Текст книги "Басня о неразумной волчице (СИ)"

Автор книги: Евгения Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

   По такому межсезонью шествовало войско, и возглавлявшие его всадники – отец и сын фон Габсбурги – казалось, олицетворяли зиму и весну.

   Они минули город, справедливо сочтя средоточием грязи большей, и взяли тропу поодаль, что вела прямиком на холм. Обогнули склон, где почву вымыло к подножью, и поднялись, почти не увязая и усматривая в этом особый знак гостеприимства.

   В опутанных юным плющом стенах их поприветствовали владельцы замка. Герцог Иоганн, его супруга, которую называли Маргарита фон Йорк, и сидевшая по другую руку от брата Ульрика. Она почти не постарела, только первые морщины легли в уголках глаз и губ. Первые трещины на мраморе. Она выглядела старше брата-близнеца, с которым ступила на порог сорокалетия. На ней по-прежнему сияли сине-зелёные шелка, и придворные дамы старались ей подражать в нарядах.

   Герцогская свита была не так уж многочисленна, зато портреты предков, выполненные, впрочем, не так давно, судя по краскам и манере, делали тронный зал вдвое многолюднее.

   Здесь выставили всё, чем не грех похвастать перед гостями: парадные доспехи, драгоценная утварь, расшитые шёлком и серебром подушки и покрывала и даже итальянский настольный фонтан смягчали мрачность старых гобеленов. Максимилиан подумал, что в первую очередь позаботился бы о шпалерах, однако выцветшие и кое-где начавшие стираться полотна чем-то были дороги хозяевам. На них даже не обновляли вышивку.

   Затем его внимание привлёк доспех, и он подозвал Зигмунда, канцлера в свите отца, и указал на травлёный узор. Молодой канцлер извлёк из рукава дорожный часослов и кусочек угольного карандаша, и вдвоём они принялись зарисовывать украшения на последней, пустой, странице.

   Иоганн и Ульрика, беседовавшие с Фридрихом, мгновенно очутились рядом, заключили принца в дружеские объятия и развернули в противоположную сторону, где ждали их возвращения кайзер и герцогиня Маргарита.

   Церемонии были окончены, из тронного зала обе семьи переместились в жилые покои, предоставив подданным возможность отдохнуть в смежных комнатах.

   – Подумать только, перед этим мальчиком я опускалась на колени, – говорила Ульрика, прикладывая некоторое усилие, чтоб сдвинуть Максимилиана с места.

   – Как бежит время, – соглашался Иоганн.

   – А я когда-то отнесла его под мышкой в сад, – поднялась Бланка навстречу вошедшим. Она качала колыбель.

   Пока средняя сестра принимала поздравления, Иоганн, Ульрика и Маргарита, заговорщицки обнявшись, обсуждали что-то. Разомкнув кольцо, герцог пригласил гостей на охоту. Фридрих попробовал возразить насчёт неподходящей погоды. Иоганн и Ульрика переглянулись – и улыбнулись друг другу, одинаково прищурившись, – златовласый Феб и мраморная Диана.

   – Завтра...

   – Уж лучше послезавтра, – перебила фрау Маргарита, чернобровая и светлоглазая. – Верно, гости пожелают набраться сил после дороги.

   – Что ж, завтра или послезавтра, как угодно будет Его величеству и Его высочеству, погода не будет препятствовать.

   Фридрих принял ответ за шутку, брат и сестра не стали спорить.

   Ульрика позвала детей.

   Сперва явились семь девиц, стайкой столпились в дверях, засмущавшись, и, поочерёдно отделяясь от сестёр, приблизились и получили благословение императора. Некоторые были белокуры и зеленоглазы, как отец, некоторые темноволосы, как мать, а некоторые каштановы – Фридрих обнаружил в себе слабость к юным девушкам и жадно высматривал в них черты сходства, различия – и ни одну не находил похожей на несравненную Саарландскую Лилию.

   Сама Лилия скрылась, а дочери герцога тем временем окружили гордого Иоганна и не менее гордую Маргариту и занялись своими девичьими делами.

   Бланка с блаженной улыбкой раскачивала колыбель и одновременно повествовала о свадьбе младшей сестры Гретхен.

