Текст книги "Черный театр лилипутов"

Автор книги: Евгений Коротких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Увидев нас, секретарша всплеснула руками.

– Куда же вы пропали, товарищи артисты? А мы вас ждем, ждем, прошу вас, проходите.

– Это не мы пропали, это вы от нас чуть не пропали, – в тон ей расплылся Витюшка.

Стаканников, узрев нас, взлетел над столом от счастья.

– Товарищ Сусиков, – замотал он черноволосой головой, млея от удовольствия, еще не в силах поверить до конца, что видит нас, – мне… сам, лично, позвонил сейчас. Чем могу быть полезен?

– Э… э… – пошевелил пальцами рук Витюшка, чуть сморщив нос. – Как вас там… запамятовал…

– Эдуард Иванович, – сладко растекся директор. – Слушаю…

– Э… Энди… – еле переплюнул через губу Левшин, разваливаясь в кресле. – Нам нужен художник, он сделает рекламу, нужен электрик, чтобы подсказал, что куда подключается, контролер и уборщица.

– Будет! – отчеканил Стаканников.

Они заключили договор, вписав туда все пункты.

– Чуть не забыл! – вскочил Левшин. – Надеюсь, у вас зал без окон?

– Как без окон?

– Нам нужно, чтобы в помещении была абсолютная темнота, бывают залы, где днем светло, а у нас ведь «черный кабинет», сами понимаете…

– У меня, как в могиле! – погрозил неведомо кому кулаком Эдуард Иванович. – Тьма такая – кричать приходится, чтобы вывели со сцены.

– Кассир, – довольно хмыкнул Левшин, когда мы распрощались с директором. – Ты в свою работу врубаешься или нет? Завтра работать будешь один… Ты учись, парень, учись! Администратор должен быть или клоуном, или иметь такую внешность, чтобы люди, забыв о сберкассах и кубышках, умоляли его взять на хранение той сбережения. Нам с тобой сберкнижку никто не доверит, значит, остается – быть клоуном. Когда ты заставишь человека улыбнуться, будь уверен – он уже от тебя никуда не денется, и ты ему втер билет на свой изумительный спектакль.

– Левшин, неужели то, что ты рассказывал Стаканникову, рассказываешь и в школах? Какие у нас черные лилипуты? У нас всего один Женек…

– Если людям нравится быть дураками – они ими остаются, лишь бы только не признаваться в этом самим себе. Слушай и запоминай, – повернулся резко Витюшка ко мне и серьезно посмотрел в глаза. – То, что мы с тобой взяли «точку», даже началом работы не назовешь… это может сделать каждый дурак, в том числе и ты. Сусик сидит на «кустах», ему дали в лапу, он дал зеленую улицу. А дальше?

– Дальше билеты раскидать…

– Вот, – кивнул он головой, – здесь и начинается настоящая работа, здесь тебе никто не поможет: ни Сусик, ни министерство, ни управление культурой, хотя управление культурой может приказать директорам школ, а те учителям, но из этого, как правило, ни черта не выходит. Учителя откажутся вести школьников по рублю, просто скажут, что те не принесли деньги, – а так и будет! Ты должен не просто уговорить учителей, а убедить, что театр нашего несравненного Закулисного – лучший в Союзе, в мире и во всей Солнечной системе, чтобы они тебе не просто поверили, но бегали за каждым школяром, выколачивая из него рубль, потом принесли и отдали его дорогому Владимиру Федоровичу. Всего тебе не расскажешь. Когда тебя будут бить разъяренные учителя и ты будешь твердить, что Пухарчук не школьник из седьмого класса, а самый настоящий лилипут, что их не надули и что театр Закулисного действительно лучший из лучших, второго такого не найдешь ни на одном земном шаре, – только тогда ты можешь считать себя наполовину созревшим администратором. Ты думаешь, я администратор?

– А кто же ты? – удивился я.

– Я – артист! – воскликнул Левшин. – Я выбью башли из любой школы, а детские садики – это орешки, это арбузные семечки, которые я раскупориваю ногтем. Но для этого нужно единственное – хорошее настроение! Если его нет, тебе никто не поверит и не возьмет билеты. Собственно, ты продаешь не билеты, а свое хорошее настроение! – заорал на всю улицу Левшин. – Кто хочет купить мое хорошее настроение? Люди! Мое отличное настроение стоит всего один рубль! Покупайте Витюшкино отличное настроение, клубничное настроение!

