Текст книги "Библиотека Дон Кихота"

Автор книги: Евгений Жаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Испания, наши дни

Туристический автобус.

За окном продолжали проплывать лунные пейзажи, по-прежнему пустынные и завораживающие. Впереди показалась Гранада.

И вдруг левая щека вспыхнула и зарделась…

Вполне вероятно, что пошлятина зародилась в тот момент, когда на одной из лекций речь зашла о «Дон Кихоте» и о Дульсинее дель Табоссо. Как знать? Но факт остаётся фактом – одна из девиц, неумело срисовавшая свой образ с обложки глянцевого журнала с девизом: «Модно быть умной», заслушалась и зажглась, и зажглась не на шутку. Поэтому так и горела сейчас профессорская щека. Девичья любовь – вещь опасная. Она, что конь с яйцами, всё топчет на своём пути.

Профессор-лопух в переходе с одного этажа на другой, словно кошка Мурка на помойке селёдочной головой, увлёкся беседой с первокурсницей и не заметил опасности. Сумасшедшая уже успела занять исходную позицию нескольким ступенями выше.

Щека горела до сих пор, хотя прошло уже месяца полтора-два.

За окном автобуса солнце клонилось к закату. И красным стало всё вокруг: морды довольных собой туристов, сам салон и левая сторона профессорского лица.

В ушах звенело, перед глазами пошли круги. Щека горела… Бодро, как азбука Морзе, застучали высокие каблучки довольной собой чертовки.

«Словно бес на копытцах», – вспомнил профессор свои впечатления, вглядываясь сейчас в испанский пейзаж за окном.

«Гуманитарные девицы как биологический подвид обладают весьма деликатной нервной системой и система эта готова в любой момент дать сбой», – было написано в одном из модных журналов.

Так и произошло. Всесильные СМИ сформировали психику. Девица, оскорблённая равнодушием пятидесятилетнего паладина, который смотрел на неё не иначе, как на мошку-подёнку и который при этом так живо рассказывал о Дон Кихоте, подкараулила свою жертву на лесенке, когда та, ослабив бдительность, разговорилась с какой-то первокурсницей о том, как бы этой самой первокурснице пересдать ему, профессору, предмет и получить хотя бы четыре. И вдруг – бац!!!

Вот он конфликт поколений. Чаще телик зырить надо, профессор. Там все так себя ведут. Чуть что – раз по морде. Передача не то «Дом», не то «Сортир» называется.

Испанский пейзаж за окном аж подпрыгнул от неожиданности. Автобус подбросило, словно колесо попало в выбоину.

Neoplan остановился. Из искусственной прохлады салона пришлось выбираться в зной, который, несмотря на вечер, не ослабевал.

На reception'е выдали ключи от номера. Комната оказалась декорированной под мавританский стиль, больше похожий на китайскую подделку. В глубоких нишах в стене уже горели светильники, отдалённо напоминавшие серебристые арабские лампы. Среди них могла оказаться и лампа Аладдина, из которой в любую минуту собирался выскочить Джин-переросток, этакий качок из фитнес клуба, с бутылкой coca-cola в руках: «Пейте только охлаждённой».

Щека продолжала гореть. Из теперь уже далёкой Москвы донёсся ещё один отрывок воспоминаний: первокурсница, не будь дурой, тут же протянула ошалевшему наставнику зачетку и сунула её прямо в нос. Не растерялась, стерва – ведь пить надо только охлаждённой. Её так учили рекламные и телевизионные гуру, эти джины из бутылки.

– Отметку исправьте, а?

Одна бьёт, другая пользуется моментом – конвейер, да и только.

Ну, что же ты хочешь – всё преподавание уже давно превратилось в образовательные услуги, и профессор даже не заметил, как из разряда неприкасаемых перешёл в разряд слуги, ресторатора, метрдотеля.

– Кушать подано, чего изволите-с? Что у нас новенького спрашиваете-с? А вот – рекомендую: испанское блюдо, острое как южная страсть. Блюдо дня. «Дон Кихот» называется.

– Кошмар! Тухлятина какая! Получи, гад!

– Дай! Дай ему, девушка! Пусть свеженькое подаст! Ишь – классик! Знай наших!

Короче, полетела, полетела по миру во все стороны «прожорливая младость», словно настал тот самый день, день саранчи.

