Текст книги "Господин следователь. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Евгений Шалашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Господин следователь. книга третья
Пролог
Я стоял навытяжку перед Его Превосходительством и мысленно восхищался оборотами речи Николая Викентьевича.
Прежде наш Председатель так со мной не разговаривал. Но я не в претензии – заслужил.
А тот говорил о чиновниках, кавалерах ордена святого Владимира, которые ведут себя неподобающе, словно гимназисты пятого класса. Мол – в шестом-то они уже понимают, что драка – это не метод. Помянул моего папеньку, чьи седины я снова позорю и то, что никогда Череповецкий Окружной суд не подвергался такой позору, как вчера, когда некий следователь – причем, следователь по особо важным делам, разгромил трактир и покалечил гуртовщиков.
Но, что интересно – во время речи Николай Викентьевич ни разу не оскорбил меня, не произнес ни одного слова, на которое я мог бы обидеться.
Господина Лентовского хватило минуты на три, если не на четыре. Закончив выволочку, он выдохнул и спросил:
– Ну как оно вам?
– Отлично, – с восхищением ответил я. – Обошлись без флотских загибов, но я проникся.
– Целый час репетировал, – похвалился Лентовский. – Даже конспектик написал, чтобы чего не забыть. В те времена, когда в прокурорах ходил, составлял для себя памятку – на чем внимание заострить, а что напротив, лучше затушевать. Знаю, что все равно с вас – как с гуся вода. Да, – спохватился Николай Викентьевич, – а что вы стоите? Садитесь, выговор закончен.
Усевшись, я вопросительно посмотрел на начальника.
– Надеюсь, вы не в обиде? – с беспокойством спросил наш генерал. – Сами понимаете, Иван Александрович, я обязан был отреагировать на неподобающее поведение своего подчиненного. Ну, не кляузу же на вас в Судебную палату писать? Неприлично, да и выговор вам могут объявить. А так, все тихо-мирно, почти по– семейному.
– Нет, что вы. Все правильно. Начальник должен быть строгим, но справедливым.
– Эх, Иван Александрович, как мне иной раз хочется взять ремень…
Николай Викентьевич развел руками, показывая, что и рад бы, да уже поздно. Но я на Лентовского не в обиде. Уважаю своего начальника, тем более, что он и по возрасту мне не в отцы, а в деды годится.
– Кстати, а кто меня опять вложил? Неужели полиция?
– Ну что у вас за слова? – вздохнул Лентовский. – Вложил… Я таких и слов-то не слышал. Полиция рассказала… Как же, от них дождешься. Исправник за вас грудью встанет, да и остальные тоже. И не вложил, как вы выразились, а сообщил начальству о неподобающем поведении титулярного советника.
Глава первая
Русская печка – что ты натворила!
Мороз и солнце…
Уши мерзнут.
Декабрь. Морозец, по моим ощущениям, около минус двенадцати или пятнадцати по Цельсию. Почему бы не прикрепить к фуражкам шерстяные наушники или вообще, не следует ли государю включить в комплект формы шапку-ушанку?
Сейчас забегу в управление полиции, узнаю у господина исправника – нет ли чего-то для меня?
Мог бы никуда не бегать, канцелярия исправника раз в неделю присылает в Окружной суд сведения о происшествиях и преступлениях за истекший период. Но одно дело сидеть и читать в собственном кабинете, совсем другое знакомиться со статистикой на месте. Есть возможность что-то уточнить. Да и повод прогуляться по Воскресенскому проспекту, потому что в Мариинской гимназии через семь минут начнется большая перемена, можно на минуточку заскочить, авось, Леночка спустится.
Только нужно успеть самому зайти первым внутрь, а иначе, увидев меня из окна, выскочит наружу в одном платье, а оно, по декабрьскому времени, плохая защита от холода.
Леночка спустится со второго этажа на первый, а лестница и все вокруг нас, будет мгновенно облеплено шушукающимся девчонками – от самых мелких до барышень на выданье.
