Текст книги "Черный театр лилипутов"

Автор книги: Евгений Коротких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Или уродина, или с тебя ростом, – подал голос Левшин.

– Да что ты в женщинах понимаешь?! – вскочил Горе. – Это у тебя одни шлюхи на уме!

– Зато у тебя никаких, – зевнул Витюшка.

– Да таких тварей, как у тебя… им только свистни, с ними даже поговорить не о чем!

– Ты что, их в постель для дипломатических переговоров тащишь?

– Уж не как ты, животное! – брезгливо поморщился Петя.

– Да, я животное! – воскликнул гордо Левшин. – Это мое личное дело, я сплю, с кем хочу и как хочу, крошки со мной ложатся не из-за моей светлой и благородной души, она им до фени! Им просто со мной весело, а мне с ними – вот и все! Они мечтают хоть на миг поверить, что любимы, и я за всю жизнь свою еще никого не обманул! Да я их всех люблю, но только на миг! Это ты найдешь пугало и бродишь с ним все гастроли, а чего с ней бродить? Я твою любую крошку за пять минут в постель уложу.

– Ты уложишь? – замахал руками Горе. – Да ты только и умеешь трепаться, ты ведь даже…

– Все, умолкаю! – прервал его Левшин, повернувшись к нему спиной. – А то ты сейчас драться начнешь. Пусть будет по-твоему, мои крошки по сравнению с твоими – чучела.

Горе с презрением посмотрел на Витюшку и подошел ко мне.

– Нет, ты видел козла? О себе такого мнения, а сам двух слов толковых связать не может.

– Зато ты их хорошо связываешь, – буркнул Витюшка и тут же пожалел. Намек на Петин дефект был очевиден.

– Скажи спасибо, что у меня сегодня хорошее настроение! – процедил Горе, сжав огромные кулаки, и грохнул входной дверью.

– Как я его ненавижу! – гаркнул Левшин.

Дверь тут же открылась, и вновь показался Петя. Он подошел к Витюшке и бросил ему на кровать рубль.

– Как ты, что ли? – высокомерно произнес он и вышел с высоко поднятой головой.

– Ох, и чудовище, – закрыл глаза Левшин, пряча рубль в карман. – Как он меня достал! А когда с ним приходилось жить в одном номере – это был кошмар… Приведет какую-нибудь дуру и сидит с ней, о высоких материях буробит, а она ничего не понимает и на меня все время косяка давит. Я ему говорю: «Петя, за что ты мучаешь крошек, неужели она пришла в номер выслушивать твой бред?» Несколько раз оставлял его одного… Прихожу – опять сидят. Однажды отзываю его в сторону, – у Витюшки при этом воспоминании встопорщились усы. – Петь, говорю, ты оставь меня одного на полчасика с ней…

– Ну и что, Петя? – улыбнулся я.

– Оставил, – весело рассмеялся Витюшка. – Ведь он один только понимает в женщинах, он был уверен в ней, как в самом себе, Я даже выпросил у него час. Он сказал своей крошке, что у него переговоры.

– А ты что же?

– А что я? Подхожу и говорю ей: «Тебе с ним интересно?» Она пожимает плечами. Тогда я ее еще раз спрашиваю: «А я тебе нравлюсь?»

Левшин даже зажмурился от волнения.

– Ну?

– Что ну? – вскричал Витюшка. – Это же Петя! Он стоял под дверью и все слушал. Я даже не успел трусы надеть… Горе выбил дверь кулаком и вышвырнул меня в коридор.

– А с ней что? – рассмеялся я, представив летящего без трусов, веревочек и ниточек Левшина.

– А что с ней? Стал гундосить ей про то, какой я козел и что она его не хочет понять, и как ему стыдно было, когда он ей так верил, а она ему изменила. Потом еще несколько раз с ней приходил! Я даже себя презираю меньше, чем его! – вскочил Левшин. – Петя хочет и рыбку съесть, и на крошке жениться, которая понимала б его огромную душу, кормила и поила, а Горе чтоб ни-и черта не делал… философствовал бы о смысле жизни и решал кроссворды. – Витюшка ненадолго замолчал, потом изрек: – Ты знаешь, что самое интересное?

– Что?

– Что он, скорее всего, найдет такую… Она будет с него ростом, и у нее не будет выбора. Жалко мне будет эту крошку, – вздохнул Витюшка. – Как представлю: он каждый день гундосит одно и то же -она же потенциальный дурдомовец будет.

