355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Сартинов » Нумизмат » Текст книги (страница 8)
Нумизмат
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 16:11

Текст книги "Нумизмат"


Автор книги: Евгений Сартинов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

После этого следователь окинул взглядом квартиру, полную невероятного, по обычным житейским меркам, добра, и недоуменно пожал плечами:

– Тогда ничего не понимаю.

Лишь к утру найденные дактилоскопистами отпечатки пальцев на входной двери подсказали фамилию убийцы.

4. СУЖАЯ КРУГИ.

В тоже утром Силин в очень плохом настроении бродил по улицам Железногорска, раздумывая над очередным препятствием, вставшим на его пути. Вчерашний день кончился для него плохо, он вообще едва не стал последним в его жизни. Выйдя от Зубанова, Силин с полчаса бесцельно бродил по улицам, приходя в себя. Его грызла жуткая досада: он опоздал всего лишь на день! Ах, если бы он не надеялся на милицию, а начал поиски раньше!

Он только раз вспомнил лицо только что убитого им человека. Похоже, он начал привыкать к крови и смерти. Единственное, что подумал про Зубанова Нумизмат: «Так ему и надо, подонку с мягкими ручками. Знал ведь, что ворованное, и молчал!»

Потом он вспомнил сказанные антикваром слова, дождался нужного автобуса и поехал на ипподром.

Это заведение, притон азартных и денежных людей, находилось на самой окраине города, дальше начинался уже лес, пригородный, нещадно захламлённый, но все-таки хоть немного спасавший Железногорск от жуткого дыхания металлургических заводов.

Нужный ему дом Михаил увидел сразу. Во-первых, рядом с ипподромом он был один, во-вторых, лет пять назад про него очень много писали в местной прессе. Выстроил его ещё в восьмидесятых годах первый секретарь обкома. Большой любитель лошадей и заядлый игрок, он наблюдал за забегами прямо с балкона третьего этажа, а ставки делал по телефону. С падением коммунистического режима особняк у него отобрали. Много злословили о пагубных привычках бывшего партийного босса, а теперь свершилась справедливость: особняк достался истинным хозяевам новой жизни – бандитам.

Раздумывая о превратностях судьбы, Силин долго шагал в обход длинного забора ипподрома, затем зашёл подальше в лес и только потом начал подкрадываться к белоснежной трехэтажной громаде. Лес уже сбросил свою листву, и Нумизмату пришлось остановиться метрах в ста от дома. Отсюда мало что можно было разглядеть, но ближе подходить он опасался.

Признаться, вилла Чалого разочаровала Михаила своей незатейливой архитектурой. Обычный кирпичный дом, без всякой вычурности кладки, чересчур вытянутый в высоту. Он лучше бы смотрелся с двумя этажами, но третий как раз и надстроили для наблюдения за бегами. Второй и третий этажи были снабжены лоджиями, и над этим уродливым белым бруском царила самая обычная четырехскатная крыша из оцинкованного железа.

Первые полчаса Силин простоял на ногах, разглядывая пресловутый особняк из-за толстого дерева. Это оказалось довольно бессмысленным занятием. Двухметровый кирпичный забор скрывал все, что происходило во дворе дома, а окна, выходящие на его сторону, оказались тщательно зашторенными. Устав стоять, Михаил отошёл чуть в сторону, пристроился было на пеньке, но накатывал серый осенний вечер, Нумизмат промёрз, ему захотелось есть. Поднявшись, он побрёл к городу, все так же держась забора ипподрома.

Как оказалось, сделал он это вовремя. Углубившись в лес, Силин услышал неподалёку треск сухих веток, явно ломавшихся под тяжёлыми шагами. Внутренний голос подсказал, что кто-то спешит по его душу. Оглянувшись по сторонам, Михаил рванулся вперёд, метрах в двадцати он увидел ямку, похожую на воронку от взрыва и густо заросшую кустарником. Свалившись на самое дно, Силин сразу почувствовал, как ледяная вода набирается в его короткие резиновые сапоги. Но выбирать не приходилось. Приникнув к самой земле, Нумизмат рассмотрел в осенних сумерках три человеческие фигуры, осторожно пробирающиеся к тому месту, где он только что сидел. Дождавшись, пока преследователи скроются за деревьями, Силин выбрался из ямы и побежал в противоположную сторону.

