Текст книги "Московские легенды"

Автор книги: Евгений Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

   А Петра за сердце взяли Брюсовы слова.

   – Ну, ежели тут жульничество, зачем же ты, так-растак, выдумал этот отвод глаз?

   А Брюс говорит:

   – Я не выдумал, а так наука доказывает. Я, говорит, на свой манер повернул науку, вот у меня и вышло, а другой, говорит, как ни вертит ее, ничего у него вне выходит, потому что он скотина и поврежденного ума человек.

   Только Петр не сдается:

   – После таких твоих слов, говорит, ты есть самый последний человек. Ты, говорит, своему царю не хочешь уважить, и за это, говорит, надо надавать тебе оплеух.

   Только Брюс нисколечко не боится.

   – Эх, говорит, Петр Великий, Петр Великий, грозишь ты мне, а того не видишь, что у самого змея под ногами.

   Глянул Петр – и взаправду змея у него под ногами. Как вскочит... Схватил стул, давай бить змею. А хозяин и половые смотрят, а подступиться боятся: знают, что он царь, и Брюса тоже знают.

   И разломал Петр стул об пол. Смотрит – нет никакой змеи, и Брюса нет. Тут он и понял, что Брюс сделал ему отвод глаз. Отдал за чай и за водку – четвертной билет выкинул и сдачи не взял.

   – Это, – говорит половому, – тебе на водку. – И поскорее вон из трактира.

   И сильно осерчал он тогда на Брюса. А тронуть его боится. И уехал ни с чем, а после жаловался:

   – Он, говорит, из прохвостов. Правда, говорит, он самый ученый человек, а все же ехидина.

   Ну, Брюсу передали царские слова:

   – Ты, говорят, что же это наделал? Вон царь обижается на тебя.

   А Брюс говорит:

   – А что я наделал? Ничего, говорит, такого особенного от меня не было. Действительно, говорит, я по науке работаю. Только у меня этого нет, чтобы наукой на подлость идти. Вот, говорит, я умею фальшивые деньги делать, а не делаю, потому что это есть подлость. А Петр, говорит, чего добивался от меня? Он хотел, чтобы я помогал ему весь свет обманом завоевать, только я на это не пошел. Вот, говорит, через что его обида...

   Ну, уж разумеется, Брюсовы слова передали Петру. А тот ругается.

   – Ничего, говорит, пусть храбрится, так-растак! Но только, говорит, придет время и его черти заберут, и никакая наука ему не поможет.

   Ну, это что? Понятно, каждый умрет, как придет его время, тут чертей в науку нечего примешивать... А только Брюсова смерть такая была: пропал он, можно сказать, дуром. Вот он и умный человек был, и ученый, а все же была в нем дуринка: своему лакею доверился, а тот и уложил его в гроб. И как это он не взял в свой ум, что прислуге нельзя вполне доверяться?.. Ведь это что за народец такой? Нынче ты для него хорош и он для тебя хорош. А назавтра погладь его против шерсти, он и ощетинится, выберет время и тяпнет тебя исподтишка. А Брюс не взял этого в расчет. Конечно, человек думал, как жил у него этот лакей много лет и ничего такого заметно за ним не было, – вот он и понадеялся на него, и доверил ему свой секрет.

   А дело такое: мазь и настойку выдумал Брюс, чтобы из старого человека сделать молодого. И поступать надо было в таком порядке: взять старика, изрубить на куски, перемыть хорошенько и сложить эти куски как следует, потом смазать их мазью и все они срастутся. После того надо побрызгать этим настоем, этим бальзаном. И как обрызгал, станет человек живой и молодой. Ну, не так, чтобы вполне молодой, а наполовину. Примерно, было человеку 70 лет, станет 30. Это так по науке полагается. С наукой шутить нельзя: требуй от нее столько, сколько она может дать, а лишку потребовал – она сейчас на дыбы станет, и сколько ты ни трудись, все попусту будет, прахом пойдут твои труды, потому что науке аккуратность нужна. А Брюс знал все это, умел, как обойтись с ней, вот от этого у него все выходило. А главное – голова, ум хороший был у него.

