Текст книги "Басня о неразумной волчице (СИ)"

Автор книги: Евгения Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

   – Ты главный, что ли?

   – Она на меня так зыркнула, ну точно волчица!

   – Сгинь, – шлепком отправил нищий младшего товарища куда подальше. – А ты не местная.

   – Саарланд, – нехотя процедила сквозь зубы Бланка.

   – Через Шварцвальд? Волки ничё не отъели?

   – А ты проверь.

   Братия стекалась знакомиться. Мамаши с опоенными маком младенцами, убогие на залитых свинцом костылях, дети с ликом бывалым и прожжённым, блаженные, погорельцы, беженцы, те кто правую руку протянет за милостыней, а левой залезет в кошель, те кто днём стучит в дверь, а ночью пролезет в окно, музыканты, пророки и пьяницы, глаза и уши Инсбрука.

   – Тя как звать, болезная?

   – Дита, – ответила Бланка.

   – А меня Мартином – потому как святой покровитель (31), – «староста» выпростал из-под лохмотьев настоящую руку и скрепил знакомство рукопожатием. – Больно ты тоненькая, прям графиня.

   – Была графиня, – невесело усмехнулась мнимая нищенка. – Да сплыла.

   – Не пойму вас, богатеев, – Мартин уселся рядом с ней и отщипнул от культи кусочек. Бланка с уважением отметила про себя лёгкость, с какой он поглощал сырое мясо. – В долгах как в шелках, а всё туда же. Вон, – указал он на крытый золотом эркер. – С жиру бесятся.

   – Это золото? – поморгала для верности Бланка.

   – Король. Марухе (32) своей подарок справил. Вчера. У самого, чай, шаром покати.

   – С чего бы это? – откликнулся парнишка, первым заметивший Бланку.

   – Ты ещё здесь? Кто трёх собак вчера не срисовал? На кой я тя меткам учил?

   Они повыясняли что-то на своём наречии.

   Город просыпался. Площадь пересёк трубочист, прошли женщины с вёдрами, мальчишки из пекарни со свежими караваями. Заслышав звон подков по мостовой, кто-то из оборванцев скомандовал: «По местам!», и площадь тут же наполнилась стонами и причитаниями.

   Мартин, оставшийся рядом с Бланкой, каким-то чудесным образом скрючился, уменьшился в размерах и затянул:

   – Пода-а-айте на пропитание...

   О булыжник звякнула монета.

   Мартин подмигнул и спрятал её под подолом соседки. Бланка снова удивлённо заморгала.

   – Красивая ты баба, грех с такой не поделиться. Тощая только, ну ничего, зато в любое окно пролезешь.

   Новый медяк упал перед Бланкой.

   – Бери, не зевай.

   – Хорошо здесь подают, – прошептала она. – Мне так только в Трире повезло: золотую серёжку нашла. Плотницкую. Ну, думаю, с возу упало – значит пропало. Не бережёт, дурак такой. А потом её у меня украли.

   – Чё-то не дорожат мастера своей честью. Вчера вон там вон плотника пришили, тоже без цацки.

   – А больше поживиться нечем было?

   – То-то и дело, что было.

   – Да ну?

   Воспользовавшись затишьем на площади, соседи по булыжникам поведали ей, что она уже знала. Бланка терпеливо играла свою роль, сочиняла на ходу собственную историю – и ждала, пока ей скажут, что она не знает.

   – Небось твои же и пришили.

   – Да клянусь.

   – Мы что, совсем – с целой гильдией сцепиться?

   – Это не мы – это призрак! – откликнулся старик в веригах.

   – Давай-давай, рассказывай.

   – Вообще-то и я его видела, – возразила одна женщина. – Сидела как-то вот здесь, а он идёт.

   – Кто – он? – встрепенулись все дружно.

   – Рыцарь. В доспехах. Но пеший. Уже странно. И шагов – вообще не слышно!

   Компания дружно ахнула, но некоторые опомнились и рассмеялись.

   – А я зачем-то возьми да окликни его. Говорю: «Ваша милость!». Он даже не обернулся. Я повторила второй раз – и третий. Тогда он обернулся и спросил, не видела ли я колечко. Перстень. А мне бросили каких-то побрякушек. Показываю: вот. Головой покачал, дальше пошёл.

