Текст книги "Диана. Найденыш (СИ)"

Автор книги: Евгений Щепетнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Фея бормотала что-то непонятное, утирая ей слезы, а потом вдруг сама заплакала, всхлипывая, прижимая девочку к себе, и покачивая, как младенца. Наконец они обе наплакались, успокоились, и поморгав своими огромными ресницами фея широко улыбнулась и усадила Диану за стол. Подвинула к ней чашку с варевом, положила рядом с чашкой красивую глубокую ложку, расписанную странными, невиданными девочкой узорами, положила ломоть хлеба. Подумала секунду, и повязала на шею Дианы тряпочку – точно так, как Диана видела это в кино. Это чтобы одежду не пачкать!

Девочка нерешительно взяла в руки ложку, ожидая, что она окажется очень тяжелой – большая же! Но ложка оказалась очень легкой и удобной. Но Диана все равно медлила – сама не знала почему. Сидела, косилась на фею, разглядывала ложку, и вдыхала замечательный запах бульона. Тогда фея улыбнулась, укоризненно помотала головой и забрала ложку из руки Дианы. Девочка сразу расстроилась – ну вот, как она и ожидала – недостойна вкусной еды! Но оказалось, фея собралась ее кормить сама, как маленькую девочку, как младенца. Она поболтала в чашку, поднимая со дна гущину, подула в ложку, попробовала, а потом решительно поднесла ложку со всем содержимым к губам Дианы, коснувшись краем ложки зубов девочки. Та непроизвольно шире открыла рот, и… в него полилась восхитительная струя вкусного, пряного мясного бульона!

Диана закашлялась, проглотила суп, и вот возле ее губ еще одна ложка! И ее содержимое проглотила. Потом нерешительно перехватила ложку у феи (что она, Диана, маленькая, что ли?), и начала есть сама – осторожно черпая из чашки и заедая мягким, тоже пряным хлебом. Вкусно! Было ужасно вкусно!

Содержимое чашки кончилось очень быстро, даже кусок хлеба доесть не успела. Нерешительно покосилась на фею – не даст ли еще вкусноты? Но та поняла и решительно помотала головой – нет! И тут же показала на живот, потерла его и сказала:

– Ой-ой! О-о-ой!

Диана задумалась – что бы это значило?! Потом догадалась – фея хочет сказать, что будет больно животик! Ну да, Диана хоть и маленькая, но уже знала, что если долго не есть, а потом сразу много скушать, будет болеть животик.

Потом фея налила в кружку чего-то вроде компота. Наверное, это и был компот, только вкус немного непривычный, не такой, как у бабушкиного компота. Злая Мама никогда не давала Диане компот, только бабушка. Компот Диане нравился, он сладкий, а еще – кисленький. Вкусный! И этот тоже был вкусным. Диана высосала всю кружку, доедая свой недоеденный кусочек хлеба, и устало откинулась на спинку стула. Хорошо тут у феи! Как в сказке!

И тут… ей захотелось пи-пи. И так захотелось, что Диана пискнула, согнулась и ухватилась руками за низ живота. Ой, плохо! Не хватало еще написать на стул волшебницы! Она за это превратит Диану в крысу! Или еще чего хуже – в таракана! И что делать?!

И снова волшебница поняла – улыбнулась, подхватила Диану, сняв ее с подушки, положенной на стул (чтобы повыше сидеть!), и взяв за руку повела ее за печь, в дальний угол комнаты. Тут нашлись и Дианины кроссовки – старенькие, но еще крепкие, они не были такими чистыми наверное с самого их рождения. Фея помогла Диане обуться, и через пять минут уже рассказывала, как пользоваться заведением под названием «хайлар». Видимо это на фейском языке так назывался туалет. Странный это был туалет – унитаза нет, водой не смывается… деревянный стул с дыркой, и все. А еще – кувшин с водой, полотенце, мыло и все такое. Улыбаясь и подмигивая, фея жестами наглядно показала Диане, как следует пользоваться этим странным заведением, и что делать с кувшином. Не совсем, конечно, показала, только изобразила, но Диана все прекрасно поняла – она ведь была умненькой девочкой, что бы там про нее не говорили дураки! Когда фея решила, что Диана усвоила урок, она вышла, притворив дверь, и оставила Диану одну.