   А было тогда Брюсу восемьдесят лет, и хотел он, чтобы стало сорок. И приказал он лакею, чтобы тот перерезал ему горло бритвой, изрубил на куски и чтобы эти куски перемыл и сложил по порядку, после того смазал бы мазью и уже после полил бы бальзаном. А лакей сделать-то сделал, да не все: бальзаном не полил, а взял, да разлил его по полу. И чего ради пошел он такое дело – и поднесь никто на знает. Зло ли какое было ему от Брюса или подкупил его кто – никому не сказал об этой причине. На что уж ученые профессора по книгам, по бумагам смотрели – ни до чего не докопались.

   – Тут, говорят, лакеева тайна.

   Разумеется, причина была, потому что как же так без причины убить человека? Что-то такое было...

   Ну, хорошо... Вот он не полил бальзаном и не знает, куда спровадить мертвого Брюса. А тут как раз в эту пору приходят в башню Брюсовы знакомцы. Смотрят – лежит мертвый Брюс. Они и удивляются:

   – Что же это такое? – говорят. – Ничего не слышно было, чтобы Брюс болел, а уже лежит мертвецом. – И спрашивают они лакея:

   – Когда же это Брюс помер? А он говорит:

   – Вчера поутру.

   Они опять спрашивают:

   – Почему же ты, подлая твоя харя, молчишь? Почему ты, анафемская сила, никому об этом не сказал? А он и не знает, что на это сказать.

   – Да я, говорит, маленько перепугался.

   Ну, они были не дураки – сразу увидели, что тут дело не чисто. Кинулись к нему, давай его бить:

   – Признавайся, говорят, как дело было?

   А он говорит:

   – У него разрыв сердца произошел.

   Ну, только они не верят:

   – Брешешь, чортов мазурик! – И давай его головой об стенку стукать.

   Он было крепился, да видит – мочи нет, и сознался:

   – Мой, говорит, грех. Вот так и так произошло, – все рассказал.

   Они спрашивают:

   – А за что ты руку на Брюса наложил?

   А он говорит:

   – Хоть убейте, не скажу.

   Они давай ему под бока ширять кулаками, давай по затылку бить. Только он не сознается. Вот они видят – человек уперся на своем, заковали его в кандалы, повезли к царю. Привезли, и рассказали об этом деле. А Петр так рассудил:

   – Действительно, говорит, Брюс очень ученый был, это правда. Ну, говорит, и то правда, что ехидина из ехидин был. Он, говорит, очень зазнался и царской короны не признавал.

   Это Петр за насмешку так говорил и за то, что Брюс не дал своего согласия на отвод глаз в военном деле. Не мог забыть он своей злобы.

   – Правда, говорит, такая Брюсова судьба, чтобы от руки лакея смерть ему была, только все же, говорит, лакея никак прощать нельзя, а то, говорит, и другие лакеи станут убивать своих господ. И потому, говорит, надо сжечь лакея живьем, чтобы другим лакеям пример был.

   И сейчас подхватили лакеишку под мышки, поволокли на площадь. И как притащили, стали жечь: костер огромаднейший разложили и стали поджаривать. А тогда простота-матушка была: ни этой Сибири, ни каторжной работы не знали, а рубили головы да живьем жгли. Этой волокиты и в помине не было. Вот и с лакеем долго не стали хомутаться: сожгли, и дело с концом.

   А Брюса Петр велел похоронить:

   – Оттащите, говорит, этого пса на кладбище, закопайте!

   Вот как он благословил Брюса! Видно, солоно пришлось ему от Брюсовой насмешки!

   Ну, похоронили Брюса, а Сухареву башню Петр приказал запечатать. После-то ее и распечатывали не раз, Брюсовы книги искали, да не нашли. И как найдешь, ежели они в стене замурованы? Станешь стену ломать – башня завалится, – вот и не трогают ее, пусть, мол, стоит.

Как Брюс с царем поссорился

   Раньше Брюс жил в Петрограде, да царь Петр выслал его в Москву за одну его провинность: на царском балу, во дворце, он устроил насмешку. А эта насмешка такая. Приехал на этот бал Брюс, а уж был хватемши, да мало-мало до настоящей припорции недоставало. Вот он подошел к буфету, взял бутылку вишневки и давай прямо из горлышка сосать. Сейчас лакузы [т. е. лакеи], разная эта шушера-мушера побежали царю жаловаться.