   – А давно это было? – спросила Бланка.

   – Давно. Года два. И с тех пор ещё видела. Пару раз. Но уж близко не подходил. А я с тех пор болеть начала. Думаете, случайно?

   – Да все мы тут – болеем.

   – Не бреши...

   – Зря смеётесь, – проскрипел старик в цепях. – Тут недалече замок есть. Так вот, там пожар был. Лет пять ли, семь, не упомню. И там балки обрушились, и какую-то парочку задавило. Мужа с женой. Вот муж-то – он, – дед угрожающе поднял грязный палец и понизил голос почти до шёпота.

   – И чё? Нападал на кого?

   – Да бес его знает. Тут часто грабят. Но чтоб убить – такого не припомню. Но дело-то не в этом...

   – А в чём?

   – А в том, что в замке строители жили: завал разбирали, чего-то достраивали, зал выстроили заново. Ну, каменщики, плотники, плиточники кузнецы... Кто там ещё нужен? Ну и пограбить чё могли или найти. Вот за пропажей-то он и охотится.

   Бланка надела маску суеверного страха и носила её ещё добрых полдня, невзирая на насмешки видавших виды попрошаек. Уж им-то как никому известно: бояться надо живых, а не мёртвых.

   Но Бланка заявила, что боится здесь оставаться и пойдёт искать счастья дальше.

   – Да ладно, оставалась бы. Мы тебя разве гоним? – просипела юная девица с ангельским личиком. – Мамка тебя приоденет...

   – Нет уж, с такими ручками – только в наш цех.

   – Не-не, я пошла. Я боюсь.

   – Ну хоть переночуй.

   – Так я и хочу засветло отсюда смыться.

   – Да ладно, чё там с голодухи не привидится. Я однажды чертей целое стадо увидел. Начал головешкой отбиваться. Оказалось, ландскнехты. Судили меня потом. А я сижу в тюрьме и думаю: от чертей – головешка, то ж мёртвому припарки...

   – Тем более. Ландскнехтов я вообще боюсь. Пойду я.

   – Ну заплати тогда за постой, – сказал Мартин. – Мне, как покровителю, с каждого причитается.

   Бланка протянула дневную выручку.

   – Пошли, провожу.

   Они свернули за ратушу и оказались в одном из переулков, куда не выходят окна и где с трудом разминутся двое.

   – Возьми свои деньги назад, – Мартин прижал её к стенке. – А мне давай кой-чё другое.

   Бланка зажала монеты в кулак и прислонилась к тёплому камню. Солнце грело перед закатом, растрачивая то, на что скупилось в первой половине дня. Оно заглядывало в жилой колодец, окрашивая стены жёлто-розовыми мазками.

   – Может, увидимся ещё?

   Квадрат над головой был нестерпимо голубым.

   Бланке захотелось выть, вилять хвостом и ликовать, но она подавила животные чувства. Пора домой.

   Свободной от денег рукой она дотронулась до виска целовавшего её нищего. Он тут же сполз по Бланке, растянулся на земле и захрапел. Бланка бегом пустилась по лабиринту улиц, облизывая губы и усердно повторяя заклинание. Стирать память доброй половине городского населения ей доводилось в первый раз.

   В замке никто не спросил у неё причину долгого отсутствия. Тратцберг-шлоссе напоминал базарную площадь, так говорливы сегодня его обитатели. Король, канцлер, комендант крепости, капитан роты ландскнехтов, инсбрукский бургомистр, герцог Баварский и герцог Тирольский, по-родственному заглянувший в гости, отсиживались в кабинете Максимилиана. Услышав скрип отворяемой двери, все они вздрогнули. Бланка, начисто умытая, безукоризненно одетая и окружённая придворными дамами, просила позволения узнать, чем вызвано такое беспокойство, и составить общество столь благородным рыцарям, мимоходом наделив знатностью бургомистра и капитана, из-за чего они первыми перестали дёргаться и предложили даме свои услуги.

