Текст книги "Тайная дипломатия (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Евгений Шалашов
Тайная дипломатия

Пролог ​

Первое впечатление о Париже… курицы. Здесь их много, и шествуют они важно, а когда переходят улицы, не разбегаются перед идущим автомобилем, а продолжают идти по своим делам прямо и прямо. Так и французы – дорогу переходят вальяжно, никогда не торопятся. Если увидите, что кто-то в толпе вдруг дернулся, резко развернулся и метнулся в сторону – иностранец.

Куры клюют неторопливо, а уж как едят французы… Это ж надо так вдумчиво отрезать кусочек мяса, подцепить на вилку, поднести к губам, положить в рот, покатать там, очень медленно прожевать, запить глоточком вина, осмыслить проглоченное, опять отрезать… Убил бы.

Если верить фильмам, из всех парижских окон видна Эйфелева башня. Врут. Из моих не видно. Французские товарищи, которым поручалось заказать для советской делегации жилье, решили сэкономить, потому снимали апартаменты подешевле и, соответственно, подальше от главной достопримечательности Парижа. Конечно, Чичерину и прочим высокопоставленным особам досталась площадь Согласия, а мне, занимавшему в дипломатической табели о рангах самое низшее место, пришлось довольствоваться Венсеном. От центра довольно далеко, а окна комнаты выходят на другую сторону. Я бы любовался Венсенским замком, но вид перекрывали старинные здания, между которыми натянуты веревки с мокрым бельем.

Мне, кстати, приходится каждое утро спускаться в метро, ехать до Порта-Майо, а там пешком до площади Согласия, в гостиницу «Бургундия», где обитает Чичерин, и где проходят ежедневные заседания и совещания конференции.

Народ ругает Чичерина. Мол, скряга нарком, выдает суточные ежедневно, по десять франков. Спрашивается, что такое десять франков, если обед стоит пять франков, чашка кофе (в зависимости от удаленности и престижности кафе) от двадцати сантимов до одного франка, а та самая французская булка с хрустом – полтора? Зато вино… Не говорю сейчас про коньяк или марочные вина, но хорошим считается вино по пять-шесть франков за бутылку, приличным – полтора-два франка, а есть желание, можно напиться и на двадцать сантимов (стоимость проезда на метро туда и обратно).

Понимаю, почему русские эмигранты так быстро спивались в Париже. Хлеба нет, вина вдоволь. И с девушками можно договориться всего за пять франков, а при желании и бесплатно.

Как ни странно, но я оказался в более выигрышной ситуации, нежели «высокопоставленные» товарищи. Им-то сняли гостиницу с завтраком, а обедать и ужинать они должны за собственный счет, а мне достался пансион, где получаю и завтрак, и ужин. Завтрак – самый обычный. Чашка кофе, выпечка (не обязательно круассаны), немного масла и сыр. Хозяйка – мадам Лепети, дородная и смуглая особа, не слишком соответствовавшая своей фамилии[1], на постояльцах не экономила. На ужин мадам готовит либо густую бобовую похлебку с мясом, либо фрикадельки с томатом. А пообедать можно и поскромнее, не на пять франков, а на два, если взять кофе, да пару булочек. Свободного времени вдоволь, можно погулять по Парижу, полюбоваться на Собор Парижской Богоматери, пройтись к Эйфелевой башне, чтобы убедиться, что старая желтая краска плохо скрывает ржавчину, и символ города лучше бы перекрасить во что-то коричневое, как это случится потом. А уж какие книги лежали у букинистов на берегах Сены! Купил бы все, на сколько хватило бы моей заначки (двух золотых червонцев, один из которых сохранил со времен Великой войны).

Так и не понял, почему французы плачутся, что после войны у них жизнь плохая? Из-за того что вместо сорока сортов сыра осталось три? Или что трудно купить хороший картофель к зайчатине? У них, видите ли, так принято – к тушеному зайцу следует подавать только картошку. Беда… Зайцы есть, а с картошкой проблема. И еще здесь на каждом углу либо цветочные магазины, либо магазины нижнего белья, а Париж сходит с ума по шляпкам от Коко Шанель, словно бы и войны не было. Даже если вся французская экономика рухнет, они выживут только на экспорте шляпок и женских трусиков.

