Текст книги "Ад-184 (Советские военнопленные, бывшие узники вяземских «дулагов», вспоминают)"

Автор книги: Евгения Иванова

Соавторы: Коллектив Авторов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Потом навстречу пленникам стали встречаться заплаканные женщины, они возвращались на родное пепелище, тащили на себе или везли на тележках и тачках жалкие остатки спасенного имущества. Они плакали, сожалея, что все вокруг было сожжено и разрушено. И пленные были потрясены видом сожженного городка и с участием смотрели на изможденные лица и заплаканные глаза женщин и дряхлых стариков.

В изнеможении остановилась старая женщина, грудь ее распирало в тяжелом дыхании, и она, держась за ручку двухколесной тележки, немигающими глазами смотрела на нас. Нет, она не плакала, но на ее лице была написана такая скорбь. А рядом с ней стоял древний дед – его худые щеки тряслись, а глаза с красными веками слезились.

– Да это никак Вязьма! – произнес чей-то осипший голос. И старик, стоявший возле тележки, согласно закивал головой.

Колонна стала огибать сожженный городок, и пленные увидели на его окраине разбитые кирпичные и деревянные корпуса завода, которые были без крыш и окон и где были видны дымящиеся легкой дымкой бугры, похожие на горняцкие терриконы. Все это было огорожено колючей проволокой. Как потом мы узнали, на этом месте был когда-то заводик, разбомбленный и сожженный фашистской авиацией, на котором когда-то жали растительные масла из конопли и проса.

Перед основным лагерем был „предбанник“ – поле, огороженное колючей проволокой, – сюда и загнали нашу колонну.

Погода с каждым часом портилась, вскоре неприветливые облака обрушили на нас уже не моросящий дождь, а дождь пополам со снегом.

Встречавшему нас гитлеровскому офицеру такая погода, как говорят, была на руку: чем хуже, тем лучше. Он и его солдаты были одеты в дождевики, им не страшен ни ветер, ни дождь со снегом.

Следует новая команда офицера, а затем и перевод:

– Сесть, всем сесть.

Колонна садится в размешанную ногами грязь. Новая команда, и переводчик надрывно кричит:

– Политруки, командиры и евреи, встать и выйти из колонны.

Никто не встал, никто не вышел. Стояла напряженная выжидающая тишина – слышался лишь кашель промокших и продрогших на ветру людей.

Смотрю на офицера, на его лицо, губы немца складывались в отвратительную усмешку. Он был чисто выбрит и собой доволен, доволен властью над беззащитными. Но вот лицо его постепенно становится хмурым, он, вероятно, начинает понимать, что перед ним сидят не те люди, с которыми он раньше сталкивался, – это были не французы и не поляки. И все равно – сколько человеческих жизней было у него в руках. Захочет – голодом убьет, захочет – пулей, у него была власть и полное беззаконие.

Пленные сидели, низко опустив головы, даже не смея посмотреть друг на друга. Такого им еще не приходилось слышать. Мне было стыдно, горько и противно, что мне и всем остальным предлагают гнусную постыдную сделку – выдать товарищей за похлебку. И был убежден, что никто из нас не согласится на такое предложение, но офицер на это и рассчитывал: вдруг кто-то и сломается.

Не найдя предателя, офицер, солдаты и переводчик стали обходить сидящие шеренги, пытливо вглядываясь в лица.

В тяжелых раздумьях прошла бессонная ночь. К утру осадки прекратились, и сразу здорово похолодало, а мокрая одежда не согревала нас. От усталости подламывались ноги, было желание хотя бы присесть, но под ногами была грязь и вода. Так до утра и простояли, надрываясь в судорожном кашле и с одной мыслью: что будет дальше?

– …Господин офицер будет говорить – соблюдайте тишину.

– Пленные, – начал офицер, а полицай с повязкой начал переводить слова немца. – Ваш любимый азиат Сталин бросил вас в пекло войны, напрочь забыв, что пленных надо кормить, лечить и содержать в хороших условиях. Но азиат не подписал международную конвенцию о статусе военнопленных. Мы не виноваты, что вы доходяги. А великая Германия не планировала для вашего содержания ни продовольствия, ни медикаментов.