«Черт его знает, – подумал я. – Может быть, он прав».

– Чертоозерск! – орал придурок жизни. – Смотри на меня! У Витюшки сегодня отличное настроение! Девушка, стойте! И вы тоже стойте!

Вот в таком, несколько приподнятом, Витюшкином настроении мы подошли к школе.

– Трепещите, неучи! – поднял Левшин руки к небу. – Я сейчас разорву вашу школу на части! За мной! – бросился он в раскрытую дверь.

Группа захвата рванулась в школу. Левшин бегом понесся в учительскую.

Была перемена. Учителя, в подавляющем большинстве своем женщины, пристроившись на стульях, сплетничали и набирались сил для следующего урока. Сияющий Лев-шин влетел в учительскую.

– Здравствуйте, мои любимые педагоги! – заорал он. – А где я могу увидеть завуча-организатора?

– А зачем? – спросила высокая брюнетка с черными раскосыми глазами.

– Мне бы очень хотелось пригласить ее и вас, уважаемые мои педагоги, на наше представление! – кидал налево и направо неотразимые улыбки Левшин.

Женщины, поправляя платья, обсыпанные мелом, разом заулыбались.

– Так вы из театра? – догадалась высокая брюнетка. – Спасибо за приглашение. И что же вы хотите нам показать?

Я посмотрел на Витюшку – мне стало страшно. Он взвился в воздух, перебирая ногами и делая немыслимые па; на его лице было столько обожания и любви к завучу, к учителям… он не шел, он вальсировал, он подавал себя, он приводил в восторг женщин своей молодостью и нахальством. Витюшка посмотрел завучу прямо в глаза и, чуть склонив голову, представился:

– Администратор Куралесинской филармонии Виктор Владимирович.

– Очень приятно, – охотно улыбнулась ему завуч. – Так что же вы все-таки хотите нам показать? На что хотите пригласить?

– На «Мойдодыра»! – выпалил Витюшка.

– На «Мойдодыра»? – повытягивались у всех носы.

– Да, на «Мойдодыра»! – засиял Левшин, оглядывая недоуменные лица, наивно полагавшие, что приглашают именно их. – А билеты у нас для ребятишек совсем дешевые… всего рупь!

Учителя надрывно молчали.

– Вы, наверно, шутите? – попыталась улыбнуться завуч. – Мы больше чем за тридцать копеек никогда не водили своих учеников. В ТЮЗ полгода собираем, не можем собрать, а здесь…

– Простите, но я вам еще не все сказал! – радовался Витюшка такому эффекту. – А знаете, когда ваша школа пойдет на «Мойдодыра»?

– Когда?! – хором воскликнули учителя.

– Ваша школа пойдет в «Граций» смотреть спектакль через три дня. И я уверен, что ни один ученик не забудет принести рубль, естественно, учителей мы приглашаем бесплатно. Наступила кошмарная пауза. «А не снится ли нам все это? – возможно, так думали преподаватели. – Еще две минуты назад мы ничего не знали о существовании Виктора Владимировича, не слышали никогда о Куралесинской филармонии, а сейчас этот нахал наверняка знает, что через три дня мы соберем с учеников деньги, придем в „Граций“ и будем смотреть черт знает что…»

Но в разных постелях не видят одни и те же сны. Витюшка вполне реально улыбался, сиял, радовался жизни. Он выжидал.

– Ну вы того! – раздался вдруг дребезжащий голос. – Я пятьдесят лет в школе проработала, я заслуженная учительница, и никто со мной так не разговаривал. Я такое видела… и вы меня своим «Мойдодыром» не запугаете! Моя бабушка Корнея Чуковского еще вот таким знала… а вы его за рубль? Как вам не стыдно!

Видно было, что Левшин такого не ожидал. Народ недовольно зашумел.

– Подумать только! – раздавались гневные голоса.

– До чего дожили! Самого Корнея… за рубль…

– Да! Мне не стыдно, товарищи учителя! – вдруг громко и уже без улыбки, словно на митинге, сказал Левшин.