Целоваться нам и в голову не придет, неприлично, да и гимназистки советы начнут давать. Минуты через три-четыре, раздвигая учениц, словно атомный ледокол льдины, к нам выплывет Виктория Львовна, солидная женщина лет сорока – Леночкина классная дама, которая, пряча улыбку, цепко ухватит меня под локоть и выставит за пределы здания, невзирая на то, что я важный чиновник и титулярный советник.
Здешние классные дамы особы строгие. Подозреваю, что Виктория Львовна меня караулит, но все-таки, умница, дает возможность жениху повидаться с невестой, постоять рядышком, подержаться за руки. Но минут за пять до начала урока она меня все-таки выставит и, для приличия, поворчит на служителя – мол, почему посторонних впускаете?
Служитель привычно разведет руками, показывая – мол, как не впустить? Но сам тоже улыбнется в усы. В общем, все всё прекрасно понимают, но ситуация обязывает и все при деле.
Перед тем, как пойти по делам, необходимо заскочить в приемную Председателя окружного суда, сообщить заведующему канцелярией Петру Ильичу, что судебный следователь (даже не стану добавлять, что по особо важным делам) пошел в управление полиции. Это на случай, если кто-то станет меня искать. Но по большому счету – если убийств никаких нет, то нафиг кому-то нужен следователь? А случится, так меня отыщут.
Доложил, спустился, перешел на другую сторону улицы, потом сообразил, что в Мариинской гимназии мне делать нечего, Там на днях случилось какое-то инфекционное заболевание – не то ветрянка, не то коклюш, не то девчонки из младших классов съели что-то несвежего. Окружной инспектор, не мудрствуя лукаво, объявил карантин, приказав закрыть гимназию до Рождества и всех девчонок отправили по домам. Преподаватели не слишком рады – жалованье за это время платить не станут, зато гимназистки довольны. Неважно, что придется наверстывать, главное, что сейчас выпал небольшой отдых. И я девчонок прекрасно понимаю.
К счастью, Леночку хворь не коснулась, мне бы радоваться, что появилось лишнее время для занятий латинским языком, но тетушка – редиска, решила, что племянницу следует отправить домой, в Белозерск. Дескать – нечего ей в Череповце делать, если занятий нет, маменька с папенькой по дочке соскучились, заодно и Рождество встретит в кругу семьи. А то, что жених станет страдать – так ничего страшного, земская почта работает исправно, пишите друг другу письма. Бумага и любовные объяснения вытерпит, и упражнения по латыни.
Эх, значит, прямо в Городскую управу.
Василий Яковлевич Абрютин, в старом мундире, зато с новыми погонами надворного советника, с орденом святого Станислава третьей степени, удачно дополнившим его боевые награды, встретил меня радушно, усадил и сказал:
– Кажется, убийств у нас нынче нет, если не считать того, что крестьянка заспала младенца. Урядник написал – баба с ума сходит, волосы на себе рвет. Сомневаюсь, что вы дело по данному факту будете открывать.
Правильно сомневается господин Абрютин. Дело я открывать не буду. В моем прошлом – то есть, в здешнем будущем, уголовное дело бы возбудили по факту причинения смерти по неосторожности. Формально – все правильно. Молодая мама, заснувшая вместе с младенцем, должна была предвидеть, что придавит носик и ротик малыша грудью или одеялом. А как быть, если мамка – сама еще девчонка, не спала ночь, а то и две-три, отключилась? Да что ей какое-то наказание, если она сама себя поедом ест? Теперь же, ребенка у нее не будет, зато останется судимость, словно пятно не на совести, а на сердце. Какой суд, если она сама себе суд устроила? Руки бы на себя не наложила с горя.
Даже если предположить, что в погоне за формальной справедливостью – ведь убийство по неосторожности было, я открою дело, допрошу всех и вся, установлю обстоятельства, передам прокурору, а тот доведет до суда, ни капельки не сомневаюсь, что присяжные признают женщину невиновной.
Нет уж, пусть я в чем-то и нарушу закон, но совесть останется спокойной.
Василий Яковлевич придвинул мне исписанный лист бумаги:
– Как чувствовал, что Иван Александрович придет, велел переписать. Извольте.
