Текст книги "Московские легенды"

Автор книги: Евгений Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

   Вот, говорит, как дело было: как Шереметьев вошел в кабинет, сейчас с царем поздоровался. А Гришка как лежал, так и лежит. Вот Шереметьев раз посмотрел на него, а Гришка лежит-полеживает. Вот Шереметьев и во второй раз посмотрел, а тот, говорит, на прежнем положении: свинья свиньей лежит... Вот и в третий раз посмотрел Шереметьев. А Гришке это без всякого внимания, хоть двадцать раз смотри: вот, мол, лежал и буду лежать, и дела тебе до этого нет. Тут Шереметьев ка-ак крикнет:

   – Встать! Руки по швам! Ах ты, говорит, скотина! Царь, говорит, стоит, я стою, а ты развалился и лежишь?!.. Встать!

   Тут Гришка как вскочит, вытянулся, дрожит, и руки по швам. А я, говорит матрос, смотрю на него и такой-то смех меня разбирает: вот-вот, говорит, засмеюсь! Да уж насилу-то, насилу удержался. Сам, говорит, понимаю: засмеялся, ну и провал. С нас, говорит, строго взыскивалось.

   Ну, говорит, стоит этот Гришка, и такой-то дрожемент его прохватывает, будто лихорадка его захватила. Только, Говорит, вижу – нахмурился Николай и как напустится на Шереметьева:

   – Какое, говорит, имеешь ты полное право распоряжаться в моем дворце?! Вас,

   говорит, человек не трогал, а вы его ругаете-порочите... А потому, говорит, забудьте дорогу в мой дворец! – И аж весь потемнел от злости...

   Вот как, говорит, он дорожил Распутиным. А я, говорит, стою себе, настаиваю, будто и не слышу ничего, а сам, говорит, слушаю и на ус наматываю. И думаю себе: беспременно после этих царских слов Шереметьев уйдет. А только, говорит, он не ушел.

   Вижу, говорит, возгорается дельце немаловажное. Царь, говорит, нахмурился, а Шереметьев того больше.

   – А, говорит, вы заслуженного человека на пьяного подлеца меняете?! Ну так, говорит, и оставайтесь с пьяным подлецом, а мне здесь делать нечего. Я, говорит, забуду дорогу в дворец, и другие тоже забудут.

   Слушаю, говорит, я и ушам своим не верю. И думаю, говорит, себе: сейчас Николай взбеленится и прикажет взять Шереметьева под арест. Только, говорит, нет: ни слова, ни полслова не сказал он ему. Стоит, говорит, молчит, голову повесил. И Распутин, говорит, стоит, дрожит. Как оплеванные, говорит, оба стоят... А Шереметьев, говорит, повернулся и пошел. А тут, говорит, и смена моя пришла...

   А только, говорит, я после-то молчал, потому что с какой стати стал бы накликать на себя беду? У нас, говорит, было очень строго, не дозволялось зря рта разевать, а что знаешь, знай про себя. А тут вскорости меня, говорит, опять потребовали во флот. И без меня, говорит, Распутина ухлопали, и без меня революция пошла, и Николай с престола слетел. А как, говорит, было дело, не знаю. Слыхать, говорит, слышал от людей, да только, говорит, у меня такая нацыя_: что собственными глазами видел, про то и говорю, а чего не видел врать не стану. И про то, говорит, ничего не знаю, рассказал ли Шереметьев, как с царем он порезонился, или же смолчал. Да только вряд ли смолчал: такое важное дело, и будет молчать?.. А там – не знаю. Чего, говорит, о не знаю, про то и говорить не стану.

   Да и верно, к чему врать? А то ведь мало ли ветрогонов? Иной-то путем не слышал настоящего, а не то чтобы самому видеть, а как примется... уж он тарахтит-тарахтит... такую-то аримурию заведет – не слушал бы... А скажи – не хорош станешь. Сейчас на дыбы и давай тебя ругать... Мало ли таких? Шатаются, только тень наводят. А матрос – человек правильный: что знал, про то и рассказал.

* * *

   Относительно упомянутого в легенде слова "аримурия" могу сказать следующее: впервые я услышал это слово в конце 90-х годов во Владикавказе, где оно было весьма распространено среди низов населения и означало хитро сплетенную, в форме рассказа, выдумку, цель которой – обман, одурачение того, кому она рассказывается.

   От низов аримурия перешла к туземцам окрестных аулов, к осетинам, ингушам, а также к казакам и немцам ближайшей к городу колонии и нередкость было слышать на базаре, как, например, ингуш, продавец домашней птицы, говорил на ломаном русском языке покупательнице-барыне:

   – Зачем твоя много гыр-гыр? Ей-бох-один-бох, ундушка хороший. Моя правда скажит, моя аримур нет (т. е. "зачем ты много попусту говоришь? Ей-Богу, индюшка хороша, я говорю правду, обмана у меня нет").