Он протянул руку, и его палец указал в сторону помойки:

– А теперь посмотрите туда – там помойка! Идите и покопайтесь в ней. Что найдете – все ваше! – сказал с усмешкой.

Дул холодный пронизывающий ветер, и так хотелось теплого супа, чтобы согреть желудок, который казался окончательно окоченевшим. У котла стоит пленный русский парень лет двадцати пяти. Он видел наши голодные глаза, но старался быть веселым. Раздавая суп, он делился новостями, сообщал пленным о боях под столицей, у города Киева и у реки Невы. Это бодрило нас, вселяло надежду. Но задерживаться у телеги нельзя. Чуть зазевался – получай удар палкой или зуботычину.

Наводил „порядок“ в очереди парень с белой повязкой на рукаве, он стоял с увесистой палкой в руке. Суп был сварен из мерзлой свеклы и капустных листьев – все было скользкое, сладковатое. Когда процедура кормления супом была закончена, всех снова посадили на землю. Потом, разделив колонну на несколько очередей, немцы приступили к обыску.

…Открыли ворота основного лагеря, и нам пришлось пройти через галдящий живой коридор. Когда крики толпы несколько утихли, на нас посыпались вопросы, в основном это были:

– Как там на фронте? Когда и где в плен взяли? Сам-то откуда?

Многие искали земляков – московских, рязанских. Находили и группировались по признакам землячества и товарищества. Вдвоем, втроем легче было преодолевать невзгоды. Дружба спасала людей от беды. Единоличники, думающие только о себе, больше и быстрее других погибали. Среди пленных встречались и отчаянные нытики, и отчаявшиеся. Таких людей презирали. Душевные муки плена болезненно отражались на людях, они были во много раз тяжелее физических страданий. Немцы, замечая, что маловер и нытик ослаб и сломлен, начинали склонять к измене, к предательству.

Выбравшись из галдящей толпы, мы решили первым делом осмотреть лагерь. Куда ни кинешь взгляд – сидят, лежат тысячи изможденных, смертельно усталых людей.

…Раненый замолчал, вдруг вздрогнув, закашлялся – снова нам шепчет:

– Медицинской помощи здесь никакой нет, раненые умирают сотнями в день, дизентерия и инфекционные болезни сведут всех в могилу. С мертвых и умирающих снимают одежду.

Раненый продолжает:

– Вы хотели знать, какой порядок в лагере, так вот знайте. Рано утром один раз в день привозят баланду, но ее почти невозможно получить, пробиться к котлу. Мой вам совет: каждый день пленных немцы куда-то угоняют, а смелые бегут, а вы молодые, раны, я вижу, у вас несерьезные. Не теряйте времени зря, пока у вас есть на это силы, а потом это будет сделать намного трудней.

Лицо раненого искривилось от боли, он протяжно застонал.

– Вы-то давно в лагере? – поинтересовался я.

– С неделю. Меня под Вязьмой раненым взяли. Рана у меня серьезная и уже запущенная, которая здорово припахивает, а помощи получить неоткуда: нет врачей и лекарств, да и операция нужна, да и бесполезно уже что-либо сделать. Сил у меня уже никаких нет – ни встать не могу, ни пошевелиться, все печет внутри.

Раненый закрыл глаза, прошептал:

– Устал я… – Крупная скупая мужская слеза, скатившись по щеке, застряла в рыжеватой щетине; вдруг вздрогнув, он закашлялся и, дернув головой, застыл.

Посмотрел на его руки. Руки у него были слабые, с тонкой кожей, с синими мертвыми ногтями. Подумал: „Такими руками за жизнь не удержаться“.

Мы остановились у самой большой кучи конопляной шелухи. Ее чешуйки, серые и легкие, вероятно, они от самовозгорания курятся легкой дымкой. Возле нее мы увидели несколько обнаженных человеческих трупов. Я посмотрел на Алексея и высказал свою мысль:

– Есть возможность найти место в этой куче чешуек и отдохнуть в тепле, поспать и осмыслить пережитое и увиденное, решить, как быть дальше.

