Текст книги "Библиотека Дон Кихота"

Автор книги: Евгений Жаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Это как? Навроде судьбы, что ли?

– Вроде Володи, милейший. Короче, есть даже такое понятие – психология человеческой судьбы. Жизненный сценарий формируется с детства с помощью запретов родителей, с помощью родительских примеров, но, главное, какие любимые книжки были у каждого в детстве. Эти книжки и формируют во многом дальнейшую судьбу или психологический тип личности. Еще греки сказали, что характер – это судьба, понял?

– Чушь, – отрезал водитель.

– Я тебе дам, чушь. Какая чушь, к чертовой матери, если у тебя у самого на роже «Свинья-копилка» написана! Сказка есть такая? Андерсен написал.

– Арсений, Арсений, ты поаккуратнее все-таки. Не обращайте на него внимание. Молодой – вполоборота заводится, – принялся успокаивать водителя Воронов.

– Знаешь, любой труп необычайно выразителен. Мертвое тело подобно тексту, да еще какому, – внезапно погрустнев и успокоившись, почти в полголоса заметил Сторожев.

После таких слов в автомобиле наступила тяжелая пауза. Водитель оторопел и не знал теперь, как реагировать на этого психа, оказавшегося совсем рядом. Укусит еще чего доброго.

За окном слышно было, как проносится поток машин. Воронов невольно вспомнил, что осенью этого года в самом центре Москвы случайно оказался на территории живых призраков, бомжей. Рядом с кинотеатром «Художественный» строили ресторан «Шеш-беш» и привычный проход перегородили. По своей рассеянности Воронов этого не заметил и оказался в окружении людей, с трудом различающих белый свет от того, Другого.

Стояла обычная труповозка, рядом лежал мертвец без каких бы то ни было отличительных признаков пола. Два мужика в МЧС' овской форме чесали затылок, не решаясь погрузить труп на носилки. Наконец погрузили, накрыли белой простыней и понесли.

«И понесут его четыре капитана», – вдруг всплыла в профессорской памяти цитата из «Гамлета».

И тут из-за угла вылезло еще какое-то существо и истошно заорало: «Ребята! Ребята! А завтра меня так понесете?!»

В ответ послышалась брань.

А профессора поразила нелепая на первый взгляд догадка: это был крик зависти, зависти по отношению к умершему. Бездомного, кроме матери, никто и никогда на руках не носил. И только смерть позволила ему укрыться белой простынёю и получить траурный эскорт в виде двух эмчэсовцев…

«Оскорбляют величие смерти», – вновь вырвался откуда-то обрывок цитаты и зашелестел в сознании, как смятая бумажка на асфальте рядом с мусоркой.

Впрочем, жизнь бомжа, и которого уносили сейчас на носилках и того, что пытался обратить на себя внимание, также была похожа на смятую бумажку, с написанной на ней цитатой, или девизом. Чем не рекламный слоган?.. Или вопль: «Господи! Это я! Вон там внизу. Как смятая бумажка ношусь по ветру вместе с другим мусором.»

Да только ли жизнь бомжа похожа на бумажный клочок? Воронов вспомнил, как в церкви старушка, стоящая у аналоя, писала на листочек имена всех, кого батюшка должен был упомянуть в своих молитвах. В один столбик – за здравие, в другой – за упокой. Фамилий не требовалось. Только имя. Если сложить все эти листочки, которые скопились бы за долгую историю храма, то какая бы толстенная книга получилась, книга имен, книга Судеб.

– Что такое первая часть «Божественной комедии» Данте? – тихо продолжил после паузы Сторожев, словно уловив настроение собеседника.

– Ты имеешь в виду «Ад»? – почти шепотом спросил Воронов.

Водила начал с опаской оглядываться то на одного, то на другого. Он явно пожалел о том, что проявил излишнее любопытство.

– Ну, а что же еще?

– Я спросил исключительно для нашего собеседника, Арсений, не забывай – не все филфак заканчивали. Кстати, давайте хотя бы познакомимся.

– Виктор, – буркнул частник, слегка зачарованный этим заговорщическим тоном двух лекторов-профессионалов, способных своим голосом околдовывать многочисленную аудиторию.

– Очень приятно. Арсений, Евгений. Так что там с «Адом» у нас?

– Ад – это PR, паблик рилейшнз, бюро по связи с общественностью, короче, это рекламное агентство, специализирующееся на страданиях. Оно, агентство то есть, в течение тысячелетия упорно печатало свои красочные буклеты на фронтонах почти всех соборов.