   – Брюс, говорят, пьяный напился и безобразничает: прямо изо всей бутылки наливку вишневую пьет, а тут дамский пол, генералы...

   Вот царь подходит к Брюсу и говорит:

   – Ты что же хамничаешь? Нешто рюмок нет, что ты из бутылки прямо тянешь?

   Ты вот, говорит, вместо того, чтобы охальничать, устроил бы какую-нибудь потеху, а гости посмеялилсь бы...

   – Ну ладно, – говорит Брюс, – устрою тебе потеху. И устроил. Понятно, с пьяных глаз...

   Эта публика, разные там графы да князья, генералы, женский пол, эти барыни под музыку плясали-танцевали... Все одеты хорошо, все шелка да бархат, одним словом, шико... Вот Брюс махни рукой. И тут видят эти самые господа, которые по паркету кренделя выделывали, что на полу отчего-то стало мокро... По первому-то разу подумали, что беспременно грех с кем-нибудь случился... И-и пошло у них тут "хи-хи" да "ха-ха"... Но только видят – идет вода из дверей, из окон, падает с потолка... И завизжали, загорланили...

   – Потоп! Потоп!

   Они думали, что это петербургское наводнение. Нева из берегов вышла, весь город потопила. И началась тут потеха! Эти госпожи барыни платья задрали, а генералы да князья кто на стул взобрался, кто на стол, кто на подоконник... И все вопят, орут, – думают, что им конец подошел. Только царь знал, что это Брюс сделал отвод глаз, и кричит он ему:

   – Брюс, пьяная морда! Брось свои штуки!

   Вот Брюс опять махнул рукой – и смотрят все: нет никакой воды, везде сухо. Но только господа эти стоят на столах, на стульях, а барыни задрали подол... Тут все поняли, что Брюс над ними шутку подшутил, и стали жаловаться царю, дескать, Брюс на нас такую срамоту нагнал – разговор на весь столичный город Петербург выйдет. А Петр им говорит:

   – Вы как веселились, так и веселитесь, а я с Брюсом расправлюсь.

   Подозвал Брюса и принялся ему выговаривать:

   – Нешто, говорит, я такую потеху приказывал делать? Ты, говорит, моих гостей осрамил.

   А Брюс в ответ говорит царю:

   – Не велика, говорит, штука русский квас: копейка стакан! А что касается твоих гостей, то, по мне, они есть собрание сволочей.

   Тут Петр осердился:

   – Не смей, говорит, выражаться! Я, говорит, с улицы не собираю всякую сволочь.

   Ты, говорит, напился, ты пьян!

   А Брюс смеется:

   – Немножко, говорит, заложил за галстук. Но только, говорит, скажу, что пьяница проспится, а дурак никогда!

   Тут Петр и спрашивает:

   – Так это, по-твоему выходит, что я дурак?

   А Брюс отвечает:

   – Я тебя не ставлю в дураки, а только меня досада берет, что ты взял под свою защиту этих оглоедов.

   Ну, слово за слово. В голове-то Брюса зашумело, он и наговорил много лишнего. Тут еще больше рассердился царь.

   – Я, говорит, вижу, ты чересчур много о себе понимаешь: все у тебя дураки, одного себя ты умным выставляешь. Ну, ежели, говорит, все дураки, а ты один умный, то нечего тебе промежду дураков жить. Завтра поутру пришлю тебе подводу и отправляйся в Москву, живи в Сухаревой башне.

   Вот после такого приказа Брюс и отправился домой.

   – В Москву, так Москву, – говорит Брюс.

   А царь все-таки думал, что Брюс проснется и придет прощения у него просить. Только утром ждет – Брюс не приходит. Вот он сам к нему направляется. А Брюс забрал с собой свои книги, бумаги, подзорные трубы и все свои причиндалы, которые нужны по его науке, и сел в свой воздушный корабль. А у него такой корабль был, вроде как теперь аэропланы... Ну, сел в этот корабль. А Петр бежит и кричит:

   – Стой, Брюс!

   Только Брюс не послушал, надавил кнопку, корабль и поднялся. Взяло тут Петра большое зло, выхватил он пистолет – ба-бах! в Брюса... Но только пуля отскочила от Брюса и чуть самого царя не убила. А Брюс кричит с корабля:

   – Ваши пули для нас ничего, а вот от наших, говорит, мыслей вы покоробитесь!