   Привожу другой, не менее, если не более характерный пример, иллюстрирующий отношение обывателя к этому слову.

   В том же Владикавказе, в мировом суде, разбиралось дело по обвинению отставного бомбардира Обросимова в публичном оскорблении словами колониста Крафта.

   Оскорбление это, согласно жалобе, заключалось в следующих словах, сказанных Обросимовым Крафту при встрече на улице:

   – Эй ты, забулдыга, тундер ветер (т. е. доннер ветер), [Т. е. привычка] расподлая твоя душа, анчихрист и аримурщик поганый!..

   Вся тяжесть оскорбления была в двух последних словах, которые, по объяснению жалобщика и вызванным им на суд свидетелей, означали "мошенник", "плут".

   Да и сам ответчик, кстати сказать, благообразный, убеленный сединами старец в суконной поддевке синего сукна, с двумя бронзовыми медалями на груди, не отрицал того, что под словами "аримурщик поганый" он подразумевал именно мошенника, каким и на самом деле считает Крафта, так как тот "взял у него в починку бочонок для солки огурцов, чинит его вот уже два года и 8 месяцев и никак починить не может: так поступают только мошенники".

   Судья признал обвинение доказанным и приговорил Обросимова к штрафу в три рубля.

   Вначале я был склонен думать, что аримурия – слово чисто местное, владикавказского происхождения, но потом, позже, встречал его и в других местах, но уже в ином произношении и ином значении.

   Так, в Ростове-на-Дону, на хлебной пристани, среди грузчиков-крючников, оно выговаривалось (1900 г.) "армурия", и значило очень нескладный и долгий рассказ, безразлично – чего бы он ни касался. ("Завел ты свою дурацкую армурию, и конца не видать") В Ставрополе-Кавказском, среди обитателей Ташлы, Воробьевки и других городских окраин, "аримурия" превратились (1901 г.) в "агримурию" – в гнусную ядовитую сплетню ("Мало ли ходит по городу агримурий? Все не переслушаешь"). В Сочи она становится (1901 г.) "каримури-ей" – порнографическим рассказом ("Такую-то каримурию понес, что аж уши вянут"). А в Кисловодске (1906-1907 гг.) среди бывших слобожан – "кадримурией", судебной волокитой ("Эх, затеял эту кадримурию на свою голову!").

   В Москве аримурия стала известна сравнительно недавно – года четыре тому назад, по крайней мере, в течение этого времени я стал встречать ее в разговорах низов, но не скажу – часто. По-видимому, она еще не успела вполне привиться к ним. Выговаривается она по-владикавказски, а значение ее то же, что в Ростове-на-Дону: нескладный пустой рассказ.

   Но аримурию не надо смешивать с другим московским, похожим на нее, словом – "ох-мурией", означающим целый ряд преступных деяний, под рубрику которых подходят: мошенничество, шулерничество, сводничество, жульничество, взяточничество, вымогательство. Происходящее от охмурии, очень популярное в московских низах слово "охмуряло" означает человека без совести и чести, способного на любое из перечисленных деяний и вообще на всякую гнусность...

Как Распутина убили

   В 1923-1924 гг. мне пришлось встречаться в харчевне "Низок" с одним из ее завсегдатаев, носившим довольно странную кличку "Чертопхая". Этот человек, лет сорока пяти, белокурый, одетый оборванцем, можно сказать, ничем особенным не выделялся из общей массы посетителей харчевни, и я, быть может, так бы и не обратил на него внимания, если бы не одно обстоятельство. А обстоятельство было вот какое.

   Как-то в один из зимних вечеров во второй комнате харчевни, куда обыкновенно собирались все те, кому было очень холодно и голодно и которые просиживали за чаем часа по три, стекольщик Семен Андреич рассказывал о том, как его замужнюю сестру-кликушу вылечил старик-знахарь: не давал ей пить ни отвара из трав, ни нашептанной воды, положил ей руку на голову да посмотрел в глаза, и болезни как не бывало.

   Рассказ произвел впечатление: заговорили о кликушах, о колдунах, колдуньях, которые "напускают порчу" на женщин. Но нашелся один скептик, Пашка-маляр, еще довольно молодой человек, который заметил, хотя и не совсем уверенно, что "колдунов, гляди, никогда на свете не бывало, все это выдумки".

   Чертопхай, дымивший в уголке цыгаркой, горячо заступился за колдунов и рассказал интересный в бытовом отношении случай, как один колдун испортил молодую, только что вышедшую замуж женщину, и как ему за это мужики всем миром "отмяли" бока кулаками.

   В тот же вечер я познакомился с Чертопхаем. Потом мы с ним нередко пили чай вместе, и тогда я узнал, что он вовсе не Чертопхай, а Гаврила Семеныч Охотнов, родом из Костромской губернии, Чертопхаем же его прозвал один торговец на Сухаревке. У Гаврилы Семеныча тогда была ручная тележка, на которой он перевозил небольшие тяжести, чем и кормился. Чтобы привести тележку в движение, надо было пхать ее вперед, и это обстоятельство, по объяснению Гаврилы Семеныча, дало повод торговцу прозвать его Чертопхаем. Теперь тележки у Гаврилы Семеныча давно уже не было и он перебивался кое-чем: поденной работой, продажей на улице цветов и в общем жил голодно и холодно.

   Потом, когда "Низок" закрылся, я потерял из виду многих из своих знакомых по харчевне, потерял и Гаврилу Семеныча, и только прошлым летом (1927 г.) случайно встретился с ним на Смоленском рынке. Мы пошли в трактир и сели за чай.

   Жизнь Гаврилы Семеныча не изменилась к лучшему: по-прежнему приходятся ему перебиваться случайной работенкой и по-прежнему не всегда приходится быть сытым.

   Во время нашего чаепития к нам подсел знакомый Гаврилы Семеныча, человек одного с ним типа, находившийся "в подвыпитии" и искавший желающего добавить полтинник к имевшейся у него сумме, чтобы вместе "раздавить половинку". Мы с Гаврилой Семенычем добавили. После того, как половинка была раздавлена, разговор пошел веселее и интереснее. И тут снова я услышал от Гаврилы Семеныча о колдунах, ведьмах; впрочем, речь о них завел я. Потом, продолжая беседовать, дошли мы до Распутина и Николая Романова.

   К сожалению, нашей беседе мешал знакомый Гаврилы Семеныча: у него явился позыв "дерябнуть" еще, а денег не было "ни копья", и он принялся приставать к нам, чтобы мы "сообразили" еще "половинку". "Сообразить" ее мы не могли, и он стал обходить трактирных посетителей, выпрашивая "на хлеб". Но и тут постигла его неудача: его отовсюду гнали. Он с досады пошел "крыть матом" направо-налево и кончилось это тем, что его выпроводили из трактира "с зашейным маршем", т. е. вытолкнули взашей. И нас попросили оставить заведение, потому что мы, по объяснению полового, "компаньены этого холюга-на". Чтобы избежать скандала, нам пришлось оставить трактир.

   Я записал рассказ о колдунах и ведьмах и легенду о Распутине, царице и Николае Романове. Рассказ оставляю себе, а легенду сообщаю вам.

* * *

   Как залез Распутин в дворец, каким средством нашел он туда дорогу, в точности не знаю. Слышал, будто одни генерал обнаружил его и привез у наследника кровь унимать. А наследник совсем хилый был – носом кровь шла. И какие только доктора не лечили, и чего-чего только не делали! По заграницам возили и профессорам показывали, а все никакой помощи, никакого облегчения! И совсем пропадает царенок. Тут генерал и привез Распутина.

   – Вот, говорит, кто мастер лечить.

   Видно, знавал его раньше, а иначе как же? Не стал бы перед царем так говорить.

   И вот будто с той поры Распутин и засел во дворце. А сам из мужиков был, да и мужик неважный: пьяница и в остроге сидел – корову попер, ему и дали за это восемь месяцев тюремного заключения. И уже старый был. Только все же какой он ни был пьяница и вор, а не простой человек был: знал разные штуки, умел составы делать – будто травы варил, корешки в ступе толок, вроде как аптекарь. И приготовил такое лекарство. Дал наследнику – у того кровь и унялась. А другие говорят, будто он знал слово кровь заговаривать... Уж не знаю, как это происходило, а только прижился он во дворце и как принялся оказывать свою премудрость, то и пошло по всему дворцу пьянство, потом и разврат пошел... Надымил этими составами, туману напустил, и стали все ровно бы сумасшедшие.

   Старый, а уж такой бабник, такой ходок – где уже там молодому угнаться за ним! Молодому-то и во сне того не приснится, что он разделывал! И опять-таки тут корешки эти его, травы разные: пастилу из них такую изготовил, лепешечки такие – даст какой даме кусочек, она съест и сделается сама не своя, так и льнет к нему, так и льнет... Ведь вот какую антимонию придумал!

   Ну, да ведь он придумает! Кому другому и в ум не придет, а он умел. С головой парень был, не мешком из-за угла прибитый!..

   И будто дал он этой пастилы царице... Сумел дать. Ему ли не суметь? Вот и дал. И как она покушала, то и взыграла. И такое началось во дворце, такой пошел садом-гамора, что и не скажешь. Которые тогда бывали во дворце, так прямо говорят: "Это не дворец, а кабак и развратный дом!" Вот до чего дошло!

   Пьянствовали все напропалую, а про Николая и говорить нечего: он и раньше тверезый почти дня не бывал, а как пришел Распутин, так в дворце ничем и не пахло, окромя водки. Кабак, да и только!

   Собрались мастера выпить: Николай не пролей капли был, а Распутин – так уж прямо луженая глотка. Прорва настоящая: сколько ни пьет – не скажет "довольно".

   И до того он распьянствовался, расхамничался, что удержу нет. Нажрется и давай кого ни попадя матерью ругать, а не то – песни похабные примется орать. А Николай только посмеивается, будто так и полагается. Вот до какой линии дошли тогда в царском дворце. Такое позорище на всю Расею пустили... И никакой совести нет. Война идет, Расею продают, грабят, разоряют, а Николаю это ничего, ровно бы так и надо. Ему все нипочем, лишь бы водка была да Распутин при нем – вот как опутал его Распутин!

   Ну, да эти шнурочки, веревочки эти от царицы шли: она уже давно Расею продавала Вильгельму. И такой уговор был у нее с ним: Николая с престола сковырнуть, а ей бы самой царствовать. Дескать, наследник малолеток, к тому же больной, вот ей полная воля распоряжаться, командовать всем.

   Ну, Вильгельм, разумеется, не даром старался, хотел половину Расеи себе оттяпать, какая получше, а похуже – царице оставить, а Николая по шапке, в отставку, пусть пьет с Распутиным своим, водки хватит... Может, и Распутина Вильгельм подсунул, чтобы Николаю веселее было пить. Конечно, не сам подсунул, а его денежки – они тут работали.

   Заранее сделали распределение Вильгельм и царица, да расчет ихний не вышел: как убили Распутина, так и самую царицу с Николаем сковырнули.

   И будто за княгиню убили Распутина: будто и ей он дал порошков – не порошков, а этой пастилы. А князья озлились.

   – Царица, говорят, как хочет, это ее дело, но только чтобы наших жен не трогал.

   Только, думается, не через княгиню, а просто насточертел он всем. Ну, и взяли его в разделку.

   И он учуял, что гроза над ним собралась, из дворца – ни ногой. Зовут его князья обедать, а он нейдет:

   – Я, говорит, нездоров.

   Ну, они другое придумали.

   – Приехала, говорят, из Москвы красотка, хочет в отношении знакомства...

   А ему эти красотки слаще всего, старый-старый, а ядовитый был. И не стерпел, приехал, а его пристрелили – "угостили красоткой" – и бросили под мост. А Николай не верит, что его убили:

   – Это, говорит, невозможно!

   И царица не хочет верить:

   – Как это, говорит, можно, чтобы на такого человека руку поднять?!

   Ну, можно-не можно, а Распутина привезли во дворец мертвым. И плачу же здесь было тогда! Такое, подумаешь, царское горе! Ну, им, действительно, горе... Им горе, а кому и радость – весь народ, сколько его ни на есть, ничуть не пожалел:

   – Собаке, говорит, собачья смерть!

   А во дворце рыдание большое было. И три дня его тело держали – расстаться жаль было. От него уж дурной запах пошел, а они духами его поливали...

   Ну, наконец-то похоронили. Особое такое место выбрали, только не на кладбище, и разукрасили могилку: песочком посыпали, убрали цветами... Сколько цветов в магазинах было – все закупили.

   Ну, они так разукрасили, а народ по-иному... Утром царица едет проведать могилку, а там народу с тысячу собралось. Могила разрыта, и тут костер горит, а на костре Распутин лежит... А это народ жег его, чтобы от него и звания не осталось.

   И как она увидела это сожигание, поскорее обратно во дворец: поняла, какое дело началось. Тут не до Распутина, самой бы убраться впору...

   Вот едет, а кругом народу тысячи, и шумят, кричат, а тут красные флаги, стрельба... Ну, революция!

   И тут налетели на нее, взяли под арест. Она спрашивает:

   – Где царь?

   А ей говорят:

   – Теперь больше нет царя – есть Николай Романов. Под замком, говорят, сидит, и тебя туда сведем. А ваш, говорят, престол разломали и будем жечь на площади.

   Вот приводят, смотрят – Николай без аполетов, сняли с него... Раз не царь – зачем ему аполеты? Вот и сняли. Тут она заплакала.

   – Конец, говорит, нашей жизни пришел...

   Ну, маленько ошиблась: конец этот не тогда пришел, а после.