– Ну, ты и даешь, Арсений!

– А что? Разве Данте не похож на папарацци?

Водитель молча продолжал вертеть головой то в сторону доцента, то в сторону профессора, боясь даже слово молвить. Психи, что возьмешь. Еще ненароком пырнут ножом, машину заберут, и поминай, как звали. Тот, что профессором звался, даст сзади чем тяжелым по голове. Зубы, сволочи, заговаривают…

– Это как?

– Очень просто. Репортер Алигьери постоянно знакомит нас с новыми грешниками, муки всё возрастают и возрастают как на дефиле мод, а Франческа де Римини – так это просто топ модель. Её появления ждешь и начинаешь аплодировать, аплодировать ее страданиям. Вот это муки! Вот это смерть! Повернитесь налево, мадам, теперь – направо. Пройдитесь по подиуму, ну, и так далее.

Причем, рядом с Данте всегда можно встретить пресс-атташе Преисподней. Догадайся, кто это?

– Неужели Вергилий?

– Верно. Пресс-атташе хорошо знает свое дело. За ним – общий сценарий телепередачи, общая ее идея, так сказать. Он ведет основную интригу, он озвучивает официальную точку зрения, а стендапы и интервью – за Алигьери.

Чем это тебе не современный репортаж с места событий, непосредственно оттуда, где бушует война, где косит всех голод, где крик срывается с уст обреченного, а репортер гонит текстуху, полную милосердия и сострадания? Труп – это как бы последний, завершающий аккорд всей жизни, согласен?

Профессор кивнул.

Сторожев продолжил.

– Но со смертью ничего не кончается. Все уже заранее, до объявления официального приговора на Страшном Суде, знают то, о чем предупредил любопытствующих в своей книжке папарацци Алигьери и пресс-атташе Вергилий.

«Бразильский сериал какой-то», – подумал водитель Виктор, желая под любым предлогом прекратить этот зачаровывающий своей бессмыслицей бред.

– А при чем здесь все-таки некрологи, вывешенные у деканата?

– Притом, что покойники во время чтения ребятам свои судьбы передавать начали. Морг-то судебно-медицинский, значит в основном там трупы с исковерканными судьбами лежат. Немало и уголовников. Вот книгочеи-некрофилы в свой жизненный сценарий и начали вплетать сценарии слушающих их жмуриков.

Результат плачевный: кого-то из ребят зарезали, кого-то машиной сбило. Кто, что – никто ничего не знает. Одного мальца прямо в Сокольниках нашли, на скамеечке с книжками сидел, на сходку в морг собирался, чтобы вслух трупам почитать. Дочитался.

Другой из окна не то выбросился, не то его выбросили. Словом, интересная история получается.

«Еще какая», – решил про себя водитель Витя и принялся нервно насвистывать незамысловатый мотивчик про «Черный бумер».

И под этот мотивчик вдруг сорвалась с сухой ветки соседнего чахлого деревца, одиноко торчащего у самой дороги, стайка воробушков, зачирикала, защебетала и полетела, полетела куда-то… А на душе стало грустно-грустно.

– Так что детки наши, – словно не замечая нетерпения водителя, продолжил Сторожев, – читают, Женька, и читают активно. Например, есть такие, которые могут это делать только во время полового акта.

– Это как?

– Технически я себе сей процесс слабо представляю, но что среди молодых такой прикол имеется, знаю. Мне об этом студенты рассказывали. По их собственному признанию, так лучше всего стихи наизусть учить. Поймал ритм и дальше как по маслу. Объединились мои гедонисты в тайное общество или нет – неизвестно. Но думаю, подобное экстравагантное начинание ждет большое будущее. Тем более, что сейчас на каждом шагу только и слышишь: секс, секс, секс.

Воронов выглянул в окно и наткнулся на рекламу женского белья. На плакате тощая модель, закусив губы, имитировала оргазм. Мужика рядом не было. Но оргазм был. Да еще какой.

На другом плакате другая девица, словно соревнуясь с первой, показывала всем, насколько она лучше умеет кончать. Повод – японский внедорожник.

На третьем дамочка как заведенная билась в экстазе по поводу самой обычной пачки сигарет.

На лицо была явная патология: красавицы с выпирающими ключицами готовы были впадать в экстаз по поводу любого предмета, будь то тряпица или груда металла, снабженная мотором и коробкой скоростей, или просто картонная коробочка, украшенная известным брендом.