Полезли вверх, шелуха нас держит, но плохо – осыпалась, и трудно было удержаться на ногах, к тому же чувствовали, что топчем, идем по телам. Из сыпучей массы шелухи вначале появилась рука, а потом и голова. Мы уставились на нее, на человека, на его серое и грязное лицо, поросшее щетиной, которая была забита мельчайшими крошками шелухи. Его провалившиеся глаза смотрели на нас с укором, его губы шептали:

– Передвигайтесь только ползком, под вами будут попадаться тела людей – это доходяги и раненые. Найдете мертвое тело – скатывайте его вниз и занимайте место, так все делают.

– Я думаю, что подниматься нам выше не надо, так как внизу теплее, – высказал свое мнение Алексей. Он плашмя улегся и по-пластунски пополз. Так преодолев несколько метров, он остановился и начал копать, через минуту махнул мне рукой – и уже вместе принялись разгребать сыпучую массу.

Мертвый был в шинели, лежал он на боку, головой к вершине бугра. Лицо его было накрыто сероватой тряпкой, ее придерживала глубоко надвинутая на лоб пилотка. Гимнастерка на нем была разорвана до самого низа, под ней видны побуревшие от крови бинты. Глаза его были закрыты, по лицу ползает осиротевшее полчище вшей.

Алексей простонал:

– Пойдем отсюда, а то заразимся еще брюшным или сыпным тифом.

Вскоре мы были удивлены тем, как много ходячих пленных спешит к воротам лагеря. Пошли и мы. У ворот уже собралась большая толпа, которую сдерживали вооруженные палками полицаи. По другую сторону колючей проволоки, опустив низко головы, стояли две раненые небольшие лошадки.

– Этот спектакль нужен немецкой пропаганде, мол, смотрите – это же настоящие русские варвары, – послышался чей-то раздраженный голос.

Мы обернулись на голос и увидели: опершись на палку, стоит с изможденным лицом пленный, который продолжает:

– Немцы надумали на пленку заснять человеческое безумие и теперь терпеливо выжидают, когда можно будет пустить в ход свои фотоаппараты. Ждут, когда все будет готово. Ждут, когда офицер даст полицейским команду, и этих вот лошадок отдадут голодной толпе на растерзание. Такое я видел здесь.

Мы прозевали тот момент, когда животные оказались уже на территории лагеря. Скопление обезумевших голодных людей ринулись к животным. Они, опрокинутые человеческой массой и терзаемые ей, визгливо ржали. А когда этот визг смолк, стали слышны крики и ругань. Все слилось в один шевелящийся клубок.

Алексей показывает мне на ворота лагеря. Фоторепортеры старались вовсю, а немец в пальто залез на ворота, он снимал колоритную сцену, пока не кончилась у него пленка. Вот таким „материалом“ он будет располагать для прессы и для потомков! Вот для чего был устроен этот спектакль! Мы были потрясены человеческим безумием.

Ночь выдалась холодная, спать не спали – кемарили, а потом пошли занимать очередь за приварком. К утру поднявшийся ветер принес снег, где-то, срываясь на лай, скулили овчарки. Пленные, собравшиеся для возможного получения пищи, вскоре были окружены полицаями и солдатами, которые принялись сгонять к воротам лагеря.

Колонну построили, и полицаи принялись считать, мимоходом торопливо раздавали зуботычины и колотили палками, а пленные, как могли, защищались, переминались с ноги на ногу и ежились, а холодный и порывистый ветер все усиливался, и колючий снег слепил глаза и нещадно драл уши. Затем снег повалил гуще, покрывая землю белым покрывалом, садясь нам на головы и на ссутулившиеся плечи.

Узкой лентой вилась по дороге бесконечная, пропадавшая за оставленными позади пригорками колонна военнопленных. Идут в прожженных и грязных шинелях с почерневшими от усталости и голодом лицами, брели в неизвестность. Онемевшие ноги от холода и сырости вязли в перемешанной со снегом грязи. Раненых, как только могли, поддерживали товарищи, и порой приходилось удивляться, откуда берется сила в измученном теле, чтобы и самому не растерять ее напрасно.

