Текст книги "Нумизмат"

Автор книги: Евгений Сартинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

4. КОЛЛЕКЦИЯ.

Со временем собрание монет Силина приобрело просто грандиозные размеры и давно уже не считалось – его признавали даже москвичи, которые приезжали в Свечин для обмена или покупки. Не раз ещё в союзные времена гости из столицы за большие деньги предлагали Силину продать наиболее ценную часть коллекции, но Нумизмат только усмехался в ответ. Для него это значило распрощаться с жизнью, ибо без коллекции он её не мыслил. Он и жил-то для неё, что так и не смог понять капитан Филиппов. Из своей прихоти и форса Михаил никогда не составлял каталога и не подсчитывал точного количества монет. Нумизмат гордился тем, что он помнил каждую свою монету, знал страну, где она изготовлена, год производства, имена изображённых на них королей, герцогов, шахов и царей. В специально сооружённом Михаилом вращающемся секретере размещались десятки плоских ящичков, так называемых «планшетов», размерами семьдесят на семьдесят сантиметров, легко выдвигающихся по специальным пазам. И уже там на красном бархате покоились материальные следы прошедших эпох, кровавых войн, мятежей, свидетели создания и падения великих империй, возвеличивания и унижения ненасытных амбиций сотен властительных особ.

Самые первые монеты в истории Европы, невзрачные комочки серебра со знаком Лидийского царства, драхмы Афин с совой на аверсе или монеты с гордым профилем Александра Македонского – все это было в коллекции Силина, но, конечно, только в копиях. Лишь крупнейшие музеи мира да помешанные на старине миллионеры могли позволить себе приобрести тетрадрахмы Александра Великого или Евпатора Митридата. Изящные монеты Сиракуз с летящей во весь опор квадригой, золотые монеты Августа Первого или Нерона – они доходили до наших дней в чудом сохранившихся кладах или при раскопках погибших городов. За две тысячи лет каждый следующий правитель переплавлял монеты предыдущих эпох, желая видеть на лицевой стороне свой собственный гордый профиль. Монеты так же часто переплавлялись в слитки, грубые варвары сооружали из них мониста для своих многочисленных жён, да и просто мягкое золото и серебро неизбежно стирались при обращении, теряя видимые следы своей эпохи.

Средневековье Силин собирал не слишком активно. Имелись у него чешские– пражские гроши с характерным восьмеркообразным хвостом у вставшего на дыбы льва, венецианские дукаты и самые большие монеты средневековой Европы – серебряные талеры. Все это Михаил в своё время выписал по каталогам, но отнюдь не был уверен, что они соответствуют своему времени. Уж слишком дёшево они стоили.

В более поздних своих монетах Силин уже не сомневался. Девятнадцатый век котировался не так высоко, его уже не имело смысла подделывать. Особенно много у него имелось монет Великобритании: несуразно большие, по нынешним меркам, шиллинги, пенсы с высокомерным профилем королевы Виктории. Имелись австрийские пфенниги с ещё одним царствующим долгожителем – императором Францем-Йосифом. Достаточно много он приобрёл и восточных раритетов: старинных монет Китая и Японии, круглых и бочкообразных, но с неизменной забавной квадратной дырой посередине. Приятно ласкали взор небольшие арабские монеты с узорчатой вязью своих загадочных надписей. По магометанской вере запрещалось изображать лики восточных правителей. Зато на монетах Латинской Америки гордо красовались генералы-освободители: Боливар, Сан-Мартин, Бернадетто – в непременных треугольных шляпах и на вздыбленных лошадях.

С двадцатым веком у Нумизмата и совсем не было проблем. Одна только Африка, совсем недавно получившая независимость, занимала добрых шесть планшетов. Индия, Пакистан, всякие там Филиппины и Индонезии щедро чеканили свои монеты, радуя этим нумизматов всего мира. Забавляли Силина и монеты Австралии. Неестественно блестящие, словно хромированные, они обильно рекламировали животный мир континента: кенгуру, киви, коалу и ехидну.