Казалось, мужчины этим дамам и не нужны вовсе. Впрочем, как и они мужчинам: слишком неаппетитно и костляво выглядели высушенные диетой тела. Подавишься чего доброго – исплюешься весь, измучаешься, слюной изойдешь, а потом все равно выплюнешь как костлявую рыбешку какую.

– Пошло все со стихов, – не унимался говорливый Сторожев, – а продолжится может чем угодно, хоть российской Конституцией и будут это делать внутри партии «Идущие вместе». Я в этом уверен. Заметь, как они сорокинские творения публично в унитаз спустили. А где туалет, там и секс. По Фрейду: все в нужнике в нежном возрасте глупостями поигрывали.

Водитель начал проявлять явное нетерпение и принялся крутить ручку приемника. Стрелка попала на радиостанцию «Русский шансон», которую от всей души ненавидели оба филолога. Всем стало ясно, что пора расплачиваться и вылезать из машины.

Из динамиков, включенных на полную мощность, понеслась какая-то блатная романтика про маму, про срок и про Магадан.

Но неожиданно объявили анонс новостей. Дикторша, косящая под пьяную Лолиту, сообщила, между прочим, что роман Сервантеса «Дон Кихот» объявлен лучшим романом всех времен и народов.

А затем вновь запели про маму и Магадан.

Приятели невольно переглянулись, пораженные такой звуковой мозаикой жизни.

– Выходить-то будем или нет? – грубовато поинтересовался частник, словно охранник, приглашающий на тюремную прогулку. От лекторского очарования не осталось и следа. Слова про папарацци Данте и пресс-атташе Вергилия растаяли без следа, как сигаретный дым с рекламы Chesterphild'а, где девица, словно под током, продолжала биться в экстазе.

– Знаете что, – оправдываясь, начал Воронов. Российский интеллигент, что пуганый заяц, его спроси погрубее – он и размякнет. – Знаете что?

– Ну? – буркнул водила, даже не обернувшись.

– Мы договаривались на пятьдесят, так вот вам сотня. За терпение.

Сторожев аж крякнул.

Водитель улыбнулся.

Дверцами хлопнули как по команде – в унисон. «Девятка» стартанула и исчезла.

На прощанье водитель взглянул в зеркальце: две фигуры недавних седоков застыли как на моментальной фотографии в клубах выхлопа. Взгляд отстраненный, вид у обоих немножко пришибленный. Какие они профессора. Педики, наверное.

«Придурки!» – прозвучало как приговор, и филологи навсегда исчезли из жизни частника Вити, обожающего слушать «Русский шансон». Песня про маму и про Магадан сразу подняла настроение.

Выйдя из машины, приятели прямиком направились на Старый Арбат. По дороге доцент вновь впал в ораторский раж и продолжил свои пояснения, размахивая в разные стороны варежками на резинке.

– Заметь, Женька, все без исключения могли бы войти в какие-нибудь общества книгочеев.

Сейчас начался бум «Гарри Поттера». Все, у кого молоко на губах не обсохло, уткнулись в эту сомнительную книжонку. Читают. Как сумасшедшие читают.

Те, кто постарше, мусолят Дэна Брауна, его «Код да Винчи». Безумие какое-то!

– Однако, согласись, есть немало и таких, которые вообще ничего не читают. Их, наверное, подавляющее большинство.

– Не согласен. Читают все – без исключения. Посмотри вокруг. Что ты видишь?

– Дома, людей вижу.

– А еще что?

– Рекламы, вывески.

– Правильно.

– Но какое все это имеет отношение к книге?

– Прямое. Реклама – та же книга. Что это, как не страницы. Какой-то сумасшедший взял да и вырвал иллюстрации с текстом из огромного фолианта. Сначала вырвал, а потом разбросал по городу. Но это же слова, буквы… Вспомни, в эпоху средневековья, когда ни о какой рекламе и слыхом не слыхивали, Фома Аквинат подбирал в своей школе все исписанные листки, оставленные детьми и взрослыми. Знаешь, зачем он это делал?

– Зачем?

– Из букв можно составить имя Иисуса Христа, значит, эти буквы нельзя бросать в беспорядке, без всякого смысла в виде бытовых каракуль, как нельзя крошить хлеб на землю, ибо хлеб – тело Христово. А сейчас – посмотри вокруг. Реклама и есть те разбросанные в беспорядке записочки, которые так и не успел подобрать в своей школе Фома Аквинат.