– Ты просто боишься его, вот и все, – сказал я,

– Ты знаешь, что Горе четыре года отсидел?

– Нет…

– Он пятерым кости переломал… можно подумать, ты бы не испугался, если б Петя захотел тебе в шар закатить, – ухмыльнулся Витюшка, лег на спину и закрыл глаза. – Герой… – приоткрыл он один глаз. – Петя тебя разорвет на две половинки, свяжет их узлом… – помешал ему поиздеваться надо мной вошедший Видов.

– Вы дадите рабочему человеку поспать?! – заорал Левшин. – Один пришел, теперь другой, весь день спали, а здесь пять минут не дадут вздремнуть.

Коля не обратил на него никакого внимания. Они относились друг к другу терпимо.

– Как работа, Евгеша? – спросил он меня.

– Черт его знает, – поморщился я. – Полдня директора ловил, а потом детские садики начал приглашать, а они ни в какую.

– В этом и заключается работа администратора, – наставительно пробасил Видов. – Когда тебя не было, мне тоже на заделку приходилось бегать, как вспомню, что вытворял в школах, так даже и не верится. Администратором, конечно, хорошо: по два с полтиной да суточные, всегда башли в кармане, а с другой стороны, как вспомню Закулисного… Сегодня сам все увидишь.

– Уже чувствую, – печально ответил я. – Но разве я виноват, что так получается?

– Э-э… – протянул Видов. – Для администратора есть только одно слово – НАДО! А как ты сделаешь – это никого не волнует.

– Ты слушай, слушай, – бросил Левшин. – Колька знает, что говорит, тоже мой ученик!

– Кто это ученик? – усмехнулся Коля.

– Парень! – подпрыгнул на кровати Левшин. – Кто тебя учил жить? Да если б не я, ты бы ни одного концерта не сделал! Этот дурацкий «Мойдодыр» только и держится на мне. На сцене кто всех подменяет? Левшин! Заделку кто делает? Левшин! А по голове кто больше всех получает? Тоже Левшин! Закулисный без меня как без рук, а платить больше не хочет, жлоб позорный! Да все советское искусство держится на Витюшке! – свалился с грохотом с кровати Левшин. – Кто министра культуры кормит?! – орал он, морщась от боли. – Кто кормит Сусика? А Закулисный на какие шиши черную икру половником жрет?

– Может, ты и меня кормишь? – рассмеялся Видов.

– Я всех кормлю! – закружился Левшин по номеру. – Шесть миллиардов на Витюшкиной шее сидят! Хоть бы кто пятерочку занял.

– Петю сейчас видел! – смеялся Видов. – Ты его опять достал… Он тебя когда-нибудь грохнет.

– Меня? – скорчился Витюшка. – Да я этого Петю… – взглянул он мельком на дверь, – на кого он дергается! На самого Витюшку! Да я прямо сейчас пойду и в бубен ему налажу!

– Он говорит, познакомился с кем-то? – поинтересовался я у Видова.

– Хорошая крошка, между прочим, – кивнул Коля.

– На одном этаже с нами живет. В сборную Союза по баскетболу входит. Приехала родственников навестить.

– Петя сказал, что у нее ноги из плеч растут, – ехидно заулыбался Левшин. – А?

– Ну, из плеч не из плеч, – засомневался Видов, – но наших две ноги сложить – это одна ее будет.

– Сильная крошка! – рассмеялись мы.

– Они, кстати, сегодня идут в ресторан, – сказал Коля.

– На что?! – заорал Левшин, подпрыгивая. – Я в кабаке не был два дня, а ему что там делать без денег?

– Горе ее, по-моему, раскрутил, – улыбнулся Видов.

– О-о! Как я его ненавижу! – простонал Витюшка, падая на кровать. – Он только ростом и может взять, рожа козлиная! Взял – и крошку раскрутил! Нет, ты представляешь! – накинулся он на меня. – С такой рожей! А ты сидишь и рогом не шевелишь! Даже заделку не можешь сделать. Иди, ищи себе крошку!

– Тебе надо, ты и ищи, – отвернулся я.

– Хороших крошек не видно, – поморщился Видов,

– я всю гостиницу уже облазил, есть, правда, две старушки на нашем этаже, в таких пикантных халатиках ходят…

– А старушки что, не люди? – вскочил Витюшка. – Главное, чтобы перед сном завещание оставили и чтобы зубы ночью не высыпались. Говори, сколько им?