Но главный отдел коллекции Силина занимали монеты России. Имелись у него самые первые, ещё времён Киевской Руси, сребреники, конечно в копиях, правда, очень похожие, с аляповатыми изображениями правителей и трезубцем на реверсе. Монеты пятнадцатого, шестнадцатого веков, маленькие, бесформенные, с всадниками в короне и с копьём, знаменитые копейки, – их Силин приобретал в Москве просто за бешеные деньги. Проще было с монетами Петровской эпохи. Их осталось побольше, да и выписать можно было по каталогам. Полушки, гроши, полтины, гривенники, медные и серебряные – свыше полутора тысяч материальных свидетелей ушедшей эпохи.

Немногочисленные гости, первый раз посетившие дом Силина и лицезревшие именно эту часть коллекции, просто шалели от такого обилия незнакомых им видов денег. Многие и знать не знали, что такое грош или алтын, полушка или деньга. В коллекции Михаил собрал монеты всех Романовых, начиная с первого Михаила, своего тёзки, и до Николая Второго. Имелись и совсем редкие экземпляры, вроде рубля Иоанна Антоновича, венценосного младенца, правившего чуть больше года и свергнутого «дщерью Петровой», Елизаветой.

Но самой большой гордостью, можно сказать, святыней Силина являлся константиновский рубль. И главное было не в том, что один он стоил больше всех остальных монет. Он был стержнем коллекции, именно он определял её значимость и неповторимость. А значит, он в какой-то степени и был смыслом всей жизни Нумизмата.

В роковой вечер ограбления Силин, увидев на полу беспорядочно разбросанные пустые планшеты, первым делом начал искать планшет под номером двадцать. Он находился в самом низу его хитроумной «вертушки», и у Нумизмата теплилась надежда, что до него руки у грабителей не дошли, тем более что там размещалась лишь маленькая потёртая коробочка, обшитая чёрным бархатом, с одной-единственной монетой.

Надежда рухнула, когда Михаил увидел валяющуюся в стороне открытую коробку. Розоватый потёртый бархат с небольшим округлым углублением внутри чуть не убил Силина. Хватая ртом внезапно оскудневший кислородом воздух, он прижал рукой сердце и, опустившись на колени, долго ждал, когда же выскочит из груди длинная цыганская игла, не позволявшая Михаилу даже сделать вдох. Только из глаз его текли и текли слезы.

ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ

Константиновский рубль

Запись на форзаце (заполнено рукой Силина).

«Константиновский рубль, серебряная монета с изображением на одной стороне двуглавого орла со всеми регалиями (короной, булавой, скипетром), окружённого венком из лавровых листьев. Под орлом три буквы: „С.П.Б.“ – знак Петербургского монетного двора. По кругу монеты надпись: „Рубль. Чистаго серебра 4 золотника 21 доля“. На другой стороне портрет лысоватого человека с бакенбардами и коротким вздёрнутым носом. Под портретом дата: „1825 год“, а по кругу надпись: „Б.М. Константинъ ИМП. и САМ. ВСЕРОСС.“ На ребре (гурте) монеты надпись: „сер. 83 1/3 пробы 4 зол. 14/25 доли“. В современном пересчёте вес монеты составляет 20, 73 грамма.

Монета была изготовлена в период междуцарствия после смерти Александра Первого и воцарения Николая Первого. В связи с событиями на Сенатской площади 14 декабря все чертежи, штампы, а также пробные оттиски на олове и готовые монеты были переданы в архив. Первые слухи о константиновском рубле появились уже после смерти Николая Первого, в 1857 году. Лишь при Александре Втором пять изготовленных монет были извлечены на свет Божий. Одну монету государь оставил себе, одну передал в Эрмитаж, остальные распределил между родственниками: Великому князю Георгию Михайловичу, принцу Александру Гессенскому и Великому князю Сергею Александровичу. После революции монета Александра Второго оказалась в Московском Историческом музее, остальные три через некоторое время появились на Западе. Средняя цена константиновского рубля оценивается при продаже на аукционах в долларах от ста четырнадцати до ста сорока тысяч. (Эти слова подчёркнуты рукой Силина).

Но! Судя по документам Министерства финансов, было изготовлено ШЕСТЬ монет! Судьба этой загадочной шестой монеты неизвестна».

И ниже более крупным резким почерком: «Всем, кроме меня!»

5. СТАРЫЙ ВОЛК.