Бросив чемодан прямо на пол, профессор тут же выскочил на улицу. Его давила вся эта обстановка фальшивого модехо. Хотелось до темноты посмотреть, что это такое, Альгамбра, Красная крепость, жемчужина мавританской архитектуры.

Ноги несли сами. Пришлось бежать. Начался резкий спуск в глубокую и узкую ложбину, среди густых рощ. Сердце забилось. Вверх вел крутой склон в узорах дорожек, обставленных каменными скамейками и украшенных фонтанами. Слева над самой головой нависали башни Альгамбры, справа, на другом краю ложбины, возвышались на скалистом выступе ещё какие-то башни. Их называли алыми по цвету камня. Они были гораздо древнее Альгамбры. Их выстроили либо римляне, либо, того древнее, финикийцы. Казалось, что в этой ложбине, как в речной заводи, время прекратило свой бег и все застыло. Лишь торопливые движения пришельца нарушали вековой покой. Он бежал так, будто знал, что его уже ждали. Альгамбра, Красная крепость, – она защитит. Защитит от московской пошлости, от сумасшедших девиц с обложки на высоких каблуках и с зачётками… Здесь, в ложбине, были бессильны флюиды большого мира. Они сюда не доходили, как радиоволны не могут проникнуть сквозь толщу земных пород, хранящих память веков, и различные окаменелости, которым миллионы лет, гасят голоса теле– и радиоведущих.

Что тянуло его в эту самую Альгамбру? Что заставляло ноги лететь, не чувствуя под собой почвы, к самым Вратам Правосудия?

Дело в том, что он где-то вычитал историю о Прощальном вздохе Мавра. Мавр этот был никто иной, как Боабдил, последний правитель Гранады, который, сдав город христианам, заехал напоследок на самый высокий холм, окинул взором оставленную им Альгамбру и дал волю рыданиям.

Профессору казалось, что он обязательно вот сейчас, вот в этот самый момент, в этот удивительный вечер всем существом своим, всем сердцем, всей болью ощутит этот плач, эту скорбь и услышит тот последний, тот неповторимый, тот прощальный. Прощальный вздох. Вздох Мавра…

Это был вздох, но не сожаления оставляющего свои владения правителя, а вздох, как казалось профессору, всех умерших, всех неожиданно отлетевших душ. В этом вздохе, наверное, застыло удивление, удивление от скорого расставания с тем, что было так дорого и что приносило такую радость.

Профессор вдруг вспомнил умершего друга, который во время сердечного приступа взошёл на ступеньку своей подмосковной дачки, глубоко вздохнул и присел неожиданно, словно взял – и сдулся, сдулся, как детский резиновый мяч, напоровшийся на гвоздь. Друг сдулся и присел, удивлённо глядя на выращенную им одинокую розу, уже успевшую утратить от сентябрьских заморозков свою былую красоту. Роза, кажется, как и Альгамбра, была красной. И Прощальный вздох Мавра должен был оживить её.

Крутой тенистый склон возвел его к подножию громадной и квадратной мавританской башни. Это был главный вход в крепость. Башня называлась Вратами Правосудия. Во времена мавров здесь, на этом самом месте, вершили суд.

Профессор почувствовал, что в этот особый вечер должны судить и его…

То, что сохранилось на смятом листке бумаги, так и оставшемся лежать на полу рядом с письменным столом в московской квартире профессора.

Заглавие: «Зелёные ленточки и шлем из картонки». Еще ниже от руки, неразборчиво добавлено с явной попыткой стилизации под старинный слог: «Писано накануне моего отбытия в Гишпанию».

Камни летели со всех сторон. Они летели под разной траекторией, потому что погонщики мулов оказались кто ниже, кто выше, кто левша, а кто правша. Но каждый из этих булыжников был буквально заряжен ненавистью. Перед этим градом сеньор Алонсо Кихано оказался совершенно бессилен. Накануне посвящения в рыцари на постоялом дворе он позволил двум девам снять с себя доспехи, которые он теперь благополучно и охранял. Писатель Сервантес и некий арабский историк представили этот случай как курьезный, как еще одно бесспорное доказательство сумасшествия дона Алонсо. Мол, ну кто, в самом деле, будет становиться рыцарем на постоялом дворе. И в этом была этих авторов великая ошибка. А разве Христос не въехал в Иерусалим на ослице и разве не родился Спаситель, согретый теплым дыханием животных, все на том же постоялом дворе, а?