– Полтинник, наверно, будет.

– И всего? – хмыкнул Левшин. – Тоже мне, старых мухоморов нашел! После собрания идем с тобой их крутить. А ты, парень, пролетаешь, – посмотрел он на меня, – но пожрать я тебе принесу.

– После собрания зайдешь за мной, – подмигнул Левшину Видов, выходя.

– Ты, наверно, что-то не понимаешь, – после некоторого молчания обратился ко мне Левшин. – Если уж это чудовище Горе встало на довольствие, то о чем думаешь ты? Давай обзаводись крошками, а то с голоду умрешь на гастролях… привыкай, нечего сачковать!

– Ты сегодня на довольствие идешь становиться?

– А что ты лыбишься?! – закричал Левшин. – Ты себя богачом считаешь?

– Не считаю.

– А здесь, кроме как у Закулисных, ни у кого ничего и нет за душой. Даже лилипута горничные подкармливают. Ты же артист, болван, неужели так трудно понять? Тебя за одно это слово должны кормить и поить, для людей праздник, когда они встречаются с людьми искусства.

Я живо представил себе праздник, который устроило для детских садиков шоу «Три поросенка». Три огромных страшных поросенка алчут крови замухрышки-волка.

– Может, ты и прав, – ответил я. – Мне пока трудно разобраться, что к чему.

Левшин весело похлопал меня по плечу.

– Ничего, сейчас у тебя настроение повысится! -вскричал он. – К Закулисному пора, он тебе поможет разобраться, что к чему…

Точность – не только привилегия королей, но и солидных администраторов вроде нас. Шестой удар курантов не успел прыгнуть на плечи седьмому, как мы вежливо постучали в дверь.

– Да, – раздался властный голос. Мы вошли. Левшин бесцеремонно плюхнулся в кресло, я уселся на краешек дивана. За столом сидел свежевыбритый, благоухающий и сосредоточенный Закулисный в спортивном красном костюме и держал перед собой раскрытую чистую тетрадь. Ни Ирки, ни Елены Дмитриевны в номере не было.

– Владимир Федорович! – сразу затарахтел Левшин. – Не катят билеты по рублю!

– Как не катят? – сурово спросил Закулисный.

– Не катят – и все, – пожал плечами Витюшка. – Здесь про такие цены никогда не слышали, по тридцать копеек ходили, а я как сказал, что по рублю, в слезы – и ни в какую!

– Ладно, – позволил себе улыбнуться Закулисный. – Говори, утешил убогих или нет? – еще больше улыбаясь, хмыкнул он, чувствуя» что все в порядке.

Левшин явно давал понять, что только он может сделать невозможное, поэтому позволил себе еще немного подурковать.

– Утешить-то утешил…

– Говори толком!

– Трудно, – покачал головой Витюшка. – Что скрывать, это не Север… там люди попроще.

– На Севере мы работали, если помнишь, по два рубля… ты будешь давать данные или нет?! – не выдержал Закулисный.

– Сейчас дам, – тут же сдался Витюшка. – Пиши.

– Пи-ши-те! – произнес с угрозой Владимир Федорович. – Понял, придурок?

– Нет вопросов, – согласно развел руками в стороны Левшин. – Пишите, Владимир Федорович, пишите!

– Поехали! – взялся за ручку Закулисный.

– Работаем в «Грации» двенадцатого сентября, – начал Витюшка, но Закулисный его тут же перебил.

– Это я и без тебя знаю! Давай телефон, фамилию директора, договор…

Левшин отдал договор.

– Телефон какой? – опять спросил Закулисный. Витюшка почесал голову.

– Так… – зловеще произнес Закулисный. – Не взял…

Наступила тишина. Я заерзал на диване. – Ладно… хорошо… – прервал Закулисный молчание, давая понять, что он к этому еще вернется. – Дальше?

– Школа № 4, – начал тарахтеть Левшин, давая данные. – Завуч Корнева Любовь Сергеевна, два спектакля для этой школы: в одиннадцать и в час дня. Завуч взяла 600 билетов.

Закулисный со злостью бросил ручку, вскочил со стула.

– Я сколько раз говорил, чтобы билеты раздавали по классам! Ты что, урод, до сих пор ничего не понял? А если она принесет все шестьсот билетов назад, тогда что?! Я тебя спрашиваю!

– Не принесет! – бодро ответил Левшин. – Я ей как рассказал про наше представление – она сразу кинулась подружек своих обзванивать!