Путь колонны был обозначен страшными указателями – раздетыми голыми трупами, которых невозможно было пересчитать. Мертвые лежали по всему нашему пути. Стриженые головы, остекленевшие глаза и открытые рты. Лица все молодые, тела, как бумага, белые, остуженные морозом. Многие убитые были с размозженными черепами или со штыковыми ранами на груди и животе.

Мы видим их, костлявых, страшных…»[124]124
  Шимкевич В. Н. Судьба московского ополченца. М.: Центрполиграф, 2008.


[Закрыть]

Согрин Александр Михайлович, Курганская область

Житель села Пивкино Щучанского района Курганской области А. М. Согрин был призван в армию в 1940 г. В 1941 г. участвует в Смоленском сражении Тяжелые бои, отступление, смерть товарищей. Под Вязьмой в окружении попал в плен. Восемь дней находился в «Дулаге-184» на территории современного мясокомбината. Бежал, стал партизаном особого полка имени 24-й годовщины РККА. Партизаны называли его Сашка-Мельник (мастерил жернова для размола пшеницы местным жителям). После гибели партизанского отряда снова попал в плен. Месяцы лагерей. Вернулся на родину. Получил ветфельдшерское образование, двадцать пять лет работал в родном совхозе. Имел много наград за добросовестный труд, в том числе медаль участника ВДНХ в 1973 г. А. М. Согрина разыскали следопыты 29-й смоленской школы, собирающие сведения о партизанском отряде. Долгие годы пытались они узнать, кто же скрывается в собранных ими материалах музея под прозвищем Саптки-Мельника. Партизанские друзья помогли раскрыть эту тайну. Бывая в Смоленске на встречах со своими партизанскими друзьями, А. М. Согрин выступал перед ребятами с воспоминаниями о тех страшных днях, учил их любви к Родине.

Награжден Почетной грамотой «за большую проводимую в школе № 29 г. Смоленска работу по военно-патриотическому воспитанию учащихся». Приводим отрывки из книги Степана Шилова «Страшная одиссея солдата Согрина».

Окружение

«Александру Михайловичу Согрину больно, мучительно трудно об этом вспоминать. Враг прорвался так стремительно, что полк не успел развернуться, штаб был смят, началось беспорядочное отступление. Личное оружие – карабин – пришлось бросить, к нему все равно не было патронов. Авиация врага утюжила, не давая поднять головы. Моторы прорвавшихся немецких танков слышались то справа, то слева. Никого из сослуживцев не осталось рядом. Лупили наших, куда ни сунутся. От отчаяния, что попадет в плен, младший сержант Согрин решил спрятать документы. Находясь в лесу, приметил высокое дерево и под его корнями закопал комсомольский билет. Достал из черного пластмассового пистончика-медальона узкую полоску бумаги со своими солдатскими сведениями и прикопал там же. Оставшись без документов и оружия, Александр Согрин стал отступать к Днепру. Чудом не наткнувшись на гитлеровские части, он вышел к своим и влился в нескончаемый поток из беженцев и разбитых советских подразделений, который тянулся по старой Смоленской дороге и был одержим лишь одним стремлением – дойти до Днепра и, переправившись, вырваться из образовавшегося котла. Все спешили к знаменитой Соловьевой переправе у с. Соловьево, по которой переправлялись через Днепр. Село стояло на возвышенном правом берегу реки, на старой Смоленской дороге, в пятнадцати километрах от Смоленска. В те дни 1941 г. эта переправа через Днепр неожиданно превратилась в единственную артерию для двух наших армий, находившихся в полуокружении и испытывавших острую нехватку боевой техники, продовольствия и боеприпасов.

На правом берегу образовалось огромнейшее скопление людей и техники. Все это надо было отправить по понтонному мосту на другой берег – вывести из-под удара немцев. Командовал переправой известный генерал М. Ф. Лукин, командарм 16-й армии. Но стояла полная неразбериха, и руководить такой переправой было трудно. Не успевали навести понтон, как его немедленно разбивала гитлеровская авиация. Саперы старались вовсю, и первый разрушенный понтон не успевал отплыть, сносимый днепровским течением, как саперы уже пытались наладить второй понтонный путь. Однако это было непросто: только сделают один пролет, как по реке, разбитый бомбами, уплывает другой. Да и сама обстановка страха, нервозности, неизвестности удручающе действовала на людей и заставляла спешить, создавать сутолоку. Люди и техника являли в своей совокупности гигантские мишени, по которым непрерывно вели огонь артиллерия и минометы врага, а с неба не прекращали пикировать десятки бомбардировщиков.