Итак, накануне посвящения в рыцари сеньор Кихано позволил двум девам, авторы называют их шлюхами, и мы тут вновь можем вспомнить Марию Магдалину, чья профессия ни у кого не вызывает сомнения, снять с него доспехи, которые он теперь благополучно и охранял целую ночь от вероломных посягателей.

В руках у рыцаря оказался только щит, копье, а на голове шлем из картонки с зелеными ленточками. Ниже, по мнению очевидцев, в лунном свете можно было различить лишь исподнее, рваное и грязное, да тощие рыцарские лодыжки в чулках с дырочками. Эти злополучные дырочки наш рыцарь, получивший боевое крещение на постоялом дворе, будет аккуратно штопать во дворце герцога в другом, втором, томе сей правдивой истории.

Девы с постоялого двора, или шлюхи по мнению авторов, загодя сняли с рыцаря нагрудник и наплечье, но расстегнуть ожерельник и стащить безобразный шлем, к коему были пришиты зеленые ленточки, они так и не смогли. По-настоящему следовало эти ленты разрезать, ибо развязать узлы девам или шлюхам оказалось не под силу, но сеньор Кихано ни за что не согласился избавиться от этих украшений рокера с косичками растамана. Почему? Это обстоятельство представляет интерес только для психиатра? Что это за ленточки и почему они зелёные, а?

Девы и покормили рыцаря накануне избиения. Заметим, что покормили они его, не снимая злополучного шлема с зелеными ленточками. Эти странные, не проявленные до конца не то девы, не то девки, не то святые, не то грешницы буквально вкладывали треску, то есть рыбу, этот символ христианства, прямо в открытое забрало рыцарю. Что это, как не причастие, а? А вся сцена при этом напоминала ухаживание сиделок за больным с переломанными шейными позвонками где-нибудь в отделении травматологии.

Хорош и хозяин постоялого двора. Он смело мог бы попасть в книгу «Рекордов Гиннеса». Во всяком случае, право изобретения соломинки для коктейлей принадлежит именно ему. Через простую тростинку сумел этот умелец напоить нашего бедолагу дона Кихано вином, просунув эту самую тростинку прямо в забрало.

И вот в завершении всего на сеньора из Ламанчи обрушился самый настоящий камнепад.

Камни сыпались беспрерывно. И казалось, этому конца не будет. Пётр, камень, один из апостолов, на ком и зиждется римско-католическая церковь.

– А эту пакостную и гнусную чернь я презираю! – кричал в отчаянии сеньор Алонсо. – Швыряйтесь! Швыряйтесь камнями! Подходите ближе! Нападайте! Делайте со мной, что хотите!

И от напряжения зеленые ленточки на его детском шлемике из картонки всё туже и туже затягивались в узелки. «Ибо не мир я вам принес, а меч, дабы отделить отца от сына», – сказал Спаситель и чуть ниже добавил: «Все мы в царство Божие войдем детьми».

Этот шлемик с головы дона Алонсо уже нельзя было снять. Его можно было лишь разрубить ударом меча, снеся попутно и голову его обладателю.

«И голова эта была тяжела,» – как писал Флобер в своей повести «Иродиада».

Испания, Альгамбра, наши дни

Стоя у Врат Правосудия, профессор вспомнил. Вспомнил свой грех, вспомнил, как в детстве местная шпана избивала маленького хрупкого мальчишку, отличника из класса, в котором усиленно изучали математику. Его били жестоко и нехотя. А он вставал, вставал из последних сил. Вставал, потому что не мог не встать. Мальчишка смешно по-детски замахивался, пытаясь дать сдачи, и получал в ответ ещё удар и падал. А потом вставал.

На шею мама привязала ему ключи на зелёной ленточке. От падения эта ленточка с ключами вылезла наружу из школьной формы. И какой-то верзила схватил ленточку и стал душить ею мальца, бессильно размахивающего во все стороны руками, словно ветряная мельница. Мальчишка хрипел, махал руками, но всё равно не сдавался.

А он тогда стоял и смотрел и… боялся. Боялся заступиться. Гнусная чернь взяла верх над ним, и на душе стало мерзко и пакостно.