Хотя в ночь после разговора со следователем Силин вряд ли проспал больше двух часов, утром он поднялся лёгкий и энергичный. Нумизмат наконец-то понял, что ему надо делать.

Первым делом Михаил отправился на стройку за расчётом. Бригадир, все его звали за въедливый и работящий характер Кротом, долго уговаривал его остаться. Таких работников, как Силин, надо было ещё поискать. Но Нумизмат был неумолим, и Крот, бригадир, подрядчик и бухгалтер шабашников, скрепя сердце, отсчитал Михаилу его долю честно заработанных денег.

– Все-таки чудик ты, Мишка, – сказал Крот напоследок. – Из-за каких-то там медяшек бросаешь такую работу! Что делать-то будешь? Неужто сам искать их начнёшь?

– Не угадал, – усмехнулся Михаил. – Куплю сейчас бутылку водки и напьюсь.

Крот с сомнением покачал головой. Трезвость и уравновешенность Силина вошла в бригаде в поговорки. Если бы он увидел Нумизмата через пять минут, то очень бы удивился. Михаил действительно купил бутылку в одном из ларьков и, упрятав её в свою объёмную серую сумку, двинулся куда-то на окраину, в частный сектор.

Идти ему пришлось далеко. Асфальт кончился, и приходилось лавировать между громадных луж. Нумизмат поскальзывался на раскисшей земле, чертыхался и проклинал осень.

Нужный ему дом Силин сразу даже и не узнал. Небольшой, приземистый, раньше он был выкрашен кокетливой голубой краской, c резными розовыми наличниками, с двумя любовно выписанными голубками, целующимися на фасаде. Теперь же голубая краска выцвела и пооблетела, о птичьей идиллии напоминали только два еле проглядывающих на фасаде белых пятна. Лёгкий штакетник у палисадника изрядно поредел, а массивные ворота сильно перекосились, надеясь со временем завалиться совсем.

Подойдя к двери, Силин повернул было круглое кольцо щеколды, но бухающий собачий лай заставил его поостеречься. Чуть подождав и убедившись, что внушительный лай четвероногого охранника ничуть не побеспокоил хозяев дома, Михаил два раза сильно ударил кольцом щеколды в потемневшие плахи калитки. Пришлось подождать ещё минуты две, прежде чем заскрипели несмазанные петли входной двери и негромкий, бесцветный голос спросил:

– Кого там черти принесли?

– Открывай, Федотыч, свои! – почти весело отозвался Силин.

Судя по звукам, доносящимся с другой стороны забора, хозяин принялся загонять в конуру не очень этим довольную собаку, а потом уж загремели и запоры калитки.

Хотя Силин и готовился к встрече, но все-таки не мог не содрогнуться при виде лица владельца дома. Оно отражало всю его бурную жизнь. Изрезанный морщинами лоб, впалые, морщинистые щеки, губы, провалившиеся внутрь беззубого рта, белесые, кустистые брови, прикрывающие выцветшие, непонятного цвета глаза. А довершал портрет нещадно изуродованный нос, короткий, словно обрубленный, с наполовину оторванной ноздрей.

– А, племяш. А я думал, опять «литер» припёрся! – без особой радости сказал хозяин. Обниматься с родственником он явно не собирался, да и Силин целоваться не спешил.

– Какой «литер»? – спросил он.

– Да участковый у нас, летеха. Молодой, рьяный. Чуть не каждый день пасёт. Ну пошли в хату, раз пришёл.

Пока они шли по двору, Силин думал о превратностях человеческой судьбы. Василий Федотович и в самом деле приходился родным братом матери, младшим и единственным. Он появился на свет, когда старшая из сестёр Жилиных уже вышла замуж, а две другие ходили в школу. Долгожданного наследника фамилии холили, лелеяли, тем более что парень рос хоть куда: красивый, кудрявый, всегда задиристый и нахальный. Именно это сочетание привело его первый раз на скамью подсудимых – порезал после танцев заезжего пацана из Железногорска, посмевшего танцевать с Васькиной подругой. По малолетству получил тогда не много, но жизнь уже слетела с катушек и понеслась по тюрьмам и лагерям. Сроки все возрастали, последний раз ему светил уже «вышак», да помиловали, дали пятнадцать за убийство.