   Как выяснилось, наёмники сговорились и устроили бунт под стенами Тратцберга, требуя освободить товарища. Более того, к воротам заявилась некая битая жизнью тщедушная фрау и, заливаясь слезами, заголосила, что Йозеф был с ней, что она боялась мужа – хозяина кабака и поэтому не сказала сразу, но теперь не боится и готова пойти в кампфрау, лишь бы только её дорогой Йозеф был жив, здоров и на свободе.

   Виновник волнений, ещё не протрезвевший после взаимных возлияний с тюремщиком, высунулся в зарешеченное окошечко и закричал:

   – Марта, я люблю тебя!!!

   Тюремщик вторил ему, желая во всём поддержать собутыльника.

   Марта вопила в ответ:

   – Я тоже тебя люблю!!! Только брось пить! Опять ты напился там с кем-то! Я теперь за тебя возьмусь!!!

   – Марта, не ругайся, я последний разочек!!!

   Замок с трудом выдерживал осаду, обстреливаемый всем, что подворачивалось под руку. Йозефа пришлось отпустить и заново допрашивать – вместе с любовницей и приятелями. Не удалось допросить лишь тюремщика, потому что он пока не проспался.

   В осаде поучаствовала также городская стража, которой не давали повидаться с королём и бургомистром, а стражники, между тем, добыли сведения о покойном. Он был плотником, как все в его семье, сам в гильдии недавно, много странствовал в поисках заработка и врагов если нажил, то только за стенами Инсбрука. Главным же – для Бланки – было то, вместе с отцом и братьями он несколько лет прожил в Тратцберге, восстанавливая перекрытия и мебель.

   Бланка пригласила дорогих гостей на ужин, а супруга задержала в комнате.

   – Он запросто мог взять кольцо и переплавить в пресловутую серьгу, – поделилась она догадкой, рассказав всё, что выяснила сама.

   – Что же нам, судить призрака? Что мы скажем? – развёл руками Максимилиан.

   – Оставим это городским властям, – предложила Бланка. – Или заручимся поддержкой врача, который скажет, что несчастный умер от удара...

   – По голове?

   – Вы меня поняли.

   – Послушайте, ран ведь на нём не было... Удар ещё доказать надо. Может, действительно от страха, когда увидел призрак?

   – А я о чём вам говорю? Мало ли кто мог подойти в тёмном переулке – те же попрошайки, – Бланка на мгновение задумалась, вызывая в памяти облик сегодняшних новых знакомых.

   – Вы нас просто спасли, – снизошёл до похвалы король. – Но как же серьга? Будем стравливать нищих с плотниками?

   – А серьга – вот она, – Бланка слазала в омоньер и вынула предмет гордости цеховых мастеров. Сидя на площади, она таки сбила от нечего делать одну черепицу булыжником и обнаружила под сколотой позолотой медь. Погневавшись на мужа, она решила извлечь выгоду из досадного разоблачения – и сотворила из позолоты серёжку.

   Максимилиан недоверчиво принял из рук герцогини предмет:

   – Что ж, ладно. Только где вы провели всё это время? Неужели раздавать милостыню можно от рассвета до заката? Не забывайте, у вас есть другая обязанность.

   – О ней я прекрасно помню, – Бланка продемонстрировала реверанс и вновь полезла в омоньер. – Я кое-что собрала для вас. Добрые люди подали. Мир ведь – не без добрых людей...

   Максимилиан разглядывал пригоршню медяков с меняющимся выражением лица – оставил её на столе и ушёл, хлопнув дверью.

   Сегодня они спали спокойно – в разных спальнях, на разных концах этажа, и шаги потусторонних жителей замка их не тревожили, ведь рыцарь и дама, получив желаемое, шагнули наконец в иной мир, рука об руку. На безымянном пальце дамы поблёскивало золотое кольцо...

   31 Потому как святой покровитель – святого Мартина почитали как покровителя нищих.

   32 Маруха – женщина, любовница (арго).

XII

   Ландскнехты оказались более злопамятными, чем мог внушить их образ жизни, и каждый раз при возможности вспоминали королю ошибочные выводы, сделанные не им. Оценив задетую честь монетой, они бунтовали из-за жалования всякий раз, когда обещание рисковало не быть выполненным. Случалось это нередко, и, спотыкаясь о камни недоверия, германское войско не могло настичь мадьяров.