«Дон Кихота» он в детстве не читал. Он, вообще, ничего не читал. В доме книг не было. Жили бедно, в коммуналке, едва сводя концы с концами. Один из двоюродных братьев попал в тюрьму за наркотики. В далекие шестидесятые это была почти экзотика. Но подобный жизненный сценарий мог стать и его судьбой.

Спасли книги. Сначала Беляев, потом Дюма, Уэллс, и лишь потом Толстой, Достоевский… «Дон Кихота» он прочитал в метро, после школы, готовясь поступать на филологический. По дороге на работу выбирал маршрут подлиннее, с пересадками, и на автобусе. Под стук колес поезда, как под стук копыт Росинанта, и была прочитана история о Дон Кихоте Ламанчском.

Тогда-то он и открыл для себя простую истину: книжки – это не бумага с буквами. Это врата, как Врата Правосудия в Альгамбре, врата очищения, врата в другой мир, который может быть намного реальнее того, что нас окружает.

Сервантес глубоко ошибался: сеньор Кихано не был сумасшедшим. Нет. Он просто был гениальным читателем, сумевшим прочитать свои сто книг так, как их никто и никогда не читал.

Алонсо Кихано стал обладателем некого таинственного ключа от заброшенной двери, про существование которой уже давно и благополучно забыли.

И знаменитый роман писал не Сервантес и не арабский историк по имени Баклажан, а сам герой этой истории, сеньор Алонсо Кихано, страстный книгочей и почитатель рыцарских романов.

Стоя сейчас у Врат Правосудия, он понял, что совершенно неважно, что ты читаешь: рыцарские романы или еще какую-то белиберду. Важно, как ты читаешь эту самую белиберду. Правильно ли ты вставил ключ в замочную скважину, все ли обороты сделал, зацепили ли бороздки ключа дверной механизм – и если зацепили, то не заржавели ли петли, а дверь, тяжелая, старая дверь повернётся вокруг своей оси или нет?..

Собираясь вступить сейчас в Альгамбру, он знал, что мавры в свое время очень сдружились с каббалистами, а те, в свою очередь, пожалуй, были самыми лучшими читателями в мире.

Иными словами, читая, можно воскресить мертвых, можно услышать Прощальный вздох Мавра, можно сказать умершему другу «прости» и много-много чего другого можно, обладая заветным ключом.

Прежде чем войти на территорию Альгамбры, он поднял голову и чуть не потерял сознание. Так поразило его то, что он увидел…

Перед глазами пошли круги, словно один из камней погонщиков мулов угодил не в голову Кихано Алонсо, а прямо ему, профессору из России, в самый лоб. От напряжения поднялось давление, и закружилась голова.

Главный вход перемыкала громадная подковообразная арабская арка в полвысоты самой башни. А на замковом камне этой арки была высечена исполинская рука. Мало того. Замковый камень над порталом был украшен парным изображением огромного ключа…

Ламанча, конец XVI века

– Дорогая Антония, что случилось с вашим дядюшкой? – обратилась как-то вечером к своей молодой хозяйке ключница дона Алонсо.

– Что вы имеете в виду? -

– Я имею в виду только то, что дядюшка ваш, а мой хозяин, уж слишком много времени проводит у себя в кабинете за книгами.

– Ох, и не говорите, – вздохнула Антония.

– Я вообще не понимаю, какой в них, в книгах этих, прок. Мне уже пятый десяток пошел, не девочка все-таки, жизнь знаю. И заметьте – все эти годы прожила без грамоты. Ей-богу – ни одной буквы не помню. Да и не нужна мне эта самая грамота. На кой она к лешему?

– Нет. Так нельзя, – решила робко возразить племянница, считавшая себя образованной. – Грамота нужна.

– Э-э! – отмахнулась, было, собеседница.

– Грамота нужна, – настаивала Антония, – но в меру.

– В меру! – передразнила ключница. – Я так скажу: из всех написанных книг существует только одна, в которую имеет смысл иногда заглядывать.

– И какая же? – снисходительно поинтересовалась Антония.

– Библия – вот какая. Да и ту читать необязательно. Ее нам все равно каждое воскресенье в церкви пересказывают.

Здесь ключница не сдержалась и икнула, а затем добавила:

– Причем подробно пересказывают. Вот так.

Воцарилась тяжелая пауза. Против такого аргумента возразить было трудно.