Отсидев от звонка да звонка, Федотыч вернулся домой никому не нужным инвалидом с массой болезней от педикулёза до туберкулёза. Получив скудную «болезненную» пенсию, он поселился в доме своей умершей матери. Сначала Васян, так его звали блатные, попытался ввязаться в активную жизнь воровского мира, благо старички и среднее поколение воров его уважали. Но вот молодёжь уже чхала на все и на всех. За какой-то год Васян потерял большинство старых знакомых из паханов, сам чуть не ввязался в кровавые разборки, но вовремя свалился с обострением чахотки, три месяца отвалялся в «тубике», выжил и никуда уже не лез, коротая свои дни жизнью типичного русского бомжа.

Из открывшейся двери дядькиного жилища дохнуло застоявшимся запахом дешёвого табака и ещё чем-то кислым, затхлым. Силин поневоле сморщился. Васян никогда не проветривал дом, дабы лишний раз не топить «голландку».

Оглядевшись по сторонам, Михаил пробормотал себе под нос:

– Да, однако…

Он сам жил холостяцкой жизнью, питался концентратами, генеральную стирку и уборку проводил раз в месяц, но его квартира отличалась от дома Васяна, как Зимний дворец от чукотской яранги. Уборкой и стиркой дядька себя не утруждал совсем. Слава Богу, если раз в месяц ходил в городскую баню. Под

Пасху тётя Зоя, младшая из сестёр Жилиных – последняя родная ему душа, устраивала генеральный шмон: стирку, уборку, полный аврал.

Плюхнувшись на некогда красный, а теперь чёрный засаленный и лоснящийся диван, старый уголовник откинул голову на спинку и, прикрыв глаза, сказал:

– Падай вон в кресло. Только осторожно, сильно не ёрзай, а то вместо ножки там кирпичи.

Покосившись вниз, Силин действительно обнаружил вместо левой ножки два силикатных кирпича. Федотыч же по-прежнему не открывал глаз.

– Калган болит, – пояснил он. – Третьего дня пенсию давали, вчера кончилась. Да жлоб один вместо водяры керосина этого приволок, портвейна. Теперь хоть в «аркашку» лезь.

Нумизмат в своё время с подачи дядьки пытался изучить «блатную музыку», но все равно многое не понимал в разговоре родственничка, тем более что Федотыч всегда говорил тихим, ровным, без лишних эмоций голосом.

«Аркашка» – это вроде бы петля, удавка», – вспомнил Михаил.

– И ни один кирюха не прётся, чтоб похмелить! Да, нет мне сегодня вантажа. И чифирь не заваришь, уже и вторяк прогнал, один байкал остался.

«Это он про чай», – снова перевёл Михаил. Молча достав из сумки бутылку, он поставил её на стол перед родственником. Услышав знакомый звук, тот приоткрыл глаза.

– Обос… и не жить! – роскошно выразил Васян свой восторг. – Ты же вроде не киряешь?

– Да я и сейчас не пью, – признался Силин, продолжая выгружать подарки: колбасу, три пачки «Примы», пачку чая.

– Значит, по делу притопал, раз и чихнарь, и тарочку приволок.

– Угадал. Ну «поправься» сначала, а потом поговорим.

Зная дядькины традиции, Михаил плеснул и себе немного водки в почерневшую изнутри от чифиря фарфоровую чашку с отбитой ручкой. Дядька вяло жевал дёснами молочную колбасу, из его обычной снеди на столе присутствовала только тёртая морковь. В конце жизни у старого зека обнаружилась тяга к земле, более того, некий Божий дар. В его небольшом огороде все просто дуром росло. Своими урожаями он приводил в ярость старух соседок. Капуста у него вырастала по полпуда весом, морковь напоминала снаряды для орудия среднего калибра. Глядя, как Федотыч с кряхтением тянет из земли свёклу размером с волейбольный мяч, те просто зеленели от зависти. Этими овощами он и питался всю зиму. От цинги спасался квашеной капустой, морковь и свёклу употреблял в сыром виде, перетирая их на мелкой тёрке, подсознательно понимая, что так сохраняется больше столь нужных ему витаминов. Ну, а пенсия уходила на водку, чай и папиросы.