Как ни странно, здесь не было холодно, хотя и прохладнее, чем в комнате. Диана подождала (сама не зная – чего именно), а потом резво сняла штанишки и проделала все, чему ее научила волшебница. И ей это даже понравилось – забавно ведь, как игра! Вымыла руки с мылом и довольная пошла обратно в комнату. У порога разулась, и пошла по полу в одних дырявых носках – пол был покрыт ковриками и ковровыми дорожками, так что ногам совсем не было холодно.

***

Уна проснулась совсем рано, еще затемно, хотя необходимости в этом никакой не было. Просто проснулась, и все тут! Темно, тихо, за окном непроглядная тьма. Кахир еще посреди ночи выпросился на улицу – носиться под звездным небом по морозному лесу – что лучше этой забавы? Так он считает, не Уна. Откуда она знает, что он так считает? А знает, да и все тут! Если он может угадывать ее мысли – почему ей не обладать таким умением? Столько лет вместе – каждый пук друг друга известен и определим.

Встала, накинула на себя халат – спала, как всегда, обнаженной – так привыкла, и так ее учил Учитель. Во сне тело дышит и соединяется с пространством посредством открытых энергетических каналов. А если закрылась, закуталась в толстые тряпки – никакого тебе соединения.

Впрочем, Уна никакого такого соединения не чувствовала. Просто ей было приятно ощущать обнаженной кожей тонкую ткань одеяла и мех верхнего, мехового. Она накрывалась им тогда, когда печка выстывала и становилось холодно.

Поднявшись, подошла к печи и послушала дыхание девочки. Убедилась – та жива, спит крепко и спокойно. Хорошо! Улыбка невольно вспорхнула на лицо Уны. Странное дело, да – раньше Уна улыбалась не так часто, а вот теперь, когда появился этот найденыш…

Странная девочка. Непохожая на местных. Местные – в основном блондинки, как и положено северянкам, ширококостные, сильные, и что греха таить… не очень красивые. Хотя… как это рассмотреть. Если с точки зрения южанки Уны красивая женщина должна быть утонченной, худенькой, гладкой и не очень большой – местные считали, что красивая женщина обязательно широкобедрая, плечистая, мощная! И мешок муки поднимет, и пьяного мужа домой отнесет, и лошадь на скаку кулаком срубит. И ребенка легко родит. А такие как Уна – ущербные, несчастные, никудышные.

Впрочем, так оно и есть – Уна никудышная, раз не может родить. И ничего с этим не поделать. Еще когда она была ребенком маги-лекари сразу определили: неспособна на роды. Потому ее судьба и была такой… хм-м… неправильной. Не такой, какой положено быть судьбе «порядочной» принцессы. Что по большому счету ее и спасло.

Мысли, мысли… чего тут думать? Завтрак надо готовить. Скоро девчонка проснется, и ее надо будет откармливать. Именно откармливать, а не кормить – такую худобушку надо как следует пичкать едой. Пока не наберет нормальный вес. А то как птичка певчая – одни ножки, да клювик!

Улыбнулась. Ага, птичка певчая! Так завопила… птичкам и не снилось! Голосяра – как… как… хм-м… непонятно – у кого. До сих пор в ушах звенит!

Уна весело хихикнула (она вообще не любила долго печалиться), и принялась шарить по закромам в поисках пряностей. В суп надо было добавить не просто пряности, а еще и те, которые возбуждают аппетит и подстегивают жизненную силу. Пусть быстрее восстанавливается! Пусть нагуливает аппетит!

Быстро, и без брезгливости, разделала мясо принесенное Кахиром. Не для себя – для пациентки. Сама и кашку с тыквой поест – полезно и вкусно. Поставила котел на плиту, добавив в печь на уголья свежих поленьев (ночью пару раз вставала, подбрасывала, уже в привычку вошло). Дрова сама напилила – летом и осенью. За то время, что здесь живет, обросла инструментами, в том числе и стальной пилой, довольно-таки большой ценностью в лесном краю. Без пилы дров не напилишь, придется нанимать работников, деньги платить. А Уне в охотку попилить бревна – двигаешь рукоять пилы и думаешь о своем… вжик-вжик, вжик-вжик… успокаивает, как медитация. Теперь вдвоем пилить будут – вдвоем-то сподручнее!

Почему уверена, что вдвоем? А некуда девчонке уходить. Не местная эта девочка. Почти что копия Уны в детстве – такая же темненькая, ушастенькая, худенькая. Как дочка! Если бы Уна могла родить.