– Я только сейчас подумал, как бы Корней обрадовался, если б увидел своими глазами наше сказочное, иллюзионное… – смягчал он постепенно голос, входя в привычную роль, – фантастическое, цирковое представление «Мойдодыр». Что же необычного в нашем театре? А то, что все представление проходит с участием артистов-лауреатов оригинальных и разговорных жанров «Черного театра лилипутов»!

– Ах! Лилипутики! – заволновались учителя.

– Весь спектакль… – словно удав, который собирается сожрать свою жертву, гипнотизировал Левшин публику, – поставлен по принципу «черного кабинета» Станиславского.

– Станиславский!

– Ну что это такое? – резко перескочил на игривый тон Витюшка. – Не забыли сказку?

– Нет! – послышались уже веселые голоса. – Помните, наверно: «Одеяло убежало, улетела простыня, и подушка, как лягушка…» – Левшин все это время дирижировал руками, и, когда он внезапно остановился на слове «лягушка», учителя хором, по инерции, проскандировали:

– Ускакала от меня! – и дружно рассмеялись.

– Вот, то же самое у нас будет на сцене. На фоне черного бархата, в абсолютной темноте, весь реквизит, который находится на сцене, будет светиться. Ну, вы, конечно, знаете последний закон физики – принцип «холодного свечения»?

– …

– Так вот. На сцене все будет, как в сказке. Если в сказке одеяло летает, значит, на сцене оно тоже будет

летать. Печки-ложки-вилки-свечки! – разгонялся Витюшка, размахивая плавно руками. – Все это летает, кружится, и даже наш маленький… опустил он руку к колену, показывая размеры Пухарчука, – даже наш ма-а-ленький лилипутик будет перед вами… что делать?

Как и ожидалось, воображения хватило сказать: бегать, прыгать, плясать и непонятно кого искать.

– И даже сам ма-а-ленький лилипутик будет перед нами… Летать!

– Летать! – задребезжали стекла в учительской.

– Летать! Летать! – как крыльями, закрутил кистями рук Витюшка. – Прыг – и полетел, без всяких там веревочек, ниточек, лесочек…

– Как же это?! – вскричали учителя. – Без лесочек-то?!

– А вот это и есть наше представление. – Это эстрада, цирк, с участием артистов-лилипутов.

– Ну как, товарищи? – обратилась завуч к преподавателям. – Идем?

– Идем, идем! – зашумела аудитория. – Черт с ним, с рублем, раз в жизни такое бывает, что ж мы, не соберем?

– Сколько вам нужно билетов? – тут же изменился Левшин, переходя к деловой части беседы.

– Ну… я не знаю… – протянула завуч. – Для каких по классов?

– Наш удивительный «Мойдодыр» предназначается для всех пионерских классов! Это же фантастическое представление, к нам приходят на спектакль даже научно-исследовательские институты, так что сами понимаете…

– То, что вы рассказали, это, безусловно, интересно, но цена… нельзя ли как-нибудь подешевле?

– Да вы что? – обиделся Левшин. – Мы же вам не какой-нибудь кукольный балаган! У нас артисты-лилипуты! Это вам не что-нибудь…

– Да, да, – понимающе закивали преподаватели. – Лилипуты, к тому же летающие, это интересно.

– Хорошо, – сказала завуч, – я в среднем возьму па каждый класс по тридцать билетов. Итого, – начала она считать, – девять начальных классов, и с четвертого по шестой – тоже девять… пятьсот сорок билетов, – посмотрела она на Левшина и тут же встрепенулась: – Но мы же занимаемся в две смены!

– Отлично, – успокоил ее Витюшка. – У нас лимит спектакля – триста рублей. Если на каждое представление придет по триста человек, то для вашей школы сделаем два спектакля.

– Это все так говорят, – послышались недовольные голоса преподавателей. – А как придешь, сесть некуда, стоишь весь спектакль. Вы нам укажите на билетах места, чтобы мы пришли и сели, как положено.

– Товарищи! – прервал Левшин волнение. – Я как администратор единственного «черного театра» просто не могу вас обмануть. У нас норма, больше трехсот человек нам не надо. Вы берете билеты и садитесь, где вам удобно, кроме вашей школы больше никого не будет.

Он отсчитал завучу шестьсот билетов.