– Хорошо говоришь, Арсений. Заслушаться можно.

– Смеешься, да?

– Ни в коем случае. А куда мы, собственно говоря, идем? Какой дом?

– Считай, что пришли. Вон он, наш дом. Видишь?

И Сторожев махнул рукой куда-то вперед наподобие рассеянного Наполеона, приказывающего форсировать Неман, где угодно, невзирая на течение. Людской поток, действительно, напоминал быструю, буйную реку движущуюся навстречу приятелям по руслу Старого Арбата.

Воронов так и не успел разглядеть, о каком доме шла речь, и покорно побрел дальше, продираясь сквозь людскую толпу вслед за Сторожевым.

– Впрочем, – продолжил неутомимый доцент, – подобный социальный феномен непрерывного чтения в истории уже существовал.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду Древний Египет и «Книгу мертвых». Ну, посуди сам. Египетская цивилизация – это цивилизация смерти, вернее культа мертвых, ведь так?

– Согласен.

– В этой цивилизации правила загробной жизни, как напоминание, как инструкция что ли, были вывешены повсюду. Их статуи и не статуи в обычном смысле, а объемные рекламные щиты, зазывающие в потусторонний мир и поражающие любого своими гигантизмом. Вон – видишь ту фанерную кружку nescafe? Где, в каком мире можно пригубить кофе из такой посудины, а? Создатели реклам нас все время зовут куда-то. Ты не замечал этого, Женька?

– Пожалуй, ты прав. Зовут и причем настойчиво. Зазывают, я бы сказал.

– Во-во. Зазывают. Не случайно раньше рекламщиков еще зазывалами именовали. А зазывают нас в мир химер, в мир ирреальный, можно сказать, загробный. Это как в Египте: каждая статуя – зримые ворота в мир незримый, в мир после смерти, или в иную жизнь. Из этих рассыпанных повсюду букв и образов можно написать не только имя Спасителя, но и чего-нибудь гораздо похуже.

Незаметно подошли к так называемой стене плача, к стене Цоя.

– Мы хотим перемен! Мы хотим перемен! – горланила молодежь, шарахая с азартом по струнам вконец расстроенной гитары.

– Варежки надень. Холодно.

– Что?

– Варежки, говорю, надень, – решил позаботиться о своем друге профессор.

– Ах, варежки. Вот. Надел, – и Сторожев как в детском саду повертел ладошками перед самым профессорским носом, мол, руки, спрашиваете, мыли? Вот они – чистые.

Приятели задержались на мгновение в общем людском потоке, и на них, как сослепу, тут же наткнулась какая-то гора.

– Sorry, – прозвучало откуда-то сверху.

– Never mind, – в один голос как заученную реплику выдохнули из себя друзья и застыли с разинутыми ртами. Людской поток тут же начал обтекать вновь образовавшееся препятствие.

Сверху на них смотрел огромный негр, похожий на баскетболиста-гиганта Майкла Джордана. На голове у негра была нахлобучена шапка ушанка из черной цигейки и с солдатской кокардой на лбу. Белозубая улыбка зависла где-то на уровне крыш невысоких арбатских домиков, словно улыбка чеширского кота из сказки Кэрролла.

Филологи в сравнении с великаном смотрелись пигмеями.

Сторожев, продолжал бормотать какую-то бессмыслицу, пораженный таким живым примером нарушенной функции гипофиза.

Приятели как завороженные еще долго смотрели в спину гиганта, постепенно удаляющегося от них. Шапка ушанка, как космическая черная дыра в уменьшенных размерах, продолжала победоносно плыть над толпой. Весь вид этого человека был необычен. Он словно материализовался из другого мира, мира книжных химер и фантазий.

– Дон Кихот.

– Что?

– «Дон Кихот», говорю.

– Причем здесь «Дон Кихот»? – с легким недоумением поинтересовался Сторожев.

– По радио, слыхал, объявили, что этот роман признан лучшим романом всех времен и народов.

– Не улавливаю связи.

– Да ты сам рассуждал про книги и текст. Вот текст нам и явился, можно сказать, собственной персоной.

– Тебе, Женька, лечиться надо.

– Ты просто книжку подзабыл, Арсений. Кто главный враг у Дон Кихота, не помнишь?

– Ну, кто?

