письме, которое еще в Одессе, когда он разговаривал с женой, было положено в самый дальний карман. Он достал это письмо и, будто прощаясь, перечитал его в последний раз. Потом он порвал письмо на мелкие клочки и выбросил их в окно.
Но Людмила не уходила. А с ней рядом, как ее тень, незаметно становился майор Истомин.
И, как солдаты перед смотром, день за днем, проходило в его памяти пережитое в эти последние месяцы.
