Текст книги "Полвека с небом"

Автор книги: Евгений Савицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

Ручку вправо и от себя – «як» послушно срывается с высоты в крутое пикирование. Новиков – следом за мной. Скорость быстро нарастает, стараюсь поймать в перекрестие флагмана… Доворачиваю и жму на гашетку. Кажется, достал! Задымил «лаптежник», отвернул влево… А это кто, Новиков? Нет, не он… Вижу, как из кутерьмы боя с «мессерами» прикрытия вывернулись два «яка» и бьют по бомбардировщикам. Еще один «юнкерс», заваливаясь на крыло, пошел к земле… А вот второму «яку» не повезло: пулеметные трассы воздушных стрелков с «юнкерсов» хлестнули по фюзеляжу… На выручку идет четверка «яков» без опознавательного птичьего крыла, значит, местные, из 4-й воздушной армии. Эти взяли фашистов в работу всерьез: один, два «лаптежника» горят… Все! Колонна развалилась окончательно, нет больше колонны… Уцелевшие «юнкерсы», сбрасывая бомбы в море, берут один за другим курс на Анапу.

У нас с Новиковым горючее на исходе. Значит, тоже пора домой.

Поздним вечером в штабе корпуса подвели итоги первого дня. Когда полковник Баранов, сведя воедино результаты донесений, положил передо мной окончательную сводку, общая цифра получилась весьма внушительной. По проверенным и уточненным данным, летчики 3 иак сбили за день 47 самолетов противника. Почти полтора полка!

Но считать надо не только победы. Счет нужно вести и допущенным ошибкам. Перебираю вычерченные в оперативном отделе схемы боев, составленные по донесениям летчиков и контрольным снимкам фотопулеметов. Первый вывод: единственным, кто из летчиков корпуса сумел использовать преимущество «яка» в вертикальном маневре, оказался Алексей Машенкин. В качестве ведущего пары он срезал Ме-109, нагнав его тогда, когда тот лез на пределе своей скороподъемности в гору. Никто больше подобным козырем воспользоваться в бою не догадался. Объяснить это досадное обстоятельство несложно. Летчики пересели на Як-1 с устаревших истребителей И-16 и И-153. Но легче от таких объяснений не становилось. Ведь с начала формирования корпуса на вооружение поступали только «яки». Пора бы, казалось, запомнить, что готовился воевать и воюешь именно на этой машине. Недаром, видно, говорится про первый блин, который всегда комом… Огромное нервное напряжение, обычно сопутствующее первому бою, хоть у кого отшибет память! Однако вот, подумалось мне, Машенкину не отшибло…

С другой стороны, имелись примеры и, что называется, ювелирной работы. Особенно отличилась пара лейтенанта Тищенко. Вместе с ведомым В. С. Патраковым он в первые же минуты боя сбил на пикировании головной «юнкерс». Тот рухнул прямо на окопы фашистской пехоты. Но и пара Тищенко, выходя из атаки над самой землей и не успев набрать ни скорости, ни высоты, напоролась на пару Ме-109, у которых и того и другого имелось с избытком. Немцы свалились Тищенко и его ведомому чуть ли не на головы. Вины наших летчиков тут, разумеется, не было: не «юнкерс» за ними, а они за «юнкерсом» гнались. Но на войне и без вины виноват. И не миновать бы беды, если бы не закон взаимовыручки. На помощь паре Тищенко пришла пара лейтенанта А. И. Туманова. Их стремительная, яростная атака спугнула немецких летчиков, которым и в голову не пришло, что все это чистый блеф – у Туманова и его ведомого к тому моменту вышел весь боезапас, да к тому же и горючее было на пределе. А пара Тищенко, между тем успев набрать скорость и высоту, тут же сцепилась со второй парой «мессеров». Заложив после очередной атаки вираж, Тищенко внезапно заметил под собой еще пару Ме-109, которые преследовали одиночный «як». Не колеблясь ни секунды, Тищенко атакует новую цель. Ведущий пары задымил, но ведомый продолжает преследовать «як», быстро сокращая расстояние, отделяющее его от жертвы. Вот-вот выйдет на дистанцию, с которой можно открывать огонь. А «як» как ни в чем не бывало идет по прямой, как будто у него хвост не из дюраля, а из дюймовой броневой стали. Сейчас ему влепят, мелькает в голове Тищенко. И, стараясь опередить, сам жмет на гашетку. Но из-за спешки трасса идет мимо немца. И тогда Тищенко ныряет ему под брюхо и выскакивает прямо перед пушками «мессера». Расчет оправдался. Немец, соблазнившись легкой добычей, бросил «як», который, как позже выяснилось, лейтенант В. И. Луговой, успевший расстрелять боезапас, нарочно подставлял немцу, чтобы Тищенко мог лучше прицелиться и попытался разделаться с новым противником. Вскоре и у Тищенко кончились снаряды, но боя он не прекратил, хотя немец и понял, что перед ним теперь беззащитная мишень. Но тут инициативу перехватил однополчанин Тищенко Иван Федоров, и фашисту, вместо того чтобы добить безоружный «як», самому пришлось спасаться от пушечных трасс…