– Как здоровье-то? – спросил Силин из вежливости.

– А, полный амбец. Скоро в деревянный бушлат оденут. Ну ладно, не тяни бодягу, говори, что надо.

– Коллекцию у меня украли… – негромко, дрогнувшим голосом начал Нумизмат.

Дядька знал про увлечение Михаила, пару раз он приходил к нему домой. Постепенно Силин разгорячился, тем более что они выпили ещё, а спиртное он плохо переносил, так что, рассказывая об отношении следователя к его беде, даже прослезился.

– Я на неё всю жизнь положил, а они…

– А они на тебя положили, – прервал его стенания Васян, на вид у него не было ни в одном глазу. Он весь как-то подобрался, заблестели глаза.

– Ну-ка, расскажи ещё раз про свою домуху, – попросил он.

– Чего? – не понял Михаил.

– Ну про кражу. Подломили у тебя хату или ключом открыли?

– Ключом. Может, отмычкой, не знаю.

– Покажи.

Васька протянул руку и долго рассматривал хитроумный ключ от силинского жилья.

– Хороший сыч у тебя работал. Другой бы с прозвоном взял, дверь сломал, а этот – старой школы. А показуху-то у тебя тоже забрали?

– Чего? – снова не понял Силин.

– Ну, ордена-то у тебя висели, цацки эти.

– В том-то и дело, что нет. Там и иконы были, и кресты старинные, бронзовые. А взяли только монеты.

– Весили они сколько?

Силин задумался.

– Ну, килограмм шестьдесят, может, больше.

– Значит, не один гость у тебя был.

– Почему?

– По кочану. Сам не одну квартиру брал, знаю.

Вернув племяннику ключ, старик надолго задумался. Дымил своей вонючей «Примой», от неё даже Силин задыхался, а Васян, при его туберкулёзе, не собирался бросать этой давней и смертельной привычки. Наконец он вынес свой вердикт:

– Это у тебя не просто скачок был, съёмщик постарался, наводчик. А раз хабар нигде не объявился, значит, все у одного барыги. Знавал я одного умельца, да тот с полгода назад хвостом шаркнул, ну, помер он, чего непонятно-то?

– Слушай, дядька, помоги мне их найти! – Силин перегнулся через стол, просто взмолился, как перед иконой. – Жить я без этого не могу!

– Это чтобы я тебе своих зашухарил, а ты мне их ментам подставил?! – изумился Федотыч.

– Да на кой черт они мне нужны! Мне скупщик нужен! Сам же говоришь, что кто-то все оптом скупил. Мне только адрес, имя!

Лишь через полчаса, допив бутылку водки, дядька согласился. Жуя своим беззубым ртом тёртую морковку, он поставил такие условия:

– Ладушки. Только никаких ментов, и бабок мне надо побольше, по шалманам пройтись, покалякать кое с кем. Сегодня и начну, только покемарю немножко.

Небрежно сунув деньги Нумизмата в карман рубахи под старую, вытертую безрукавку из овчины, Федотыч завалился головой на круглый валик и задремал. Беззубый рот его при этом открылся, и лицо стало ещё страшней. Силин невольно вспомнил разговоры о том, что нос свой дядька проиграл в карты, причём сам же его и отрезал. Не весь конечно, а только мягкую часть, до хряща.

Глянув на стол с остатками пиршества, Михаил с удивлением подумал, что у дядьки нет тараканов. Нумизмата же эти добровольные спутники человека просто достали. Почему-то он размышлял об этом долго и сосредоточенно, потом наконец понял, что, уходя в загул, Васян их просто вымораживает, забывая топить печку.

С облегчением покинув атмосферу этого своеобразного человеческого стойбища, Силин всю обратную дорогу думал о том, выгорит ли что-нибудь из его затеи. Конечно, Михаила грыз червь сомнения. Как уйдёт дядька в недельный запой, и все, хана всем его планам и надеждам.

На следующий день Силин снова наведался к старому каторжанину, но дома его не обнаружил. На дверях дома висел амбарный замок, а по проволоке бегала здоровенная собака, явная полукровка овчарки с волком.

«Чем он её кормит, интересно? Тоже, что ли, морковкой?» – подумал Силин.