Взгрустнулось, но тут же грусть вытеснили мысли о другом. Что-то давно не было больных, целую неделю. Так-то оно вроде и хорошо – для людей хорошо – но ей-то на что жить? Не хочется заветную заначку потрошить. Это только на крайний случай.

Оделась, пошла к проруби, захватив с собой здоровенный лесорубный топор. Махала им Уна очень ловко, как завзятый мужик, и скоро в разлетающихся ледяных брызгах забурлила темная вода. За ночь прорубь крепко промерзла, так что с первого-второго удара не сдалась. Мороз крепчает!

Скоро день зимнего перелома, когда солнце дает людям самую долгую ночь, а потом поворачивается на лето. В день поворота устраивается праздник Поворота. Уна на него ходит – почему бы и нет? Ее там ждут. Она хорошо поет, и все ей очень рады. Хоть Уна и затворница, но и ей иногда хочется побыть в человеческом обществе. Опять же… она молодая, крепкая женщина, и ей тоже хочется мужчину. На постоянные отношения Уна не решается, да никто особо и не горит желанием взять в жены бесплодную (Уна сразу распустила этот слух, поделившись с одной из знакомых «по-секрету»), но красивый молодой лесоруб с мозолистыми руками, или пышущий здоровьем купец с крепкими, ласковыми объятиями – иногда можно позволить себе расслабиться, и забыть, что она принцесса крови. Тем более что их объятия ничем не отличаются от объятий какого-нибудь родовитого наследника старой дворянской династии либо гвардейского офицера. Уж Уна-то это знает точно. Она не отличается особой любвеобильностью, но как лекарка, знает – для здоровья очень даже полезны пусть и редкие, но достаточно регулярные любовные соития. Без этого женщину ждет куча всяческих не очень приятных болезней.

По крайней мере, об этом говорят многие медицинские трактаты – на себе Уна такое не проверяла. Тем более что Уна женщина одинокая, брачными узами не скованная, и вообще – кому какое дело?! Неужели не имеет права хоть немного себя порадовать? Главное – не иметь дел с женатыми мужчинами. В противном случае тут не жить. Бабы объединятся и сожгут вместе с избушкой. Потом пожалеют, да – лекарки-то рядом не будет! Но вначале сожгут.

Вернулась, положила топор на его место – за дверь (Там ему самое место – на всякий случай. Мало ли…), взяла коромысло, ведра и пошла за водой. Сделала три ходки, и пока притормозила. Достаточно воды!

Накрыла на стол в ожидании, пока сварится бульон, хотела заняться приготовлением снадобий – впрок, и тут вдруг вспомнила, что теперь не одна и девочка спит, а греметь пестиком в ступке и разбудить дитя очень уж не хотелось. Тогда оставила свои планы на ближайшее будущее и пошла в красный угол, туда, где стояли статуэтки богов.

Кто ей помог? Кто услышал ее затаенные желания, ее мечту? Кто послал ей Найденыша, Дайну? Она так и решила, что будет звать девочку найденышем-Дайной. Почему бы и нет? Скорее всего имя девочки какое-нибудь экзотическое, заморское, не нужно привлекать к ней внимание. А Найденыш, Дайна, или Дайн – вполне себе распространенное имя на Крайнем Севере. Так издавна называли самых желанных детей.

Итак, кто это? Богиня любви Аула?! Уна погладила статуэтку обнаженной девушки с крыльями за спиной, удивительно похожую на нее, Уну. Она такая же стройная, сухая – дай ей крылья, и тоже взлетит! Вот только любовного лука, коим богиня насылает любовь нет у Уны.

А может это бог лукавства Серхи? Нет, этот толстенький божок чисто пакостник. Гадость какую-нибудь наслать – это запросто, а вот прислать желанного ребенка – кишка у него тонка.

Тогда, наверное, Мать Богов, Асана. Это она покровительница всего рожающего и плодоносящего. Она родила Мир после соития с Создателем. По крайней мере, так говорится в храмовых книгах. Уна не представляла, как это женщина может родить Мир, но не верить храмовникам у нее не было оснований. Это их работа, они лучше в ней разбираются. Они же не лезут к ней с советами, как лучше сделать снадобье!

Уна встала на молельный коврик перед статуями, и обратилась ко всем сразу, стараясь перечислить и не забыть даже самого ничтожного и неприятного из божков – даже бога Лжи Сидура:

– Я не знаю, кто послал мне такое счастье, но спасибо вам за все! Я принесу вам жертву – как только попаду в храм. Благодарю вас, всемогущие!