Рассказывая столь подробно об этом бое, я поступаю так отнюдь не случайно. Именно в таких боях ярко проявлялась взаимная выручка и самоотверженность наших летчиков, совершенно не свойственные манере боя противника. Тищенко, Туманов, Луговой, Федоров – такова цепочка взаимных действий, когда летчики приходят друг другу на помощь, больше заботясь о жизни товарища, чем о своей собственной.

Не менее мужественно сражались и другие летчики корпуса. Вот только некоторые из боевых донесений, поступивших из полков в штаб корпуса и дивизии за этот день.

«Четверка под командованием капитана В. Г. Лапшина в составе летчиков М. И. Куценко, В. С. Конобаева, Н. П. Логвиненко сбила шесть самолетов противника в одном бою. Куценко уничтожил три, Логвиненко – два фашистских истребителя».

«Группа истребителей во главе с капитаном И. Д. Батычко перехватила на подступах к плацдарму двенадцать бомбардировщиков Ю-87 под прикрытием четверки Ме-109. С первой атаки капитан Батычко сбил ведущего группы бомбардировщиков. Ведомые капитана Батычко лейтенанты И. В. Федоров, Ф. П. Свеженцев, Е. Е. Анкудинов уничтожили еще два бомбардировщика. В этом же бою пара лейтенанта В. И. Лугового связала боем истребителей противника и двух уничтожила».

«Девятка истребителей майора А. У. Еремина атаковала группу „юнкерсов“, направляющихся к плацдарму. Уничтожено пять бомбардировщиков».

Приведу в заключение слова командующего 18-й армией генерала К. Н. Леселидзе, который, оценивая действия авиации в тот памятный для меня день, писал:

«Массированные удары нашей авиации по противнику, пытавшемуся уничтожить десантные части в районе Мысхако, сорвали его планы. У личного состава десантной группы появилась уверенность в своих силах».

Именно в тот день, 20 апреля, когда намеченная немцами решающая атака на силы защитников плацдарма с треском провалилась, наметился и перелом в воздушной обстановке. В течение следующих двух дней активность вражеской авиации значительно снизилась, а количество ее самолето-пролетов сократилось вдвое. Зато наша авиация наращивала в эти дни удары с воздуха, успешно штурмуя и подвергая бомбардировке позиции противника перед фронтом 18-й армии в районе Новороссийска и Федотовки.

Но главные схватки за господство в воздухе над Кубанью были еще впереди, и ожесточенные воздушные сражения продолжались с короткими перерывами вплоть до начала июня. Бои 20 апреля, когда в битву с противником включились помимо 4-й воздушной армии три корпуса резерва Ставки Верховного Главнокомандования, стали для немцев первым предупреждением, что привычному для них превосходству в воздухе наступает конец. Умелая боевая работа летчиков 3 иак была, разумеется, только частью общего вклада в начинавшийся процесс окончательного разгрома немецкой авиации над Таманским полуостровом.

Но были в этой работе, как говорилось, свои просчеты и ошибки. И мы на них ни в коей мере не закрывали глаза. Уже в первые свои вылеты я обратил внимание, что необстрелянность летчиков, отсутствие необходимого фронтового опыта вели к тому, что группы во время боевых действий нередко распадались на пары, а те, в свою очередь, – на одиночные машины. Из-за этого утрачивалась визуальная и огневая связь, нарушалось управление боем, и летчики в таких случаях действовали порознь, каждый по собственному усмотрению. Не лучшим образом осуществлялось и наземное управление боевыми действиями. В штабе корпуса не всегда успевали верно оценить обстановку в воздухе, избрать лучший вариант – какими силами и в какой последовательности вводить в бой подкрепления. Не все работники штаба сумели наладить оперативное боевое управление истребителями непосредственно в зоне воздушных боев, упускалась порой возможность своевременно скоординировать взаимопомощь отдельных групп, подстраховать тех, кому приходилось круто, за счет других звеньев и эскадрилий, находившихся в воздухе. Все это вело к неоправданным потерям, которых можно было бы избежать, будь у работников штабов и командиров дивизий больше опыта. Казалось бы, на первых порах простительно. Но на войне любые ошибки ведут к гибели людей независимо от того, вызваны ли они объективными причинами, неопытностью или случайностью. И мы делали все, что от нас зависело, чтобы извлечь необходимые уроки, не повторять впредь собственные оплошности.

Что и говорить, организация и управление боевыми действиями – дело многотрудное и чрезвычайно сложное. Врага шапками не закидаешь. И голым численным перевесом не возьмешь. Вот и не хочу, чтобы у нынешнего читателя, особенно у тех, кто знаком с войной по романам да кинофильмам, сложилось неверное впечатление. Немцы воевали серьезно. Причем имели для этого все необходимое. И знающих все тонкости своей профессии военачальников; и грамотных офицеров, твердо и последовательно исполняющих свои обязанности; и солдат, стойко сражавшихся как в обороне, так и в наступлении; и железную дисциплину, одинаково обязательную для всех – от прибывшего на фронт с очередным пополнением новобранца до именитого генерала, за спиной у которого не один десяток лет армейской службы… Я уж не говорю об опыте, который они накопили на полях сражений в Испании, Франции или Польше, о материальных ресурсах, поступавших изо всех уголков ограбленной Европы, о военной технике, поставленной на конвейеры задолго до дня вероломного нападения на нашу страну… Одним словом, это был сильный и коварный противник. И дрался он не на жизнь, а на смерть. Именно так все мы, кто сражался на фронтах Великой Отечественной войны, его и воспринимали, именно так к нему относились, не ожидая легких побед и быстрых успехов.

Говорю все это к тому, что псевдопатриотическое принижение и оглупление противника не только опасно и вредно, но и вдобавок умаляет цену, которую заплатил наш народ за Победу над фашизмом вообще и за те частные победы, из которых она складывалась. А цена эта воистину велика.

Повторяю, у противника было все. Или почти все. Не хватало ему только одного – подлинно высокой цели, той цели, которая была у нас – отстоять от захватчиков свою Отчизну. Родину. Именно она, эта цель, вдохновляла нас воевать так, как не мог, не способен был воевать противник. Массовый героизм, ставший для нас повседневностью с первых же дней войны, был ему органически несвойственен. Пленные фашистские летчики из таких эскадр, как «Мельдерс» или «Зеленое сердце», хвастливо рассказывали, что любому из них не разрешают делать более двух боевых вылетов в день. Наши же гордились тем, что успевают сделать за день четыре и более боевых вылетов. И если для немца внеочередной лишний вылет – ущемление его привилегий и законных прав, для нашего летчика – это честь и признание его боевых заслуг. Запрети ему такой вылет – сочтет кровной обидой.

Так и во всем остальном.

Помню – правда, это было значительно позже, во время Висло-Одерской операции, – во время танковых прорывов, которые сопровождала наша истребительная авиация, в плен попадали уже не отдельные геринговские асы, а целые части вражеской пехоты или гарнизоны. Людей для охраны у нас не хватало. И пленные немцы сами строились в колонны; сами маршировали на восток. Причем никто не разбегался, никто даже не помышлял, чтобы удрать и, пробравшись через линию фронта, добраться до своих. А наших пленных не удерживала от побегов ни усиленная охрана, ни колючая проволока, ни специально натасканные, рвущие людей на части собаки-овчарки…

Число примеров можно бы и умножить. Но и без того ясно, в чем заключалось то главное, чего не было у врага и чего он так и не сумел понять до последнего дня войны, – в неиссякаемой нравственной силе и связанных с нею самоотверженности и самопожертвовании в справедливой, священной борьбе против фашистских захватчиков. Именно этим, в частности, и объясняется, что необстрелянные летчики корпуса, такие, как Тищенко, Машенкин, Батычко, Туманов, Луговой и многие другие, сумели в первый же день своего боевого крещения не только на равных драться с многоопытными немецкими асами, но и переломить ход воздушного боя в свою пользу. Речь, конечно, не только о нашем 3 иак – летчики корпуса сражались совместно с другими частями и соединениями авиации фронта. Но я командовал именно 3 иак, и потому его ратные дела мне ближе да и лучше других известны.

В тот же день, 20 апреля, находившимися на Кубани представителями Ставки Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым и маршалом авиации А. А. Новиковым был утвержден ранее разработанный план авиационного наступления ВВС Северо-Кавказского фронта с целью разгрома группировки противника на Таманском полуострове. Для нас, летчиков, это означало необходимость скорейшего завоевания господства в воздухе. Воздушное сражение над Кубанью принимало все более ожесточенный характер.

Для корпуса начались жаркие дни. Летчики, быстро набирая боевой опыт, делали по четыре-пять боевых вылетов. Они, можно сказать, жили на аэродромах. Работа начиналась с рассвета и заканчивалась с приходом сумерек. А по вечерам разборы боев, анализ действий отдельных пар и целых групп…

Совершенствованию мастерства придавалось особое значение. Времени на это не жалели. Ни командный состав, ни рядовые летчики. Ни физическая усталость, ни хроническое недосыпание не мешали регулярным разборам воздушных боев, тщательному коллективному анализу действий летчиков и ведущих групп. Собирались обычно после ужина. Для занятий годилась любая деревенская изба, любое мало-мальски подходящее по размерам помещение. А нет – собирались и под открытым небом, благо в апрельские вечера на Кубани и теплынь стойко держится, и смеркается поздно. Либо мелом на доске, либо прутиком на земле вычерчивались немудрящие, но лаконично точные схемы; кто-нибудь из участников воздушного боя коротко, без лишних эмоций, делился своими выводами и наблюдениями, выкладывая все как есть начистоту, не щадя ни своих, ни чужих амбиций. И сразу начинались обсуждения. Порой они заканчивались быстро. Порой разгорались целые баталии, когда летчики, доказывая свое, спорили до хрипоты, до надсадного кашля – старались не ради того, чтобы непременно, но доказать свое, а ради поиска жизненно необходимой для всех и каждого истины. Но чаще всего обсуждения эти проходили спокойно и без лишней траты времени – далеко не в каждом бою случалось что-либо такое, из-за чего мнения разделялись и прийти к единому выводу удавалось не сразу. Однако как бы там ни было, а к разборам боев – как удачных, так и неудачных – летчики всегда относились максимально серьезно.

Не было ни единой свободной минуты и у меня… Штаб, пункты наземного управления боевыми действиями, аэродромы, где базировались полки корпуса, – поездки, доклады, совещания и опять поездки… И конечно, участие в боевых вылетах. Без них я не мыслил управления корпусом. Именно они позволяли мне постоянно держать руку на пульсе происходивших событий. Порой, как и рядовым летчикам, мне приходилось подниматься в воздух по нескольку раз в день: наблюдал, сравнивал, делал выводы… Если обстоятельства требовали того, вступал в бой. На моем счету уже числилось несколько сбитых вражеских самолетов…

В одном из таких вылетов, счет которым в те дни никто для себя не вел, я и напоролся на огневой заслон стрелков идущей к Новороссийску колонны «юнкерсов». Пришлось прыгать с парашютом в море…

Сейчас оно, это море, вновь лежало под крылом: присланный за мной из штаба корпуса связной самолет У-2 уже успел набрать высоту и взял курс в сторону аэродрома.

Повезло, думалось мне. Крепко повезло! И до своих вчера удалось дотянуть. И катер с моряками вовремя подоспел… Можно сказать, во второй раз родился. И где? На земле, где делал когда-то свои первые шаги, где прошло детство и юность, откуда началась дорога в жизнь… И вот теперь она, моя жизнь, как бы заново прошла перед глазами, воскресив в памяти, казалось, давно забытые подробности и детали. Будто все это – и родная Станичка, и школа летчиков, и служба на Дальнем Востоке, и начало войны, и сама война, – все это вновь еще раз прожито за те считанные, такие быстролетящие и такие емкие минуты, пока трудяга У-2 тарахтел в воздухе, добираясь до аэродрома.

«Расскажи кому, не всякий поверит, – освободившись наконец от нахлынувших воспоминаний, усмехнулся про себя я. – Верно говорится, что жизнь порой сложнее любых человеческих фантазий…» Впрочем, рассуждать о превратностях судьбы было уже некогда. У-2 заходил на посадку.

В штабе корпуса меня ожидали две новости. Парторг 812-го авиаполка капитан Н. М. Лисицын доложил, что летчики П. Т. Тарасов и С. П. Калугин посадили на аэродром немецкий «мессершмитт».

– Говорят, решили к Первому мая подарок для вас сделать, – пряча улыбку, пояснил Лисицын. – Тарасов утверждает, что вы, товарищ генерал, уже летали однажды на «мессере». Вот и привели немца, как бычка на веревочке…

– И пилот жив? – заинтересовался я.

– А что ему сделается! Матерится только по-своему, по-немецки, дескать, как это его, аса, к полосе прижали. У него там, на фюзеляже, действительно какой-то рыцарский щит намалеван. Немца сейчас майор Цыбин допрашивает.

Фашист и впрямь оказался важной птицей. И во Франции воевал, и в бомбардировках Лондона принимал участие… Ему и фамильный герб разрешили на самолете нарисовать в знак признания былых заслуг. А тут, под Новороссийском, угораздило нарваться на двух русских парней – капитана Тарасова и его ведомого лейтенанта Калугина! Начальник разведки 265-й истребительной авиадивизии майор И. П. Цыбин, допрашивавший пленного, рассказал, что фашист поначалу фордыбачил, напускал на себя важность, а потом признал в конце концов, что накопленный в Европе опыт помогает мало, что воевать с русскими не в пример труднее и что борьбу за господство в воздухе они здесь, на Кубани, кажется, проигрывают…

Если пленному летчику казалось, то мы уже твердо знали, что ни о каком господстве гитлеровской авиации в воздухе не может теперь быть и речи. Хотя противник мириться с этим не желал. Немцы, видимо, считали, что на их аэродромах вполне достаточно боевых машин, чтобы вновь изменить положение в свою пользу.

Надо сказать, примерное равенство сторон в технике все еще сохранялось. Но немцы явно недоучитывали роль человеческого фактора. Не случайно немецкий летчик сокрушался о том, что накопленный в боях над Европой опыт теперь не срабатывал. Помимо растущего день ото дня мастерства наши летчики противопоставили ему неукротимую волю к победе, проявляя поистине массовый героизм. Каждый из них знал, за что сражается, за что готов отдать, если понадобится, жизнь. А мастерство, окрыленное отвагой и бойцовским духом, всегда побеждает.

Но побед, как известно, не бывает без потерь. Говорят, будто война слепа и косит человеческие жизни подряд, без разбора. Слепа-то она слепа, но слишком часто выбирает себе жертвы из числа лучших. И вторая весть, которую я услышал по возвращении в штаб корпуса, оказалась горькой.

С одного из боевых вылетов не вернулся командир 402-го истребительного авиаполка подполковник В. А. Папков. Это был прекрасной души человек и отличный боевой командир. Стоит ли говорить, с какой болью мы переживали эту утрату. К войне привыкают, но к смерти близкого тебе человека, боевого товарища привыкнуть нельзя. И жестокая сущность войны, повседневно связывающая в один узел жизнь и смерть, ясна лишь разуму, но не сердцу. Сердце не приемлет никаких объяснений, никаких оправданий – оно просто болит. Правда, боль эта иногда благотворна. Она обнажает бесчеловечность войны, стократно умножая в сознании людей величайшую ценность мира. А мы сражались за мир: солдат умирает на поле брани, чтобы вечно жило его Отечество.

Захватчик рискует собственной шкурой ради выгоды тех, кто его послал в бой, зачастую видя тут и собственную личную выгоду. Но стремление к выгоде – всего лишь способ жизни, а не ее цель. Оно не способно захватить глубинные основы личности, мобилизовать во имя борьбы все нравственные и духовные силы человека. Захватчик, если он не заражен фанатизмом, сражается только оружием: для победы ему необходим либо численный, либо технический перевес. Если этого нет, он сдается или бежит с поля боя… Иное дело – тот, кто отстаивает в бою жизнь Отечества, свободу своих близких, своего народа. Его сила – не только сила оружия; сражаясь, он вкладывает в борьбу всего себя без остатка. Победа в бою для него не средство чего-то добиться, а цель – единственная и главная цель всей его жизни. Такие дерутся до конца… Именно так дрались с фашистами наши летчики. Именно так – до конца! – дрался в своем последнем воздушном бою и командир полка Папков.

…Пройдут годы. В плавнях Кубани однажды будет найдена боевая машина. По номерам орденов, обнаруженных в кабине самолета, установят, что это был самолет командира 402-го истребительного авиаполка В. А. Папкова.

В последних числах апреля войска 56-й армии Северо-Кавказского фронта подготовили наступление в районе станицы Крымская. За день до намеченного срока, 28 апреля, немцы с утра подняли в воздух множество бомбардировщиков. Цель противника заключалась в том, чтобы мощными бомбовыми ударами сорвать или хотя бы приостановить разработанную советским командованием операцию. Однако успеха они не добились. Завязавшиеся над станицей Крымская воздушные бои сковали действия вражеской авиации. А в ночь на 29 апреля силами ВВС Северо-Кавказского фронта началась авиационная подготовка в полосе предстоящего наступления. Первые группы бомбардировщиков, прорвавшись сквозь заградительный огонь вражеских зенитных батарей, зажгли в глубине вражеской обороны с помощью зажигательных бомб пожары, облегчившие выход на цель остальным самолетам. Вслед за этим был нанесен основной удар. Всю ночь бомбардировщики 4-й воздушной армии и авиации дальнего действия перепахивали ближайшие тылы противника, подавляя артиллерию и опорные пункты его обороны. Средняя бомбовая плотность удара составила почти 21 тонну на квадратный километр. Всю ночь полыхали пожары, рвались склады с боеприпасами…

Утром 29 апреля после мощной авиационной и артиллерийской подготовки части 56-й армии перешли в наступление. Противник оказал яростное сопротивление. Умело используя выгодную для обороны пересеченную местность, он упорно препятствовал продвижению наступающих войск, сумевших вклиниться на отдельных участках вражеской обороны на один-два километра. Ожесточенные наземные бои, которые вели войска 56-й армии, требовали постоянной и надежной поддержки с воздуха. Над полем боя в окрестностях станицы Крымская разгорелось второе на Кубани воздушное сражение, не уступавшее по размаху и напряженности многодневному сражению в небе над Новороссийском. Обстановка быстро накалялась. Воздушные бои вновь приняли исключительно ожесточенный характер. Доставалось всем, но на летчиков-истребителей выпала в те дни особая нагрузка. От них во многом зависел успех бомбардировочной и штурмовой авиации, а следовательно, и сухопутных сил. Немцы это понимали не хуже нас, вводя в действие все, что у них имелось на аэродромах.

С рассвета до сумерек в небе было тесно от нашей и немецкой авиации. Воздушные бои шли на всех высотах и по всему фронту. Одна схватка перерастала в другую, длясь, таким образом, целыми часами. И хотя участок прорыва не превышал 25 – 30 километров, в пределах этого пространства происходило за день до 40 воздушных боев, в каждом из которых одновременно сражались с обеих сторон до 50 – 80 самолетов[5]5
  См.: Советские Военно-воздушные силы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг. С. 164.


[Закрыть].

Но цифры цифрами. Они, понятно, говорят о многом. Но еще больше остается вне их сухого языка. Наши летчики, как правило, одерживали в этих схватках верх над врагом не столько числом, сколько беззаветным мужеством, неистовым упорством и, конечно, боевым мастерством, стиль которого резко отличался от повадок противника. Последнее проявлялось как в малом, так и в большом.

Чтобы было понятно, что я имею в виду, расскажу лишь об одном боевом вылете летчика-истребителя И. В. Федорова, ставшего впоследствии Героем Советского Союза и закончившего войну вместе со мной в небе Берлина.

Но до Берлина тогда было далеко, а Иван Федоров был лейтенантом, ничем особо не отличавшимся от других летчиков-истребителей корпуса. В то утро шестерка истребителей, включая машину Федорова, прикрывала с воздуха наши наземные войска. Федоров первым заметил две крупные группы вражеских бомбардировщиков, насчитывающих вместе до сорока машин. «Юнкерсы» шли нагло, рассчитывая на поддержку многочисленного прикрытия «мессершмиттов». Допустить их до наших позиций было нельзя, просить по рации подкрепления не имело смысла – времени оставалось только на то, чтобы успеть перед схваткой набрать высоту, – и шестерка «яков» приняла решение вступить в явно неравный бой.

Пользуясь преимуществом в высоте и набрав на пикировании предельную скорость, шестерка «яков» ударила по врагу. Атака удалась. Один за другим два «юнкерса», объятые пламенем, вывалились из строя. При втором заходе еще три вражеских бомбардировщика потянули за собой шлейфы черного дыма вниз, к земле. Но тут в дело вступили вражеские истребители. Четверка «мессеров» расчленила пару лейтенанта Федорова, отсекая его от машины ведомого. Бросив свой «як» в крутой разворот, Федоров успел уйти в сторону, но сразу же напоролся еще на одну пару «мессеров». Когда у немцев имелось численное преимущество, они умели взять противника в клещи. И все же Федоров, вероятно, смог бы вырваться, если бы захотел. Летчиком он был первоклассным. Но Федоров решил иначе. Видя, что остальные «яки» продолжают работать с бомбардировщиками, он решил взять шестерку «мессеров» на себя. Заложив вираж и уйдя из-под огня одного вражеского истребителя, Федоров тут же сел на хвост другому «мессеру». Убийственная очередь с короткой дистанции – и немец задымил, резко свалившись на крыло. А Федоров вцепился во второго фашиста, и вот уже ведомый сбитого точно в прицеле. Но пушки «яка» молчат: весь боезапас израсходован. Немцы это, кажется, поняли. На машину Федорова открыто, не скрывая злорадного торжества, идет в атаку вторая пара «мессеров». «Хотят бить наверняка, – мелькает мысль у нашего летчика, – с короткой дистанции… Не выйдет!»

Федоров резко переводит машину в пикирование, стремясь оторваться от преследующих его истребителей, затем несколько точных маневров – и опять круто вверх… Там, наверху, еще одна, третья пара вражеских истребителей. «Нельзя допустить, чтобы они помешали нашим летчикам выбивать „юнкерсы“, – решает Федоров и ждет в очередную атаку. В боевом развороте он достает ведущего третьей пары и, подойдя вплотную, срезает его на скорости собственным крылом.