– Ну смотри, Левшин! – погрозил ему кулаком Закулисный. – Давай дальше.

Витюшка перечислил классы, которым раздал билеты, детские садики и с облегчением вздохнул.

– Хорошо, – грозно сказал Закулисный. – С тобой разобрались. Что у тебя? – обратился он ко мне.

Левшин смотрел на меня не то со злорадством, не то с сочувствием, но его взгляд явно говорил: «Думаешь, мне одному приятно получать по крыше, а то, что ты сейчас схлопочешь, – это как пить дать».

Я открыл свою записную книжку, в которой было всего четыре слова: Дворец «Тонус»… Цензор Петрович.

– Ну? – выжидающе произнес Закулисный. – Что ты сегодня сделал?

Как– то в моей жизни получалось, что на меня особенно и не покричишь, но сейчас я чувствовал, что падаю в своих же собственных глазах и не в силах остановить падение. Впрочем, можно было бы остаться самим собой, уехать в Куралесинск, уволиться из филармонии, но трясина ненормальной жизни уже засосала мои подошвы. Из болота выкарабкивается не каждый… Я опять представил ту жизненную неразбериху, которую начал бояться как огня, от которой спасался, закутавшись в пыль Дороги, и… понял, что никуда не поеду.

– Владимир Федорович, – сказал я как можно достойнее. – Сегодня я заключил договор во Дворце культуры «Тонус»… фамилия директора… запнулся я.

– Ну?

– Зовут Цензор Петрович…

– А фамилия? Телефон? Я уже говорил, чтобы все записывали! Да вы что?! – завопил почему-то Закулисный на Левшина, видимо, он еще не привык орать на меня и вел своеобразную подготовку через него.

– При чем здесь я?! – тут же закричал Витюшка.

– Ты чего орешь! – подскочил Закулисный.

– Но при чем здесь я! – выпучил глаза Левшин. – Я, что ли, не взял телефоны и фамилию?

– И ты тоже хорош! – уселся наконец Закулисный, показывая всем своим видом, с каким трудом он справился с волнением. – Ладно, давай дальше, – угрюмо кивнул он мне, – говори данные?

– А данных… пока нет… – еле слышно сказал я. Левшин схватился за голову, подмигнул мне и быстро отвернулся к окну.

– Что? – не веря услышанному вскочил Закулисный. – Что ты сказал?

– Он сегодня первый день на заделке, – буркнул в наступившей тишине Левшин. – К тому же на этой «точке» кукольники работали!

– Какие еще кукольники?

Я рассказал про Мухославскую филармонию.

– Ладно… – спустил пары Закулисный. – Сколько там школ?

– Пять, – соврал я.

– Это минимум семь концертов, – размышлял вслух Закулисный. – Значит, там можно работать два дня. Билеты у тебя есть, и чтобы завтра полвосьмого я вас в гостинице не видел!

– Владимир Федорович, – заискивающе обратился к нему Левшин. – Займите на двоих пятерочку…

– Ты чего? – уставился на него Закулисный. – Откуда деньги? Еще спектакли не начались.

– Ну, Владимир Федорович… – взмолился Левшин.

Закулисный грозно взглянул на меня и достал черную тетрадь.

– Долговая яма, – философски изрек Витюшка. – Сейчас ты будешь ее почетным членом.

– Ты не радуйся, – снисходительно бросил Владимир Федорович. – Хватит с меня ваших долгов. Даю по два рубля.

Он отвел мне вместе со всеми графу и поставил цифру, которую я до сих пор вспоминаю как розовый сон.

– Как же ты умудрился пролететь без тумаков? – удивленно спросил Витюшка, когда мы вышли. – Для Закулисного это самое большое удовольствие – раздача их по любому поводу, а повод был, да еще какой! Скажи мне спасибо.

– Спасибо, – улыбнулся я.

– Ты зря улыбаешься, не сегодня, так завтра получишь, – хмыкнул он. – Нашел чему радоваться.

– У меня такое чувство, что тебе даже нравится их получать, а я еще не привык!

– Когда привыкнешь, перестанешь обращать внимание, надо просто дождаться, когда наш придурок свою ампулу рассосет, вот тогда действительно цирк вместе с фантастическими представлениями начнется. Если хочешь знать, то я его вообще за человека не считаю!

– А что же ты шестеркой под ним бегаешь?

– Дурак ты, и жрать я тебе сегодня не принесу, – обиделся на меня Левшин.