   Ульрика возвратилась с двоими мальчиками, лет одиннадцати и шести на вид. Старший заметно хромал, младший вис на руке у матери. Если бы здесь присутствовала вся свита германского императора, она дружно ахнула бы от удивления, потому что на лицах мальчиков, как в зеркале, отражалась внешность их кайзера. Придворные ахнули бы ещё громче, если б увидели, как Фридрих подхватил обоих на руки и покружил по комнате.

   Максимилиан, и так смотревший на всё без особой радости, наблюдал за отцом в тихом отчаянии.

   – Что-то не так, Ваше высочество? – обернулся король Германии. – Помнится, вы мечтали о братьях? – он опустился в кресло и усадил детей себе на колени.

   – А мы были в городе, – сказал младший мальчик, – там храм такой огромный! Во-от такой!

   – Поездка его очень впечатлила, – улыбнулась Ульрика.

   – Там ещё мост красивый, – добавил старший.

   – Оба моста.

   – Второго мы не видели.

   – Это ты не видел, а я видел. И сейчас вижу, – мальчик закрыл глаза и посерьёзнел. – Вот по нему повозка проехала... А вот идёт человек...

   – Детское воображение – удивительная вещь, – мать погладила его по голове. Младший сын был светленьким, совсем как Максимилиан в его возрасте. Старший был тёмно-русым.

   – Он прыгнул в реку! Он же утонет!

   – Он не утонет. Он сходит в гости к водяному и вернётся, – сказала Ульрика.

   – Честно? – мальчик открыл глаза.

   – Честно.

   – Мы же можем спросить у самого водяного, – сказал старший брат.

   Лицо Фридриха выразило неловкость. Ульрика лучезарно улыбалась, но Максимилиан заметил, как её пальцы впились в плечи детей.

   Всех отвлёк тоненький плач.

   – Разбудили? – донёсся следом голос Бланки. – Теперь обратно убаюкивайте.

   Братья, так и оставшиеся для Максимилиана безымянными (впрочем, он сам не пожелал знакомиться), восприняли слова всерьёз и покинули отцовские колени. Бланка достала их кузена – или кузину – из колыбельки и передала с рук на руки. Старший из мальчиков принял увесистый свёрток. Максимилиану показалось, что под пеленами мелькнул хвост.

   – Я не могу воспитывать их строго, – развела руками Ульрика, – мне очень хочется их баловать.

   Она сама приблизилась к младенцу – и почесала ему под чепчиком. На мгновение показалось, что из-под кружева вылезло острое чёрное ухо. Или это всего лишь локон? Ульрика заправила его обратно под чепец.

   Максимилиана выручил Иоганн, заговорив о всяких пустяках.

   Освобождённая от материнских забот Бланка подсела к Фридриху.

   Герцог фон Саарбрюккен говорил об охоте:

   – По правде сказать, мне больше по нраву травить кабана, чем оленя. Но почему-то вепрь лишился привилегий в глазах нынешнего дворянства, поэтому я отдам дань моде и предложу вам оленя... Вы, наверно, думаете, что гораздо уместней сейчас охотиться на волков? Поверьте, у них не настолько вкусное мясо.

   Принц ответил улыбкой.

   – Вам не нужно щенков? – подняла голову от рукоделия одна из дочерей Иоганна.

   – Берта, – окликнула Маргарита.

   Девица пожала плечами и вернулась к вышиванию.

   – Наши гончие этой весной не менее плодовиты, – пояснил герцог. – Псарня досталась нам от отца, мне не пришлось предпринимать никаких усилий, чтоб разводить борзых, аланов и мастиффов.

   Максимилиан подвинул ноги: на ступни будто бы легло что-то горячее.

   – Он очень о них заботился, – продолжал Иоганн. – Хотя сам никогда не охотился. У него было очень слабое здоровье – хромоту мои племянники унаследовали от него.

   – Иные говорили, что он безобразен как само зло, – подхватила Ульрика. – Но те же люди утверждают, что моё лицо – его точная копия, – она вскинула подбородок, явив точёный профиль Минервы. – Где же истина?