– А что же на них ни числа… ничего нет? – спросила она. – Они совсем чистые…

– Дело в том, что мы не можем предугадать, какой школе когда удобно прийти на представление. Давайте сейчас согласуем время. У нас сегодня десятое сентября. Значит, первый спектакль мы сделаем на двенадцатое для второй смены… часов в одиннадцать, а для первой смены, мне кажется, час дня будет удобно.

– Согласна, – кивнула завуч.

– Вот мы и договорились! – воскликнул Витюшка. – Что еще хочется сказать. Денежку вы сдадите перед

началом спектакля нашему директору в кассу, он будет сидеть прямо перед зрительным залом, если лишние билеты останутся – тоже сдадите, ну, а если нужно будет докупить, у него все и купите. Оставляю вам афишу… вот, пожалуйста, – отдал он рекламу.

* * *

– Ну? – довольный сам собой, спросил меня Лев шин, когда мы вышли из школы. – Понял, что к чему?

– Ты даешь!

– Да, – усмехнулся Левшин. – Ничего ты не понял Учителя – это самые бестолковые ребята на свете. На них никогда ни в чем нельзя положиться. Ты уверен, что все шестьсот билетов будут проданы?

– Конечно!

– И я уверен. Но когда за полчаса до начала спектакля все билеты приносят назад и говорят: «Вы уж извините, но школа сегодня на спектакль, по причине золотушного поноса, прийти не может…» Вот тогда тебе Закулисный такую пилюлю выпишет, что ты навсегда забудешь отдавать билеты завучу, а будешь делать в каждом классе объявления и раздавать билеты учителям в отдельности. Только тогда еще можно быть на пятьдесят процентов уверенным, что какая-то часть билетов будет продана. Понято?

– Принято, – кивнул я.

– Теперь по поводу детских садиков. Узнаешь, где какие находятся, и отдашь билеты заведующей, если ее нет, то методисту, здесь все проще. Текст рекламы запомнил?

– Запомнил.

– Остальное придет с годами. Жалко мне тебя, – поморщился Левшин. – Как представлю твою кислую рожу, когда будешь делать объявления… У тебя же ни одного билета не купят. Больше жизни, парень!

– Мне кажется, что выйдет не хуже, – обиделся я. – Ты прежде чем убегать, деньги давай, мне жрать не на что.

– А вчера на что жрали? – обалдел Левшин. – Осталось семь копеек.

Прошло всего три дня с получения суточных. За это время я узнал, что пирожки с прошлогодней капустой – это восточная роскошь, что лучше взять целую буханку хлеба, чем купить по копейке в столовой, что горячий чай лучше водопроводной воды в туалете, что тиснуть бублик – это не воровство и не карается законом и что в такой стране, как наша, умереть с голоду, при всем желании, тебе просто не дадут, так же, как и пожить по-человечески. Еще я чувствовал, что многое и многое мне предстоит узнать на моем нелегком пути Служения искусству.

Мы по– братски разделили семь копеек, и я поехал на свое первое дело: снимать ближайшую «точку» -Дворец культуры «Тонус». Эта ближайшая «точка», куда меня направил Левшин, оказалась почему-то в противоположном конце города. Огромное здание из стекла и бетона выглядело несколько мрачноватым. Я постоял немного и с самым разнузданным выражением лица рванулся навстречу его обитателям.

– Куда?! – заорали дежурные старушки, увидев меня.

Одна была маленькая, с юркими мышиными глазками и восточной внешностью, другая – черт ее знает.

– К директору, – замялся я.

– А кто таков? – теперь уже не спеша, уселись они в свою будку и чинно начали допрос.

Безделье окончательно вывернуло им мозги наизнанку, и теперь я был для них самый желанный гость, которого можно было порасспросить, подергать и после часовых допросов сказать, что директора уволили лет пятнадцать назад, а вместо Дворца культуры сделали Дворец трезвости. К сожалению, я понял это слишком поздно. Старушки угорали со смеху от моих рассказов, я набивал на них руку, а Время не просто убегало, оно убегало вприпрыжку и без оглядки.

– Директор у вас есть или нет? – раз двадцатый переспросил я.

– Так он же полчаса назад мимо тебя прошел, – как-то вдруг опешили старушки. – Аль не видел?