Не успели мы поругаться, как вбежал Видов с котелкой колбасы. Он просто умирал со смеху.

– Стучу… – еле выговорил он. – Открывают. Я им говорю: «Вы знаете, наш главный артист просил вам передать пригласительные на наш фантастический спектакль». Старушки меня спрашивают: «Какой артист?» Я делаю недоуменное лицо. «Как, вы разве не знакомы с нашим лилипутиком?» Если б ты видел их лица! -давился Видов от смеха. – Тогда я им говорю: «Вы меня извините, но, видно, наш лилипутик ошибся… и если так получилось, то разрешите пригласить вас на наше фантастическое… Ну и понеслось слово за слово.

– Колбаса откуда? – спросил Левшин.

– Это они про Пухарчука начали спрашивать: как он, кто он? А я возьми да скажи, что Женек суточные потерял, сидит голодный, ну старушки мне котелку для него и отписали!

– Это хорошо, что они уже в курсе наших финансовых дел! – загорелись глаза у Витюшки. – Объяснять теперь не надо, что люди искусства получают столько, что даже потеря суточных приводит к непоправимым последствиям. Ну, а выпить? Ты им маячок не дал!?

– А чего им быть против? – пожал плечами Коля. -Обе в командировке.

– Чтобы кого-то раскрутить! – назидательно воскликнул Левшин. – Надо самим для начала раскрутиться. Взять сейчас можно только в кабаке, где самое дешевое вино стоит не меньше семи рублей.

– У меня всего три, – после небольшой паузы тоскливо сказал Коля.

Левшин внимательно, словно уличая в чем-то, посмотрел на него и вынул свои два рубля. Потом взглянул на меня.

– Ты чего так смотришь?! – выкрикнул я. – Тебе я ничего не должен! Может, мои два рубля, которые вы не получите, дадут старушкам возможность достойно встретить старость.

– Дай, – кровожадно прошипел Левшин. – Если ты мне друг, то дашь.

– Почему за твои аферы должен платить я? Иди занимай у Пети. Вы к крошкам…

– Я продаю тебе котелку колбасы за два рубля, -прервал мои рассуждения Левшин, – но после этого ты мне не друг!

Он убил меня наповал, обозвав жлобом. Они умчались доить старушек, я вновь остался без денег.

«К Женьку, что ли, сходить? – подумал я. – Чем он там занимается?»

Пухарчук уже давно проел свои суточные, окунался то к Елене Дмитриевне, то к Владимиру Федоровичу и в конце концов прочно уселся на жилистые шеи горничных и дежурных. Его смех, словно брачное пиликанье кузнечика, облетал всю гостиницу. Он жировал, как огромный плешивый колобок, заглатывая в невероятном количестве домашние булочки работниц гостиницы. Сыну полка здесь делать просто было нечего. Пухарчук бегал от одной дежурной к другой, рассказывал о гастролях, умудрялся болтать без умолку несколько часов подряд об одном и том же и смеяться над чем угодно. Иногда он вдруг вспоминал, что уже не мальчик, принимал солидный вид, чуть морщил носик, но не проходило и несколько минут, как Женек забывался и вновь начинал хохотать.

Когда я зашел к Пухарчуку, тот пыхтел с лоснившимся личиком на кровати, сложив умиленно ручки на выпирающем животике, в котором, без всякого сомнения, сейчас трепыхался пяток сдобных домашних булочек. Он тяжело вздыхал и лениво хлопал ресницами. Ему было очень плохо…

– А-а, паренек, – попытался взмахнуть он рукой в знак приветствия. – Заходи.

– Ты чего лежишь? – поинтересовался я.

– Заболел, – посмотрел он на меня масляными глазами. – Ой, что-то температура поднялась!

– Это от обжорства, – усмехнулся я. – Скоро пройдет.

– Да… – тяжело повернулся он на бок. – Тебе бы так! – залился он довольным смехом.

– Не мешало бы, – согласился я. – Чем занимаешься?

– Ничем. Спектаклей нет, шатаемся днями. Вот подзорную трубу в «Детском мире» продают, у Закулисного денег просил, не занимает, все ждут, когда спектакли начнутся. Кстати, Евгеша? Когда у нас первый спектакль? А то сам понимаешь, башли нужны. Вчера такой автомат видел! Во-о вещь!

– Через два дня в «Грации» первый спектакль. Что интересного видел в Чертоозерске?

– Чего интересного! – рассмеялся Женек. – Ни одного чертоозерца настоящего не увидел, не поймешь: где чертоозерец, где русский!