– Вот здесь, на Днепре, на Соловьевой переправе, мне, да и не только мне, но и всем, кто находился там в эти страшные дни, довелось увидеть и пережить самое страшное, – с волнением рассказывал Согрин. – Мне кажется, того, что происходило здесь в 1941 году, Днепр не видел за всю свою историю. Ужас что творилось! Деваться некуда! Все сдавлено – гигантское скопище войск, мирных жителей, скота, и все спешат на ту сторону Днепра, как будто там было спасенье.

Немцы день и ночь непрестанно бомбили переправу – небо так и кишело самолетами со свастикой. Уставая, они меняли друг друга: улетала одна группа – немедленно появлялась другая. И свист, и вой – паника. Не было порядка. Стоял сплошной грохот взрывов. Под бомбами, снарядами, пулями и осколками гибли сотни людей. Воздух был наполнен пороховой гарью, запахом горелого железа и человеческого мяса. Кругом была смерть. Смерть свистела. Смерть выла. Смерть ухала. Смерть падала с воздуха, ползла по земле. Это были самые, самые тяжелые часы и дни для тех, кто оказался в этой мясорубке.

Избежавшие плена и смерти на переправе, прорвавшиеся на левый берег солдаты не знали, что основные силы немецкой 9-й армии и 3-й танковой группы нанесли мощнейший удар со стороны Духовщины по ослабевшим боевым порядкам наших четырех дивизий Западного фронта. При поддержке своей авиации, которая, как казалось, никогда не покидала небо, танковый клин немцев пробил брешь в стыке 30-й и 16-й армий (генералы В. А. Хоменко и М. Ф. Лукин). Сминая все, гитлеровские моторизованные и танковые подразделения за день проходили от 15 до 30 километров. Используя численное превосходство, северная группировка немцев рвалась к Вязьме, опасно охватывая значительную часть наших войск Западного фронта. Спасение для вырвавшихся из соловьевской бойни бойцов по-прежнему оставалось далеко. Многие окрестные деревни на левобережье Днепра были захвачены стремительными немецкими разведывательными подразделениями или десантами.

7 октября 1941 г. Вязьма была захвачена, а части 16-й и 20-й армий Западного фронта и 24-й и 32-й армии Резервного фронта оказались в плотном окружении. Люди не знали этих страшных новостей и продолжали упрямо двигаться к Вязьме, не ведая, что их там уже поджидают гитлеровские части.

Наших солдат, еще не пришедших в себя после этого страшного боя, немцы быстро согнали в колонну и, окружив плотным конвоем, погнали вперед по дороге. За спинами оставалась чернеть груда трупов на расстрелянной танками поляне. Там продолжали вспыхивать автоматные очереди: немцы добивали раненых и умирающих. Пленных пригнали в Вязьму. Можно представить горечь и тяжесть разочарования людей, подавленных пленом, когда они узнали, что Вязьма, к которой они так упорно прорывались, где надеялись увидеть своих, захвачена немецкими войсками.

Вновь пригнанных пленных загнали в лагерь, расположенный на окраине города. Лагерь находился на открытом месте, на ровной площадке, предназначенной в довоенное время для строительства какого-то завода. Площадь, обнесенная колючей проволокой, была до отказа набита людьми. Был октябрь, погода стояла промозглая, падал сырой снег, кругом слякоть. На столь маленьком пространстве пленных столпилось так много, что даже под открытым небом многим не хватало воздуха. От невероятной скученности люди задыхались.