   В другой раз Максимилиан подумал бы, как неприятны стареющие жеманницы, но сейчас сосредоточился на ощущениях: он готов был биться об заклад, что за их спинами присутствует кто-то четвёртый и вот-вот положит руку на плечо.

   Свечи подрагивали в весенних сумерках.

   Девицы фон Саарбрюккен вполголоса сплетничали.

   Внебрачные сыновья Фридриха раскачивали колыбель и напевали шёпотом:

   – Милый волк, ты меня отпусти,

   Серебряный плащ ты мой возьми.

   Плащ серебряный мне ни к чему,

   Лучше я жизнь твою возьму.

   – В последнее время он засыпает только под эту песенку, – обратилась Бланка к озадаченным гостям. – Мы с мальчиками целую неделю её разучивали, и ему понравилось.

   Её косы были убраны по-итальянски. Платье было зелёного бархата – но не морского оттенка, а травянистого. Она усердно прихорашивалась нынче утром...

   Холодное прикосновение.

   Рука, благодарение Небесам, принадлежала Ульрике.

   – Столы накрыты, ужин ждёт, о благородные мужи.

   Торжественной процессией хозяева и гости вновь направлялись в зал. Возглавляли её Иоганн и Маргарита, за ними следовали рука об руку Фридрих с Ульрикой, третьей парой – Максимилиан и Бланка, следом – дружным строем – дети. Ребёнок Бланки остался в комнате под покровительством горничной.

   – Как жаль, что долг велит вам скоро нас покинуть, – прижалась к плечу спутника молодая мать.

   По стене, параллельно процессии, двигались тени. Каменные своды исказили их, заставив изменить пропорции и рост. Мужской силуэт первой пары сгорбился, женский – вытянулся и истончился.

   – Доброй ночи! – посмотрел на стену Иоганн.

   Тени помахали им рукой.

***

   Утро освежило разум, и вчерашние воспоминания казались сном – или иллюзией. Охотничий рог разогнал тени, псарь выгнал свору, лошади храпели, влажная земля летела из-под копыт и лап. Окружённые дымкой собственного дыхания, всадники и гончие летели в сторону венчанного зарёй леса.

   След оленя вёл по обновлённым тропам. Максимилиан, Зигмунд, молодой баварский князь Людвиг (15), верные семеро ловчих, бароны и рыцари и даже сам Фридрих, сегодня не уступавший первенства сыну, неслись, ломая ветки, наперегонки со свитой герцога, в отличие от последней доверяя лишь чутью собак и лошадей.

   Олень, подгоняемый рычавшим в спину страхом, едва оторвался от погони и понёсся вдоль оврага, очевидно, ища, где он сузится, чтоб перепрыгнуть.

   Максимилиан вырвался далеко вперёд, грозя задавить борзых. Он привык побеждать во всём и презирал препятствия. Он собирался прицелиться, как что-то мокрое и горячее ударило его в бок. Лук выпал из рук. Конь взмыл на дыбы. Волк, взявшийся ниоткуда, а вернее сказать, из оврага, запрыгнул прямиком на всадника. Желая отбиться, тот выпустил поводья, покачнулся, ударил шпорами, пытаясь обхватить ногами бока лошади... Лошадь взбрыкнула, дёрнулась, поцарапанная волчьими когтями, земля и небо перевернулись, мартовский ветер поменялся с прелой почвой...

   Все трое – волк, человек и конь – кубарем полетели в овраг.

   Волк первым обрёл чувства, выбрался из-под коня и всадника и, жалобно скуля, потрусил прочь на трёх лапах.

   В него никто не целился. Охота была забыта.

   Франц, Клаус и их пятеро приятелей стояли над обрывом, дружно обнажив головы, и печально взирали на валявшегося ничком господина, придавленного поперёк конём.

   Во втором ряду, заламывая руки, причитал Людвиг Баварский:

   – Что я Марии скажу?!

   – Что я скажу императору? – мрачно вторил канцлер Зигмунд.

   – Что вы стоите?! – растолкал их Фридрих – и застыл.

   – Мужайтесь, Ваше величество, – замогильным голосом произнёс Франц. – Знайте, мы скорбим вместе с вами...

   – Может, он ещё жив, дурень!