– Я это тоже заметил, – улыбнулся я. – Или русские переродились в чертоозерцев или наоборот. Что-то одно из двух. Вот ты – кто?

Женек покраснел.

– Я из Находки, – сурово пропищал он. – Мы там все северяне.

– Такой нации нет! – рассмеялся я. – Ты что, морозоустойчивый лилипут?

– Гони рубль! – закричал Женек, спрыгивая с кровати.

– Я же пошутил, – попытался я исправить положение. – Шуток не понимаешь?

– Гони ру-у-пь! – уже со слезами в голосе пищал Пухарчук. – Вы с Левшиным у меня вчера забрали!

Елена Дмитриевна даже не вошла – юркнула: так тихо и незаметно она появилась.

– Женечка! Что с тобой? – ахнула она.

– Гони ру-у-пь! – рыдал Пухарчук, выталкивая меня из номера.

«Вот это вывих, – подумал я, – морозоустойчивый лилипут… конечно, всплеск веселый, но для него это не так смешно».

Минут через десять ко мне в номер зашли Елена Дмитриевна и Ирка. Я все еще не знал, как держаться с Иркой. Она высокомерно прошла мимо меня, за ней шмыгнула Елена Дмитриевна.

– Садись, – бросила мне Ирка, присаживаясь на стул, закинув ногу на ногу.

Она была в красном марлевом просвечивающем платье, в каких-то неимоверных иссиня-черных сверкающих чулках, облегающих ее красивые длиннющие ноги, к в лайковых красных туфельках со скошенным низким каблучком. Распущенные черные волосы падали на худые сильные плечи, зеленые глаза смотрели на меня вызывающе, с затаенным презрением. Она закусила тонкие блестящие перламутровые губы, положила длинные руки с узкими загибающимися ногтями на колени, прогнула гибкую спину и, как кошка, вкрадчиво запустила коготки в мою душу.

– Евгеша, – тихо произнесла она. – Где ты сейчас был?

Я посмотрел сквозь прозрачное платье на ее втянутый живот без единой складки и перевел взгляд на плоскую грудь. В глаза смотреть не решался.

– Ты не ответил на мой вопрос, – произнесла она. – Где ты сейчас был?

– У Пухарчука, – ответил я, не поднимая глаз. Я шал, что виноват, но по какому праву Ирка учиняла мне допрос? За ее спиной выглядывала Елена Дмитриевна и таращилась на меня своими старческими голубыми глазенками. Она то и дело встряхивала пышными седыми полосами и покашливала, напоминая мне о своем присутствии. Почему к Закулисному не вызвали? Почему он сам не устроил мне разнос? Почему это вдруг Ирка начала гребки под себя?

– Ну и что там было? – повышая голос, спросила Ирка.

– Поговорили о том, о сем…

– А почему ты его лилипутом обозвал?! – резко, как выстрел, прозвучал ее очередной вопрос.

– И не просто лилипутом» – тихо и скорбно покачала головой Елена Дмитриевна. – А морозоустойчивым! Ну как так можно? На несчастного человека такое сказать?

– Подождите, Елена Дмитриевна, – мягко повернулась к ней Ирка. – Я сама хочу все узнать от него.

– Ты с нами работаешь всего ничего, – в растяжку, словно ей трудно выговаривать каждое слово, сказала Ирка. – Кто тебе дал право его обзывать? Он с нами работает не первый год, но его так никто не обижал… а ты?! У меня просто нет слов, – повернулась она вновь к Елене Дмитриевне. – Как так можно?

– Женечка сейчас плачет, – прошептала со слезами на глазах Закулисная. – А если с ним что-нибудь случится, если он заболеет? – с ужасом в голосе спросила она скорее не меня, а себя. – Ведь тогда у нас сорвутся гастроли! Ты понимаешь, Евгеша, что ты наделал?!

– Он же наш главный артист! – чуть поморщилась Ирка оттого, что у нее перехватили инициативу. – Если у нас кто-нибудь заболеет, мы можем друг друга заменить, а его кем? Ты будешь играть грязнулю вместо него? Ну, ответь? Ответь!

Я посмотрел на ее сверкающие красивые ноги, и у меня появилось безумное желание ответить на все ее вопросы в постели.

– Что ж ты не отвечаешь? – с презрением спросила Ирка. – Тебе просто нечего ответить!