И что что тут у нас? У тут у нас, самое поганое – изнасилование. Из рапорта урядника 2 стана следует, что 'Крестьянин деревни Романда Дмитрий Бойцов, 19 лет, изнасиловал крестьянку оной же волости Дарью Мефодьеву, 18 лет. Родители Дарьи отвели девку в дом Дмитрия, передали с рук на руки его родителям. Сам Дмитрий обещал на девке жениться, но спустя две недели его родители привели бывшую девку обратно в родительский дом, сказав, что их сын жениться не станет. Мол – Дарья по хозяйству работать не желает, ничего не умеет.
Родители Дарьи Мефодьевой желают привлечь насильника к ответственности'.
М-да… Сомневаюсь, что даже в двадцать первом веке следователю удалось бы доказать по такой жалобе факт изнасилования. Примерно, как если бы жена накатала заявление на мужа – дескать, не хотела близости, тот настоял.
– Что скажете, Иван Александрович? – со смешком спросил Василий Яковлевич. – Станете дело открывать? Или, как вы любите говорить – нафиг?
– Конечно нафиг, – фыркнул я. – Дело-то открыть можно, только судебной перспективы не вижу. Замучаюсь доказывать, что изнасилование имело место. Еще ладно, если бы девка прибежала домой, растерзанная, в порванной одежде, а ее родители сразу к уряднику обратились. Так нет, она потом со своим насильником две недели жила. Как факт насилия доказать? Перешлите священнику, пусть разбирается. Парня пристыдит, на путь истинный направит, а еще лучше, если родители Дарьи дочери курсы по домоводству организуют, чтобы ее замуж взяли. Но унтеру из Романды накажите – пусть, на всякий случай, присматривает за Бойцевым. Кто знает, не захочет ли парень еще какую-нибудь девку снасильничать? Дескать – наказания не было, теперь все могу. Пусть предупредит – мол, если что, бумажку из-под сукна вытащим, припомним все, что от всемирного потопа случилось.
– Урядник там человек суровый, присмотрит. А заодно и за отцом Дарьи придется приглядывать, чтобы тот самосуд не учинил.
– Вот и славно, – одобрил я будущие действия урядника. Встал, отодвинул стул. – Не стану вас больше отвлекать. А копию рапорта, я на всякий случай прихвачу. Мало ли что.
– Иван Александрович, наслышан о вашем горе, – с сочувствием сказал Абрютин. Улыбнувшись, изрек. – Понимаю, что хозяйственные дела, штука сложная и мужчинам не всегда покоряются.
Ну вот, и он туда же.
Со позавчерашнего дня я живу один, уныло влача свое существование. В доме пусто. Нет ни одной живой души. Ни женщины, ни кота.
Наталья Никифоровна вдруг решила съездить к родственникам. Семь пятниц на неделе. Ведь говорила же – не поедет, спишется, пригласит на свадьбу, а тут, вон оно как. Есть, правда, у меня некое подозрение, что Наталья таким образом от грехов сбежала – типа, пока рядом со мной, удержаться не удастся, а если уехать, так можно и не грешить.
Впрочем, плотские утехи (прошу прощения за грубый оборот, но ничего другого не пришло в голову), это одно, это переживу, но осталась проблема, с которой не сумел справится самостоятельно. И проблемой стала русская печь.
Наталья Никифоровна женщина щепетильная до невозможности. Когда уезжала, пыталась вернуть мне часть платы за квартиру – дескать, раз во время ее отсутствия столоваться постоялец не будет, значит, и деньги она должна вернуть. Убедил, что этого делать не стоит. Все-таки, она и пирушку по случаю моего ордена устраивала, и в лавку иной раз для меня ходит, и всякие мелочные работы выполняет. Уговорил.
Еще Наталья переживала – как тут без нее проживу, как стану еду готовить, но я отмахнулся – дескать, сам с большими усами, управлюсь.
А вот убедить оставить при мне котенка не смог. Говорил, что без Тишки будет совсем тоскливо, дом заполнят мыши, сожрут все мои важные бумаги, а заодно картошку и хозяйские свечи. Да что там – нападут на меня ночью и ухи обгрызут. А ежели, останусь без ухов, так Леночка за меня замуж не пойдет. Куда малыша в дальнюю дорогу брать? Для кошек шок, если их из дома вытаскивают.