Выполнив положенное, с легкой душой одним плавным движением встала на ноги, потянулась, и вдруг взорвалась серией мягких, но очень быстрых движений. Было похоже, что она бьется с кем-то видимым только ей – очень быстрым и ловким. Уна то вставала на одну ногу, то замирала, как цапля на болоте. Это продолжалось недолго, но Уна даже вспотела – у нее на лбу выступили капли чистого, здорового пота. Хорошо! Приятно ощущать себя сильной, быстрой… здоровой!

Уна вообще редко болела. Нет, не так – она вообще не болела, если не считать болезнью ушибы, порезы и уколы иголкой. Да и те у нее зарастали за считанные часы – правильные снадобья и железное здоровье делали свое дело.

За занавеской послышался какой-то звук, и Уна замерла, сделав шаг. Постояла, послушала, на печи завозились, и послышалось:

– Ой! – вместе с отчетливым – «бам!»

Ага. Это «бам» неспроста – Уна улыбнулась. Она тоже билась головой о потолок, когда лежала на полоке. Забудешься, сядешь спросонок, и бам! Готово дело! Аж искры из глаз. Долго не могла привыкнуть.

Подошла к печи, отдернула занавеску. Оп! На нее смотрят два испуганных черных глаза. Копна спутанных волос (потом ими займемся!), шрамы на лбу (тут без челки до бровей не обойдешься, вот же твари, изувечили девчонку!), худенькие голые плечики. Испугалась, натянула на себя простыню, сжалась в испуге.

Уна улыбнулась, сходила за одеждой, отдала малышке и задернула занавеску. Похоже что там, где девочка раньше жила, очень трепетно относились к обнаженности тела. Это бывает, и нередко. Уна много читала, и знала, что больше всего табу на обнажение тела существует в странах, которые расположены в холодных районах мира. А вот в южных краях частенько запретов на обнажение не существовало вовсе. Люди спокойно относились к голому телу, и не видели в обнажении ничего запретного или постыдного. Скорее всего это закономерно – в жарких странах противопоказано усиленно укутывать свое тело – эдак можно и помереть от перегрева. А вот на севере – тут без теплой одежды никак. Банально, и наверное скучно, но это правда.

Уна происходила из теплых краев и ей было плевать на условности северян, но как ящерица, меняющая свой цвет в зависимости от того места, на котором находится – бывшая принцесса меняла свою внешность и свои привычки, приспосабливаясь к обычаям конкретного места. Если бы здесь зимой и летом ходили в меховых шапках – она бы так и ходила. Нельзя выделяться из толпы, нельзя обращать на себя внимание.

Времени прошло довольно-таки много, но Уна знала, как эффективно могут работать тайные службы Королевства – если захотят, конечно. А они хотят. Дядя умеет мотивировать – кого деньгами, а кого страхом смерти. Нужно признать, что правителем он оказался гораздо более умелым, чем ее покойный отец. Уж дядя-то точно не допустит такого вот всеобщего заговора против короля!

Сходила к плите, взяла с полки глубокую чашку, поболтав в кастрюле, налила в чашку мясного бульона. Пряный запах ударил в нос, и Уна слегка отшатнулась, вздохнула – может пересилить себя, начать есть мясное? Не выглядит ли на самом деле глупо эта ее странная для обычных людей привычка? Местные на нее поглядывают с усмешкой – мол, какая-то странная, как не нашей веры! Это где-то на юге есть люди, которые едят только растительную пищу и не убивают животных. Может ты как раз с юга? То-то черненькая такая! И худая! Не как наши девушки!

Уна слышала такое не раз, и не два. И ей это ужасно надоело. Однажды она не выдержала и пригрозила – те, кто будут ее доставать, пусть лучше не приходят за помощью! Отстали. Может, напугались, а может, не хотели ее обижать. Хотя тут разных людей хватает… и таких, что даже видеть не хочется. Впрочем – как и везде. Нет в Мире совершенства.

Через пару минут Уна выяснила одно странное обстоятельство: Дайна совершенно не понимала языка, на котором говорит Уна.

Поставила чашку на стол, обернулась к девочке, наблюдавшей за ней с полока, махнула рукой:

– Ну что ты там засела, как птичка в гнезде? Пойдем, завтракать будешь!

Девочка непонимающе сдвинула брови, будто силилась понять слова Уны, потом ее лицо разгладилось – вроде как поняла. Двинулась слезать, и… остановилась. Высоко!