Нумизмат был уверен, что ушёл тихо, но вскоре услышал тяжёлый топот ног и отдалённые крики. Пришлось прибавить ходу. Оглянувшись, Силин с удивлением заметил уже пятерых преследователей. Похоже было, что ещё двое подошли со стороны дома. Михаилу повезло, что охота на него началась не на пять минут раньше.

Несмотря на все усилия, он не мог оторваться от загонщиков – все те же метров пятьдесят отделяли его от врагов. Бегать Нумизмат не любил, но здоровьем Бог его не обидел, вот только запыхался сильно. Впереди за деревьями показались башенные двенадцатиэтажки нового микрорайона, и Силин понял, что они по диагонали пересекли весь пригородный лес, а это километра два.

Сзади что-то дважды приглушённо хлопнуло. Михаил увидел, как чуть левее с дерева слетела кора, и догадался, что это были не просто хлопки, по нему стреляли.

«Ну, суки! – разозлился Нумизмат. – Не хотят выпускать в город.»

На ходу Силин вытащил из кармана пистолет и, на секунду остановившись, трижды выстрелил в сторону погони. Он ни в кого не попал, но грохот выстрелов пистолета Нумизмата оказал сильное психологическое воздействие.

Двое из преследовалей просто ткнулись лицом в землю – настолько им не понравился свист пуль, трое остальных укрылись за деревьями.

А Силин уже нёсся дальше. Он расслышал ещё несколько хлопков, но он

выиграл самое главное – расстояние и время. Минуты через три он выскочил из лесного массива на единственную в этом микрорайоне улицу. Метрах в пятидесяти от себя, слева, Силин увидел стоящий на конечной остановке трамвай и успел вскочить в него в самую последнюю секунду, продравшись сквозь сходящиеся двери.

Сзади в свете загорающихся фонарей метались тёмные фигуры преследователей. Вскоре к ним подъехала большая чёрная машина, все начали в неё усаживаться. Это предопределило ход действий Силина. Михаил разжал двери и, дождавшись поворота, на котором трамвай притормозил, выпрыгнул на ходу. По инерции его протащило ещё метров пять, он упал на четвереньки, ободрав об асфальт ладони. Но когда догнавшие трамвай на первой же остановке братки ворвавались в вагоны, их ожидало громадное разочарование.

Дворами и переулками добравшись до железнодорожного депо, Силин переночевал в стоящей на запасных путях электричке. Поначалу она ещё сохраняла накопленное за день тепло, но уже к полуночи вымерзла и предохраняла только от дождя и ветра. Был соблазн перебраться на вокзал, но, здраво рассудив, Михаил отказался от этой мысли. Он по-прежнему панически боялся милиции.

В шесть утра электричку подали к платформе, и Силин вынужден был её покинуть. Хотелось есть, более суток у него во рту не было даже крошки хлеба. Но эту проблему он решил легко и быстро: купил у торговки четыре огненных беляша и запил их крепким кофе из киоска экспресс-обслуживания.

Теперь надо было решать, что делать дальше. Вчера он не смог даже подойти к дому, где должна храниться его коллекция. Силин понял, что его рассмотрели через телекамеры наружного наблюдения, с подобным в Свечине ему сталкиваться не приходилось. Любой другой опустил бы руки, но не Нумизмат. Сейчас он походил на бульдозер с заклинившим управлением, упрямо сносивший перед собой все преграды. Решение пришло быстро. Враги разглядели его издалека, почему бы и ему не заглянуть в дом, не приближаясь к нему?

С открытием магазинов Силин два часа убил на хождения по этим «храмам» современной эпохи. Оптика имелась разная: отечественная и импортная, дорогая и очень дорогая. Вся она не устраивала Нумизмата ни мощностью, ни ценами. Бинокли годились лишь для того, чтобы подглядывать за девицами на пляже. Силину понравился переносной телескоп, но куда же он денется с этой полутораметровой дурой? Поставит на пустыре и притворится, что разглядывает созвездие Большой Медведицы? Да и цена весьма кусалась.