Для того чтобы хоть как-то вдохнуть воздуха, приходилось опускаться на мокрую землю, выкапывать в раскисшей жиже ямку и, почти прижавшись к ней губами, дышать. Только после войны стало известно, что в Вяземском лагере находилось свыше 75 тысяч военнопленных! Ни есть, ни пить им не давали. В этом лагере я пробыл 8 суток. За все это время во рту не было ни крошки хлеба. Пили тухлую вонючую жижу из луж и канав. Раз в день на подводах привозили в лагерь мерзлый подгнивший картофель. Полицаи открывают ворота, заезжают в гущу людей и совковыми лопатами разбрасывают картошку во все стороны. Что творилось в это время! Люди лезли, давили друг друга, втаптывали в грязь слабых, совсем обессиленных. Смотрел я издали на эту жуткую картину, не пытаясь достать хотя бы одну картофелину. Попью воды из лужи, и все. Голод не тетка. Жевали и пшенную шелуху, которая лежала в больших кучах по краям лагеря. Я сильно ослабел, почти ослеп. Дым, гарь изъедали глаза. В них как будто кто-то насыпал песка.

На девятый день часть пленных стали выгонять из лагеря. Дубинки охранников-полицаев рассекали воздух, крики, мат. Около ворот стояли ящики с нашими армейскими брикетами гречневой каши. Пленному торопливо совали в руку стограммовую пачку твердого, как камень, квадратика концентрата, и вслед, чтобы никто не задерживался и проходил быстрей, полицай наотмашь „давал добавок“ по спине дубинкой. Выгнали не одну тысячу пленных, и повели длиннейшей колонной по старой Смоленской дороге неизвестно куда.

Голодные, раненые, совершенно измученные люди брели весь день, взявшись за руки, в ряд по пять человек. Охраняли финны, ненавидевшие русских еще с финской войны. Наверное, каждый финский солдат вел счет, сколько убил русских. Чуть только ослабевший пленный качнется в сторону кювета, его тут же срезала очередь из автомата. До нас, поэтому же пути, и раньше гнали колонны пленных. На всей обочине дороги лежали трупы наших солдат. Под вечер загоняют в какую-нибудь топь. Конвоиры разжигают вокруг костры, греются. Лают овчарки, пулеметы расставлены. Стоишь всю ночь по колено в болотной воде и грязи. Конец октября, страшный холод. Кровь переставала обогревать тело. Не гнулись руки, коченели ноги, тянуло на сон. „Неужели не выживу?“ – думал я тогда. Страшно не хотелось так умереть. Через силу заставлял себя шевелиться на месте, чтобы прогнать опасную дрему и немного согреться. Я начинал тереть себе плечи, переминаться с ноги на ногу, до тех пор, пока в теле не появлялось немного тепла. И так до рассвета.

Утром пленных, переживших пытку холодом и голодом, финны выгоняли стрельбой и собаками на дорогу и гнали дальше. Александр, свыше 10 дней не ев, измученный холодом и побоями, страдавший от ранения в ногу, старался попасть в первые ряды колонны. К концу дня долгого пути он все равно постепенно оказывался в самом хвосте. А там ждала верная смерть. Всех, кого оставляли силы, охрана немедленно и безжалостно пристреливала. Так и брел 20-летний младший сержант Александр Согрин, поддерживаемый руками товарищей»[125]125
  Из воспоминаний Александра Михайловича Согрина о пребывании в «Дулаге-184» // Шилов С. Страшная одиссея солдата Согрина // Альманах «Тобол». 2009. № 1 (17), № 2 (18).


[Закрыть].

Корытов Николай Васильевич (1920–1987), Владимирская область

Николай Васильевич Корытов – уроженец с. Бабаево Ставровского с/с Собинского р-на Ивановской (ныне Владимирской) области. Призван в армию в 1940 г., красноармеец. В списках лазарета № 1 «Дулага-184» г. Вязьмы числится умершим 18 января 1942 г. В Книге памяти Владимирской области числится умершим от ран в январе 1942 г. (том 6, с. 97).

Вернулся домой.

После войны Николай Васильевич – известный тренер по велоспорту в г. Суздале. Подготовил несколько мастеров спорта, много кандидатов и разрядников. До последнего дня принимал участие во всех велосипедных стартах. 1 мая 1987 г. на подъезде к праздничной колонне остановилось его сердце. С тех пор каждое 1 мая в Суздале по инициативе его учеников и сына Олега проводится День памяти Николая Васильевича Корытова.

Воспоминания Н. В. Корытова сохранились в Вяземском историко-краеведческом музее.