   – В таком случае страшно предположить его состояние, – сохранял молитвенную позу Людвиг.

   Фридрих махнул на них рукой и съехал на седалище по склону.

   Тем временем его наследник шевельнулся, упёрся локтями – и выполз из-под живого ещё бремени. Он пошатнулся раз, другой, обвёл овраг глазами – и собрался зарезать лошадь, но не нашёл ножа. Оружие вылетело куда-то в кусты во время короткой борьбы с волком.

   Он отдышался, сжал виски и запрокинул голову. И узрел над собой толпу.

   – Ну что вы встали, как бараны?! Вы на что здесь существуете?! По миру пущу, болваны, чтоб вам пусто было! Убейте коня кто-нибудь! Где моё оружие?!

   – Сынок! – возопил Фридрих. – Живой! – и полез обниматься, пятнаясь весенней грязью.

   – Чудо, – изрёк Франц и осенил себя крестным знаменем, уронив шапку в грязь.

   Кайзер поднял сына на руки и, невзирая на протесты, понёс из леса вон, попутно отгоняя бесполезных слуг и подданных, на удивление возвращавшемуся с убитым оленем Иоганну.

   – У кого-то первое слово – «мама», – философствовал Клаус, подбирая Максимилианов лук, – у кого-то «папа», у кого-то «дай». А у кого-то «Где вас носит, козлы?!»...

   Остальные ловчие согласились, что жизнь порою непредсказуема.

   Замок Саарбрюккен встретил охотников печальными хлопотами: Её высочество Бланка сломала руку.

   Тем не менее придворный врач оказался свободен и немедленно осмотрел Максимилиана. Дело обошлось синяками и ссадинами, и не было смысла откладывать отъезд дольше, чем на пару дней.

   В тот же вечер освежёванный олень украсил пышный стол, и оба семейства отпраздновали хорошее самочувствие младшего Габсбурга и сестры герцога.

   Фридрих порадовался за обоих, но, когда пришло время собираться, совершил нечто невероятное.

   – Ты теперь сможешь командовать войском сам. Я останусь здесь ещё на неделю-другую.

   – Но... Ваше величество...

   – Не хочу отнимать твои лавры освободителя прекрасной дамы.

   – Ах да, – кивнул сын. – Ведь ваша прекрасная дама – здесь.

   – Это не просто дама – это друг. С которым можно обсуждать дела и сплетни и оказывать друг другу услуги, не требуя ничего взамен.

   – Две ваших услуги я уже видел.

   – Молчание тебе больше к лицу.

   – Увы, мне недоставало собеседников.

   – Не надо лгать. Я всегда был рядом, но вы, Ваше высочество, предпочитали слушать маменьку. О том, что нет предела моей скупости, о том, что я захлопываю дверь ногой, о том, что собираю за мышами. Мне показалось, в последние годы мы стали дружны. Но ваши слова сейчас заставляют меня сомневаться. Так лучше я пойду к тем, кто мне рад.

   – К плодам прелюбодеяния?

   – Нет, почему? Меж нашими владениями простираются роскошнейшие леса, достаточно выбрать одно дерево и обойти трижды...

   – Но это... не по-христиански. Я не узнаю вас.

   – Помнится, мать учила вас верить, как подсказывает сердце... Вы что-то раздражительны сегодня. Если вам досаждает головная боль, то поберегите себя, оставайтесь, а войско поручите... скажем, Людвигу.

   – Выступаем немедленно! – бросил принц оруженосцу и хлопнул дверью.

   Войско Священной Римской империи отбыло из Саарбрюккен-шлоссе следующим же утром.

   Герцог, его семейство, двор, а также Фридрих с небольшою свитой наблюдали с крепостной стены.

   Ульрика обнимала за плечи Бланку. Бланка держала здоровой рукой младенца и роняла хрустальные слёзы на его кружевной чепчик.

   – Сестрица, ты читала о путешествии Марко Поло? – наклонилась к ней старшая сестра. – В стране, куда он приехал, принято говорить так: «Если сидеть на берегу и ждать, вода принесёт труп врага». Садись и жди, сестрица, река на твоей стороне.

   Бланка поцеловала сына в пушистую мордочку.