«Чтоб вам, старые кочерыжки!» – чуть не вырвалось у меня с досады.

– Он теперь на обед пошел, часа через два будет. Да что с тобой?

Я сел на стул и замолчал, не обращая внимания на их вопросы. Старушки обиделись.

– Ишь, какой молодой, а хоть и администратор, так чего же теперь-то?

«Что делать? – мучительно думал я. – Час дня, а даже „точку“ не снял».

Я живо представил Закулисного и свой чемодан под кроватью.

«А Левшин сейчас, наверно, еще одну школу обработал. И чего я сюда поплелся? Это надо сказать спасибо Витюшке. Парень, – вспомнил я слова своего учителя. – Дворцы „Тонус“ – это ягодка в любом городе. Там директора – всегда бывшие рабочие, а мы с тобой кто? Рабы Закулисного! Так неужели два гегемона не протянут друг другу руку. Я бы сам пошел, да здесь, уж видишь, все завязано».

Вдруг кто-то ударил меня ногой в живот! Еще! Еще!

«Не надо! – чуть было не заорал я, сгибаясь в три погибели. – Ну не надо!»

Это старушки синхронно чокнулись двумя вареными яйцами и теперь аппетитно их размундиривали.

А Голод бил меня меж ребер, в пах, проминал желудок до позвоночника.

– Ой-ой! – вскрикнул я. – Не надо! Старушки достали жареную колбасу. В голове все помутилось, и я начал сползать со стула.

«Куриная ножка!» – чуть не потерял я сознание, но тут же вскочил и с криком: «Даешь черный театр лилипутов!» – бросился к истязателям.

– Девчонки! – закричал я с разудалой рожей. – Я же вам еще не рассказал про принцип «холодного свечения»!

Я, как умел, подробно расписал им последний закон физики (возможно, я даже был тогда на грани какого-то открытия), бегло пробежался по родословной наших многочисленных черных лилипутиков, одним махом перескочил от Центральной Африки к Австралии, затем к папуасам Новой Гвинеи, заострил внимание на веревочках, ниточках, лесочках – и лишь после всего этого мозгового штурма я как можно естественнее воскликнул:

– Да вы тут что, жрете, что ли?!

Старушка с восточной внешностью подавилась куриной ножкой, а вторая, ойкнув, юркнула под телефоны. На столе оставались еще картошка и огурцы.

– Голод вам не тетка, – сказал я, забирая протянутый сверток из трясущейся руки. – Утром выскочил, деньги забыл в номере, – непонятно перед кем оправдывался я.

– Понимаем, понимаем, – замахали из-под стола мне руками. – Но у нас нет больше ничего… а вы из какой филармонии?

– Из Куралесинской, бабки, – хрустнул я огурцом. – Из Куралесинской, а что?

– Да нет, ничего, ты ешь, ешь… просто недавно здесь был из Мухославской филармонии администратор, так он…

– Чего он? – спросил я.

– Ничего, ничего, ты ешь, ешь… вот кефирчику, если хочешь.

– Кефирчик – это хорошо, – забыв про всякий стыд, сказал я, отбирая бутылку. – Вот еще бы вашего директора дождаться.

Старушки как-то подозрительно затихли, и одна после некоторой паузы пропищала:

– Так он же был уже, вот только щас ушел…

– Как! – закричал я. – Он уже приходил с обеда?

– Ну так, когда ты нам про физику рассказывал…

– Чтоб вам, старые раскладушки! – рухнул я на стул.

Не знаю, что сделал с ними администратор Мухославской филармонии… наверно, что-то страшное. Старушки забились под будку, я машинально пошел в глубь дворца и вскоре наткнулся на дверь директора, Только взялся за ручку – как навстречу мне выскочил какой-то испуганно озирающийся по сторонам субъект.

– Вы директора не видели? – крикнул я ему вдогонку.

Тот что– то буркнул и исчез… В приемной истерично трещала машинка. Молодая пигалица с острым, как шило, носиком в упоении неистовствовала и проклинала текст.

– Скажите, а директор…

Секретарша зло посмотрела на меня, потом ненадолго вонзилась в рукопись и со злостью разбросала пальчики по клавиатуре.

– Вы что, слепой? – прошипела она наконец.