«Девятнадцатого января 1942 г. из Кайдаковского „лазарета“ нас, тяжеложных[126]126
  Так в тексте.


[Закрыть] немцы выгнали на мороз, и погрузили на подводы, и повезли в Вязьму. Город был почти мертв и разрушен. Нас разместили по Шоссейной и Красноармейской улице в деревянных домиках.

В помещении было темно, холодно и сыро.

На голых нарах, скорчившись, лежали, прижавшись друг к другу, раненые и больные. Я стал, привалясь к косяку кухонной двери, рассматривая, где прилечь. Возле бокового окна, заткнутого тряпьем, было „свободное“ место.

Я пробрался туда, бросил в изголовье вещевой мешок и лег.

– Подадут ли ныне?.. – послышался чей-то голос в углу перед окнами. Я спросил:

– Это ты о чем, друг?

На вопрос мой тот не уронил ни звука.

„Бредит“, – подумал я.

Сосед мой лежал неподвижно, словно неживой. Я попытался его разбудить. Потряс его за плечо и спросил:

– Кто ты? – в ответ ни слова. Я положил руку на его лоб холодный. Мгновенно пронеслась мысль: „Мертвый“.

Проскрипела дверь, вошедший, шаркнув ногами, остановился в проходе между нар, сказал:

– Хлеба сегодня тоже не ждите, не будет.

В ответ на это сообщение послышались вздохи тяжелого отчаяния, предчувствие неминуемой голодной смерти.

– Санитар, здесь мертвый, вынести бы, – сказал я.

– Удивил, – коротко ответил тот и вышел.

Под окнами проскрипела подвода и остановилась. Послышались шаги на ступеньках крыльца.

Раскрылась дверь, вошедший внес ведра, он зашел в свою комнату, зажег коптилку и поставил ее на полочку кухонной перегородки.

– Готовь посуду, – сказал санитар и крышкой литрового котелка стал раздавать „суп“, по одной крышке каждому – мутную, чуть присоленную водицу с рассыпанными зернами. Голодные сразу же осушали ее через край.

– Вот так три раза день из месяца в месяц кормят, – „доедая“ последние капли, тяжело вздохнув, сказал однорукий мужчина.

И опять тишина, тишина, страшная, невыносимая.

День клонился к концу, но я все еще не мог согреться, лежа на голых нарах между холодной стенкой и таким же холодным телом умершего. Я отодвинул труп и лег на его место. Сосед, залезший с головой под шинель, чуть дышал.

Под окнами послышался разговор немцев и скрип сапог. Санитар вбежал в комнату, схватил ведро и стремительно внес его, застыв у дверей. Я стал будить соседа, настойчиво трясти за плечи.

Чуть вижу, как многие приподнялись, но сосед мой продолжал неподвижно лежать. Я потряс его снова, еще, и снова молчит. Санитар зажег коптилку и приступил к раздаче. Наконец сосед пошевелился, что-то невнятно произнес. Я взял в его изголовье консервную банку и получил такой же, как и обед, суп.

– Товарищ, проснись, поешь, – настойчиво предлагал ему. Он с трудом приподнялся на локоть, бессмысленно шаря голодными глазами на полулежавших на нарах людей.

– Ешь, пока горячее, – подносил к его губам „хлебово“. Он взял в левую руку банку, отпил глоток, локоть его подкосился.

Отапливать помещение было нечем. Надверную пристройку давно сломали и сожгли; в доме день ото дня становилось холодней.

Слева холодное, леденящее душу тело, справа чуть живой человек. Мне в такой обстановке пришлось прокоротать ночь. К рассвету я очнулся среди двух мертвецов, не переживших войны и голода. Две семьи никогда не узнают, где их отец, сын или брат, они будут ждать их возвращения и не дождутся.

И так день за днем без перемен.

Второй мой сосед чувствовал себя получше, он мог разговаривать, назвал свою фамилию, семью, где и кем работал. Маслов, по профессии художник-маляр, отделывал библиотеку им. В. И. Ленина, метрополитен, павильоны Всесоюзной сельхозвыставки в Москве, был очень эрудированным человеком.

Скрипнула дверь, вошедший объявил:

– Хлеба совсем не будет, только „шумовка“, и то один раз в день.