– Некий мавр-великан. В воображаемом мире сеньора Алонсо Кихано он и гадит ему всячески.

– Ну и что из всего этого следует?

– Вот этот мавр нам и явился сейчас собственной персоной, понял?

– Бред. Женька. Не обижайся, но тебе точно лечиться надо.

– Серьезно, Арсений. Ты никогда не задумывался, почему этот роман так модернисты и постмодернисты полюбили: Кафка, Хорхе Борхес, Итало Кальвино, Веня Ерофеев, наконец?

– Что ты имеешь в виду?

– Мне кажется, что в романе Сервантеса наилучшим образом и передан, пророчески предугадан что ли, этот современный феномен бессмысленного поголовного сумасшедшего чтения, о котором ты так здорово рассуждал минуту назад.

– Вон там, через два дома, налево, нам свернуть надо. Мы почти пришли, – попытался замять разговор доцент.

Но профессор, кажется, разошелся и разошелся не на шутку.

– Сеньор Алонсо Кихано, – продолжил он, – в свои пятьдесят только и делает, что все дни и ночи напролет читает рыцарские романы. Один за другим, один за другим.

– Прости, Женька. Запамятовал. А что он там, собственно, читал, наш Дон Кихот? Помню какого-то «Амадиса Гальского», потом «Неистового Роланда». А что еще? Книг-то было свыше сотни или около того, я прав?

– В одной сцене, кажется, в XV главе первого тома, приводится отрывок, взятый из книги донкихотовской библиотеки. Речь в нем идет о неком рыцаре Фебе и его злоключениях. Парня заманили в ловушку: пол под ним провалился, и он полетел в глубокую яму. Уже в подземелье, ему, связанному по рукам и ногам, злые волшебники поставили клистир из ледяной воды с песком.

– Какое очаровательное сочетание, Женька! Какая сила воображения? Клистир из ледяной воды с песком! Ужас!!!

– Теперь представляешь, что за нелепица была заключена в большинстве этих книг? Чем они лучше, скажем, того же «Гарри Поттера»?

И заметь, если во времена Сервантеса подобный феномен был редкостью, здесь следует учесть почти поголовную безграмотность населения, то сейчас массовое чтение рыцарских романов – это бич, бич современной цивилизации, оказавшейся во власти химер.

– Ну, Женька, рыцарских романов сейчас никто не читает.

– Ошибаешься. А тот же Толкиен, жанр «фэнтези» и пресловутый «Гарри Поттер»? Что это, как не аналог рыцарского романа? Или столь нашумевший «Дневной дозор»? Мир поделен на белых и черных, как на две тайные организации, или два рыцарских ордена, и между ними разгорается самая настоящая война. Так и до клистира с ледяной водой и песком недалеко. Подобная же бессмыслица с гиппогрифонами, это помесь лошади и грифа, с безумной почти шизофреничной сюжетикой и смещением всех исторических и временных пластов описана и в «Неистовом Роланде» Ариосто, которого так любил читать Дон Кихот.

– Хорошо. Согласен. Это «фэнтези». Но как насчет детектива, а? Детектив-то сюда явно не подходит.

– И вновь ошибка. Еще как подходит. Классический детектив – это борьба добра и зла, это отчаянная почти донкихотовская попытка исправить мир. Вспомни хотя бы образ того же Шерлока Холмса: сколько в нем взято у рыцаря Печального Образа, какая скорбь по добру, и какое азартное желание исправить зло, только вместо лат и меча – острый интеллект и знание приемов рукопашной борьбы джиу-джитсу. Есть там и свой злой гений, наподобие чародея Фрестона, – это профессор преступного мира Мориарти. Их поединок у водопада не уступает рыцарским турнирам чести.

Причем я говорю о современном так называемом «чтении» a la Дон Кихот в широком смысле слова: реклама, Интернет, компьютерные игры, где всегда присутствует какое-то подобие сюжета-призрака. Ну, ты понимаешь, о чем я?

– Продолжай, продолжай.

– И если в эпоху Сервантеса помешательство дона Алонсо было почти единичным случаем, то в современном мире с ростом грамотности и общей информированности химеры, подчеркиваю, Арсений, химеры, начали плодиться беспрерывно и бесконтрольно. Это какая-то цепная реакция, которую уже никому и никогда не остановить. Вот-вот грянет взрыв.

– Интересно. И что же взорвется?

– Что?

– Да. Что?