– Что ответить? – вздрогнул я и посмотрел на нее. Узкое лицо, большой рот, зеленые огромные глаза с,

малахитовыми прожилками… Ирка смотрела на меня с превосходством и легким отвращением.

– Тебе хоть немного стыдно? – спросила она.

– Стыдно, – кивнул я.

– Мне кажется, тебе нужно извиниться перед Пухарчуком, – подала голос из-за Иркиной спины Елена. Дмитриевна. – И обязательно вернуть рубль.

– Сейчас пойду извинюсь, – снова кивнул я.

– И рубль отдай, – строго приказала Закулисная. – Хорошо, что мы первые узнали об этом! – трагично воскликнула она. – А если б это сначала дошло до Владимира

Федоровича? Просто и не знаю, что тогда могло бы случиться!

Обе благородные дамы под ручку покинули мой номер. Итак, круг замкнулся. Мне дали понять, что я в полной зависимости и не только один Закулисный может выделить мне порцию тумаков, но и еще кое-кто вправе щелкнуть меня по носу.

«Привыкнешь – перестанешь обращать внимание, – вспомнились слова Витюшки. – Ты смотри, философ… Его чем больше лупят, тем он веселей. Неужели и я таким же стану?»

Без рубля идти извиняться нечего даже и думать. У Коли с Левшиным денег уже нет. Остается Петя, который сейчас должен быть в кабаке.

Я спустился в ресторан: все те же снующие мальчики-колокольчики, девочки-однодневки; как после ядерной катастрофы, над головами солидных посетителей висел ядовитый гриб, и все казались призраками, нереальными жертвами готовящегося катаклизма.

Горе сидел за столиком в центре зала и в своей огромной ручище элегантно держал высокий бокал за самый краешек ножки. Мизинец-сосиску он оттопырил и, как дуло пистолета, нацелил на здоровенную блондинку, сидевшую напротив него.

«Тоже аристократа корчит, тоже артист, – вдруг со злостью подумал я. – Пахарь, которому на поле принесли фужер шампанского, выглядел бы интеллигентнее, чем он. Чего она в нем нашла? Симпатичная девчонка, взяла и позволила себя раскрутить?»

Они пошли танцевать. Два доисторических динозавра, один из которых был выше другого на полголовы, наполняли танец истомой и нежной страстью к давно ушедшей палеозойской эре. Горе что-то гундосил ей, показывая свои беспорядочно редкие зубы, и огромная блондинка внимала, положив свои не менее огромные руки ему на плечи. Петя летал от счастья. Он иногда осматривался по сторонам, словно хотел сказать: «Как же мне все надоело… каждый вечер кабаки, кабаки, кабаки, когда ж деньги кончатся! Ох, устал транжирить, ох, от женщин устал…» Еще наверняка думал: хоть бы Левшин, гад, забежал в кабак и посмотрел, как он здесь откатывается. Ему было крайне досадно, что никто из своих его не видит.

«Надо доставить ему удовольствие, – подумал я. – С Женьком необходимо помириться».

Пока я стоял и думал, Горе с подружкой уже шел мимо меня, хотя танец еще не закончился. Он, вроде бы случайно увидев меня, сделал удивленное лицо, подвел блондинку ко мне и спросил скучающим голосом: – Парень! А ты чего здесь?

Спросил так, будто мой папа из негритянского гетто послал меня стащить бутерброд в ресторане для белых. Почему-то я тут же подумал, что этот интеллектуал имеет за душой всего одни брюки и две рубашки и, как мне рассказывал Левшин, ходит осенью и зимой в одном и том же пальтишке и без шапки. Все знают, что ему не на что купить зимнюю одежду, но делают вид, словно так и надо. Даже Левшин на эту тему не злословит.

«Все нищие, как корабельные крысы, – подумал я. – И все боятся нищеты».

Витюшка ходил в потрясных штанах, и я всегда удивлялся, на что он их мог купить, пока Коля не разболтал е, что тот их тиснул у своей крошки в Волгограде. Сам же Левшин об этом не распространялся. Видов… тому тоже щеголять особенно не в чем. Двое детей, хорошо, что жена шьет ему и рубашки, и брюки. В общем, голытьба одна, а все куда-то дергаются, дергаются…

– Петь, – буркнул я и посмотрел вверх на баскетболистку. – Займи двадцать пять рублей, а то я с собой не взял, а в номер не хочется подниматься.

Девчонка с какой-то ухмылкой посмотрела на меня» потом перевела взгляд на Горе.