– Пусть ничего не дают, гады позорные, – послышался страшный отверженный голос человека.

– Они могут сделать и так, – ответил санитар и вышел.

Пользуясь тем, что недалеко от ж/д станции разрушился маслозавод и там, в развалинах его, есть соевый жмых, я решил туда добраться, чтобы не умереть с голоду.

„Двум смертям не бывать, а одной не миновать“, – сказал я и, предупредив соседа Владимира Маслова, взял самодельный костыль, выбрался из помещения. Осмотревшись, шатаясь от слабости, пошел по улице по направлению к станции. Мороз до боли жег лицо, пробирал до костей. С трудом передвигаясь по пустынной заметенной улице, обходя трупы, падая и снова вставая, я шел в надежде достать хоть горстку жмыха. Всюду: по обочинам дорог, возле домов – трупы. Одни лежали вниз лицом, другие навзничь, а третьи упали, будто обо что-то споткнувшись.

Мела поземка. Сухой, колючий ветер, заметая неслежавшийся снег, забивает им складки шинели мертвецов, надувает около них белые холмики и скоро их скроет белым покрывалом.

…Растеряв последние силы, едва живой от холода, вернулся я обратно.

Стоило мне переступить порог, как ноги подкосились, и до своего места пришлось добираться на четвереньках»[127]127
  Корытов Н. В. Воспоминания о вяземском лагере военнопленных «Дулаг-184» // Архив Вяземского краеведческого музея.


[Закрыть].

Тетцов Александр Петрович (1925–1985), Тюменская область

Родился в селе Новая Заимка Заводоуковского района Тюменской области. Призван Ишимским РВК Омской области в 1940 г. Боец 3-го легкопереправочного парка 19-й армии, организатор госпиталя на оккупированной территории для советских раненых в д. Тихоново Вяземского района, узник «Дулага-184». После побега из плена – активный участник партизанского движения в Белоруссии под командованием офицеров госбезопасности майора Шибеко и старшего лейтенанта Владимирова-Вихрева, послужившего прототипом главного героя книги Юлиана Семенова «Майор Вихрь». Командир диверсионной роты спецгруппы НКГБ БССР, награжден орденами Красной звезды, Красного Знамени, медалью «Партизану Отечественной войны» I степени, личным оружием. Неоднократно был ранен, вернулся домой, имея инвалидность. После войны приезжал в Вязьму Смоленск, искал своих боевых товарищей по военному времени.

Увековечен на Стене памяти воинов-тюменцев, созданной Тюменским областным поисковым объединением. Родственники найдены.

«Где ты, Клара, отзовись!»

(отрывки из статьи А. П. Тетцова)

«…Группу раненых, с которыми ехал я, привезли в вяземский лагерь военнопленных, который находился на территории нынешнего мясокомбината. Несмотря на вечернее время, в ограде было много народу. Я ехал на задней подводе. Когда заехали на середину ограды, немец-ездовой толчком ноги в спину столкнул меня с повозки. Я упал на мерзлую землю, ушиб коленки и руки, но все же поднялся и, проклиная немца, пошел за повозкой раненых, но стоящие рядом пленные остановили меня, сказав, что туда, куда повезли раненых, во вторую зону, идти нельзя, оттуда никто не возвращается, и не пустили меня.

С первых часов пребывания в лагере я стал думам, о побеге. Но утро принесло разочарование. Вся территория лагеря огорожена и обтянута колючей проволокой, кругом сторожевые вышки, на которых установлены пулеметы. Ворота охраняются большой группой немецких солдат с собаками, все входящие и выходящие из лагеря проверялись. Часов в 11 утра в двух походных кухнях привезли „обед“. Сотни истощенных, еле стоящих на ногах, умирающих с голоду людей встали в очередь, никто не пытался получить порцию без очереди. Найдя консервную банку, встал в очередь и я. Многие не могли стоять, садились на снег, двигались за очередью ползком, отдельные, упав, уже не могли подняться. Где-то через три часа повар влил в мою банку полулитровый черпак какой-то мутной жидкости, в которой я обнаружил две нечищеные картофелины с голубиное яйцо каждая.