   Максимилиан уже хотел оставить Вену венграм со всеми потрохами, но Фридрих посрамил его своим упорством и настоял не сдаваться. И, точно кремень о кресало, высекали искры неуступчивые овны, и гнали друг друга до Присбурга, перемахнув аж могилу Матьяша Ворона, и, ударившись лбами о трон Владислава Чеха, остались ждать, благоразумно ли распорядится природа королевским потомством. В мыслях германцев благоразумие равнялось бездетности, а в мыслях венгров – плодовитости.

   В любом случае, судьбе нечего было предложить обеим сторонам, кроме ожидания. Максимилиан отправился ожидать в Аугсбург, где воссоединился с семьёй и наблюдал воссоединение сестры с супругом, посчитавшим повод для развода не настолько весомым, как поначалу, и положившимся на Провидение. Счастливая Кунигунда с подросшими Сидонией, Сибиллой и Сабиной собиралась в Мюнхен, но медлила, потому что её беспокоило состоянье отца.

   Фридрих, ничем не болевший в жизни, кроме своих алхимических изысканий, пребывал в тихом отчаянии. Его беспокоила нога, которая, по словам врачей, тлела в Антоновом огне (33). Пряча под маской флегматичной твёрдости боязнь или сгореть заживо, или остаться одноногим, Фридрих не сообщал ничего Ульрике, хотя в былые времена не стеснялся жалоб.

   Ульрика узнала обо всём от Рудольфа, который несколько раз виделся с матерью в Шварцвальде. Бланка рассказала и о своей незавидной супружеской жизни, и старшая сестра, выслушав негодующего племянника, пожелала навестить обоих близких ей людей. Эрнст и Ульрих разволновались так, что обоим чуть не сделалось дурно, но пожелали ехать с матерью, иначе в Саарбрюккене сойдут с ума. Берта заявила, что не отпустит мужа в таком состоянии, а поедет с ним сама. Три до сих пор незамужних сестры Берты заметили, что ей понадобится поддержка, а равно и Ульриху, у которого нет пока супруги, что позаботится о нём. Елена возразила, что позаботиться есть кому и её присутствие будет просто необходимо как старшим братьям, так и отцу. Маргарита возразила, что не отпустит невинных девиц навстречу соблазнам имперского города – одних. Иоганн сказал, что если вся семья вознамерилась погостить у зятя, то и он очень даже не прочь присоединиться. И, наконец, Рудольф потребовал, чтобы его взяли с собой, ведь это он принёс столь важные новости.

   На сей раз они добирались не стаей, а человеческим поездом, по человеческим же манерам выслав вперёд письмо. Узнав от жены о визите родственников, Максимилиан потратил время до их прибытия с пользой, немедленно отправив сына и дочь в Нидерланды и позаботившись о том, чтоб два кортежа разминулись в пути, даже не видя друг друга издали. Уговорить Кунигунду не удалось, но она хотя бы взяла на себя все хозяйственные приготовления. Сообщить Фридриху уже успела Бланка. Максимилиану осталось лишь обеспечить гостям развлечения...

   Впрочем, сперва им было не до развлечений. Дети, племянник и племянницы с Ульрикой во главе тут же осадили постель императора и принялись горевать так, что Фридриху пришлось напомнить, что он ещё не умер и пока не собирается.

   Иоганн и Маргарита в это время заняли беседой Максимилиана, превратив её в допрос – построже, чем доводилось ему наблюдать в Инсбруке до войны.

   Король с честью перенёс все словесные истязания и даже неплохо завладел искусством притворяться, что упрёки не задевают его. Якобы благодарный родне за науку семейной жизни, он пригласил их на общую трапезу.

   Столы накрыты были вычурно и пышно, как будто призванные напоминать о далёких бургундских владениях, где Филипп и Маргарита постигают премудрости государственных забот. Стены украшены были портретами дам – точнее одной-единственной дамы, что эти владения подарила.

   – Каждый год ко дню её смерти он заказывает новый, и все с одного образца, – посетовала Бланка Иоганну.

   – Надеюсь, не на твои средства? – осведомился он, подметая паркет шевронами и фестонами рукавов.