Нет, не сработало. Наталья заявила, что мышей приходит ловить соседская кошка, считает дом своей территорией, все дырочки знает. Леночка Бравлина – девочка очень достойная и своего жениха, из-за такой ерунды, как отсутствие ушей, не бросит. В крайнем случае, если откусят уши, можно отпустить волосы подлиннее – прикроют. Главное, чтобы мыши что другое не отгрызли. Нет, не то, что я вначале подумал – а мой язык.
А Тишка, если станет сидеть дома один-одинехонек с утра и до вечера, затоскует. И кормить я его вовремя не смогу – мало ли, что на службе стрясется? Дорога – совсем не страшно, возьмет для него корзинку, тряпками и соломой застелет. К новому дому котенку все равно скоро придется привыкать, пусть тренируется.
Что уж поделать, если Наталья не доверила Тишку? Остается смириться и вести домашнее хозяйство самому.
Пытаться готовить в огнедышащей русской печи, где впору выплавлять сталь или чугун, я даже не собирался. Припомнился мультик про Вовку в тридесятом царстве, который пек пироги. Подозреваю, что у меня вышло бы нечто похожее. Придется обходиться без хозяйской стряпни.
Я человек простой, без затей. С самоварами управляться научился – хоть с большим, хоть с «эгоистом», так что – позавтракаю чайком с бутербродами, могу даже с вечера вареных яиц приготовить – в том смысле, что заранее прикупить их в кухмистерской, потому что варить яйца в печке я тоже бы не рискнул. Говорят – имеется способ печь яйца в раскаленном песке, но за песком придется идти на речку, а где его потом раскалять?
С завтраком как-нибудь, а пообедать-поужинать могу хоть в трактире, хоть в ресторане.
Но кроме еды, русская печь должна согревать жилище. Все-таки, я не Фритьоф Нансен. Великий путешественник, если верить его биографам, обожал холод и не позволял топить в своем кабинете. Но я люблю, если в доме тепло и тренироваться к походу на Северный полюс не собираюсь. К тому же, как говорят бывалые люди, с которыми я совершенно согласен, к холоду привыкнуть невозможно.
Был абсолютно уверен, что с русской печкой как-нибудь да управлюсь. Не сложнее, чем с автомобилем или с компьютером. Видел, как Наталья укладывает дрова колодцем, открывает печную заслонку и поджигает.
Вчера утром, когда внутри дома температура приблизилась к той, что любил Нансен (почему в прошедшем времени говорю, если он еще жив?) решил протопить печь.
Все сделал как надо. Дрова заготовил с вечера, чтобы утром не мучиться, выдвинул заслонку, поджег. Но почему-то дым повалил не вверх, не в трубу, как ему и положено, а в кухню, а потом вылез на улицу.
В общем, позор джунглям. Оказывается, кроме заслонки, следовало открыть небольшую дверцу, что на кожухе (про кожух у пулемета слышал, про кожух у печки нет) и сдвинуть крышку, именуемую вьюшкой!
Конечно, нужно во всем искать положительные стороны. В данном случае я проверил взаимовыручку. Честь и хвала соседям, решившим, что в доме вдовы Селивановой случился пожар. Учуяли дым и сразу же прибежали на помощь. Что бы я без них делал?
Но отрицательного все-таки больше. Сегодня утром соседка – которая Мария Ивановна, пытавшаяся оттяпать аршин огорода Натальи, постучала в окно, разбудив меня в четыре утра, предлагая растопить печь. А в пять разбудил другой сосед – дескать, а почему дым из трубы не валит, не требуется ли помощь?
Вот так вот, блин. Пришлось вставать, растапливать печку, потом досыпать.
Череповец город маленький, слухи распространяются быстро. Сослуживцы с самого утра заглядывали в кабинет, предлагая свои услуги, готовы и сами научить, как растапливать печь или прислугу послать, чтобы организовать ликбез, на улице останавливают какие-то бабы – дескать, кухарка вам не нужна?
Кажется, повеселил я город Череповец.
Мне и так стыдно, что сел в лужу, а теперь еще и исправник подначивать принялся.