Потом Михаил присмотрел семидесятикратную подзорную трубу, но в последний момент засомневался: в таком случае была угроза остаться без копейки денег. И тогда Силин отправился на Блошиный рынок, благо день пришёлся как раз на субботу.

Обширная площадь перед Дворцом спорта просто кипела от народа. Это был не обычный оптовый рынок с дешёвым барахлом из Китая или Турции. Длинным рядком выстроились машины, где за стёклами надрывались в лае колли и сенбернары, бультерьеры и доги. За рядом собак стояли владельцы породистых кошек со своим очаровательным товаром в плетёных корзинках. Ну а дальше уже кишел народ с самым разнообразным «зверьём»: попугайчиками, хомячками, рыбками. Тут же продавалось всякое подспорье для этих живых человеческих забав: клетки и аквариумы, ошейники и шампуни, птичий корм и искусственные кости.

Вторую половину площади занимали книжные развалы, ну а как раз между ними толпился народ, уже хорошо знакомый Силину: продавцы монет, медалей, залежалого антиквариата, икон и просто старинного барахла. Отдельно стояли со своими полотнами художники, неодобрительно поглядывающие на небо, снова грозившее дождём.

Силин с полчаса толкался среди народа, прикидывая по конъюнктуре рынка, что он сможет продать сегодня подороже. После всех раздумий Михаил решил остановиться на медалях, в этой области у него конкурентов почти не оказалось. Силин присматривал место, где встать, когда неожиданно столкнулся с мужиком, одетым в брезентовую рыбацкую робу и держащим в руках половинку большого морского бинокля.

– Это что у тебя такое? – спросил Михаил, кивая на изрядно потёртый оптический раритет.

Мужик с цветом лица под стать серому осеннему небу и закатывающимися от похмельного синдрома глазами с трудом, но оживился.

– Настоящий цейсовский бинокль, морской, восьмидесятикратный. Батя ещё с войны привёз. Половину-то я ещё в детстве грохнул, а эта вот осталась.

От едкого запаха перегара Силин поморщился, но мужик понял все это по-своему.

– Да ты не сумневайся! – зачастил он, время от времени облизывая обветренные губы. – Знаешь, как он показывает, нынешние по сравнению с ним просто дерьмо!

Да, старая немецкая оптика работала безукоризненно. Галки и вороны, рассевшиеся по деревьям вокруг рынка, неприязненно поглядывали на Силина своими чёрными глазами-бусинками.

– Сколько хочешь за него? – спросил Нумизмат, не отрываясь от окуляра и вертя верньер регулировки резкости.

– Ну, на пару литров водяры, – неуверенно начал рыбак.

Силин молча вытащил из кармана деньги и отдал их потрясённому мужику.

– Дай Бог тебе хорошую невесту, – пробормотал тот, торопливо пересчитывая деньги и спиной раздвигая толпу. – Ты не сомневайся, вещь стоящая!

«А удачно начался день», – подумал Михаил, укладывая в сумку бинокль.

На рынке он задержался ещё на часок, выгодно продал две медали – «За отвагу» и довольно редкую «ХХ лет РККА».

Уже в первом часу дня Силин покинул рынок и отправился к ближайшей автобусной остановке, раздумывая, где ему пристроиться с этим биноклем в районе ипподрома. Эти его раздумья прервал большой чёрный автомобиль, промчавшийся по дороге совсем рядом с тротуаром и окативший Нумизмата грязной водой. Выругавшись, он отскочил в сторону и перевёл взгляд с мокрых брюк на проехавшую машину. Прежде чем та исчезла за углом, он успел разглядеть на номере три одинаковых цифры.

«Пятьсот пятьдесят пять! – вспыхнуло в голове Нумизмата. – Та самая машина, про которую говорил Зубанов».