И на второй день Нумизмат застал ту же самую картину: на дверях замок и звериный рык из-за покосившихся ворот. Лишь на третий день дверь дома оказалась открытой, но на настойчивый стук Силина никто не отозвался, даже собака. Осторожно приоткрыв калитку, Михаил убедился, что пёс действительно отсутствует, лежала лишь прикреплённая к проволоке тяжёлая цепь с ошейником. Оглядываясь по сторонам, Силин прошёл к дому, размышляя, не съел ли Васян своего сторожа. Старик иногда потреблял «пушистую свинину» – и мясо бесплатное, и целебный жир для его застарелой чахотки.

Зайдя в дом, Силин снова сморщился от устойчивого запаха пропойной нищеты, а потом и поёжился. Похоже было, что дядька давно не топил печь, а по утрам на лужах уже хрустел тонкий зеркальный ледок.

Сам хозяин дома спал, сидя на своём единственном лежбище и откинув назад, на засаленную до черноты спинку дивана, седую голову. Михаил осторожно уселся в коварное кресло и с досадой посмотрел на солидную батарею порожних бутылок из-под водки.

«Ну вот, так и есть! Его теперь и пушками не разбудешь».

Но, словно опровергая его мысли, Васян коротко и мучительно простонал, затем закашлялся, в горле его что-то забулькало, и, приподнявшись с дивана, он начал долго и звучно отхаркиваться в старое ведро рядом со столом. Нумизмат с содроганием подумал о том, сколько он сейчас вдыхает туберкулёзных палочек Коха. Размышления его прервал их хозяин, обнаружив наконец в своих роскошных апартаментах гостя.

– А, Мишка! Пришёл. А я тут сижу… разлагаюсь… – с трудом восстанавливая нарушенное дыхание, заговорил Федотыч, снова откидываясь на подушки. – Лежать уже не могу… задыхаюсь… Скоро поцелуемся, безносый и курносая…

Он как-то квохчуще хохотнул над своей шуткой, и Михаил по-особому ясно увидел в разрезе расстёгнутой рубашки неестественно выпирающие ключицы, серую кожу шеи и кусок синей «нагрудной живописи», что-то полукруглое и узорчатое.

– Собака-то твоя куда делась, съел, что ли? – спросил Силин.

– А, Чифир? Нет, сучьи свадьбы начались, теперь его все равно на цепи не удержишь.

– Чем же ты его кормишь? – не удержался от давно волновавшего его вопроса Михаил. – Морковкой, что ли?

– Ты что, этот силос я сам хаваю. Сосед у меня есть, на мясокомбинате работает, в охране. Раз в неделю костей для Чифира приносит, бесплатно.

– Что ж он такой добрый?

Васька ухмыльнулся.

– Да, раз Чифир с голодухи всех его куриц ночью передушил. С тех пор он его и подкармливает.

«Сосед, похоже, больше тебя боится, чем собаку», – подумал Нумизмат, а потом наконец спросил о главном:

– Ну, ты хоть что-нибудь узнал?

Почему-то он был уверен, что эти дни, деньги, надежды – все ушло впустую. Прошвырнулся дядька по кабакам, гульнул напоследок жизненного пути. Но тот неожиданно сказал прямо противоположное:

– Ну а как же. Если я сказал, то что тебе, фуфло буду гнать?

– Ну? – нетерпеливо спросил Силин, невольно подавшись вперёд всем корпусом. – Кто?

– Подломили тебя два моих старых кента, с одним ещё на «крытой» жил, с другим пару раз на пересылке хорошо покнацался. Все я тебе тогда точно раскумекал, и наколка была, и заказ…

Михаил затаил дыхание, но дядька снова закашлялся, правда, на этот раз быстро справился с остатками собственных лёгких, и, тяжело отдуваясь, закончил свой рассказ:

– …Гараня на твоё барахло глаз положил.

– Гараня?! – удивлённо переспросил Нумизмат. – Это у которого дом на Первомайской, двухэтажный?

– Да, ты его сам-то знаешь?

– Нет. Этот дом другая бригада строила, какие-то армяне из Карабаха.