Уна недовольно цокнула языком, ругая себя за глупость – забыла, насколько девчонка мала, подошла к печи и легко, как щенка или котенка выдернула девочку из «норы». Прижала к себе, подержала пару секунд, и под нахлынувшей волной нежности вдруг взяла и поцеловала Дайну в лоб. Девочка вздрогнула, губы ее скривились и она заплакала. Тихонько так, почти беззвучно… Уна прижала ее к себе, покачивая и баюкая, и была девочка такой уютной, такой невыразимо… родной! И Уна тоже заплакала, уже второй раз за последние сутки, что было для нее просто невозможно. Она выплакивала горючими слезами свою мечту о нормальной семье, о муже, о детишках, о том, чего она была лишена, и чего никогда не могла получить – даже если бы так и оставалась левантийской принцессой.

И так они плакали с минуту, может меньше. Потом Уна взяла себя в руки, улыбнулась, вытерла слезы себе, девочке, и усадила ее за стол в высокое деревянное кресло-стул, подложив под попку девочки туго набитую подушку.

Почему-то Уна думала, что девочка сейчас бросится есть – схватит ложку, ухватит кусок хлеба, и начнет жадно глотать пахучее варево, давясь и кашляя. Но ничего такого не случилось. Девочка сидела, поглядывая на женщину, и не трогалась с места, будто ждала от хозяйки дома команды.

Хорошо, пусть так! Уна подвинула ей ложку. Девочка все равно не стала есть! Уна забеспокоилась, взяла ложку в руку и черпнув бульон аккуратно поднесла ложку ко рту Дайны и влила содержимое деревянного черпачка в ее аккуратный красивый ротик. Дайна судорожно вздохнула, проглотив бульон, и тогда в ее рот отправилась следующая порция варева. А потом, к радости Уны, девочка перехватила ложку, и стала есть сама. Уна пододвинула ей хлебный ломоть – и хлеб пошел в дело. Славно! Значит девочка вполне разумна, и с головой у нее все в порядке! Вот только почему-то не понимает слов…

Бульон закончился, девочка вопросительно посмотрела на Уну, та улыбнулась:

– Нет, милая, хватит! Животик будет болеть! Ты давно не ела! Надо постепенно привыкать к пище!

Она изобразила боль живота, ойкнула, и девочка серьезно кивнула. Вообще, как показалось Уне, это была на удивление серьезная и разумная девочка. Никаких истерик, никаких лишних телодвижений – как взрослая. Надо есть, она ест. Надо сидеть, она сидит.

Затем они пили узвар из лесных ягод, подслащенный засахаренным медом – очень полезное, но еще и очень вкусное питье. Девочка пила с наслаждением, раскрасневшись и отдуваясь, аккуратно доедая свой недоеденный кусочек хлеба. Она ела его так, будто этот самый кусочек был огромной ценностью, и такой ценностью точно нельзя разбрасываться. И это верный признак того, что с едой у девочки в последние месяцы, а может и годы было очень даже все непросто. Ценит пищу!

А потом Дайна вдруг покраснела, схватилась за низ живота, и понятливая Уна повела ее в туалет. Кстати сказать, это тоже была проверка – достаточно ли цивилизованна девочка, знает ли она, что такое туалет.

Как оказалось – прекрасно знает, и умеет пользоваться. И это радовало. Ну что же – туалет освоили, желудок набили, давай теперь знакомиться! Как тебя на самом деле зовут, милая?

– Как тебя зовут? – спросила Уна, снова усадив девочку за стол. Та сразу нахохлилась, нагнулась над столом, и стала смотреть в столешницу, потупив взгляд и наблюдая за Уной искоса, как если бы ожидала какой-то гадости. Уна вздохнула – никогда ничего не бывает просто! И что делать?

– Я – Уна! – медленно сказала женщина – Ты – кто?

Девочка смотрела на нее и молчала. Губы ее даже не дрогнули.

Уна вздохнула, а потом вдруг запела песенку про веселого песика, который скачет по дорожке, и которого догоняет девочка. Эту песенку ей пела кормилица Аннуш, молодая полноватая женщина, которая была с Уной все ее детство. Вначале как собственно кормилица, потом как нянька. А потом Аннуш уехала в свою семью, по которой очень соскучилась, и Уна по ней очень плакала. Кормилица была наверное единственным человеком (если не считать Мастера), который ее искренне любил. Любил не за то, что она богатая и родовитая, а за то, что она вот такая есть на белом свете. Мать? Матери было не до нее – она интриговала, блистала на балах, бегала к любовникам, рожала. Отец? Ему тем более не до Уны, «пустой» принцессы, неспособной принести наследника ни одному из королей или императоров этого мира. Пустышка. Обманка. Позор семьи!