Силин, не раздумывая, рванулся за автомобилем, испугав при этом ветхую старушку, мирно выгуливающую престарелого японского хина. Импортная моська зачастила вслед бегущему истошным, визгливым лаем, в сторону шарахнулась пара молоденьких девчонок, но Михаил ни на кого не обращал внимания. Забежав за угол, он увидел, как в дальнем конце небольшой улицы чёрная машина свернула влево.

Что и говорить, судьба улыбнулась Нумизмату. Сразу за углом Силин увидел мирно стоящий «чероки». Подойти к нему Михаил не решился, боялся попасться на глаза владельцам машины – вдруг узнают в нем вчерашнего возмутителя спокойствия! Вернувшись за угол, он прислонился спиной к дереву и долго переводил дух. Отдышавшись, он со всеми мерами предосторожности принялся рассматривать стоящий автомобиль. Хотя окна в джипе были тонированные, Силин все же разглядел, что в салоне сидели трое.

Прошло десять минут, двадцать – все оставалось по-прежнему. Михаил чувствовал, что он чересчур привлекает к себе внимание, и решил рискнуть, сменить позицию. Опустив голову, он быстрым деловым шагом пересёк тупичок, где стояла машина по диагонали и вошёл в подъезд трехэтажного старинного здания на противоположной стороне улицы. Поднявшись на лесничную клетку между вторым и третьим этажами он осторожно выглянул наружу и убедился, что все осталось по-прежнему, его демарш никого не встревожил.

Прошло ещё сорок минут, лишь затем Силин увидел, как открылись дверцы машины и появились двое коренастых, плотного сложения парней. Один из них остался на крыльце дома, второй прошёл в подъезд. Вскоре он вернулся, но не один, а с высоким худощавым человеком. Тут Нумизмат вспомнил, что в сумке лежит бинокль, но, пока он лихорадочно возился с молнией, трое на другой стороне дороги подошли к машине. Худощавый остановился и коротко махнул кому-то наверх рукой. Силин лишь заметил, как колыхнулся в одном из окон четвёртого этажа белоснежный тюль. Рука, задёрнувшая штору, явно принадлежала женщине.

Это было уже кое-что. Михаил не сомневался, что нужный ему человек рано или поздно вернётся в этот дом. Оставалось только ждать.

ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ
Андриенко.

«Я, Андриенко Александр Фомич, профессор Санкт-Петербургского университета…»

В тот воскресный день профессор, как всегда, с утра работал в своём кабинете. С тех пор как умерла жена Александр Фомич стал истинным анахоретом. В прежние времена Варвара Никитична непременно бы вытащила его или в церковь, или в гости к многочисленной родне. И хотя Андриенко обожал свою жену – все-таки прожили вместе тридцать лет, – спустя год после её смерти профессор очень полюбил эти спокойные выходные в четырех стенах. Как всегда, он занялся переводами скандинавских саг. Зная шесть языков, в большинстве своём «мёртвых»: древнегреческий, латынь, языки кельтской группы, Андриенко последние годы мечтал увязать в одно целое древнейшую историю славян, скифов и норманов. Где-то здесь, в переплетении судеб этих народов, и родилась русская нация.

От работы его отвлекло появление слуги. Профессор и сам слышал отдалённое позвякивание древнего колокольчика на входной двери, но надеялся, что «чаша сия» минует его. Увы.

– Барин, вас там какой-то господин спрашивает, – объявил Мирон, слуга, вывезенный покойной Варварой Никитичной ещё лет за двадцать до отмены крепостного права из её воронежского имения.

Андриенко с неудовольствием посмотрел на Мирона, толстого, лысоватого человека лет пятидесяти. С тех пор как умерла супруга профессора дворецкий изрядно разъелся и ещё больше обленился. Даже неприхотливому, не от мира сего учёному стало казаться, что в доме стало гораздо меньше порядка и чистоты.

– Что за господин? – с раздражением спросил Александр Фомич.

– Какой-то Дергунов.

Андриенко напряг свою незаурядную память, но не припомнил среди знакомых, друзей или родственников никого с подобной фамилией.

– Что ему надо? – все более раздражаясь, допытывался профессор.

– Говорит, что по поводу монеты.