– Вы опять к той початой бутылке прикладывались, да? – строго, тоном хозяйки, поинтересовалась прямая наследница дона Алонсо.

– Тоже мне беда, – нехотя оправдывалась ключница. – Я женщина свободная. Мне замуж не идти, и приданого не собирать.

– Вы на что намекаете, а?

– Вся радость в стаканчике, – не обращая внимания на замечание племянницы, продолжала дородная ключница, чувствуя при этом свою абсолютную правоту. – Вся радость в стаканчике, а вы попрекать. Не по-христиански это, вот что я вам скажу.

– А я и не попрекаю.

– Нет попрекаете.

– Хорошо, пусть попрекаю, но начали мы с вами с книг.

Племяннице недавно стало известно, что ее дядя продал несколько десятин пахотной земли за какие-то рыцарские романы.

– Ну, хватану я стаканчик другой, третий – велика беда, не унималась ключница, сев на любимого конька. И что с того? Я ж не книги читать сяду? Я так скажу: простым людям, добрым прихожанам, книг вообще читать не след. Библии достаточно.

– Вы это уже говорили, – заметила племянница.

– Лучше б ваш дядюшка, дон Алонсо, вместо того, чтобы книжки читать эти дурацкие, ко мне бы в погребок хоть раз заглянул, – не слушая возражений, продолжала развивать свою тему добрая христианка зрелого возраста. – Мы с ним, считай, ровесники. Мне за сорок, ему – ближе к пятидесяти.

– Это вы на что намекаете?

– Да так, к слову, – улыбнулась ключница.

– Нет уж – договаривайте.

– Да не бойтесь, не бойтесь. И в мыслях у меня не было, чтобы вашего долговязого дядюшку на себе женить. Во-первых, клопы. Как представишь себе брачное ложе, кишащее этими тварями, так замуж сразу расхочется.

– Ну, а во-вторых?

– Я у сирот приданого не отбираю – вот что!

В комнате воцарилась тяжелая пауза, после которой последовал глубокий вздох, лишь отдаленно напоминающий знаменитый Прощальный вздох мавра. Затем ключница продолжила:

– Просто скучно одной – вот и все.

Пьяная слеза покатилась по щеке, упала на пол и расплылась маленькой лужицей.

– А дядюшка твой, скажу честно, как женщина женщине, мужчина еще ничего – статный, хотя и в летах. Ну, да и это ничего, если бы не книги… В них все зло. К алтарю бы я его не повела, конечно. Про сирот я уже говорила, а вот стаканчик с ним выпила бы… И не один… Но книги! Вот в чем дело. Сжечь их надо – вот что?

В ответ племянница одобрительно кивнула головой и добавила:

– Вот здесь-то грамота и пригодится.

– Как это? – недоумевала ключница.

Не говоря худого слова, племянница пошла на птичий двор, там вырвала у попавшегося ей под ноги и зазевавшегося гуся перо. Гусь даже не сразу понял, что произошло. Так, где-нибудь в кабаке, бывалые бойцы, расслабившись и потеряв бдительность, получают неожиданный апперкот и падают на пол.

Выйдя во двор, племянница из кучи мусора выдернула кусок картона, из которого ее дядюшка несколько дней назад пытался соорудить себе шлем, и со всем этим благополучно вернулась назад, в кухню. Там из старинного фамильного шкафа дева вытащила нож и принялась деловито затачивать свой трофей в виде гусиного пера, чувствуя на себе внимательный взгляд ключницы, с великим трудом пытавшейся понять, что происходит.

Нож оказался слишком большим и оттого страшно неудобным. Перо, наоборот – слишком хрупким и ломким: от роговой основы, как нарочно, отрезалось каждый раз больше, чем требовалось. Наконец через короткое время в руках у племянницы осталось лишь одно оперение, каковое она в сердцах и швырнула в угол.

– Тьфу ты, пропасть, – выругалась наследница дона Алонсо и, перекрестившись, вновь отправилась на птичник.

Ключница смогла догадаться об этом по тому, как дружно закудахтали куры и зашипели гуси. Казалось, туда, в птичник, забрался какой-то голодный хищник и теперь жадно рыскает в поисках добычи. Обитатели удушливого царства перьев, яиц, и помета изо всех сил пытались сопротивляться новому вторжению. Своего без боя никто отдавать не собирался. Домашняя живность с чувством собственного достоинства вступила в войну с хозяйкой, мол, режут нас в определенное время, так? Так. А не когда кому вздумается? Так? Так. Вот и соблюдайте правила, сволочи… Жить всем хочется.