– Василий Яковлевич, хоть вы не подкалывайте! – едва не завыл я. – Я вас за своего друга считаю, а вы издеваетесь, как не знаю кто…
Абрютин, зараза такая, расхохотался в голос. Отхохотавшись, утер слезы и сказал:
– Я вас на ужин хотел позвать. Супруга, когда услышала о ваших мытарствах, смеяться не стала, расстроилась – дескать, если хозяйка уехала, Иван Александрович ходит голодным. Приказала – дескать, приглашай господина следователя хоть на обед, а хоть и на ужин. Так что – милости просим. Даже готовы взять вас на постой, пока ваша хозяйка не вернется. Место у нас есть, комната сына свободной стоит.
Сын Василия Яковлевича, как я знал, учится в Вологодской мужской гимназии, хотя, казалось бы, положено учиться в Новгороде. Но от Череповца до Новгорода триста верст с лишним, а до Вологды только сто. Поэтому, родители стараются посылать детей учится именно в Вологду. Так и дешевле выходит и навестить ребенка гораздо проще, нежели в губернском центре.
Предложение Абрютина меня растрогало. Становиться на постой я к нему, разумеется, не стану – проще переехать в гостиницу, чтобы не стеснять людей, но поужинать обязательно зайду.
– Не переживайте вы так, Иван Александрович, – принялся утешать меня исправник. – Может, это и хорошо, что так получилось?
– А чего тут хорошего-то? – пробурчал я. – Ладно бы, что-то страшное сделал, а тут глупость.
– Так это и хорошо, что глупость сделали, – усмехнулся Василий Яковлевич. – Иначе, вы у нас какой-то правильный получаетесь. Трудитесь, не покладая рук, службу несете исправно. Вон, сколько из-за вас шума и по отцеубийце, и по «Англетеру». Раскопал, дорылся до глубины. Молодец, конечно. Но человек вы еще молодой, вам бы положено хоть какие-то глупости совершать. А так, ни пьяным вас ни разу никто не видел, ни с девками непотребными не замечены. С невестой, как полагается, за ручку держитесь, улыбаетесь. Куда годится? Уважают вас в городе, не без этого, но смотрят настороженно. А так, вроде и ерунда, но хоть на человека стали похожи, а не на статую.
В кабинет к исправнику явился пристав Ухтомский. Поздоровавшись с нами, поручкавшись, смущенно сказал:
– Иван Александрович, если настроение и желание будет – к нам заходите. У нас с хозяйкой все попросту, щи да каша, но супруга пироги замечательные печет, мы гостю рады будем, а вы сыты. А парни мои, говорят – надо будет, жен пошлем, чтобы господину следователю печь протопить, да хоть и сварить что-нибудь.
Нет, застрелюсь. Приду домой, протоплю печь, выберу ухват подлиннее.
Глава вторая
Подлости по переписке
Правильно говорили, что девятнадцатый век – век писем. Эпистолярный. Впрочем, нечто подобное говорили и про восемнадцатый. Или ошибаюсь? Но я в восемнадцатом веке не жил.
Я привык к письмам, которые присылали мои родители, аккуратно на них отвечаю. Неожиданно, пришел к выводу, что бумажных письмах имеется своя прелесть. Да, они страдают многословием, в отличие от «писем», которые отправляются по электронной почте, зато в них вкладывается часть души человека и его настроения.
Но время от времени почта доставляет мне конверты, где адрес и адресат незнакомы, либо вообще отсутствует.
Чаще всего это просьбы. Каким образом людям становится известно, что в Череповце трудится судебным следователем сын вице-губернатора? Откуда они заполучают мой адрес? Понимаю – будь я великим князем, миллионером, известным писателем, вроде графа Толстого или Чехова (да, Антон Павлович еще незнаменит и небогат), но титулярный-то каким боком?
Ладно, если был сыном камергера Мосолова, нашего губернатора, у которого есть собственные заводы, где он пропадает четверть года, но у Чернавских немыслимых денег нет. Не бедствуем, разумеется, возможно, что и богаты, но не настолько, чтобы облагодетельствовать всех и каждого.
Вот, например, любопытное письмо.
'Приветствую вас уважаемый Иван Александрович.