– Гараня из настоящих блатарей, я его ещё юнцом знал, первую чалку он тогда одел. Лет на десять меня помладше. А сейчас все, ссучился. Во всем городе масть держит, пристяжных себе набрал, амбалов, зоны никто не нюхал. Из старой рыгаловки балаган себе соорудил, «Золотым» назвал..

– А, это тот бар на пустыре, – догадался Михаил.

– Ну, а я тебе про что талдычу? – даже обиделся дядька. Что делать, если Силин по-прежнему не все понимал из рассказа своего родственничка…

– Только не пойму, на кой черт ему моя коллекция? – скорее сам себя, чем Васяна, спросил Нумизмат.

– А её у него уже и нет.

– Как так – нет? – поразился Силин.

– А так. Кенты мои как утром хабар к нему притартали, в «Золотой», Гараня сразу расплатился. Они ещё по пивку не приняли, а он уже все твои железки в Железногорск отправил.

Это был жесточайший удар. Михаил считал, что он уже рядом со своей коллекцией, что она близко, здесь, в Свечине.

– Что же мне делать? – растерянно спросил Силин.

– Что теперь делать? Один хрен, тебе надо на Гараню выходить. Только он тебе адресочек подскажет.

– Что ж, придётся идти к этому бандюге, спросить, зачем ему нужны мои монеты.

Федотыч не засмеялся, просто как-то странно заквохтал, что вызвало новый приступ кашля. Перегнувшись через валик дивана, он долго отплёвывался, а когда снова обернулся лицом к Силину, тот с содроганием души увидел на подбородке старика розоватые следы крови.

«Да, жить ему, похоже, действительно не много осталось», – подумал он. Между тем Васян отдышался и с подобием усмешки на ввалившихся губах сказал:

– У меня по зоне как-то была кличка Дурак. Ну а ты, племяш, похоже, по жизни дурак. Гараню на бога не возьмёшь, уговорами, и на арапа тоже. Вилы ему ставить надо! Силу свою показать, понял? Ну, прижать надо, лоб зелёнкой помазать, чтобы он безносую рядом почувствовал! Но не просто так, надо, чтобы он тебя ещё и зауважал. На стойку его держать надо, картину гнать!

– Как это? – не понял Михаил.

Дядька долго всматривался в него своими выцветшими глазами, но потом все-таки попробовал объяснить:

– Иной жульман и пушку на тебя наставит, а глаза-то бегают и ручонки дрожат! Посидеть бы тебе годков десять, все сам бы понял.

– Да нет, спасибо, – поперхнулся Силин. – В зону что-то не тянет.

– Так что надо тебе как минимум волыну завести перед разговором, – продолжил свои рекомендации Васян.

– Чего? – снова не понял Михаил.

– Ну, пушку, пистолет или обрез. И до самого Гарани тебе трудно будет добраться. Все разгонщики в городе под его началом, магазины трясут. Двое с ним постоянно пасутся, вон как мой шкаф размером, – Васян кивнул на остатки своей мебели за спиной Силина. Попробовали его грохнуть год назад, да в химкину хату не он, а его амбал угодил.

– За что же его так?

– Я ж тебе говорю, Гараня ссучился! Он ведь из настоящих воров, а тут ментов начал прикармливать. Жизнь другая пошла, бодяга. Мы-то все по старинке, по воровскому праву. А Гараня ушлый, быстро все раскумекал…

Он оборвал свою речь, прикрыв глаза, откинул голову на спинку дивана и коротко простонал.

– Тебе что, плохо? – спросил Силин, обеспокоившись.

– А, загнусь, похоже, скоро… Доплываю уже. И жизни как не было, так… Пересылка, вагонзак из детства на кладбище.

– Может, «скорую» вызвать? – тихо спросил Михаил.

Васян только сморщился. С закрытыми глазами его обезображенное лицо казалось ещё страшней, просто вставший из гроба покойник.

«А сколько ему лет? Тёте Зое сейчас шестьдесят четыре, значит… Федотычу пятьдесят три. Всего на тринадцать лет старше меня!»

– Чифира жалко, – неожиданно пробормотал дядька, не открывая глаз, – пристрелят кобеля.

После этого он окончательно смолк, и только короткое, дёргающее движение костистых ключиц в разрезе рубахи показывало, что он ещё жив, не то спит, не то отходит в мир иной.