– В смысле…

– Какой еще нужен смысл, если очки носить надо! – Что вы на меня кричите? – не выдержал я.

– Что вы себе позволяете! – бросила она с радостью машинку и взвинтила обороты. – Врываются сюда всякие и начинают хамить!

Сзади меня внезапно открылась дверь, и в приемную забежал взъерошенный субъект, который совсем недавно отсюда выбегал.

– Вы директора не видели? – снова обратился я к нему.

– А зачем он вам? – искоса поглядывая на меня, быстро спросил он, ковыряясь у секретарши на столе.

– Видите ли…

Он схватил какие-то бумаги и хотел проскочить мимо меня.

– Вы директор? – чувствуя, что так оно и есть, преградил я ему путь.

– Это кто вам сказал? – аж подпрыгнул он.

– Никто! – сурово ответил я. – Знаю. – Да я вас первый раз вижу!

– Я тоже!

– Я вашего директора и знать не хочу! – вызывающе бросил он.

– Я тоже, – еще больше придал я лицу суровости.

– Как тоже? – удивился он. – А что же вы от него тогда хотите?

– А вам какое дело, вы же не директор?

– Нет, но мне интересно, я здесь работаю…

– А кем вы работаете, если вам так интересно?

– А вам какое дело?

Я чувствовал, что зашел в словоблудстве в тупик и пробить этого хмыря мне не под силу.

«А Левшин бы пробил», – с грустью подумал я.

И тут. Господи, словно гром среди ясного неба! Этот нахал уже начал оттирать меня от двери плечом, как я небрежно толкнул его корпусом в сторону и зловеще прошептал:

– А Суси… а товарищ Сусиков вас может не понять.

– А мне Сусик не указ! – вспыхнул он. – У нас недомственный дворец, я подчиняюсь только директору завода.

– Как Сусик не указ? – после некоторой паузы переспросил я.

– Кто сказал, что не указ? – вдруг встрепенулся он. – Кто сказал, что товарищ Сусиков не указ?

– Послушайте, вы директор или не директор? – не выдержал я.

– Цензор Петрович! – раздался писк из-за машинки. – Я уже сказала, чтобы этот… – прошипела пигалица, – очки носил… нахалы… – бросила она в сторону.

– А почему вы меня об этом спрашиваете? – поморщился щупленький, с перекосившимся от забот лицом Цензор Петрович. – А вы кто?

– Давайте зайдем к вам поговорим, – сказал я. – Администратор Куралесинской филармонии вас беспокоит.

– Я так и знал, – горько хмыкнул Цензор Петрович, хватаясь за сердце. – Ты слышишь, Роза? Все администраторы на одно лицо. Почему вы не сказали, что просто осветитель? Вы с детским спектаклем?

– Да, – ответил я, несколько удивленный. – Откуда вы знаете?

– Да потому, что только администраторы детских коллективов падают как снег на голову, остальные, нормальные артисты, всегда предупреждают заранее, мы их ставим в план и знаем… – тут он замолчал.

– Что вы знаете?

– Единственное… что с вами всегда попадешь в историю! – зло бросил он. – Недели две назад, резко добавил Цензор Петрович, – приезжали кукольники из Мухославска, тоже организовали спектакль. Пригласили детские садики…

– Ну и что?

– А то, что работал администратор по непорванным прошлогодним билетам! И…

– Откуда вы знаете?! – теперь уже я перебил его, невольно защищая своего неизвестного собрата.

– Теперь этого никто не узнает, – мрачно произнес Цензор Петрович. – Он их съел.

– Как съел?

– Вас что, ни разу не проверяли КРУшники? – понизил он голос.

– Почему же, проверяли, – солидно ответил я.

– Когда его схватили за руку, – оглядываясь вокруг себя, прошептал директор, – когда его схватили за руку на контроле, он выхватил всю пачку и съел все пятьсот билетов по пятьдесят копеек. Его ловили, а он бегал по дворцу – и жрал, жрал! Как он их мог туда запихать? – с тоской в глазах пожал Цензор Петрович плечами -даже клочок не удалось вытащить изо рта.

– И что же ему сделали?

– А что ему могут сделать? Не пойман – не вор! – нажал он на последнее слово, глядя мне в глаза.