К вам обращается студент-медик Московского Императорского университета Андрей Егорович Николаев, в настоящее время вынужденный оставить учебу из-за недостатка средств.
К сожалению, мой отец вышел в отставку, а его пенсия не позволяет оплачивать образование сына. Давать частные уроки, как это делают мои малоимущие коллеги или подрабатывать в полицейском участке, считаю неправильным и недостойным, потому что все жизненные силы и время студента-медика должны быть направлены на постижение новых знаний и укрепление старых.
Я обращаюсь к вам, потому что уверен – вы, как бывший студент Императорского университета, должны понимать, что образование не должно зависеть от кошелька. Наше отечество нуждается в образованных людях, вроде меня, особенно, если у них имеется четкая цель в жизни.
Моей конечной целью является не столько лечение больных, сколько изобретение лекарства, позволяющего лечить все болезни. Человек – единый организм и все жизненные органы его связаны между собой, поэтому единое – универсальное лекарство должно быть. И я это лекарство обязательно отыщу, лишь бы у меня имелся подходящий материал для опытов.
Диплом лекаря позволит мне работать над своим универсальным лекарством. Не сомневаюсь, что не пройдет и десяти лет, как это лекарство будет отыскано, а вы прославитесь как человек, оплативший обучение великого врача и фармацевта.
Вы занимаете в Череповецком уезде высокую должность, которая, как мне кажется, хорошо оплачивается. Уверен, что ваш отец – вице-губернатор присылает на ваше содержание определенную сумму. Вам не кажется, что это несправедливо?
Я считаю – и это правильно, что вы обязаны делиться своими доходами с теми, у кого нет средств.
Все расходы на обучение составят триста рублей в год, но с учетом того, что я проживаю вместе с отцом и матерью в Москве, тратить деньги мне придется только на учебу. Таким образом, вам придется прислать сто пятьдесят рублей.
К сожалению, деньги за обучение следует вносить сразу и рассрочку я принять не могу. Жду вашего первого перевода не позднее седьмого декабря сего года. Москва, Тверская улица 6, дом Крашенниковых, флигель'.
Памятуя свое студенческое прошлое, написал бы ему – иди-ка парень, вагоны поразгружай, снег с крыш скидывай. При желании шабашки всегда найдутся. Тем более, такие шикарные, как подработка в полицейском участке. Не знал, что такое есть. Или это в столицах?
Интересно, этот парень дурак или сумасшедший? Какие средства на обучение? Я сейчас не о его просьбе – требованию, а о планах. Таких «спасителей» метлой нужно гнать от университета, и уж тем более, не выдавать диплома врача. Чувствую, что свое «универсальное» лекарство начнет испытывать на пациентах. Сколько народа отравит?
Пожалуй, стоит отправить в Московский университет копию этого письма и поделиться своими соображениями. И опасениями тоже.
А вот тоже перл, достойный сохранения в архиве.
'Ваше благородие господин титулярный советник Чернавский Иван Александрович!
К вам обращаются представители волостного схода сел Покровское и Ильинка, а также окружающих их деревень.
22 октября с.г. мы созвали волостной сход в количестве 76 душ м. п., а также вдов, имеющих земельные наделы, в количестве 6 штук.
На нашем сходе мы решили построить ветряную мельницу, потому что прежняя мельница сломалась, возить зерно в другую волость очень дорого.
На строительство нам понадобится 6 тысяч рублей. Двести рублей мы уже собрали.
Мы обратились за помощью в уездное земство, но господин Волков заявил, что земство не финансирует мельницы. Земство готово дать денег на школу в разумных пределах. Но школа нам не нужна, потому что у нас уже есть церковно-приходская школа, а содержать еще одну накладно.
Нижайше вас просим попросить вашего достойного батюшку – Его Превосходительство вице-губернатора Чернавского о выделении из губернской казны необходимых средств. Губернская казна не оскудеет, зато наша волость получит мельницу.
В том случае, если казна не сможет дать нам средства без отдачи, то просим выдать нам беспроцентный кредит на двадцать лет.
Иван Александрович!
В случае, если ваш батюшка – Его Превосходительство положительно рассмотрит нашу просьбу и соблаговолит отдать приказ о выдаче нам безвозвратных средств, то мы готовы присовокупить к собранным деньгам еще сто. А если деньги, в виде беспроцентной ссуды – то только двести.