   – Мне пришлось их спрятать, – Бланка неторопливо присела и так же неторопливо выпрямилась.

   – Стареете, сестрица, – качнул седеющей головой герцог.

   – Пытаюсь угнаться за вами, дорогой брат, – герцогиня взяла его под руку.

   Сегодняшний вечер определённо был праздником дам. Красавицы смотрели на гостей со стен, прелестницы властвовали за столом. Среди придворных Максимилиана сегодня очень много дам, разного платья и достатка, от позолоченной фрейлины до ровни камеристке. Кавалеры из семьи Бланки растерянно обозревали сей цветник и возвращались взглядом к своим спутницам, безмолвно спрашивая, что это означает.

   Многие дамы взяли в пиршественный зал детей. Малыши оживляли общество и вызывали умиление, но более – недоумение. Бланка пожелала его развеять и спросила сидящего за другим концом стола супруга – через дворецкого. Супруг передал через слугу ответ, что, по примеру любимой жены, собрал за столом всех близких. Бланка принялась пересчитывать этих близких, и на пятнадцатой родственнице терпение её лопнуло. Она послала мужу гневный взгляд и многочисленные словесные обвинения – через покорного дворецкого. Рискуя получить горячим блюдом по лицу, тот выполнил поручение. Гости по обеим линиям напряжённо следили за этой беседой. Никто из них не постиг до конца необходимости этой затеи.

   Один маленький мальчик в отчаянии покинул мягкие подушки рядом с матушкой и принялся бродить вокруг стола, не зная куда себя деть и на что употребить.

   Не успел малыш проделать и половины пути, как его подхватили унизанные агатовыми перстнями руки.

   Эрнст усадил ребёнка к себе на колени и стал знакомиться. Пока молодая мать пребывала в смятении, а мальчик изображал всадника, Эрнст обернулся к Максимилиану:

   – Любезный брат, могу ли я просить – в знак нашей дружбы – чтоб вы отдали мне ваше прелестное чадо на воспитание?

   Фрейлина протягивала к сыну руки, сын пригрелся на мягком сукне, отец подбирал слова, чтоб усмирить наглость брата и отрезать путь к ответным репликам.

   – Это будет хороший наездник, – продолжил Эрнст, обращаясь к несчастной матери. – Только не сажайте его в седло слишком рано.

   – А во сколько... вы полагаете... можно? – обрела рассудок фрейлина. Видно было: она нуждалась в том, чтоб с кем-то обсудить вопросы воспитания детей, но собеседников не находилось.

   – Не раньше десяти, пусть сначала окрепнет.

   – Вы как будто бы сведущи в верховой езде, – заметил Максимилиан.

   – Кое-что смыслю, – невозмутимо сказал сводный брат. – Кстати, мы решили развести английских жеребцов. Суррейской породы.

   – И английских борзых, – подхватила Берта. – В эти годы у нас всё английское. Да, вам не надо щенков?

   – А кошек вы не разводите? – шутливо спросила темноглазая дама в берете с многочисленными перьями, то ли итальянка, то ли мадьярка. – Давно мечтаю завести.

   Рудольф и Женевьева, младшая из дочерей Иоганна, словесно живописали охоту на птиц с кошками. Все посмеялись.

   Елена и старшие сёстры Женевьевы – Лилия Марина и Гизела – заговорили с двумя совсем юными дамами о книгах.

   – Я недавно читала «Роман о Розе», мне очень бы хотелось, чтоб по нему поставили пьесу.

   – Я не люблю моралите.

   – А я бы с удовольствием сама сыграла. Какую-нибудь Фею Озера. Ну, из сказания о короле Артуре. Что-нибудь в этом роде.

   – А я... только не смейтесь, девочки, я бы сыграла в комедии. В уличной. Какую-нибудь Коломбину.

   – Погостите у нас подольше, поставим что-нибудь, устроим свой театр.

   – Давайте! А что?

   – Даже не знаю... А давайте сами сочиним?

   Услышав краем уха о комедии дель арте, Ульрика завела беседу с соседкой напротив, нянчившей близнецов:

   – Знаете, я бы с удовольствием съездила в Сиену. Или во Флоренцию.

   – Я тоже. Жаль, в Италии сейчас так неспокойно.