– Реальный мир – вот что. Взорвется реальный мир, Арсений, и тогда все мы окажемся в абсолютной власти химер. Потому что чтение в стиле Дон Кихота ничего, кроме химер, породить не может. Произведение Сервантеса очень современно. Это действительно, как сегодня объявили по радио, – роман всех времен и народов. А образ Дон Кихота – образ человека, попавшего под власть химер, который вступил в неразрешимый конфликт с реальным миром.

Задача современности, Арсений, в том и состоит – как прорваться из мира осаждающих нас химер в мир Реальный.

– Так ты, Женька, всерьез считаешь, что этот самый реальный мир существует, да?

– Не понял, Арсений? А ты разве другого мнения?

– Другого.

– И какого же, если не секрет?

– Не секрет. Я уверен, что никакой такой действительности и в помине нет.

– А что же есть?

– Вся вселенная и весь наш так называемый мир – это одна сплошная голограмма.

– Во дает!

– Я не шучу, дорогой профессор, – вдруг в один миг посерьезнел Сторожев. – Вот ты, например, пока мы в машине сидели с этим болваном, которому ты сотню почему-то всучил, ты слыхал, как карета скорой помощи по Садовому дважды пронеслась?

– Честно говоря, я даже внимания не обратил.

– Понятно. И сей факт, сия реальность, следовательно, для тебя просто не существует, так.

– Так. Дальше что?

– А то, что лично для меня эта сирена очень многое могла значить. Ну, мало ли, у меня кто-нибудь болен и я особенно внимателен к подобным звукам.

– У тебя что, правда кто-то болен, Арсений?

– Нет. Успокойся – я к слову. Но допустить такую ситуацию можно?

– Можно.

– Короче, конкретной кареты скорой помощи, чей сигнал ты не услышал, для тебя просто не существует.

* * *

– Получается, что так.

– Значит, металла для нее не добывали. А раз не добывали металла, то не было и тех пород руды, которые миллионы лет пластами накапливались в земной коре. Значит, мы с легкостью вычеркиваем эти миллионы лет, а попутно и эпоху динозавров. Именно в эпоху гигантских чудовищ, наверное, и начала формироваться железная руда, из которой в дальнейшем и будет сделан наш автомобиль. Так о какой действительности, Женька, ты толкуешь?

Упоминание о динозаврах и гигантских чудовищах вновь вызвало у Воронова образ негра-великана в русской шапке-ушанке из черной цигейки и с солдатской кокардой во лбу. Негр приветливо улыбался профессору во всю ширь своей безмерной пасти, улыбался откуда-то сверху, и широкая белозубая улыбка его буквально плыла над крышами домов, словно желая поглотить этот реальный мир, или, по крайней мере, откусить от него кусок побольше…

– Это твоя теория, Арсений?

– Если бы. Ее придумал один физик, француз.

– Ну, ты у нас известный галломан. И что же, твой физик-француз так про сирену скорой помощи и писал?

– Ни в коем случае. Ален Аспек просто установил, что, в определенных условиях субатомные частицы, например электроны, могут моментально взаимодействовать друг с другом при любом расстоянии между ними. То есть независимо от расстояния между электронами происходит полный обмен информации. Получается такой вселенский Интернет, что ли.

– Значит, если я правильно тебя понял, Арсений, электроны – это та же модель сумасшедшего чтения, как и в случае с Дон Кихотом, так?

– Приблизительно. Короче, любая часть вселенной – это всегда ее полная копия уменьшенных размеров.

– А при чем здесь голограмма?

– Притом, что каждая частичка голограммы всегда содержит и свою часть информации, и полный вариант первоначальной картинки.

Негр вновь всплыл в сознании, только теперь он что-то принялся аппетитно жевать и сплевывать, сплевывать вниз и, как показалось профессору, прямо ему, профессору, на голову.

– Значит, по-твоему, весь мир – одна сплошная химера, и сеньор Алонсо уловил фишку раньше всех?

– Мы пришли, – сказал Сторожев и набрал номер кодового замка у двери в подъезд дома, выстроенного в стиле модерн.

– Так значит, нас нет, Арсений, – не унимался обескураженный профессор, поднимаясь вверх по лестнице на третий этаж, – нас нет, и мы себе только кажемся, как голограмма какая-то, да?

– Да не расстраивайся ты так, Женька, сейчас поедим, почитаем, – успокаивал приятеля доцент, вставляя попутно ключ в замочную скважину. Руки его при этом заметно дрожали.