   15 Молодой баварский князь Людвиг – в реальности Людвиг X Баварский, по прозвищу Богатый, был в то время уже пожилым.

V

   "Дорогой Зигмунд!

   Чтобы взяться за описание Кёльна, нужно сравнить его с миражом в пустыне или с водоворотом в быстрой реке – настолько он притягивает и затягивает. Это стихия столь же бурная, как Рейн, в который он смотрится с берега точно в зеркало. Стоит хоть раз приблизиться среды толпы паломников к вратам кафедрала, или смешаться с пёстрой толпой школяров, или запутаться в неводе его улиц – как всё твоё существо и имущество утекает сквозь пальцы под звон чаш и стук игральных костей. Только здесь – в граде древнем, как сама Империя, задумываешься, сколь бренны удовольствия, и пир не приносит с собой утешенья, что черпаем мы на дне кубка..."

   Такое письмо, не лишённое красоты слога, хоть и пестрящее огрехами правописания – вероятно, вследствие отчаяния, коим пронизано всё послание, получил канцлер Фридриха, вынужденный оставаться при императоре по долгу службы.

   Император оставался в Саарбрюккене, что сбило с толку гонца, направившегося сперва по западной дороге, но не нашедшего следов передвижения и пребывания там свиты кайзера. Посланник свернул в Аугсбург, предположив, что Фридрих мог возвратиться в свою резиденцию. Словом, он сменил с десяток лошадей, истратил все запасы сил, даже самые сокровенные, пока не сообразил, что гощение в Саарбрюккене могло затянуться.

   Выслушав устный наказ не доверять содержание письма государю, канцлер прочёл его дважды и крепко задумался. Просьба Максимилиана была попросту невыполнима. Сокрушаясь по излишней тяге к мирским удовольствиям, принц сообщал, что растратил все средства и не в состоянии покинуть постоялый двор. Не мог бы друг его выручить, передав с человеком, что передал это письмо, некую сумму денег?

   Зигмунд разделил с товарищем это несчастье, потому как его кошелёк тоже был пуст.

   Но не зря молодой человек ступил на стезю государственной службы, ведь он умел отринуть личное благо ради блага короны. Бургундской короны на сей раз: владеньям Марии грозит разорение, а юной прекрасной правительнице – гибель от голода в осаждённой крепости. Если прибавить ко времени, что Максимилиан оставался в Кёльне, время, что ушло на доставку письма...

   Он вынужден предать доверие друга, но столь опасное положение дел скрывать нельзя.

   Со своей стороны, Фридрих не менее Зигмунда жаждал нарушить тайну. Гордость не позволяла ему написать сыну, и он оставил Зигмунда при себе, надеясь, что с ним-то Максимилиан не преминет переписываться.

   Существовало лишь одно препятствие: пресловутая гордость не позволяла расспросить канцлера.

   Фридрих, по обыкновению, обратился за помощью к даме сердца.

   Дама, не задумываясь ни секунды, изрекла, что необходимо собрать крошку от сургуча, которым было запечатано письмо. Она отрядила горничную в покои канцлера, а сама приготовила свечу и чашу с водой.

   Девушка вернулась с пустым совком и чистым веником, но с отколупанным от забытого на столе свитка кусочком. Она вполне сносно владела грамотой и ошибиться с письмом не могла.

   Ульрика под внимательным и любопытным взором своего преклонных лет рыцаря расплавила сургуч над светочем и капнула в холодную воду.

   Простота сих действий не идёт ни в какое сравнение с выспренностью алхимических изысканий, думал Фридрих, жадно следя за лилейными пальцами в благоухающих липовым цветом сумерках. Сладость дурманила, и виделось ему, что все шпалеры расцветают, оплетаясь новыми узорами, и всё, что есть старого в комнатах, в замке, вокруг – обновляется и обретает нежность, свойственную юности – как тает в пламени бурый сургуч.

   Капли застыли на воде. Просто капли. Маленькие красные круги и точки – россыпь по прозрачной глади. Оседают на дно или держатся на поверхности... Что они значат?

   Слёзы?

   Порох?

   Ульрика нахмурилась и поводила руками над чашей. «Думай, думай», – беззвучно произнесла она, обращаясь к самой себе. Шаги за дверью торопили и, отвлекая, одновременно заставляли медлить.