«Очевидно начинающий нумизмат. Наверняка притащил какой-нибудь старый

пятак и уверен, что такого ни у кого нет», – подумал Александр Фомич, со вздохом откладывая в сторону тетрадь с переводами саг.

– Ладно, зови, только сам побудь рядом. Вдруг это жулик какой.

Вскоре в дверях кабинета показался невысокий молодой человек с тщательно постриженными тонкими усиками над припухлыми, девичьими губами. Одет гость был по последней моде, в укороченный сюртук с широкими лацканами, с подвязанной вместо галстука шёлковой косынкой.

– Честь имею представиться, Дергунов Николай Осипович, уроженец города Саратова, ныне проживаю в столице, подал прошение о приёме на государственную службу.

Профессор также представился. Предложил гостю сесть. Несмотря на свой ухоженный вид, гость учёному мужу не понравился. Смущала развязная манера движений и разговора, а чересчур живые глаза быстро пробежались по всей обстановке кабинета. Кроме того, от гостя нестерпимо несло одеколоном от Роже, а профессор не любил эти искусственные цветочные ароматы.

– Чем могу служить? – спросил Андриенко, наблюдая за тем, как молодой щёголь пытается на неудобном старинном кресле принять наиболее изящную позу.

– Мне порекомендовали вас как самого известного в столице нумизмата, – начал разговор Дергунов.

– Ну почему же, есть люди куда более известные, например барон Кане или Великий князь Георгий Михайлович. Но я действительно один из соучредителей

Санкт-Петербургского археолого-нумизматического общества, – не без гордости закончил Андриенко.

– К сожалению, ни барона Кане, ни Великого князя в столице сейчас нет, – сказал саратовский гость, а затем перешёл к делу: – Полгода назад здесь, в Санкт-Петербурге, умер мой дядя по материнской линии, Обухов Михаил Львович. В наследство он мне оставил квартиру и кое-какие достаточно скромные сбережения. Среди разного рода имущества имелась и небольшая коллекция монет…

Профессор насторожился. Он знал практически всех коллекционеров столицы.

– Простите, как фамилия вашего дяди? – переспросил он.

– Обухов, Михаил Львович.

– Не припомню такого, – признался Андриенко.

– Ну, это понятно, коллекция небольшая, всего-то монет тридцать. К тому же он последние десять лет жутко болел, практически не выходил из дома. А года за три до смерти совсем лишился речи и движений. Так вот, я значительно поиздержался за время проживания в столице и решил продать эти монеты. Они мне, знаете ли, ни к чему. Почти все я сдал антиквару Генрихту, но эту монету он взять не решился, посоветовал отнести к вам на консультацию.

Андриенко кивнул головой. Он хорошо знал старого Генрихта, Франц мог послать к нему только с очень редкостной монетой, в истинности которой сам старый немец сомневался.

– Дядя мой также выделял эту монету из всей коллекции, даже поместил её в отдельный футляр, – заметил Дергунов, подавая хозяину дома чёрную коробочку.

Пока Александр Фомич искал в ящике стола лупу, молодой человек из внутреннего кармана сюртука достал средних размеров тетрадь в чёрном коленкоровом переплёте и положил её на край стола.

– А тут изложена вся история этой монеты, – пояснил он.

Достав из коробочки монету, профессор несколько секунд разглядывал её, затем изменился в лице и, подойдя к окну, пошире распахнул бархатные портьеры. Пока он при свете дня внимательнейшим образом исследовал раритет, забытый им гость с видимым любопытством наблюдал за поведением старика, при этом словно решая про себя и ещё какую-то сложную математическую задачу.

Наконец Андриенко вернулся за стол, отложил в сторону очки и, огладив рукой свою седую бородку клинышком – знак явного волнения, спросил:

– Откуда это у него?

– Все записано в тетради, я же вам говорил. Можете не сомневаться, монета подлинная.

С полчаса Андриенко внимательно читал тетрадь, затем отложил её в сторону.

– Поучительная история. Если это действительно так, как здесь изложено… Сколько вы хотите получить за монету?