– Да-а, – протянул я. – У нас такое не получится, у нас все по закону, у нас же не какой-нибудь кукольный балаган, а…

Я вспомнил выражение лица директора «Грация», когда Левшин разглагольствовал о «черном кабинете», и понял, что Цензор Петрович не тот человек, чтобы по достоинству оценить исключительность сказанного.

– …у нас шоу лилипутов, – запнулся я, собираясь поведать ему обо всех прелестях нашего театра.

– Мне все равно, хоть шоу слонов и носорогов, – обреченно вздохнул директор.

– Тогда давайте заключим с вами договор, а если хотите, вы можете его заключить с нашим директором перед самым представлением.

Цензор Петрович посмотрел свой план и обреченно кивнул головой. Я рассказал, что от него требуется, а когда выходил, директор тоскливо взглянул на меня.

– Скажите, молодой человек, а вы не устали от всего этого? – махнул он абстрактно рукой.

– Это моя жизнь, – улыбнулся я, но как-то не так весело, как хотелось бы.

«Чего– то я еще не знал, а Левшин посвящать не спешил. Может, не так страшен черт? Пятьсот билетов, • вдруг представил я толстую пачку размером с большую общую тетрадь. -Как же он мог ее съесть?»

Я до того задумался, что даже не попрощался с молоденькой секретаршей, и лишь у выхода, очнувшись, подошел к дежурным старушкам. Они вылупили на меня глазки и часто испуганно заморгали.

– А это правда, что администратор из Мухославска съел пятьсот билетов? – спросил я у них.

– А мы не знаем, мы ничего не знаем! – пропищали старушки. – Да кто ж его знает, может, и съел!

– Ладно, – поморщился я. – Где у вас ближайший детский садик?

– А вот он, вот! – разом показали они.

«Со школами я пролетел, надо хоть с детских садиков начать, – подумал я. – А с утра – в школу».

Было около четырех часов дня, когда я дважды промчался вокруг здания детского садика, так и не найдя открытую калитку, пока не вышла какая-то женщина в белом.

– Где вход? – крикнул я.

Женщина махнула рукой и скрылась. Я перепрыгнул через забор. В детском садике «Ганс Христиан» было пусто, пахло манной кашей, стираным бельем, ночными вазами и розовыми снами. Какая-то дряхлая нянечка попыталась прошмыгнуть мимо меня, но я успел ее перехватить.

– Как найти заведующую? – строго спросил я.

– Там, – показала она рукой на коридор. – Хорошая Нина Посейдоновна, на втором этаже. А вы кто?

– Санэпидемстанция, – буркнул я. – Клопов будем у вас кастрировать.

Нянечка испуганно посмотрела на меня и бросилась бежать по коридору.

Когда я нашел заведующую, пожилую крашеную хозяйку детского садика "Ганс Христиан», то она встретила меня очень мило.

– Чем могу быть полезна? – спросила Нина Посейдоновна.

– Куралесинская филармония беспокоит вас! – как можно радостнее воскликнул я.

– А-а… – тут же исчезла волнистая улыбка с ее лица. – Опять артисты. «Три поросенка» мы уже смотрели, вы, наверно; теперь хотите показать нам «Гадкого утенка»? Извините, но я больше не могу травмировать психику детей! – категорическим тоном, не оставляющим никаких надежд, сказала она. – Ничем помочь не могу!

– Извините, а что, все детские садики посмотрели «Три поросенка»?

– К сожалению, все, – горько улыбнулась Нина Посейдоновна. – Все восемь детских садиков, которые прикреплены к Дворцу культуры «Тонус», посмотрели сказочное эстрадно-фантастическое сюрреалистическое представление с участием людей-кукол «Три поросенка». Мы всегда ходили по тридцать копеек, а администратор Мухославской филармонии Аркан Гайский нам всучил по пятьдесят, потому что, видите ли, это не просто куклы, а люди-куклы будут играть.

– Где-то я уже слышал про этого Аркана Гайского, – задумчиво произнес я. – Но что это за сюрреалистическое представление?