   Не в меньшем смятении находился идущий. Известно ль, за каким занятием застанет он кайзера и хозяйку замка?

   Он замер на пороге, прежде чем поднести руку к дверному молотку.

   Герцогиня застыла над гаданием. Так часто играют с просителем высшие силы: дают ответ, но не спешат объяснить, что он значит.

   Звёздное небо?

   В дверь постучали.

   Фридрих ждал.

   Ульрика думала.

   В дверь постучали настойчивее и назвались.

   Фридрих вопросительно глянул на даму.

   – Откройте, откройте. Быть может, он пришёл, чтобы сказать разгадку.

   Облик Зигмунда был действительно красноречив.

   – Монеты, – шепнула Ульрика и улыбнулась. И, прежде чем канцлер успел рассмотреть что-либо, выплеснула воду за окно.

   Зигмунд же, не подав ни малейшего признака наблюдательности, рухнул перед кайзером на колени и запутался в собственном многословии.

   Фридрих взял у него письмо.

   Пока он читал, на лице его отражалась некая тень чувства, но сложив лист, явил неумолимую решительность.

   – Но Ваше величество... – умолял Зигмунд

   – Нет, нет и нет! – трижды топнул Фридрих. – Если нуждается в деньгах, то пусть наймётся кондотьером хоть к бургундцам, хоть к фламандцам, хоть к самим французам! Но от меня не получит ни гульдена! Ни пфеннига!

   Зигмунд готов был простереться на полу.

   Ульрика перевела дыхание. В таком гневе она Фридриха не могла представить.

   – Я сказал: нет! – вновь проверил он половицу на прочность.

   – Но промедление равноценно смерти, Ваше величество, ведь без этих денег невозможно покинуть город...

   – Вот именно, – внезапно отринул воинственность император. – Вы очень верно заметили: без денег невозможно покинуть город. Вы, дорогой мой подданный, думаете, отчего мы злоупотребляем здесь гостеприимством?

   Ульрика вертела в руках письмо:

   – Как много всем вам нужно слов, чтобы сказать «У меня нет денег».

   Она решительно двинулась к двери.

   Кавалеры попытались возразить, но дама почти приказала им успокоиться.

   Послала слугу в погреб, а сама, подобно кораблю на морских волнах, совершила извилистый путь по нескольким лестницам.

   Фрау Маргарита, разоблачённая для сна, расчёсывала свои чёрные, как сама тьма, волосы.

   В дверь постучали.

   – Сестрица Марго, это я!

   – Что-то, золовка, вид у тебя встревоженный?

   – Встревоженный вид только что наблюдала я, – Ульрика вручила невестке письмо и села без приглашения на постель. Две дамы часто позволяли себе и друг другу подобную фамильярность. – Я думала, у них случится приступ. У обоих.

   – У кого? – Марго погрузилась в чтение.

   – У Фрицхе (16) и его канцлера.

   – Я так понимаю, вопрос упирается в деньги, – сказала англичанка, ознакомившись с письмом.

   – В презренный металл, – кивнула саарландка. – У меня есть некоторые сбережения, но на дорогу от Кёльна до Гента их недостаточно.

   – Ну, если совершать поездку в манере, свойственной Его высочеству, – в светло-серых глазах, равно как в голосе, Маргариты появился стальной оттенок, – не хватит всех сокровищ мира... Но ради несчастной Марии я помогу. Рано или поздно ей пришлось бы расплатиться за грехи отца, но Паук (17) заломил непомерный процент, – рассуждала Маргарита, прошествовав к секретеру, скрипнув ключом, а затем крышкой шкатулки. – Ну почему она отвергла сватовство английского принца?

   – По юности, по глупости, – вздохнула Ульрика. – Марго, с меня любая услуга, – воскликнула она, принимая дар – весьма, надо отметить, щедрый.

   – Считайте это свадебным подарком.

   Дамы поцеловались.

   Ульрика хотела уже упорхнуть к страждущим, но прищёлкнула пальцами:

   – С гонцом слишком медленно. Прости, Марго, я понаглею ещё немного, – и отворила окно в спальне.