   И взвился корабль его птицей. А народ собрался, смотрит и крестится:

   – Слава тебе, Господи, – говорит. – Унесли черти Брюса от нас.

   Невежество, понятно. Ведь у этого народа какое понятие про Брюса было? За колдуна его почитали, и думали, что он все болезни на людей насылает. Теперь дури в России много, а раньше еще больше было. Ну, только какое дело до этого Брюсу? Колдун? Ну и пусть. А он свой путь исправно на Москву направляет. И вот прилетел, закружился, как коршун, высматривает, где Сухарева башня стоит... Высмотрел и опустился. Тут полны улицы, полны площади народа... Кто радуется, а больше все ругают:

   – Не было, говорят, печали, черти накачали: нелегкая Брюса принесла.

   А Брюс принялся в башне работать. Тут один генерал приходит и стал выпытывать, что тот приготавливает. А Брюс говорит:

   – Да тебе-то что? Ну, приготавливаю. Можешь ли это понять? Я, говорит, в твои дела не вмешиваюсь, ничего от тебя не выпытываю.

   А генерал говорит:

   – Мое дело иное – я генерал.

   – Ну, и я генерал, – говорит Брюс. А генерал смеется:

   – Какой, говорит, ты генерал? Ты кудесник. Тут Брюс и разъяснил ему:

   – Ты, говорит, по аполетам генерал, а я по уму генерал. Сорви, говорит, с тебя аполеты, кто скажет, что ты генерал? Дворник, скажут.

   Тут генерал рассердился и давай его ругать.

   – Ежели, говорит, на то пошло, я твою башку к чертям разнесу! Наставлю, говорит, орудии, да как тресну, так от тебя, стервы, только клочья полетят.

   Брюс на это отвечает:

   – Ежели я стерва, так зачем ты пришел ко мне? Пошел, говорит, прочь! – и в шею выгнал генерала.

   Вот этот господин генерал, его превосходительство, и распалился, помчался в казарму и отдал приказ, чтобы немедля разбить из орудий Сухареву башню. И сейчас привезли пять орудий, наставили на башню... Вот скомандовали: "пли!" И ни одна пушка не выстрелила. Принялись солдаты мудрить и так, и этак – ничего не помогает, словно это не пушки, а бревна. А Брюс стоит на башне, смеется и кричит:

   – Вы – дураки! Зарядили песком орудия и хотите, чтобы они дали огонь.

   Генерал приказал разрядить одно орудие. Разрядили. Смотрят – вместо пороха песок и в других то же самое. А народ, который тут собрался, говорит генералу:

   – Вы, ваше превосходительство, лучше увозите свое орудие, не то, говорят, Брюс того вам наделает, что век не человеком будете.

   Тут генерал и того... испугался и скомандовал, чтобы уводили орудия в казарму. А как привезли, смотрят солдаты – порох настоящий в орудиях. Доложили генералу. А он и руками машет:

   – Ну его к чорту, этого Брюса, говорит, с ним только грех один. – И отступил от Брюса.

   Да мало ли еще проделывал Брюс... Вон Лев Толстой говорил: "Брюс на всю Россию был самый чудесный человек". И верно. Ведь иной-то и не поверит, какой он был искусник.

   У него служанка была, сделанная из цветов: подавала, комнату убирала. Теперь вот доискиваются до этого секрета и дойти никак не могут: локомотив плохо действует.

   А Брюс-то вон как шагал: на тысячу лет вперед погоду предсказывал. А теперь эти самые барометры. Посмотришь – одно только смехотворство. Указывает стрелка: "ясная погода". А на дворе-то жарит дождище как из ведра. По мостовой реки бегут. Что же это, мол, ваш инструмент врет? Говорит: "ясная погода", а вон какой хлещет дождь! Или, по-вашему, называется это прекрасная погода?

   – Да тут, говорит, что-то винтик в каприз ударился.

   – И примется крутить этот винтик. – Теперь, говорит, в полной исправности.

   – А что, спрашиваю, показывает?

   – Да теперь, говорит, на завтрашний день предрекает: "пасмурно, а к вечеру дождь".