«Интересно, Петя будет меня бить? Что же он ей напел перед тем как раскрутить?»

На сером изжеванном лице Пети желваки заходили под скулами, правый бицепс раздулся, и, наверно, мысленно он уже сломал мне переносицу и теперь думал, по какому уху заехать.

– Впрочем, не надо, – сказал я. – Лучше в номер за деньгами поднимусь.

«Так, очень мило. Остались Левшин и Коля, с ними я еще не поссорился, но что же делать с Пухарчуком?» – думал я, выходя из ресторана.

Я плюнул на рубль и пошел мириться с пустыми руками. Женек сидел и разбирал радио. Увидев меня, он стал еще сосредоточенее вгрызаться в него отверткой. Сняв крышку, Пухарчук недоуменно посмотрел на динамик.

– А чего же не работает? – воскликнул он в непомерном удивлении.

Что Женек собирался увидеть там, мне было неведомо.

– Дай-ка посмотрю, – потянулся я, хотя в технике смыслил едва ли больше средневекового схоласта.

Пухарчук протянул было динамик, но вдруг, вспомнив, что он на меня в обиде, быстро отдернул руку.

– Рубль принес? – спросил он, морща носик.

– Женек… ну… ты извини меня… – сказал я нерешительно.

– Булку будешь?… – дрожащим голосом буркнул Женек, отворачиваясь со слезами на глазах к окну.

– С маком? – встрепенулся я, довольный донельзя, что прощен.

– Паренек, с героином! – зазвенел колокольчиком Пухарчук. – Ишь чего захотел… я с маком не ем!

Он швырнул на кровать помиривший нас исковерканный динамик, открыл тумбочку и достал оттуда две огромные половинки сдобной булки, намазанные внутри толстым слоем масла.

– Чай? Компот? – предложил он таким тоном, словно только тем и занимался, что каждый вечер встречал и провожал высоких гостей.

– Чай, – расплылся я.

Через некоторое время мы сидели друг против друга, чинно смаковали булку и запивали ее ароматным трофейным чаем, презентом Софьи Михайловны, дежурной с пятого этажа, основной покровительницы Пухарчука.

– Паренек! – вдруг вскочил Женек. – Чуть не забыл! Варенье же есть! Будешь? Клубничное!

«Еще бы! Клубничное! Только Женек может такое спросить!»

– Что ж, можно, – солидно кивнул я головой. – Давай попробуем, как приготовлено.

Мы намазали поверх масла толстый слой варенья, посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.

– Сыр же есть! Сыр-р… – неожиданно подавился от волнения Пухарчук. – Российский! Прямо с самого сырзавода принесли! Будешь?

– А дырочки большие? – промычал я с набитым ртом.

– Во-о дырки! – показал кулачок Женек. Поверх варенья мы положили размером с начатую булку по куску сыра, толщиной с большой палец правой ноги.

Я сидел, пытаясь надкусить все содержимое сразу, но челюсти сводила судорога, и приходилось вгрызаться в булку с двух заходов. Женек сиял от счастья, заглядывая мне в рот, и то и дело подливал чайку.

– Сахарку, сахарку, – широким жестом показывал он на сахар.

– Не-е, сахар отбивает аромат, – пыхтел я.

Я видел, что, несмотря на все богатство, Женька еще что-то мучает. У него то загорались глазки, то вдруг он обмякал и начинал дуть на чай.

– Паренек! – вдруг оглушил он меня своим звонким голосом. – Ты что ж молчишь! Чуть не забыл! Колбаса есть! Будешь? Сухая! Так будешь или нет? – вопил Пухарчук, даже расстроившись от сознания своего поступка.

Я подавленно молчал. «Еще бы! И еще бы, и еще!» Теперь совершенно точно могу сказать, что такой утонченной вкуснятины отродясь никто не ел. Для гурманов перечисляю дела трофейные: домашняя, еще теплая, сдобная БУ-У-ЛКА размером с газету и деревенское масло – Софья Михайловна; – клубничное варенье (ой, голова кружится от воспоминаний, на этот бутерброд ушла вся двухлитровая банка) – горничная с седьмого этажа; – сыр Российский, с такими дырками, что голову можно просунуть – трофей от дежурной с их этажа; -и, наконец, небольшой (не буду врать, мог бы сказать, что и котелка), грамм на 800, кусочек сухой колбасы, которую мы разрезали вдоль и, как шпалу, положили на ровную глянцевую поверхность сыра.