   За ставнями играла свою тихую песню ночь.

   Ульрика нарушила мелодию, трижды ухнув.

   Тьма заслонила луну и взмахнула крыльями.

   Сова опустилась на подоконник.

   Ульрика погладила птицу, выдернула из рукава шёлковую нить и привязала посылку к левой лапке. Потом шепнула в острое совиное ухо пару слов и хлопнула в ладоши.

   Ночной гонец поспешил исполнять поручение.

***

   – Ваше высочество! – гаркнули прямо в ухо.

   Максимилиан повернулся на бок и заслонился от злобного мужлана.

   – Ваше высочество! – не унимался Клаус. – Такая удача!

   – Ну что? – откинул одеяло принц.

   – Удача, говорю! Прям небеса послали, – и протянул увесистый кошель.

   – Ограбили кого-то, – усмехнулся Максимилиан, рассмотрев предмет.

   – Да говорю же: прямо с неба упали!

   – Дай-ка сюда.

   Молодой полководец развязал шнурок и заглянул в недра находки. В блеске монет белела записка. Максимилиан извлёк её, развернул и прочёл. И, вспыхнув, как сухой трут от малейшей искры, швырнул в камин.

   – Ваше высочество?..

   – Она будет меня учить!

   – Что случилось? Простите моё любопытство...

   – Саарландская ведьма! Сколько мне тратить! Она будет считать мои деньги! – он швырнул кошелёк на пол. Монеты рассыпались.

   Клаус бросился подбирать.

   – Я запрещаю тебе к ним прикасаться! – Габсбург топнул по монетам, слуга еле успел отдёрнуть руку. – Ей мало нашего позора!..

   Клаус предпочёл промолчать, подождал, пока Его высочество накричится вволю, даже вышел из комнаты, а убедившись, что Максимилиан снова заснул, вернулся босиком, собрал монетки по одной – и поспешил к друзьям. Но не делить осиротевшее золото меж собой, а расплатиться по долгам. Заметно полегчавший кошелёк Клаус и Франц нижайше вручили баварцу Людвигу и столь же нижайше молили взять на себя все расходы в пути до Гента, а там, авось, награбят что-нибудь.

   Людвиг понимающе кивнул, позвал рыцарей, ополченцев и слуг, а также хозяина, хозяйку и кузнеца, и с ними наравне держал совет, ведь это был государственный ум не менее возвышенный, чем у канцлера Зигмунда...

   Максимилиан проснулся от тряски. Он приподнялся на постели и попытался понять, где находится. Над головой пел ветер и плясали ветви. Под ногами скрипела колёсная ось.

   Он проснулся в обозе посреди дороги.

   За спиной подрагивали, как виденье в пустынном мареве, грузные башни Ханенторбурга – западной крепостной стены.

   Ворота святого Северина впустили войско, ворота Ханенторбурга – исторгли.

   Так избавлены были от скорбной юдоли император, канцлер, герцогиня Бургундская, войско германское, граждане древней Колонии Агриппины (18), а главное, почтенный мейстер Хофман – владелец постоялого двора на улице Святой Марии.

   16 Фрицхе – то есть Фрицхен, Фридрих. Уменьшительный суффикс «хен» во франконском диалекте, распространённом в том числе в Саарланде, теряет конечный "н".

   17 Паук – прозвище французского короля Людовика XI.

   18 Колония Агриппины – античное название Кёльна, основанного, по преданию, императрицей Агриппиной.

VI

   Остаток пути не стал омрачён для войска гневом предводителя, ведь Максимилиан обладал характером вспыльчивым, но отходчивым. Он умел отогнать чёрные мысли и радоваться всему, что находилось приятного в закромах мироздания. Погода стояла прекрасная, не нужно было измышлять хитрости, чтоб уберечь доспехи и оружие от влаги. Зарево войн не достигало имперских владений, и мрачных картин разорения и насилия не наблюдалось. Жители одного городка подарили им несколько коров и овец на пропитание. О долгах никто не напоминал, к тому же все расходы внезапно взял на себя Людвиг, а деньги у него всегда водились. Разве что у самой рощи близ Кёльна нагнал их какой-то знатный безумец и увещевал одуматься. Якобы король Франции не давал позволения герцогине Бургундии выходить замуж. Максимилиан от души посмеялся над этим юродством, вед всему христианскому миру известно, что Мария Бургундская не приходится никому вассалом. Позже ему объяснили, что это был посол Людовика.