   Ну, утром встаешь... Солнце – и ни единой тучки!.. Ну, думаешь, к вечеру дождь соберется... И вечером хорошая погода, и заря ясная... – Что же это, мол, наше здоровье, механизм-то ваш подгулял? Вы бы салом его смазали, что ли...

   – А чорт его знает, что он врет! Только, говорит, зря деньги загубил на такую дрянь! – да обземь его... И вылетели винты, стрелки, пружинки дурацкие, крючочки – этот поганый механизм...

   А почему он действует с обманом? А все по единственной причине: слаба гайка – дойти не могут и только пыль в глаза пускают. На словах – мастера: все теория-матушка отдувается, а как практики коснется, то и примутся выдумывать эти стрелки, стержни. Понятно, без теории практики не бывает, но практика теорию побивает. А у Брюса всегда теория с практикой сходилась. Вот от этого самого и ошибки не выходило... Ну, и голова на плечах была, а не тыква!

   А вот насчет смерти его не знаю, как и сказать: тут надвое рассказывают. Одни говорят, что лакей не полил его живой водой. Это будто он выдумал живую и мертвую воду, чтобы стариков превращать в молодых. Вот взял, изрубил в куски своего лакея. А тот лакей был старый... Ну, изрубил, перемыл мясо, полил мертвой водой, все тело срослось, полил живой водой – лакей стал молодым. Потом Брюс сам захотел помолодеть. Научил лакея. Вот изрубил его лакей, полил мертвой водой – тело срослось. А живой водой не полил. Ну, видит – умер, похоронили...

   А вернее всего он улетел, потому что ежели бы он умер, то остался бы воздушный корабль, а то его нигде не могли найти. Это так и было: сел на корабль и полетел, а куда – неизвестно. И трубы забрал с собой. Вот начальство видит – нет Брюса, и написало царю: "Брюс неизвестно куда девался, какое распоряжение будет насчет его книг, порошков?" А Петр написал: "Не трогать до моего приезда". Через сколько-то времени приезжает. Заперся в башне и трое суток рассматривал книги, порошки. Туда ему обед и ужин подавали. А народ собрался, ждет, что будет. Вот на четвертые сутки приказывает царь вылить в яму все эти Брюсовы жидкости, а порошки сжечь на костре, книги и бумаги замуровать в стену этой самой башни.

   – Но, говорит Петр, главных-то книг нет. Должно быть, спрятал в потаенном месте.

   Ну, замуровали. И приказал царь запереть башню на замок и сам печати к двери приложил сургучные. И приказал поставить часового с ружьем. И уехал царь, и тут вскорости помер.

   После него другие царствовали. А только у Сухаревой башни все ставят часового. Вот стала царствовать Екатерина Великая. Докладывают ей насчет Сухаревой башни. Она говорит:

   – Не я ее запечатывала, и не мне ее распечатывать. А часовой, говорит, пусть стоит. Как, говорит, заведено, так пусть и будет.

   Ну и другие цари такой же ответ давали.

   Вот взошел на престол Александр Третий. Был он на коронацию в Москве. Едет осматривать город и проезжает мимо Сухаревой башни. Часовой встал на караул – честь отдает. Вот царь спрашивает генерала:

   – А что хранится в этой башне? А генерал отвечает:

   – Не могу знать.

   Царь приказал кучеру остановиться, выходит из коляски, спрашивает часового:

   – Что ты, братец, караулишь?

   – Не могу знать, ваше императорское величество, – говорит часовой.

   Смотрит царь – висит замчище, может, фунтов в пятнадцать, и семь печатей сургучных со шнурами привешены. Стал спрашивать генералов – ни один не знает, что в этой башне хранится. Время-то прошло много, как она запечатана была. Которые знали, те давно поумирали, а новым эта башня без надобности. Вот царь требует ключ. Кинулись искать. А где его в чертях найдешь, когда его и в глаза никто не видел, какой он есть! Тут генерал объяснил:

   – Это, говорит, по неизвестному случаю башня запечатана, а где находится ключ, тоже никому не известно.

   Рассердился царь.

   – Что за порядки, говорит, такие дурацкие: не знают, что в башне хранится! Тащи лом, командует, тащи молот!

   Живо притащили. Засунули лом... Только не поддается замок.

   – Бей молотом! – командует царь. И принялись наяривать молотом по замку.