– Вот этого мы сами до сих пор не можем понять. Из-за ширмы то появлялись головы, то вдруг выбегали двухметровые люди в страшных масках поросят и начинали истязать маленького злодея Волка. Нам, как заведующим детских садиков, как педагогам, понятно -искусство не топчется на месте, какие-то свои трактовки, какие-то свои новые взгляды на классику, но когда, после всего этого ужаса, артисты выходят в зловещих масках и начинают скандировать: «Товарищи дети и родители, берегите окружающую среду, а также лесных хищников! Будьте всегда такими же храбрыми, как эти поросята!»

Заведующая, видимо, вспомнила сюрреалистическое представление, на секунду замолчала, схватилась судорожно за кресло и, собираясь с мыслями, вскоре продолжила:

– Мы тоже пытаемся привить нашим детям новое мышление и тоже учим их беречь природу и животных, учим быть храбрыми, но тот кошмар, что мы тогда видели… Даже взрослые плакали, когда три ужасных поросенка нанизывали на вертел этого бедолагу замухрышку-волка. Честно говоря, эта сцена у меня так и стоит по ночам перед глазами. Три огромных, жаждущих крови поросенка и взывающий к жалости плачущих детей и взрослых крошечный волк. До сих пор мурашки бегут от воспоминаний по телу. Вы когда-нибудь видели живого волка? – дрожащим голосом спросила Нина Посейдоновна.

– Их и в зоопарке скоро не увидишь, – почему-то перешел я на шепот.

– Меня в детстве всегда пугали волком, а сейчас я перестала есть свинину, – вздрогнула Хорошая, – а вместо кукол теперь все дети играют только с игрушкой волка. Это хорошо, наверно… – чуть запнулась Нина Посейдоновна, – что они жалеют сказочного злодея, но ведь не такими формами их надо воспитывать. Дети отказываются верить, что Красную Шапочку съел Серый Волк, они не верят сказкам! Слава Павлов из подготовительной группы мне так и сказал: «Почему вы нас обманываете, это Красная Шапочка и бабушка злые и плохие, это они с охотниками убили и съели бедненького Серого Волка». А что нам приходится выслушивать от родителей? Как вы думаете?

– Даже представить не могу, – покачал я головой.

– Вот и мы тоже не знаем, как дальше жить. Нам не верят ни дети, ни родители. Родители так и говорят: «Вы лишили наших детей детства! Верните его!» А жалуются не куда-нибудь…

«Ну и Гайский, – думал я про Мухославскую филармонию, – вот это сюр… А что же будет со мной?»

* * *

…В шесть часов вечера я приплелся в гостиницу. Левшин спал, не раздеваясь, положив под голову рабочую папку.

– Слышь, – толкнул я его.

– Ну, – буркнул он, открывая глаза. – Еще целый час до собрания. Как дела?

– Ничего не выходит, – вздохнул я и рассказал, что со мной произошло.

– Подумаешь, съел пятьсот билетов! – рассмеялся Левшин. – Жить захочешь, съешь и больше, а вот с детскими садиками ты зря так, надо было уговаривать до конца.

– Она и слушать не хотела!

– Ты даже и не пробовал. То, что их надули какие-то кукольники, на это даже внимания обращать не надо.

– Левшин! – взорвался я. – Ты что, не понимаешь? Дети травмированы представлением, заведующая даже слушать не хотела!

– Ты сегодня получишь по банану, тогда узнаешь, кто из вас будет больше травмирован.

В дверь культурно постучали. Зашел Горе в белой ситцевой рубашке, с закатанными рукавами и в черных облегающих брюках.

– Можно? – вежливо прогундосил он. Левшин, увидев его, опять улегся спать. – Как дела, администраторы? – спросил Петя, усаживаясь в кресло. – Скоро будем работать? Заделка идет?

– Тебе-то что за дело? – буркнул, не открывая глаз, Левшин.

Петя хотел было заорать на Витюшку, но вспомнив, как культурно он недавно вошел, миролюбиво произнес:

– Левшин, хватит тебе великого администратора из себя корчить, сам знаешь… при полном зале и играть приятней.

Витюшка, не услышав ожидаемого вопля, даже приподнялся.

– Петь, займи до суточных, – ехидно улыбнулся он.

– Что, думаешь, не займу?! – уже не сдержался Горе, повышая голос. – Как ты, что ли?! – и тут он без всякого перехода хвастливо бросил мне: – С такой женщиной познакомился! Ноги… из плеч растут!