   – А вы не слышали новостей о герцогах Миланских? Говорят, они подписывают мир с французами?

   – Я слышала подобное, но не знаю, верить ли. Честно говоря, мне очень страшно.

   Вскоре Рудольфу наскучило сидеть за столом, и он пригласил прекрасную венгерку танцевать. Унылые музыканты преобразились и заиграли аллеманду. Девицы фон Саарбрюккен и фрейлины составили пары друг с другом и повились змейкой вдогонку Рудольфу.

   Иоганн попробовал расшевелить Маргариту, но она безнадёжно провозгласила себя старухой.

   – Напрасно, мадам, – перегнулась к ней через блюда дама с вуалью вдовы. – В нашем возрасте очень важно не сидеть на месте. Иначе заржавеете, как старый доспех.

   – Я твержу ей о том же, – кивнул Иоганн.

   – Вот. Послушайте мужа. А ещё лучше – съездите на воды, съездите вместе, это очень полезно. Я недавно сама была. Вот сейчас будет павана на троих, я к вам пристроюсь и всё в подробностях расскажу. И вам, Ваше высочество, тоже необходимо съездить, – обратилась говорливая вдовушка к печальной Бланке. – Вы меня извините, дорогая, но вам нужно родить Его величеству наследника. К тому же вам уже давно пора, иначе потеряете здоровье.

   – У меня есть дети, – ответила Бланка. – Вон тот молодой человек. Который танцует.

   – Это ваш сын?!

   – Ему всего пятнадцать, – Бланка поняла, что обретает вкус к жизни, – а вы так удивляетесь, словно я уже бабушка.

   – А сколько же вам лет?

   – Сорок четыре, – лучезарно улыбнулась герцогиня.

   – Сорок четыре?! – ахнула вдовушка. – Я думала, где-то как мне, а мне тридцать семь. А сколько же вам?

   – Немного больше, – победоносно произнесла Маргарита.

   – А вам, герр Саарбрюккен? – простодушно спросила советчица.

   – Я старше сестры на восемь лет, – задачей ответил Иоганн. – Так вы с нами в паване?

   Пока гремела музыка и потрескивали половицы, Ульриху робко поклонилась бесцветная девушка и спросила, правда ли, что у них есть родственники в Англии. Ульрих ответил, что правда: английская королева приходится им тёткой. Девушка, пряча взгляд, поведала, что сестра её третий год замужем за английским купцом и живётся ей, как бы сказать, очень... скудно.

   – Она может подать на развод, – сказал Ульрих.

   – Может, но ей совершенно некуда будет идти, – девушка наконец посмотрела ему в глаза. – Я позволила себе осмелиться просить, чтоб ваши родственники приняли её на службу, чтобы она смогла накопить денег на возвращение домой. Но теперь я не знаю, снизойдёт ли Её величество к такой просьбе.

   Ульрих ответил, что напишет Анне-Гретхен.

   – Моя сестра очень талантлива, – обрадовалась девушка.

   Гертруда и её сестра были дочерьми придворного художника и выросли в Антверпене. Отец заботился об их образовании как только мог, и обе девушки знали несколько языков, владели искусством стихосложения, сочиняли музыку и рисовали не хуже самых способных учеников отца. Максимилиан искренне восхищался талантами Гертруды, они обменивались стихами, и вместе музицировали, и порою делили ложе. Но он редко бывал у неё, или занятый делами, или увлечённый пылкой мадьярочкой, или не сумевший отделаться от болтливой вдовушки, или – или – или – занятый ещё кем-то из здесь присутствующих, более красивых, чем она.

   – Зачем я всё это рассказываю?

   – Наверно, затем, чтобы я рассказал, что вас ждёт?

   Они беседовали и беседовали, не замечая никого вокруг, о живописи, поэзии, астрономии и охоте, не отрывая друг от друга взгляда и с затаённым дыханием повторяя имена Рогира ван дер Вейдена и Вальтера фон дер Фогельвейде...

   Ужин закончился далеко за полночь. Детей, заснувших и клевавших носом, унесли в детскую, взрослые вытряхивали в кубки последние капли вина, чтоб отметить знакомство. Бланка, радушная хозяйка, ходила между группами гостей, благодарила за чудесный вечер и желала спокойной ночи. Наконец подошла она к королю:

   – Ваше величество, что же вы так угрюмы? Поводов для ссоры не осталось, наши родственники были очень рады познакомиться друг с другом.