– Пять тысяч рублей серебром.

Профессор с удивлением посмотрел на уроженца Саратова.

– Вы не шутите? Это же целое состояние.

– Вот именно поэтому я к вам и пришёл. Вы ведь самый богатый из коллекционеров.

Андриенко коротко глянул на Дергунова, высоко поднял брови и хмыкнул.

«А он не так прост, как кажется».

Да, жирные полтавские черноземы Андриенко удачно соединились с капиталами конезаводчиков Финогеновых, и пять тысяч рублей не составили бы большой суммы для старого учёного.

– А почему вам нужно именно пять тысяч, а не три или десять? – не удержался и полюбопытствовал нумизмат.

– Признаться, я ещё в Саратове пробовал заняться коммерцией, но прогорел, а тут и в карты проигрался, что сами понимаете, долг чести. Так что до вторника мне надо срочно достать деньги.

– Хорошо, я согласен, – откладывая в сторону и тетрадь, и коробочку с монетой, сказал Андриенко. – Но с одним условием. Я все должен хорошенько изучить. Эта монета для нас пока что «терра инкогнита» – земля неизвестная. Мы очень мало знаем о том, как она была создана и почему. Лишь немногие видели существующие экземпляры. К тому же сейчас в доме просто нет таких средств, а в воскресенье банк не работает.

– Да, я знаю. Но вы можете мне дать некий задаток? Хотя бы пятьсот рублей ассигнациями?

Чуть поразмыслив, старый коллекционер решил, что игра стоит свеч. Даже если монета и окажется подделкой, то хорошая подделка тоже стоит таких денег.

– Хорошо, вы их получите.

Он позвонил в колокольчик и сказал вошедшему Мирону:

– Принеси, голубчик, пятьсот рублей и отдай вот этому господину.

Пока слуга ходил за деньгами, Александр Фомич с задумчивым видом листал чёрную тетрадь. Потом он спросил:

– А почему же вы, молодой человек, не оставили своей записи? Должны оставить.

Тут Дергунов, первый раз за беседу, смутился:

– Понимаете, господин профессор, я постеснялся. Почерк у меня, знаете ли, не соответствует красоте предыдущих записей. Не дал мне господь такого дара.

– Здесь не дар нужен, а усидчивость, – вздохнул Андриенко и пододвинул тетрадь к Дергунову.

– Ну хоть автограф оставьте на память потомкам.

– Вот это с удовольствием, – согласился молодой хват и долго, старательно выводил свою подпись в тетради.

Как раз вернулся Мирон, отдал деньги гостю. Тот их быстро пересчитал, сразу повеселел и откланялся.

– До вторника, господин профессор. Расписки о передачи монеты я не требую. О вашей честности по Петербургу и так легенды ходят.

Андриенко смутился. В отношении чести старик действительно был педант, в молодости даже дважды дрался по этому поводу на дуэли.

Проводив молодца до двери кабинета, Алесандр Фомич вернулся за стол, по пути успев поморщиться. В комнате остался стойкий запах цветочного одеколона. Но через минуту профессор уже забыл о нем. Он вытащил из книжного шкафа несколько солидных фолиантов, а из бюро пару планшетов с наградными и памятными медалями, монетами и жетонами Николаевской эпохи. Долго и тщательно Андриенко сравнивал своё новое приобретение с этими своеобразными памятниками старины и все более убеждался в подлинности монеты.

– Без сомнения, рука художника Рейхеля, – бормотал он себе под нос, разглядывая в лупу полученное богатство, – совсем как на портрете императора Александра на памятном жетоне с сельхозвыставки в Хельсинки. Или хотя бы вот эта памятная медаль ко дню рождения императора. Хотя… это может быть даже работа Лялина.

И чем больше профессор утверждался в этой мысли, тем большее его охватывало волнение.

– Монета Шуберта с гладким гуртом, а эта с надписью. Что это значит? Это значит, что монета Шуберта недоделана или даже подделка!

Андриенко больше не мог удержаться. Торопливо написав несколько записок, он звоном колокольчика вызвал к себе заспанного дворецкого.