Братья и сестры? Ха! Кроме презрения и насмешек – больше ничего. Кто любит изгоев? Справедливости ради, она к ним относилась с такой же «любовью». Но это нормально – как говорится, сколько ты даешь, столько тебе и отдадут. Да еще и с процентами. И никак иначе.

Девочка слушала песенку, а потом ее губы сложились в улыбку – милую такую, детскую, беззащитную, как одуванчик под ветром. Дунь – и улетит улыбка, сорвется с лица, оставив после себя лишь голый, худой скорбный стебелек.

– А ты умеешь петь? – замолчала Уна – Ну-ка, спой что-нибудь! Давай!

Уна закивала, жестами предлагая девочке не бояться и запеть, та смотрела на нее непонимающе, потом мелко закивала – поняла! – и запела. На незнакомом Уне языке (!!!) спотыкаясь на словах, корявенько, но женщина вдруг подняла брови – а девочка-то умеет петь! У нее есть голос! Только голос… странный, низкий, не девчачий, будто в ней сидит другая девочка, гораздо старше, грубее. Увидев, что Уна поражена ее пением, девочка сбилась и замолчала, покраснев и снова упершись взглядом в столешницу. Уна хотела ей что-то сказать, ободрить, и тут в дверь постучали. Нет, не постучали – поскребли.

Дверь, сделанная из старого темного дуба снаружи была покрыта царапинами почти на высоту человеческого роста. Кахир иногда был особенно нетерпелив и обрушивался на нее всей массой своего тяжеленного тела, а его лапищи заканчивались когтями – больше достойными какого-нибудь медведя, чем домашней благообразной собаки. Так что ощущение было таким, будто кто-то пинает в дверь здоровенными сапожищами со стальными набойками на носах.

Уна легко вспорхнула с места, отодвинула на двери тяжелый стальной засов (на ночь всегда запиралась – мало ли кто по лесам шастает, эдак во сне и сгинешь), и в комнату ворвался пахнущий псиной сгусток энергии. Он радостно лизнул в нос не успевшую увернуться Уну, подскочил к Дайне, и та уже в полной мере испытала, что такое собачья радость. Лицо девочки мгновенно стало мокрым и липким, пес ткнулся лобастой мордой в живот найденыша, и Уна вдруг испугалась – вдруг девчонка перепугается зверя, решит, что тот хочет ее укусить!

Вообще-то все, кто видел Кахира вблизи, старались отойти от него подальше не делая резких движений. Уна сама, увидев такого чужого пса постаралась бы не вызывать у него подозрения в том, что женщина представляет для него хоть минимум опасности.

Однако произошло совсем не то, чего ожидала Уна. Девочка обняла Кахира за шею и стала хохотать – так счастливо, так радостно, так весело, что у женщины даже заныло сердце, то ли от радости, то ли от печали. Девчонка не отпускала Кахира, а тот, будто знал ее всю жизнь, стоял перед ней и терпел, пока Дайна его гладила, тискала, что-то шептала ему на ухо и блаженно улыбалась, как если бы нашла самое дорогое сокровище в своей жизни.

– Ка-хир! – сказала Уна, указывая на пса

– У-на! – показала на себя.

– Ты —?

– Диана! – тихо ответила девочка, и Уну будто треснули поленом по голове. Она едва не потеряла сознание от нахлынувших, просто-таки сбивших ее с ног чувств – Диана! Это же… Дайна! То есть… Найденыш! Это знак судьбы! Знак богов! Это точно они прислали ей Дайну!

– Дайна! – выдохнув и продышавшись сказала Уна, указывая на девочку – Ты – Дайна!

– Дайна! – повторила за ней девочка, улыбнулась, но вдруг снова нахмурилась – Диана. Диана!

– Диана – так Диана – пожала плечами Уна и добавила – Здесь будешь Дианой, а в деревне – Дайной. Почему бы и нет? Не надо привлекать внимание странными именем. Ладно?

Но Диана ничего ей не ответила. Она не поняла. И Уна снова вздохнула – надо как-то выходить из положения, учить девочку говорить. Иначе… иначе нельзя. Им ведь тут жить!