В чем подписуемся.
С поклоном жители волостей'
Забавно. Мужики готовы дать деньги, чтобы сынок замолвил словечко перед батюшкой. Как это называется? Предложение взятки? Нет, кажется, именуется «откат».
Причем, решают такой вопрос на сельском сходе, на людях, нисколько не сомневаясь, что поступают правильно. Привлечь, что ли их за попытку подкупа должностного лица?
Ладно, плевать.
'Уважаемый Иван Александрович! Мой милый и пока еще далекий друг.
Наверняка Вы будете очень удивлены, получив это письмо, потому что мы с Вами незнакомы.
Уверяю Вас – мне вовсе не хотелось тревожить Ваш покой, но сердцу, как говорят, не прикажешь. С тех пор, как я впервые увидела Вас, мое сердце бьется неровно, оно стучит грозит выскочить наружу! Доктора со своими пилюлями и каплями не помогут.
В последние ночи я не могу спать, потому что мне постоянно представляется ваше мужественное и благородное лицо.
Я уже неоднократно приходила к зданию Окружного суда, караулила Вас по дороге домой, чтобы хотя бы украдкой посмотреть на Вас.
Наверняка Вы не обращали внимания на меня. Не виню Вас за это. Я рада увидеть Вас мимолетно, украдкой.
Я неоднократно видела вас вместе с Еленой Б. Скажите, зачем Вам она? Елена Б. – всего лишь маленькая и глупая девочка. Она не пара такому удивительному человеку, как Вы.
Вам нужна взрослая, опытная женщина, которая сумеет стать Вам верным спутником жизни, та, что вырвет Вас из провинциального городка, где все покрыто скукой.
Мы с Вами рождены, чтобы жить в ином, более прекрасном месте. Там, где всегда светит солнце и где люди улыбаются.
Я ничего не прошу от Вас. Не хочу даже называть свое имя. Могу только сообщить, что мне 23 года, я замужем, но мне претит жить со своим мужем. Если вы согласитесь – я тотчас же брошу своего мужа. Я не стану требовать, чтобы Вы повлияли на моего супруга, чтобы тот дал согласие на расторжение брака. И не прошу, чтобы Вы женились на мне. Мне достаточно, чтобы мы с Вами сосуществовали в едином пространстве, как и положено людям, тонко чувствующих гармонию этого мира и которые тянутся друг к другу.
Если меня притягивает к вам, то неизбежно, что и Вас станет притягивать ко мне.
Думаю, что с Вашими связями Вы сумете получить от моего нелепого мужа отпускное свидетельство и паспорт, позволяющий мне жить отдельно от него.
У меня имеется независимый капитал, составляющий 5 тыс. руб. Если мы с Вами будем вместе, то сможем жить в Италии.
Ваша Н. К.'
И чего она хочет-то? Если просто сосуществовать в одном пространстве – это одно. Если поехать в Италию, совершенно другое. 5 тысяч рублей – это в год, или все про все? Если в год – шикарно, если всего, то хватит года на два, в Италии. Или на три.
Надо будет выяснить, что за дура скрывается под инициалами Н. К. Двадцать три года, замужем. В принципе, не так и сложно. К.? Карандышева? Как зовут даму, что уединялась в нумерах с прокурором, не знаю. Может быть и Наталья – очень распространенное имя, или Надежда. Какие еще имена есть на Н? Да, еще Нина. Больше не помню. Еще какая-нибудь Нинель. Нет, Нинель – это вряд ли[1].
К счастью, подобное послание всего одно, но и оно меня изрядно напугало. Допустим, если приедет студент-медик, или кто-то из обиженных крестьян заявится выяснять – почему их ходатайства оставлены без внимания, не страшно. С мужиками как-нибудь разберусь. Но что мне делать с экзальтированной особой? А еще, не дай бог, Леночку подстережет.
Все-таки, такие письма, что приходят мне – не страшно. Но есть другие, подлые и гадкие, способные испортить жизнь хорошему человеку.