– Мирон, возьми извозчика и развези записки по этим адресам.

– Хорошо, барин, – согласился слуга, но, уходя, проворчал себе под нос:

– И в воскресенье покоя нет.

Дожидаясь гостей, профессор некоторое время взволнованно ходил по диагонали расстеленного на полу бухарского ковра. Затем ему пришла в голову мысль оставить свою запись в тетради. То, что монета уже его, Андриенко не сомневался. Надо будет, он и десять тысяч отдаст, пятнадцать, за ценой не постоит.

Усевшись за стол, Александр Фомич обмакнул в чернильницу перо и вслед за вихляющей, как походка её хозяина, росписью Дергунова сделал свою запись, коротко поведав об истории покупки монеты. Окончив писать, он сдвинул в сторону тетрадь, давая чернилам высохнуть, снова открыл шкатулочку с монетой и долго любовался ею. Из этого состояния его вырвал звук хлопнувшей входной двери.

– Мирон! – крикнул было профессор, но, вспомнив, что сам недавно отослал его, осёкся. К его удивлению, в дверях кабинета действительно показалась круглая фигура Мирона. Лицо дворецкого просто сияло от довольства самим собой.

– Ты что это так быстро? – нахмурился профессор.

– Я сначала на Мойку заехал, а там у профессора Николаева в гостях были и господин Бураев, и барон Корф. Все трое обещали вскорости быть. Затем я на Невский поспешил, князь также обещали прибыть.

– Ну, молодец! – успокоился профессор и, потирая левую сторону груди, сказал: – Вели принести сюда графин с водой.

Спустя минут пятнадцать после этих событий к подъезду дома Андриенко подъехал наёмный экипаж. Из него не торопясь вышли три господина. Все трое были хорошо и дорого одеты, состояние усов, бакенбардов и причёсок указывало не только на их высокий общественный статус, но и на некоторую щеголеватость и фатовство. Ещё бы, все трое, барон Корф, действительный статский советник Министерства финансов, профессор анатомии Николаев и крупный коммерсант Бураев, являлись закоренелыми холостяками. Впрочем, один из них, самый молодой, тридцатилетний Бураев, как раз на днях собирался жениться. С этим сообщением он и заехал к друзьям по холостяцкой жизни и Нумизматическому обществу. Там-то их всех и обнаружил проворный посланник Андриенко.

– Все-таки вы, Викентий Николаевич, поторопились. В тридцать лет надевать на себя такой хомут… это преждевременно. Мне сорок, а я ещё не чувствую себя ломовой лошадью. Лет пять я готов ещё по-холостяцки побить копытом у юбок чужих жён, – весело прогудел своим низким внушительным баритоном барон Корф, самый старший из троих друзей, среднего роста брюнет с роскошными бакенбардами, уже тронутыми сединой. Его товарищ, высокорослый шатен Николаев, в свою очередь также поддел изменившего общему холостяцкому делу Бураева:

– Ничего, Антон Николаевич. Просто наш дорогой Викентий Николаевич забывает, что вдобавок к золотым цепям Гименея иногда выдаются и роскошные головные костные отростки, именуемые в народе просто рогами.

Бураев внимал шуткам друзей с лёгкой улыбкой. Иного он и не ожидал. Рослый, осанистый, он и внешне казался моложе своих товарищей. Темно-русые волосы не серебрил ещё ни один клочок седины. Карие глаза, правильной формы нос делали его весьма привлекательным в женских глазах. При этом, в отличие от своих аристократических друзей, и имя, и состояние себе Бураев сделал сам. Отец его служил врачом в уездной больнице под Самарой, мать вообще была из крестьян. Многотысячное своё состояние он нажил торговлей хлебом, но последние три года жил в столице, подвизаясь на подрядах по строительству железных дорог. С Корфом и Николаевым его свело общее увлечение нумизматикой, вспыхнувшее подобно болезни, после того как на глазах Бураева при прокладке дороги срыли небольшой скифский курган и обнаружили глиняный горшок, доверху набитый золотыми и серебряными монетами эпохи Александра Македонского.