Да, все прекрасно, но мне здесь скучно. Занимаюсь всякой… ерундой. На днях провел воспитательную беседу среди молодых дипломатов, чтобы не жаловались на наркома в людных местах, особенно в кабаках. Еще предупредил касательно местных девушек. Все мы люди, все человеки, а француженки – особы легкомысленные, особенно те, кто на жизнь зарабатывает собственным телом, и «облико морале» советского человека куда-то девается, если перед ним очаровательное дитя парижской улицы. И даже очень очаровательное, но это смотря сколько выпил. Так вот, если уж все случилось, а девушка просит деньги – отдайте сколько просит, но о цене лучше договариваться заранее. И не пытайтесь сбежать не заплатив, как иной раз бывает. Догонят. И хорошо, если сутенер вам просто начистит морду, но могут и в полицию сдать. А полиция – это международный скандал не из-за того, что советский дипломат попользовался проституткой – да пусть он хоть весь Монпарнас оприходует, венерологам тоже работать надо, а из-за того, что не заплатил. А еще, избави вас боже, «клюнуть» на фемину, пытающуюся подцепить клиента в мужском туалете. Француженки не охотятся на мужчин в сортирах, там околачиваются лица иной ориентации. А вот это уже может быть провокация или, как скажут в будущем, – прямая подстава.

И что, разве это великое дело, поучать дипломатов? Там, в Москве, разворачиваются интересные дела. Подумаешь, нет в России четырех сортов сыра, его нет вообще, а зайцы, звери умные, уже давным-давно разбежались, а картофель, если где и вырос, то его переморозили и пустили на самогон. Ничего, можно обойтись пайковой воблой и «шрапнелью». Я из Крыма лавандового чая привез – Лидочке Артузовой он понравился. Она даже простила нам с Артуром съеденные конфеты.

Поймал себя недавно на мысли: а ведь я не хочу обратно! Да, в двадцать первом столетии у меня остались жена и дочь, которых я очень люблю. И работа у меня неплохая, квартира в столице, звание полковника присвоили, денег хватает, и в магазинах все есть. Живи – не хочу. Беда лишь в том, что там прекрасно обойдутся и без меня, а здесь я нужен. Был бы не нужен, разве бы я попал сюда?

А в Москве одна тысяча девятьсот двадцатого года разговорившийся гражданин Мяги уже сдал половину своих сообщников, торговавших не только обмундированием и амуницией, но и оружием, налево и направо. Ниточки потянулись к очень высокопоставленному лицу (это уже Дзержинскому разбираться), и в Польшу (Артузов копает), а деньги выводил в Швейцарию (а вот это уже моя работа!). И как там мой заместитель подбирает кадровый состав для ИНО ВЧК?

Они там при деле, а Олег Васильевич Кустов (не по документам же Аксенова сюда ехать), «советник по вопросам культуры» делегации РСФСР, фигней занимается – присматривает за бестолковыми дипломатами, набирается опыта и ждет приезда представителя Коминтерна. Собственно говоря, кроме задачи наблюдательно-дипломатической, мне поручили еще одну. Не исключено даже, что более важную. Выйдет ли толк из конференции, вилами на воде писано, а здесь реальная польза для нашего государства. И помочь мне должен тот «коминтерновец». Товарищ Ленин, «нарезая» задачу, улыбнулся и так охарактеризовал помощника: человек опытный, старый большевик, прекрасно владеющий французским языком, хорошо знающий Париж.

Николай Иванович Бухарин у кого угодно мог отбить уважение к Коминтерну, но люди там разные. Может, «коминтерновец» и человек неплохой, а то, что переводчик, совсем прекрасно. Я как раз собирался в Лувр сходить, а еще – в какой-нибудь знаменитый кабак, вроде «Купола» или «Ротонды». Может, забредет туда Пикассо или Камю? Матисс вряд ли, а Сартр – вполне возможно. Но без знания французского языка там делать нечего, да и русские эмигранты ошиваются. Глядишь, за переодетого чекиста примут.

– Monsieur Cousteau? – донесся из-за двери голос хозяйки.

– Ви, мадам, – бодро отозвался я.

– Monsieur Cousteau, une femme vous demande. La laisser monter?

За неделю пребывания в Париже разговаривать по-французски я не научился, но начал кое-что понимать. Например, что меня здесь именуют не мсье Coustof, а Cousteau, что соответствует Кусто. Кто помнит – был такой французский путешественник и ученый, кстати, еще и мой коллега. А еще понял, что меня спрашивает какая-то женщина, а мадам Лепети интересуется, можно ли ее впускать? У нашей хозяйки все строго. Не позволяет приходить в пансионат посторонним. И правильно.

Что за женщина такая? Любопытно. Надеюсь, не очередная террористка, выслеживающая меня от Архангельска или от Львова? Мне они уже поднадоели. Автоматически потрогал боковой карман, но увы, родного браунинга там нет. Не рискнул тащить оружие через несколько границ. Зря, кстати, никто не проверял. Можно бы в Париже приобрести, но за кольт двадцать франков просят, за наган тридцать, а за браунинг моего любимого калибра, вообще пятьдесят. Охренели французы! На всякий случай придвинул поближе кувшин для умывания – фаянсовый, тяжеленный, и открыл дверь.

На пороге стояла молодая женщина в темно-синем костюме, на голове шляпка, что я видел в витрине самого модного магазина на улице Камбон. Элегантная, как истинная француженка. Однако, вопрос задала по-русски, да еще и до боли знакомым голосом:

– Так ваша фамилия Кусто, а не Кустов? Мсье, я ваша переводчица.

Загребая в объятия Наталью Андреевну, понял, почему улыбался товарищ Ленин. Шутник он, вождь мирового пролетариата.

[1] Лепети (фр.) – малыш.

Глава первая. Париж у ваших ног… ​

В Лувр или Люксембургский дворец мы с Натальей в этот день не сходили. В этот день мы вообще не вышли из комнаты, а хозяйка деликатно не стала напоминать, что пора ужинать. Более того, мадам Лепети сама принесла его в комнату, да еще и на двоих. Загадочно улыбнувшись Наталье Андреевне, высунувшей из-под одеяла нос, поставила на стол поднос и удалилась.

Когда за хозяйкой закрылась дверь, я заметил:

– Странно, что это на нее нашло?

– А что такое? – спросила Наталья, выбираясь из-под одеяла. Посмотрев на мою вешалку, где висели пальто и пиджак, грустно спросила: – Халата, разумеется, у тебя нет?

Вопрос риторический. Какой халат? Я уже и забыл, что приличному мужчине полагается дома ходить в халате. Впрочем, я и в своей эпохе его не носил, предпочитая треники.

Вытащив из шкафа мою чистую рубашку, Наталья без разрешения напялила ее на себя и уселась к столу.

– Вкусно пахнет!

Еще бы не вкусно. Сегодня вместо бобовой похлебки подали жареную баранину со шпинатом. Уплетая нежное мясо, я пояснил:

– Обычно, после сигнала мадам, если кто-нибудь из жильцов не спускался вниз к общему столу, то рисковал остаться без ужина. У мадам Лепети не забалуешь.

– Это правильно, – похвалила дочка графа мою хозяйку. – Таких, как вы, нужно держать в строгости, иначе быстро сядете на шею.

Покончив с ужином, Наталья Андреевна напялила юбку, поискала взглядом блузку, но та оказалась куда-то закинута, надо искать, потому так и осталась в рубашке. В принципе, могла бы вообще без юбки обойтись – очень сексуально, а рубаха сошла бы за тунику, но эпоха не та, покамест даже в Париже не поймут.

– Куда это ты? – поинтересовался я.

– Отнесу посуду, а заодно кое-что у хозяйки спрошу.

Дочка графа Комаровского отсутствовала минут десять, вернувшись, ухватила свой ридикюль и опять ушла. Надеюсь, браунинга там нет? Прислушался, но выстрелов не услышал, а скоро возвратилась моя любимая женщина и сразу с порога заявила:

– Володя, утром мы с тобой перебираемся в другую комнату. Она обойдется дороже на пятьдесят франков, зато там есть ванна. – Заметив скорбное выражение на моей физиономии, улыбнулась: – За комнату я уже заплатила. И не смотри на меня, словно я собираюсь сделать из тебя чичисбея.

А чичисбей у нас кто? Типа, жиголо?

– Наташ, я тебе все верну, – сказал я, поняв, что с одним из червонцев придется расстаться. Французы – сквалыги еще те, а нумизматическая ценность монеты их не заинтересует. Кто-то вдруг скажет, что это глупость, но нет. Не приучен, чтобы за меня кто-то платил, тем более женщина.

Наталья Андреевна подошла ближе, улыбнулась и взъерошила мне волосы.

– Володя, я знаю, что ты щепетилен до дури. Но ты же сам звал меня замуж. Или ты уже передумал?

– Наташка, не говори глупости, – хмыкнул я. – Такими предложениями не бросаются.

Наталья посмотрела на меня, покачала головой. Я уж решил, что напомнит давнее обещание жениться на Полине-Капитолине, но она сказала другое:

– А раз мы с тобой почти супруги, то какие могут быть расчеты? Если семья одна, то и кошелек должен быть общий.

– Всегда считал, что деньги мужа – общие деньги, а деньги жены – это только ее. Так что эти деньги я тебе должен вернуть.

– Володя, не валяй дурака, – вздохнула Наталья. – Я получила пятьсот франков от Чичерина, значит, мы можем тратить их вместе.

Если от Чичерина, это меняет дело. Но пятьсот франков? Мне на оперативные расходы (я ничего не говорил, а вы это не читали!) он дал только двести. Если измерять пятьсот франков «еврами», то это будет… Не знаю, сколько это будет, посчитаете сами, но на три тысячи франков в год могла существовать среднестатистическая семья. Как это прижимистый нарком расщедрился? Спрошу потом, а пока пора собираться.

У меня не так и много вещей – одежда с обувью, да мыльно-рыльные принадлежности. А у Натальи Андреевны вообще ничего нет.

– Мадемуазель, а где ваши чемоданы? – поинтересовался я.

– Их и всего-то два, – отозвалась Наташа. – Я их у родственников оставила, потом заедем, заберем.

Интересно девки пляшут. Видите ли, у нее есть родственники в Париже. Впрочем, она что-то такое говорила. Забавно, если мы поженимся, придется писать об этом в анкетах, и никого не убедить, что, чисто формально, даже жена не является родственником, а уж тем более члены ее семьи. Впрочем, у товарища Дзержинского тоже есть родственники за границей, да и у Троцкого, насколько помню. Так что плевать. Если кто-то захочет отыскать на меня компромат, отыщет.

Утром хозяйка была так любезна, что снова принесла завтрак в комнату. На сей раз кроме выпечки и кофе, обнаружилась еще и ветчина. Не иначе из-за симпатии ко мне. Или из-за того, что мы стали более «дорогими» клиентами.

Комната, снятая Натальей, стоила того, чтобы переплачивать. Широкая кровать, ванная комната, а не опостылевший тазик с кувшином, вид из окна интереснее. Правда, Эйфелеву башню все равно не видно, ну да и черт с ней, я сюда не виды Парижа приехал рассматривать.

– Кстати, я выяснила, почему хозяйка сама принесла ужин, – улыбнулась вдруг Наталья Андреевна. – Она очень рада, что у тебя появилась женщина. Говорит, такой молодой и красивый мужчина, пусть и иностранец, но без женщины – неприлично. Она уже хотела познакомить тебя с кем-нибудь из знакомых модисток.

– С чего вдруг такая забота? – удивился я.

– Говорит, ты напоминаешь ей погибшего сына. Он на Марне погиб. А еще видела у тебя шрамы, спрашивала – воевал ли месье Кусто с бошами? Интересно, когда это мадам рассмотрела ваши обнаженные телеса?

Я только пожал плечами. Не помню. Хотя… я мог просто не докрыть дверь, а хозяйка проходила мимо.

– Да, а это правда? – спросила Наталья.

– Что именно? – не понял я вопроса. Вроде, мою анкету она знает лучше меня. Как-никак, была моей начальницей Я-то ее не видел, а заполнял ее настоящий Аксенов.

– А то, что такой красивый молодой человек за всю неделю ни разу не привел женщину? Или ты по борделям шастал, а?

Это она всерьез? Пришлось осторожно ухватить Наталью и посадить к себе на колени.

– Ходить по борделям мне не на что, а даже если бы и было на что, не пошел бы. Ты меня знаешь – побрезгую. Подцепишь какую-нибудь амурную пакость, на хрен мне это нужно? – решил перевести я все в шутку, а потом и сам перешел в наступление. – Я же тебе не делаю выговор, что гуляла без меня по Парижу… Да, а сколько ты здесь, если у родственников побывала, к Чичерину успела сходить? Дня четыре?

– Чекист… Только не четыре, а три, – хмыкнула Наташа.

– И почему сразу не пришла? – спросил я с некой обидой.

– Володя, я же не могла прямо с дороги явиться к тебе, – хмыкнула Наталья Андреевна. – Я почти неделю добиралась, фу… вонючая, как… Не знаю, с чем и сравнить, но как ты сам однажды сказал, как не знаю кто. Навестила родителей. Я хоть и непутевая дочь, но их очень люблю, да и они меня. А мы с семнадцатого года не виделись, сам понимаешь… И нужно же женщине вымыться, сходить к парикмахеру, привести голову в порядок, пройтись по магазинам, купить себе что-нибудь?

Удивительные метаморфозы творит Париж со старыми большевиками. В Череповце и даже в Москве Наталье Андреевне было все равно, что носить, и какая у нее прическа. Впрочем, не мое дело критиковать заслуженных товарищей, тем более если это женщины… И я лишь кротко кивнул.

– Например, шляпку от Коко Шанель.

– Подожди-ка, дорогой мой чекист, ты уже начал разбираться в моде? – насторожилась Наталья. – Любопытно, кто же тебя успел просветить? Французская кузина?

– Увы, кузины-белошвейки живут лишь в романах Дюма, – с деланной грустью ответил я. – А про Коко Шанель только ленивый не говорит. Мол, последний писк моды.

– Писк моды? – переспросила Наталья, потом съехидничала. – Знаешь, не перестаю удивляться твоему богатому словарному запасу. Нет-нет, да подаришь очередной неологизм. Я как-то Бухарину сказала – вы, товарищ, не с дуба рухнули? Так он потом целый вечер коньяк пил. – Вспомнив про своего бывшего шефа, Наталья внимательно посмотрела на меня. – Скажи-ка мне, товарищ Аксенов, как большевик большевику – не ты ли приложил руку к снятию товарища Бухарина? Я в это время была… ну, неважно где, только новость: мол, Бухарина сняли с большим понижением, чуть ли не с исключением из ВКП(б), а подробностей никаких. Ходила сплетня, что он со Склянским затеял государственный переворот, но сплетням веры мало. Но, если одновременно снимают с постов двух крупных деятелей, то связь должна быть. Но не та фигура Николай Иванович, чтобы перевороты затевать, не та.

– Видите ли, Наталья Андреевна, э-э… – осторожно начал я, не зная, стоит ли говорить или нет. Конечно, не бог весть какая тайна, ничего не подписывал, расписок никому не давал, но, если меня очень просили не разглашать подробности, не стоит посвящать в это любимую женщину.

– Володя, я прекрасно все понимаю, – приобняла меня Наталья. – У самой секретов полно, ну, ты и сам знаешь. А у вашего брата их и того больше. – Видимо, что-то она смогла прочитать в моих глазах, потому что хмыкнула с удовлетворением. – Все поняла, спрашивать больше не стану.

Чмокнув меня в щечку, Наталья Андреевна подошла к зеркалу и начала прихорашиваться. Повертелась так и этак, с неудовольствием заметила:

– Мог бы жакет и поаккуратнее снимать, не бросать куда попало, а теперь гладить нужно. Придется к хозяйке за утюгом идти.

– Я свой костюм мадам Лепети сдаю, у нее помощница есть, погладит, – сообщил я и уточнил: – Глажка одежды входит в стоимость пансиона, а вот за стирку придется платить отдельно.

Эх, где же старая добрая синтетика, которую не нужно гладить? А тут, поди ж ты, и блузки-жакеты регулярно гладь, а мне еще и брюки приходится отпаривать, стрелку наводить.

– Так у тебя запасные штаны есть, а я как пойду? – хмыкнула Наташа. – И не люблю, если кто-то чужой мои вещи трогает. Привыкла сама и стирать, и гладить.

Я критически осмотрел одежду Натальи. Не знаю, с чего она взяла, что мятая?

– Знаешь, вполне прилично все выглядит, и не нужно пока гладить, – пожал я плечами, потом спохватился. – Мы куда-то с тобой идем? Мне же еще на службу нужно.

– От службы ты сегодня избавлен – суббота. Про выходной ты забыл?

Про то, что сегодня суббота, я помнил, но не знал, что суббота – выходной день. У меня уже давным-давно не нет ни суббот, ни воскресений. Пожалуй, как раз с того момента, как я сюда и попал. В той жизни тоже хватало рабочих суббот – «субочих работ», как говорил мой маленький племянник, а здесь отдыхать довелось лишь в госпиталях, да в поезде. И ничего, привык. Да и какие могут быть выходные, если у тебя столько интересных дел?

– Так куда мы с тобой идем? – напомнил я.

– Не идем, а поедем на такси. В Сен-Жермен. Туда можно и в мятой юбке. Да, имей в виду, что в автомобиле говорит стану я, а тебе лучше молчать.

Ух ты, она меня конспирации станет учить?! А то я не знаю, что часть таксистов в Париже – русские эмигранты не испытывавшие любви к соотечественникам.

Кафе «Дё маго» и на самом деле было одним из самых знаменитых в Париже. И, как это водится, одним из самых посещаемых. Как же, здесь может оказаться Пикассо, Хемингуэй или Тулуз-Лотрек. Впрочем, Тулуз-Лотрек уже умер, а Хемингуэй еще не стал писателем. Но хватает звезд и помельче, свет которых не дошел до моего времени. У нас бы в подобное «заведение общепита» стояла очередь, а здесь даже имелись свободные места. Нас с Наташей подсадили к импозантному дяденьке похожему на доктора, в рыжем пиджаке и при галстуке. Сходство с эскулапами добавляли очки в золотой оправе и небольшая бородка. А еще он был очень похож на какую-то известную личность. Снять очки, получается Зигмунд Фрейд. Может, это он и есть? Как знать, не снимал ли Фрейд очки для позирования?

Перед дяденькой стояли бутылка вина и тарелка с сыром. Но пил он как-то нехотя, словно через силу.

Мы с Натальей заказали себе на завтрак ризотто и овечий сыр. Причем, официанта нисколько не удивило, что мадам станет пить вино, а месье – кофе.

В ожидании заказа Наталья вздохнула:

– Когда-то я слушала здесь Аполлинера. Интересно, где он сейчас?

– Наташа, если ты имеешь в виду Гильома Аполлинера, то он умер, – сообщил я.

– Умер?