   – Рады? Чудесно. Спокойной ночи.

   Король покинул зал.

   Всех любовниц, всех фавориток, всех его наложниц, подруг, невенчанных жён и сожительниц, числом тридцать две, а также всех бастардов, признанных и непризнанных, поглотила эта чёртова бездна по имени Саарбрюккен. Это же просто зараза... чума... гангрена...

   Он решил посмотреть, спокойно ли заснул отец. В опочивальне старого кайзера горел свет, над постелью склонилась какая-то женщина...

   Он не сразу узнал Ульрику. Он прежде никогда не видел её без головного убора, и касавшиеся пола золотисто-русые волосы, с серебряными прожилками седины, поразили его. Время не лишало Ульрику красоты – только придавало этой красоте строгости и северной суровости, подобно внешности воинственной Брунгильды из легенды о Нибелунгах или грозной королевы Медб из британской древности. Внезапно Максимилиан подумал, что ни одна из фрейлин, бюргерских дочерей и служанок, ни венценосная его волчица, ни даже лань, подарившая золотое руно (34), не влекли его так, как сама Луна. Только она – вызывала такой интерес, что стоило нечеловеческих усилий прекратить о ней думать и избрать иной предмет мыслей. С того самого дня, когда лилейное лицо склонилось над ним в обрамлении лунных рогов, а холодная, как ночь, рука погладила его по голове. «Какой чудесный мальчик...» Вечно невинная лилия. Недосягаемая луна. Которой не нужно пятнать себя и снисходить к земному праху, чтобы творить что вздумается.

   Лилейная рука с ногтями-лунницами ласкала морщинистый лоб Фридриха. Волнистые от вечного плетения волосы струились по подушке, подлокотникам и половицам. Серебряно-золотая река лелеяла сон императора. Алые губы, по-прежнему небрежно отчёркнутые, лишь слегка истончившиеся, нашёптывали «Роман о Лилии».

   Лунное изваяние царствовало в чёрном небе, отгораживая себя от черни королевски-синим ореолом. Серебряно-хрустальный свет цимбалами звенел в ночи.

   – Вы читали Франсуа Вийона? – спрашивала Гертруда и густо краснела.

   33 «Антонов огонь» – гангрена.

   34 Лань, подарившая Золотое Руно – Мария Бургундская, от отца которой Максимилиан унаследовал орден Золотого Руна.

XIII

   Кунигунда объявила, что под страхом смерти не поймёт, ради чего брат устроил выставку своих девиц. Пригрозив переметнуться в стан врага, сестра уехала мириться с мужем и на прощание взяла с Максимилиана клятву сообщать о здоровье Фридриха.

   – Ты могла бы остаться. Надеюсь, твой муж поймёт.

   – Я боюсь, что он передумает. Отец больше всего желал, чтобы мы аннулировали развод, и я хочу, чтоб он успел увидеть меня снова мужней женой. Извини. Пиши.

   Сверкнув яростно-белокурыми косами, она подхватила яростно-белокурых дочек – и была такова.

   Король остался с печалью наедине.

   Впрочем, это было бы ложью. Ульрика с детьми остались скрашивать досуг кайзера. Рудольф остался скорей ради матери.

   Подбодренный женой, Фридрих решил избавиться от болезни – читай: от больной ноги. А поскольку пить вино или маковый отвар он наотрез отказывался, вместо двоих врачей пришлось пригласить пятерых, и то, если б жена и невестка не усыпили его заклинанием из-за портьеры, их предприятие окончилось бы неудачей. За завесой алхимии, ночных бдений и прочих чудачеств все как-то перестали различать, сколь недюжинной силой и стальным здоровьем наделён был император Фридрих и что качества эти нынешний король Германии унаследовал именно от него.