   Насилу сбили с двери. Ну вот, отворили дверь, входит царь, смотрит – все пусто кругом, стоят голые стены и больше ничего. Тут царь опять рассердился:

   – Какого же, говорит, чорта здесь караулили? Пауков, что ли? Только, говорит, это не такая драгоценность, чтобы из-за такой сволочи ставить караул!

   Да тут пришло ему в голову постучать в стену. Постучал – слышит, будто отдает пустое место. Приказал позвать каменщика. Притащили их целый десяток.

   – Выламывай стену! – приказывает царь.

   Ну, выломали. Смотрят – лежат книги, бумаги. Царь удивился.

   – Что же это за архив такой секретный? – спрашивает. Генералы в один голос отвечают:

   – Не можем знать!

   Посмотрел царь, что напечатано, – ничего понять не может. Смотрели и генералы – тоже ни в зуб толкнуть. Посылает царь за профессорами. Набралось их много. Принялись разбирать. Уж как они ни старались, чтобы перед царем отличиться, – ничего не выходит, не действует механизм!

   – Это, говорят, какие-то неизвестные книги. А царь сердится.

   – Неужели, говорит, ни одного не найдется, который бы разобрал?

   Тут говорят ему:

   – Есть еще один старичок-профессор: если он не разберет, так никто не разберет.

   Послал царь за этим старичком. Привозят его. Как глянул, так сразу и сказал:

   – Это, говорит, книги Брюсовы, и бумаги тоже его.

   А царь и не знал, какой-такой Брюс был, и спрашивает старичка:

   – А что за человек был Брюс, что его книги и бумаги беспременно нужно было замуровать в башню?

   Старичок и говорит:

   – А это, говорит, вот какой был человек: такого, говорит, больше не рождалось, да и не родится. – И стал рассказывать про Брюса.

   А царь слушает и удивляется.

   – А ну-ка, говорит, почитай хоть одну книгу.

   Вот старичок начал читать. Все слушают, а понять ничего не могут, потому что на каком-то неизвестном языке написано. Чорт знает, что за язык! Царь говорит:

   – Хоть ты и читал, а понять ничего невозможно.

   Тут старичок и стал объяснять эти слова. И все насчет волшебства. Вот царь и говорит:

   – Ладно, теперь я понял, в чем тут дело, – это тайные науки. Только ты не читай их здесь, а поедем со мной – там мне одному прочитаешь.

   – Это все, – говорит, – волшебство тут описано. Это Брюс разные волшебные составы делал.

   Царь спрашивает:

   – Откуда ты научился книги такие читать? Сколько, говорит, профессоров, ни один не знает, а вот ты выискался, что и про волшебство знаешь.

   А старик говорит:

   – Я до всего доходил.

   – Значит, говорит царь, ты много знаешь? Ну так, говорит, поезжай со мной – послушаю я твою премудрость. – И забрал все книги Брюсовы, бумаги и того старика...

   Уехал, и ничего неизвестно, что стало с этим стариком и книгами – и приказал забрать эти книги и бумаги, положить в коляску.

   Взял старичка с собой и поехал. И где теперь эти книги, бумаги, где старичок – никто не знает, нет ни духу, ни слуху.

   Записано в Москве 8 сентября 1924 г. Рассказывал старик-печник Егор Алексеевич, фамилию не знаю.

Брюс и волшебная наука

   Был этот Брюс умнейший человек, ученый: волшебную науку постиг лучше и некуда. Ну, и прочее. Какая видимость на земле, какая на небе – это мог определить, что к чему принадлежит. Ну, тут и так, и этак толковать можно, у каждого свой ум. А вот как он свою волшебную науку показал, так это на удивление: живую женщину сделал из цветов: ходила, работала, прислугой у него была, только говорить не могла. А Брюсова жена приревновала к нему эту прислугу.

   – Ты, говорит, с нею живешь.

   А Брюс смеется:

   – Эх, говорит, Дурында Ивановна, ничего не понимаешь.

   Ну, та все свое, давай его грызть, давай пилить каждый день:

   – Не без того, говорит, ты с ней живешь.

   Вот раз при гостях и начни она его срамить.

   – Бесстыжие, говорит, глаза: от законной жены откачнулся, с прислугой связался.

   Взяла тут досада Брюса.

   – Эх, говорит, дуреха, да и мозги твои дурацкие. Посмотри-ка, какая это прислуга! – Взял, да и вынул железный стержень у прислуги из головы. Она тут вся цветами и рассыпалась. Жена, гости: ах-ах! А жена говорит:

   – А я думала, она из тела сделана.

   Ну – баба, какое у нее понятие о такой науке?

   А только нашлись такие шпионы поганые, – может, из гостей и были, – донесли царю про это Брюсово рукомесло, про цветочную женщину. А царь не любил Брюса и не любил вот за что: Брюс сделал над ним волшебную насмешку. Он хотел шутку подшутить, а вышла насмешка. А какая это была насмешка – точно рассказать не смогу. То ли он царя в дураках оставил, или еще что... не знаю... А какой был царь – тоже сказать не сумею, только не Петр Великий.

   Ну, значит, эти мазурики-шпионы донесли царю. А царь говорит:

   – Этот проклятый Брюс – бельмо у меня на глазу. Пойдите, говорит, хоть обманом поймайте его и приведите под конвоем.

   Хм... "поймайте"... Не таковский Брюс был, чтобы попасть в клетку: царь только сказал, а он уже знал, что ловить его собрались. Царь думал обманом взять его, а Брюс сам всех обманул.

   Ну, полиция и направилась прямо к Брюсу в дом. А жил Брюс на Басманной – дом и теперь цел. И в доме этом в стену вделана гробовая доска – крышка от гроба, и на ней крест, а повыше доски надпись сделана, только не нашими буквами, а какие это буквы – никто не знает и прочитать никто не может. Собрались профессора, посмотрели и отвернули нос: не вкусна говядина, не по зубам. Ну, прочесть не сумели, давай Брюса ругать: накрутил, нацарапал, сам чорт не поймет! И немцы, и англичане приезжали разбирать надпись, и французы... Ничего у них не выходит.

   – Нет, говорят, не нам читать это надписание.

   Ну и приказание было закрасить эту надпись и гробовую доску. И сколько раз закрашивали, а никак закрасить не могут: нынче закрасят, а назавтра доска и надпись опять выступают. Вот она какая тут волшебная наука!

   Ну, хорошо... Вот, значит, полиция пришла в Брюсов дом. Пристав и спрашивает жену:

   – Где Брюс?

   Она говорит:

   – Из Москвы уехавши. К вечеру вернется.

   А это Брюс научил ее так говорить. Вот пристав и пошел ловить Брюса по заставам. Ну, разослал на пять застав. Смотрит – сам Брюс едет. Тут пристав подкрался, ухватил Брюса.

   – А-а, говорит, попался, милачок!

   А Брюс ничего: попался и попался, и не вырывается, стоит смирно. Только смотрит пристав – волокут еще одного Брюса. Он и рот разинул.

   – Что же это такое? – говорит. – Откуда взялось два Брюса? А тут и третьего притащили. Да так на пяти заставах пять Брюсов и наловили. И все как один, точка в точку, и обличьем, и одеждой, и голосом. Пристав и глаза вылупил, и понять ничего не может – как ошалелый стоит.

   – Кто же, спрашивает, из вас настоящий Брюс?

   А Брюсы смеются:

   – Да мы, говорят, все настоящие, все сами по себе.

   Вот тут и разгадывай – где настоящий. Ну, что тут делать приставу? И ничего придумать не может. Ведет к царю всех Брюсов: пусть, мол, сам ищет настоящего. Вот приводит:

   – Так и так, эмператорское величество, говорит, наловил я, говорит, на заставах пять Брюсов, а какой из них настоящий Брюс – не мог дознаться.

   Посмотрел царь на этих Брюсов, и зло его взяло большое:

   – Ну и стерва же, говорит, этот Брюс, ишь, на какие штуки ударился! Ну как, говорит, отыщешь тут настоящего Брюса, ежели все они один в один? Только, говорит, одно и остается: взять, да и перестрелять всех из поганого ружья. Да и то вряд ли настоящего убьешь: уйдет, говорит, проклятый, козявкой обернется и уйдет, а безвинные люди смерть примут... А я, говорит, не хочу грех на душу брать.

   Думал, думал:

   – Гоните, говорит, всех вон – добра нечего ждать от них!

   Ну, кинулись к Брюсам – кого в шею, кого по затылку.

   Побежали пятеро, а стало четверо, и ведь совсем они не Брюсы, а царские генералы. А это Брюс нарочито обернул их Брюсами, чтобы царю досадить. Ну, стало четверо генералов, а настоящий-то Брюс пропал.

   Еще больше взяло зло царя.

   – Я, говорит, так и знал, что тут подлость. Ишь, говорит, что выкинул!

   А генералы вернулись и жалуются:

   – Когда же, говорят, эмператорское величество, посадишь проклятого Брюса на цепь?

   А царю и без них тошно. Как закричит:

   – Вон из моего дворца! Генералы и помчалилсь.

   А Брюса пристав все же накрыл: сидит в пивной и пивцо попивает.

   – А-а, – говорит пристав, – вот где настоящий Брюс!

   А Брюс ему говорит:

   – Ты вот что: отстань, а не то оберну тебя петухом – будешь на улице лошадиный навоз разгребать.

   Пристав как дунет от него – испугался: свяжись, мол, с чортом и кукарекай целый век!

   Вот он какой мастер был по волшебству! И все ведь наукой постигал. Ну, это что хитро, то хитро, а все же не настоящее. А настоящее вот какое у него было дело: из старых людей молодых делал. И никаким отваром не поил, а поступал великатно: увидит старика, сейчас перережет ему горло и давай его кромсать – всего на куски изрежет. После того польет одним составом – тело срастется, польет другим – и станет из старика молодой. Вот это наука, всем наукам наука!

   Ну, только же она и погубила Брюса. Правду сказать, тут наука не виновата, а лакей Брюсов виноват – такая гадина был человек. Вот кому бы пулю из поганого ружья в затылок закатить – в самый бы раз!

   Тоже и Брюса оправдать нельзя. Нашел, кому довериться в таком важном деле – лакею! А может, тут такая судьба Брюса была – пропасть ему от лакейской руки. Это, пожалуй, вернее будет...

   А уж стар был Брюс – восемьдесят годов было. И говорит лакею:

   – Изруби меня на куски. Сперва, говорит, вот из этого пузырька полей, потом вот из этого, и стану, говорит, я юноша прекрасный.

   Вот лакей изрубил его на куски. Из одного пузырька полил – срослось тело, а из другого не стал поливать. Побежал к царю... ну, может, не к самому царю, а к генералу, который при царе находился.

   – Вот каким, мол, средствием я сделал конец Брюсу. Ну, отпустили ему сколько-то денег. А Брюса поскорее тайком похоронили – боялись, чтобы не ожил.

   А книги Брюсовы приказал царь разыскивать и жечь. И которые нашли – сожгли... Только еще штук с десяток утаили... ну те, которые разыскивали: пристава, полиция. А самые главные книги под Сухаревой башней в сундуке железном спрятаны. В башне этой у него мастерская была. А из башни ход был проделан в подземелье. Тут вот, в этом подземельи у него главная мастерская была, там он и делал разные секретные составы. Да нетто в одном месте у него такое подземелье было? Он всю Москву избуровил, ходы проделал, как крот. А книги те и посейчас лежат там.

   Записано мною в Москве 15 ноября (н. ст.) 1925 г. от крестьянина, ломового извозчика Ивана Антоновича Калины из Волоколамского уезда.

О падении дома Романовых

Про Керенскова

   Катерине Федоровне Сечиной было уже 70 лет, когда мне пришлось встретиться с ней. Добрая, наивная, она представляла собой теперь уже исчезнувший тип верной господской слуги старого времени.

   Родилась она в Тульской губернии в семье крепостного крестьянина; сейчас же после "воли" вышла замуж. Муж оказался пьяница и вор и нередко бил ее смертым боем. На одном воровстве он попался с поличным; крестьяне добросовестно "поучили" его и вскоре после этого "учения" он зачах и помер.

   Оставшись вдовой, Катерина Федоровна случайно попала в Москву, нанялась в барский дом господ Леоновых няней и прожила в нем почти всю жизнь, вынянчив и выпестовав целое поколение этой фамилии. В семье одного из этих Леоновых она доживала последние свои годы, вела домашнее хозяйство, мирила поссорившихся супругов и, по ее выражению, поскрипывала, как подгнившее дерево.