Любительница приложиться к стаканчику решила, что племянница пошла по стопам дяди и что она, ключница, присутствует сейчас при каком-то колдовском обряде. Не случайно же речь зашла о грамоте.

Возня и шум с птичьего двора готовы были переполошить всю округу. Так и самого дьявола не долго было побеспокоить.

Во второй раз поймать гуся, чтобы вырвать у него злополучное перо, оказалось не так просто. Ошалевшая живность со своими сородичами вырвалась из загона во двор и бегала теперь из угла в угол, пытаясь контратаковать и ущипнуть приставучую девицу.

Без боя перо отдавать никто не собирался. Но настойчивость, интеллект и дамская хитрость взяли свое.

Кое-как удалось-таки заточить роговую палочку. С выражением идиотки племянница долго любовалось плодами своих усилий, слегка высунув язык при этом. Затем она достала из шкафа какую-то плошку и, обратившись к ключнице, необычайно вежливо попросила:

– Зачерпните крови, пожалуйста?

А дон Алонсо в это время лежал в полузабытьи у себя в спальне, на своей знаменитой кровати, кишащей противными насекомыми.

После первого своего неудачного выезда со двора в качестве странствующего рыцаря, он получил серьезную травму головы. Его шлем из картона с зелеными подвязками разлетелся вдребезги. Во время свершения очередного подвига Росинант споткнулся, рыцарь упал, и это дало врагам шанс безнаказанно отходить бесстрашного воина палками.

Клопы продолжали кусаться.

Иногда рыцарь поворачивался во сне с боку на бок, и на грязных простынях оставались жирные кровавые пятна от ненароком раздавленных насекомых.

Кровь, о которой так настойчиво просила племянница, была свиной. Ее хранили в специальном чане. После забоя из свежей свиной крови готовили различные деликатесы. Эта кровь и должна была стать чернилами, с помощью которых расторопная племянница собиралась написать донос на своего дядю.

Донос на имя Святой Инквизиции.

Исписанную неумелыми каракулями картонку следовало снести местному священнику доминиканцу, который к счастью оказался близким другом сеньора Кихано, столь неожиданно впавшего в ересь.

Священник вздохнул с облегчением оттого, что исписанная племянницей картонка попала лично ему в руки, а не к кому-нибудь другому. Чтобы соблюсти формальности, лиценциат пригласил в качестве понятого цирюльника, и дело, которое могло принять для сеньора Кихано неприятный оборот, не вышло из рамок близкого круга друзей и родственников.

Аутодафе, таким образом, получилось тайным, можно сказать, домашним и оно имело место непосредственно во дворе дома сеньора Алонсо, который к тому же продолжал находиться в забытьи.

Последствия грамотности племянницы Антонии, таким образом, общими усилиями удалось нейтрализовать. Священник и друг несчастного дона Алонсо хорошо понимал, чем могло обернуться подобное святое рвение со стороны родственницы, решившей заранее побеспокоиться о своем наследстве.

Лиценциату хорошо было известно, что во времена первой инквизиции, еще в эпоху Торквемады, в городах, где не было постоянного трибунала, инквизиторы появлялись наездом. Тотчас по приезде они приглашали к себе коменданта и под присягой обязывали его исполнять все их решения, иначе не только ему, но и всему городу грозило отлучение. В ближайший праздничный день инквизитор отправлялся в церковь и объявлял с кафедры о возложенной на него миссии. Он приглашал при этом виновных в ереси явиться к нему без понуждения, в надежде легкого церковного наказания. Затем на месяц давалась отсрочка на размышление, так называемая «отсрочка милосердия»…

Вид города сразу менялся. Все боялись друг друга, родители – детей, дети – родителей, хозяева – слуг…

На каждом шагу только и слышалось: Да сохранит вас Бог, идите с миром, да поможет вам святая Дева…

Беседы велись только на благочестивые темы.

Даже слухи инквизиторы могли рассматривать в качестве обвинения, не говоря уже о прямом доносе…

Все аккуратно записывалось в особую книгу.