   Максимилиан внезапно почувствовал эту связь, и увидел в отце отраженье себя в старости, и почувствовал шаткость собственного бытия, и пожелал опереться на следующую ступень родословной. Он поспешил задуматься о судьбе детей и подбирал им выгодную партию. Во Францию он им позволит въехать только по устланной испепелёнными знамёнами Людовика и Карла дороге. Связываться с заносчивыми англичанами, по правде сказать, не хотелось. А если совсем откровенно – он не позволит родству с Саарбрюккенами распространяться на следующие поколения. Разбитую войной Италию король не находил достойной. Венгрия должна достаться им измором: не следует питать семейное древо Владислава благодатью брачных уз с Маргаритой. Ссылать детей в скудную Данию или чванливую Польшу равноценно было изгнанью на край Ойкумены. Заглянуть за край оной и обозреть Валахию, Молдову и Московию Максимилиан... как бы сказать... немного страшился.

   Оставалось лишь обернуться на запад – к обласканной солнцем Испании.

   Он решил посоветоваться с отцом.

   Тот отвлёкся от перебранки с лекарем, что запрещал ему поститься, и спросил:

   – А хорошо ли ты знаешь предпочтения своих детей? Не повторяй моих ошибок. Я ведь чуть не сломал тебе жизнь... Знай я заранее, поверь умным людям – разве я стал бы связываться с этой проклятой Бургундией? Сразу бы поженил вас с Бланкой, жили бы вы счастливо, и эти горькие воспоминания не разделяли бы вас...

   Обе ведьмы с довольной улыбкой кивали за рукоделием.

   – ...А лучше всего не спеши. Дети пусть повзрослеют, а я оправлюсь немного и сам займусь переговорами. А то ты опять чего-нибудь намудришь, как с Венгрией, и без денег останешься.

   Если закрыть уши на все оскорбления, ценный совет всё равно нельзя было упустить. Максимилиан стал чаще переписываться с детьми. Прилежная Маргарита отвечала аккуратно, и отец скоро понял, что науку государственного дела постигает быстрее она, а Филиппу даётся наука любви. Его похожденья гремели на все Нидерланды, и Совет Фландрии только качал головой: первенца-де подменили на какого-то легкомысленного француза. Самым обидным было то, что принц даже не просил у отца денег. Утешая себя, что если и не был образцом благонравия, то хотя бы не творил непотребства исподтишка, и его-то отец всегда узнавал, и даже не всегда последним, об кого за какую девушку ломал дорогие мечи наследник, Максимилиан упорно наставлял Филиппа на путь истинный и требовал послушания. Сын позволял себе наглость пропускать эти строки в письмах. При встрече он был исполнен достоинства, как истинный бургундец, если не сказать француз, и даже не топал ногами. Здесь можно бы возразить, что Филипп довольствовался словесными объяснениями – но он и на слова был скуп.

   В какой-то момент Максимилиан поймал себя на мысли, что проектирует отцу прижизненный памятник – за то, что не убил его до совершеннолетия.

   Но тут же вспоминал, что сам-то был гораздо менее несносен, и силуэт монумента растворялся в кастильском мареве.

   Бланка бесстыдно вмешивалась в семейное дело имперской важности и настойчиво отговаривала родниться с испанскими королями. Она ссылалась на предчувствия.

   Ульрика была более прямолинейна и говорила, что видела на воде бесславную кончину испанской династии.

   Фридрих советовал для начала найти для Филиппа любовницу из доверенных фрейлин – и через неё постепенно упрочить влиянье на сына. Пусть девица поступит на службу к Марго, а Марго служит корреспондентом.

   Похоже, Фридрих был единственным, чьему рассудку строгий пост придавал ясность.

   Выбор пал на Гертруду, и она вскоре явилась пред императорские очи, но не за тем, а чтобы вместе с Ульрихом просить благословения. Ульрих всерьёз настроился на брак с простолюдинкой, потому что ровным счётом ничего не терял: ведь Иоганну наследовал Эрнст, а Эрнсту – Рудольф. Растроганный Фридрих тут же забыл все свои интриги и поднял за молодую чету чашу воды. Это был единственный момент, когда он жалел о смирении плоти.

   Гертруда и Ульрих отправились обрадовать отца невесты, а Бланка и Ульрика заговорили о предстоящей свадьбе, точно их вощёные таблицы памяти затёрли начисто и крупно вывели одну-единственную мысль.