– Так он же воевал, ранение получил, всех подробностей не упомню, – принялся рассказывать я. Спохватившись, принялся «легализировать» свои знания. – Я в Архангельске в какой-то газете некролог видел. Кажется, в восемнадцатом году.

Наталья Андреевна собиралась что-то спросить, но ее несостоявшийся вопрос был прерван нашим соседом похожим на Фрейда. Он о чем-то заговорил с Натальей, та довольно бегло отвечала. Надеюсь, француз не собирается приударить за дочерью графа? Воспользуется моей языковой беспомощностью… Из разговора я уловил лишь имя поэта. Кажется, «Фрейд» был лично знаком с Аполлинером. Но сосед оказался не психиатром.

– Мсье Анри, художник, – представила Наташа соседа, а меня же отрекомендовала как мсье Кусто и что-то там про вояж и ля Росси. Видимо, русский путешественник.

– Есть у меня знакомый художник, – вспомнил я своего приятеля и соратника из Крыма. – Так он рассказывал, что они с приятелем решили – если пишешь портрет, то следует писать его тем материалом, теми инструментами, которые имеют отношение к профессии человека. Скажем, парикмахера следует изображать помадой и бриллиантином, рыбака – чешуей, доктора – касторкой и йодом, солдата – дегтем, кондитера – кремом.

– Боюсь даже предположить, чем станут писать портрет золотаря, – флегматично заметила Наталья, а потом начала переводить.

Мсье Анри расхохотался, весело произнес какую-то фразу, из которой я понял лишь «мерде», потом разразился тирадой, из которой я тоже понял лишь пару слов, одно из которых было имя.

– Володя, мсье Анри говорит, что он знаком с твоим другом, – перевела Наталья, отчего-то помрачнев.

– Так я уже догадался, что знаком, – вздохнул я, сообразив, что это за «мсье Анри». – Наташа, у тебя нет листа бумаги?

– Только паспорт, но пограничники не поймут.

Сидеть рядом с любимым художником да не взять у него автограф? Лучше бы картину купить, но на нее денег не хватит. Картины Пикассо идут по две тысячи франков за штуку, рисунки дешевле, а сколько стоит Матисс? Ладно, пусть хотя бы на салфетке распишется.

Мсье Анри правильно истолковал мое затруднение. Вытащив из внутреннего кармана рыжего (цвета кэмел) пиджака карандаш и пачку открыток, оставил на одной из них автограф Henri Matisse и вручил мне. А открытка-то не простая, авторская. Эх, ее бы домой, показать жене!

Нам наконец-таки принесли заказ. Художник, вытащив из кармана часы, спохватился и, поцеловав Наташину ручку (если я и ревновал, то самую малость), пожав мою руку, ушел.

Некоторое время мы сидели молча, словно французы, у которых не принято говорить за едой. Покончив с ризотто и отхлебнув из бокала, Наталья огляделась по сторонам и тихонько сказала:

– Володя, тебя точно скоро убьют.

– С чего у тебя такие мысли? – удивился я.

– Ты не забыл, что я сотрудник Коминтерна? Наши товарищи из Германии недовольны, что сорвалась мировая революция. Они-то готовились, уже и отряды создали. Все «спартаковцы», кто жив остался, оружием обзавелись.

– А я здесь причем?

– Так все при том же… Бухарин… Еще я не удивлюсь, если узнаю, что и к аресту Тухачевского ты руку приложил. Войны с Польшей нет, стало быть, мировой революции тоже. Переговоры с белыми – это твоих рук дело? Можешь не отвечать, но, если речь шла о Максимилиане Волошине, а ведь именно о нем и шла речь, так он в Крыму. А если ты знаком с Максом, то ты был в Крыму. А что мог делать сотрудник ВЧК в последнем оплоте белых?

– Наташа, если я чего и сделал, то не своей волей, а токмо волей пославших меня партии и правительства. Так что все вопросы к ним.

– Ага, к ним. К ним-то никто вопросы задавать не станет, а вот к исполнителям… Знаешь, дорогой товарищ Кусто, лучше я тебя сама убью, так надежнее.