   Бодрость духа поддержала Максимилиана и на подъезде к Эно, и в окрестностях Гента, истощённых грабежами и почти обезлюдевших. Валлонские стычки и битвы казались ему лишь прологом к чему-то большему, тренировкой перед настоящим сражением.

   Прорваться в Гравенстейн было непросто. Но кража у врага пороха и нескольких пушек облегчила задачу. (Не такие уж они неприподъёмные, эти мортиры – или бомбарды?) А далее мастерство конной атаки решает дело.

   Довольный собой, освободитель въезжал в Гентский замок. Город был изукрашен, как книжная картинка под кистью не знающего меры художника. Казалось, жители Гента поставили цель заполнить все пустые пространства и расцветить все одноцветные поверхности.

   – Что это за полотнища? – наклонился Максимилиан к другу.

   – Это приветствия граждан: «Да здравствует Максимилиан», «Слава имперскому войску», «Да продлит Господь лета доблестного освободителя», – читал Баварец, слегка щурясь.

   – Это?..

   – Да, Ваше высочество, это латынь, – неохотно сознался Людвиг.

   – Что ж, без неё совсем нельзя?

   – Увы, мне очень жаль...

   Епископы в белоснежных, подобно апостольским, одеяниях, встречали на пороге герцогских покоев. А далее – как чернота земли обнаруживается под снегом, ликование белизны сменяется чёрным великолепием траура. Мария и вся её свита укрыли в убежище всю роскошь Дижона, преуспев в спасении всей подобающей торжеству обстановки.

   Мария сходила с ума от волнения. Нет, благодарность её не имела предела, а счастье освобождённой пленницы не знало границ. Но, как назло, незадолго до сего благословенного августовского утра, ей передали письмо. Французский король смел давать ей последние наставления:

   «Ваш отказ Клевскому пьянице, грубияну англичанину и ненавистному испанцу ещё вселял в наше сердце надежду на ваше благоразумие. Но выбор ваш превзошёл все ожидания. Спешим уведомить Вашу светлость, что избранник ваш не только принадлежит к самому скаредному среди всех известных мне благородных семейств – он туп как пробка и вдобавок бессловесен. Если Ваша светлость питает слабость к неодушевлённым предметам, наши мастера способны изготовить для вас куклу в человеческий рост, которую вы сможете сажать против себя за трапезу. При прочих равных условиях, это введёт вас в несравнимо меньшие расходы, чем брак, на который вы решаетесь».

   Письмо это сумело заронить в сердце Марии семена не только гнева (ведь Людовик обращался к ней несообразно её титулу) (19), но и сомнения.

   Когда златовласый рыцарь в посеребренных доспехах преклонил перед ней колени, она невольно прислушалась к шёпоту фрейлин за троном, что он преклонил колени недостаточно подобострастно, как велит этикет, и пребывал в коленопреклоненной позе недостаточно долго. Совладав с собой, Мария шепнула, что этикет также велит молчать или просить позволения высказаться, и поприветствовала Максимилиана по-французски.

   Принц отвечал ясной улыбкой – пока один из его спутников не перевёл приветствие на немецкий.

   В глазах жениха встрепенулся рассудок, и он произнёс в ответ нечто цветистое на родном языке.

   – Его высочество желает своей невесте здравствовать, – услужливо подхватил подданный и присовокупил несколько куртуазных фраз – скорее всего, от себя.

   Мария сказала слова благодарности за бесценную помощь, вложив в них всю мягкость и нежность, которую только дозволяет этикет. И от себя прибавила:

   – Сударь, я, кажется, узнала вас. Не вы ли были представителем сего славного рыцаря на нашей помолвке?

   – Вы не ошиблись, – отвечал Людвиг – после того, как перевёл столь же исполненные чувств слова Максимилиана.

   – Я могу перейти на фламандский, если это менее затруднительно для общения, – предложила Мария, живописав подвиг германцев и гостеприимство валлонцев.