Я уже был дома и щепал лучинки, чтобы раскочегарить самовар-эгоист, а на столе меня поджидал увесистый сверток с хлебом, колбасой и сыром – мой ужин.
Внезапно в дверь кто-то нетерпеливо застучал. Отправившись открывать дверь, обнаружил так Литтенбранта.
Жених хозяйки был обряжен в форменную шинель, голову украшал какой-то войлочный колпак с двумя козырьками. Кроме самого сельского джентльмена во дворе еще имелась и лошадь.
– Петр Генрихович? – удивился я. – Каким это ветром вас принесло? Наталья Никифоровна до сих пор у родственников.
– Я знаю, – кивнул Литтенбрант. – Но мне нужно срочно посоветоваться по очень важному делу, а кроме вас не с кем.
– Проходите, – посторонился я, пропуская аглицкого джентльмена в дом. – А лошадь как?
Надеюсь, ее-то в гости не нужно звать?
Литтенбрант прошел на кухню, привычно уселся на табурет между печкой и столом.
– Чай будете? – поинтересовался я, прикидывая – хватит ли нам кипятка? Пожалуй, придется «эгоист» еще раз ставить.
– Чай? – переспросил Петр Генрихович. – Чай буду. Но лучше бы водки.
– Вот здесь ничем не могу помочь, – вздохнул я. – Может, у Натальи Никифоровны где-то и есть, но где – не знаю, а искать не стану.
– Вон там, в буфете, внизу, – подсказал Литтенбрант.
В нижнем отделении буфета и на самом деле скрывалась початая бутылка водки. Надеюсь, хозяюшка не очень обидится, узнав, что взял без спроса? Но не для кого-то чужого, для жениха.
Вытащив бутылку, поставил ее перед Петром Генриховичем. Полез в буфет за рюмкой, но сельский следователь, не дожидаясь приличной посуды, набулькал себе половину чайной чашки и выдул ее одним мхом.
– Что у вас стряслось? – поинтересовался я. – Мужики все бревна разворовали или учитель отказался выходить на работу?
– Все гораздо хуже, – сообщил Петр Генрихович, наливая себе еще полчашки. Но на сей раз не выдул, а оставил стоять.
– И в чем проблема?
– Прочтите.
Литтенбрант вытащил из внутреннего кармана помятый конверт и пододвинул его мне.
Письмо без подписи. Анонимка, блин. И что там пишет анонимус?
'Многоуважаемый Петр Генрихович!
Спешу поздравить Вас с предстоящей свадьбой, но считаю своим долгом сообщить Вам, что спелый плод, который вы собираетесь вкушать, надкушенный покойным супругом Василием Кондратьевичем, еще и червив.
На заре своей семейной жизни Наталья Никифоровна Селиванова – в девичестве Подшивалова, имела предосудительные отношения с поручиком пехотного полка, от которого даже пришла в тягость.
С искренним уважением – ваш доброжелатель'.
Интересно, какая сволочь это писала? А ведь когда случились «предосудительные отношения»? Кажется, лет семнадцать назад. Странно, на что-то хорошее у людей память короткая, а вот такое все помнят. Кто бы это мог быть? Не думаю, что в Устюжне и уезде осталось много народа, кто знал об измене молоденькой женщины. Да еще и о ее беременности. Только кто-то из очень близких. Родственники? Сестры? Нет, вряд ли. Наверное, кто-нибудь из так называемых «друзей», кто в курсе дел семьи Подшиваловых.
Почерк, мужской, обратного адреса на конверте нет, но штемпель Устюжны.
Оставив письмо, принялся резать хлеб, колбасу и сыр, приготовляя бутерброды, собираясь с мыслями. Никак не подумал бы, что мужчину в сорок пять лет начнут волновать такие мелочи, как измена его избранницы бывшему мужу, совершенная много лет назад. Впрочем, осуждать не стану. Не знаю, как сам бы себя повел. Одно лишь скажу – советоваться бы не с кем не побежал. Сказать сельскому следователю, что если полюбил женщину, то принимаешь ее всю, без оглядок на прошлое? Он это и так знает, не хуже меня. И что верить анонимным письмам – глупость? Тоже знает, следователь, как-никак. Нет, нужно придумать что-то другое.