Последнее, что успел заметить лейтенант Федоров, перед тем как выброситься с парашютом, – еще один «юнкерс», летящий вниз дымной головешкой…

Таран – оружие сильных духом. Оружие людей, сражающихся за то, что им дороже жизни. Враг не должен пройти – вот тот нравственный закон, который добровольно избирали для себя многие советские летчики. Немало их было и в корпусе, которым я тогда командовал. Федоров не одинок. В те же дни таран, как последнее средство воздушного боя, когда израсходован весь боезапас, применили в схватках с врагом еще два летчика корпуса – командир эскадрильи старший лейтенант С. И. Маковский и заместитель командира полка майор А. К. Янович.

Подобные проявления героизма и самоотверженности в бою были несвойственны и, более того, непонятны противнику. Как непонятен ему был и сам стиль воздушного боя советских летчиков, когда не принимается во внимание ни численное превосходство врага, ни собственное, казалось бы, безвыходное положение, когда борьба идет без оглядки и до конца.

Непонятное же, как известно, вызывает чувство тревоги и беспокойства. Так уж устроена человеческая психика: неизвестность страшит. И немцы, ища объяснений, создавали порой, исходя из собственных мерок, легенды – одну нелепее другой… Так, к примеру, возник миф о «дикой дивизии».

Впервые услышал я о нем от пленного летчика, которого, в отличие от того, что доставили Тарасов с Калугиным, пришлось допрашивать самому. Дело это я не любил, но в тот раз срочно потребовались сведения о противнике. Да и любопытно было взглянуть на одного из асов знаменитой эскадры «Зеленое сердце».

Пленного привели ко мне сразу, и потому он был при полном параде: три Железных креста, еще от двух – ленточки в петлице. Воевал в Испании, во Франции; на русском, как он выразился, фронте с первых дней. Держался, помню, без наглости, но уверенно; на вопросы отвечать отвечал, но чаще ссылался на свою неосведомленность. В общем, ясно стало: не из пугливых. Решил поговорить с ним, так сказать, по-доброму. Распорядился, чтобы накрыли стол, откупорил бутылку с водкой. Сам, сказал, не пью, а вы, дескать, не стесняйтесь, если есть желание… Не знаю, то ли водка, то ли подчеркнуто уважительное отношение развязали ему язык, но факт остается фактом – разговорился немец. Рассказал, что личный состав эскадры насчитывает пятьдесят человек, что все летчики, за исключением его самого и еще троих, члены нацистской партии, что часть укомплектована лучшими самолетами и сейчас к ним поступили истребители новой модификации Ме-109Ф – с более мощным мотором и увеличенной площадью крыла…

– Как велики потери и каково настроение у летного состава? – задал я пленному наиболее интересующий меня вопрос.

Немец помрачнел. Вопрос, видимо, был ему неприятен.

– До последнего времени потери в эскадре тревоги не вызывали. Но с тех пор как русские ввели в бой свою «дикую дивизию», положение ухудшилось, потери резко возросли и боевой дух в среде летчиков день ото дня падает.

«Какая еще „дикая дивизия“?» – недоуменно подумал я. Но, не подав виду, молча кивнул, подчеркивая тем самым, что внимательно слушаю. Пленному, видимо, польстило проявленное по его адресу внимание, и он, став вновь словоохотливым, выложил все, что знал. По его словам выходило, что летчики «дикой дивизии» имеют специальную подготовку, летают без парашютов и дерутся на манер японских смертников – камикадзе, а за каждый сбитый самолет им выплачивают крупные суммы денег. В подтверждение он привел случай, когда четверка «яков», атаковав группу из восьми «мессершмиттов» и сбив два из них, не успокоилась на этом, и один из «яков», маскируясь солнцем, пришел вслед за немцами на их аэродром в Анапе, где и сбил ведущего группы майора Герца, когда тот заходил на посадку. А когда русского подбили зенитчики, продолжал пленный, тот, вместо того чтобы сесть где-нибудь на ближайшей полянке, сделал разворот в сторону аэродрома и на крутом пикировании врезался во взлетно-посадочную полосу.