А друзья молодого промышленника продолжали шутки шутить:

– Знаете ли вы, Викентий Николаевич, чем муж отличается от прикованного Прометея? К Прометею орёл прилетал клевать печень раз в день, а жена это делает круглосуточно.

Тем временем к крыльцу дома Андриенко подкатила старомодная карета с фамильным гербом на дверце. Расторопный слуга услужливо распахнул дверцу, и из экипажа не торопясь вышел высокий седовласый старец с прямой, выработанной раз и навсегда гвардейской выправкой. На чёрном старомодном сюртуке нового гостя выделялся лишь белый крест Георгиевского кавалера второй степени.

– О, сам князь Сухоруков пожаловал, – тихо сказал барон, почтительно снимая цилиндр и склоняя голову, но при этом как-то поскучнев лицом. Примолкли и все остальные. Во-первых, Сухоруков был старше их лет на тридцать. По сути он оставался осколком своей эпохи, пережитком николаевских времён. Доблестно воюя в Польше, на Кавказе и в Средней Азии, он приобрёл славу храбрейшего воителя, но жуткого ретрограда. Отмену крепостного права и все остальные реформы Александра Второго он встретил в штыки. Вряд ли в России имелся другой такой человек, более смело критиковавший все нововведения, чем этот старый служака. И царь прощал ему все, слишком большая часть дворянства говорила голосом этого солдафона. Огромное состояние позволяло жить Сухорукову так, как он хотел, в своём мире, с покорными рабами и прежними порядками.

С явным осуждением осмотрев наряды всех троих нумизматов, князь соизволил с ними поздороваться своим хриплым, навеки сорванным в кавказских горах голосом:

– Добрый день, господа! Вас также призвал к себе наш почтённый профессор? Надеюсь, повод, по которому он нас созвал, будет стоить потраченного нами времени.

– Мы на это также надеемся, – как самый близкий по социальному положению к князю, ответил барон.

Величественно проследовав между расступившимися нумизматами, Сухоруков первым ступил на крыльцо, где рослый детина с вечно заспанным лицом, привратник Пахом, давно держал открытой входную дверь. А навстречу гостям уже спешил своей переваливающейся косолапой походкой Мирон.

– Доложи-ка, братец, своему хозяину, что прибыл князь Сухоруков, – сказал ему старый вояка, отдавая Пахому цилиндр и трость.

Пока разоблачались остальные гости, Мирон исчез в кабинете профессора. Вернулся он очень быстро, с посеревшим растерянным лицом и трясущимися губами.

– Ва… вашество… там…. там… хозяин… – Мирон растерянно показывал назад, куда-то в глубь кабинета.

– Что ты, болван, вздор несёшь? – повысил голос Сухоруков. – Доложи чётко и ясно, что стряслось?

– Хозяин… лежит, – только и сумел выдавить из себя старый слуга.

Решительно отстранив его с дороги, князь быстрым шагом проследовал в кабинет. Вслед за ним, столкнувшись плечами в дверях, проследовали и остальные трое гостей.

Картина, представшая перед их взором, выглядела достаточно неожиданной и ужасной. На цветастом бухарском ковре, как раз на вытоптанной за долгие годы дорожке, покоился лицом вверх профессор Андриенко. Левая рука учёного лежала на груди, а в правой он судорожно сжимал сломанное гусиное перо. Дышал хозяин дома редко и тяжело, а глаза его хоть и были открыты, но видел он скорее всего, не лица вошедших к нему людей, а Господа Бога и его ангелов.

– Боже мой, профессор! – почти в один голос воскликнули Корф и Бураев.

– Надо поднять его с пола, – сказал князь, свысока, не сгибаясь, пристально разглядывая лицо больного.

Все оглянулись на узенькую, короткую оттоманку напротив стола, но Николаев, единственный из всех имевший какое-то отношение к медицине, сразу отмёл эту мысль:

– Только не сюда. Надо отнести его в спальню.

– Эй, человек! – прохрипел князь, – позови слуг!

Мирон, стоящий на пороге кабинета, по-прежнему пребывал в прострации.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю