Текст книги "Царевна Софья"

Автор книги: Евгений Карнович

Соавторы: Петр Полежаев,Константин Масальский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 47 страниц)

Часть третья

I

Солнце уже закатилось, когда Бурмистрова привезли в Москву. Телега остановилась в Китай-городе, близ Посольского двора, у большого дома, окруженного каменным забором. Ворота отворились, и телега через обширный двор подъехала к крыльцу.

– У себя ли боярин? – спросил десятник вышедшего на крыльцо слугу.

– Дома. У него в гостях Иван Михайлович с крестным сыном.

– Скажи князю, что мы поймали зверя. Спроси, куда его посадить.

Слуга побежал в комнаты и, вскоре возвратясь, сказал десятнику, что боярин с гостями ужинает и велел тотчас привести к нему пойманного. Четыре стрельца с обнаженными саблями и десятник ввели связанного Бурмистрова в столовую и остановились у дверей.

– Добро пожаловать! – сказал сидевший подле Милославского старик в боярском кафтане. Длинная седая борода, черные глаза, блестевшие из-под нахмуренных бровей, и лоб, покрытый морщинами, придавали лицу старика важность и суровость. Это был князь Иван Андреевич Хованский.

– Где ты поймал этого молодца? – спросил князь десятника.

– В селе Погорелово, верст за сорок от Москвы.

– Вот куда успел лыжи направить! Нет, голубчик, хоть бы ты ушел на дно морское, так я бы тебя и там отыскал. Ну что, Иван Михайлович, – продолжал Хованский, обратясь к Милославскому, – умею я держать слово? Уж коли я обещаю что-нибудь другу, так непременно исполню!

– Спасибо тебе, князь! – сказал. Милославский. – Царевна Софья Алексеевна будет тебе очень благодарна. – И тут же, повернувшись к Бурмистрову, спросил грозным голосом:

– Как смел ты украсть мою холопку? Отвечай, бездельник!

– Я не украл, а освободил несчастную девушку, закабаленную обманом.

Губы Милославского посинели и задрожали. Ударив кулаком по столу, он вскочил, хотел что-то сказать, но не смог, задохнувшись от ярости. Даже Лысков испугался и облил себе бороду пивом из поднесенной ко рту серебряной кружки.

– И полно, Иван Михайлович, гневаться, – сказал Хованский. – Дай срок, авось запоет другим голосом!

– Куда ты скрыл мою холопку? – вскричал Милославский. – Признавайся, а то хуже будет.

– Никакие мучения, – отвечал спокойно Бурмистров, – не испугают меня и не вынудят открыть убежище Натальи.

– Отведите его на Тюремный двор! – закричал Милославский. – Скажите, что я велел посадить его на цепь, за решетку! Я развяжу тебе язык!

Когда увели Бурмистрова, Милославский, обратясь к Лыскову, сказал:

– Напиши, Сидор, сегодня же доклад. Завтра утром поеду к царевне, буду просить ее, чтобы велела этому бунтовщику отрубить голову!

– Не лучше ли, Иван Михайлович, – сказал Хованский, – отправить его в Соловецкий монастырь? Там под стенами, слыхал я, есть такие подвалы, что и повернуться негде.

– Нет, Иван Андреевич, Оттуда можно убежать. Лучше разом дело кончить.

Простясь с Хованским., Милославский и Лысков отправились домой.

Через день, поздно вечером, Хованский получил следующую записку: «Боярин Иван Михайлович Милославский посылает к начальнику Стрелецкого приказа, боярину князю Ивану Андреевичу Хованскому, стрелецкого пятисотенного Ваську Бурмистрова, которого за измену велено казнить. Так как завтра будет венчание обоих царей, то казнить, его в эту же ночь и не на площади, а где ты сам, князь, придумаешь. Июня 24 дня 7190 года».

В эту записку, была вложена другая. В ней было сказано: «Постарайся, любезный друг Иван Андреевич, выведать у Бурмистрова: где скрывается беглая моя холопка? Если он это скажет, то будет помилован и только выслан из Москвы в какой-нибудь дальний город. Обе эти записки возврати мне, когда встретимся».

– А. где арестант? – спросил Хованский у присланного гонца.

– Стоит на дворе со сторожами.

– Вели его привести сюда да позови ко мне моего дворецкого. Потом поезжай к боярину Ивану Михайловичу и скажи ему от меня, что все будет исполнено.

Гонец вышел, и вскоре в горницу ввели скованного Бурмистрова.

– Идите домой! – сказал Хованский сторожам. – Он останется здесь.

Оставшись наедине с Бурмистровым, князь спросил его:

– Не был ли родня тебе покойный Петр Бурмистров?

– Я сын его, – отвечал Василий.

– Сын? Жаль, что не в батюшку ты пошел! Я был с ним знаком.

Хованский прошел несколько раз взад и вперед по комнате.

– Что приказать изволишь? – спросил вошедший дворецкий Савельич, который отличался точностью в исполнении приказаний своего господина, длинным носом и способностью пить запоем две недели подряд, а иногда и более.

– Есть ли у меня в тюрьме место?

– Есть два, боярин. Одно в чулане, под лестницей, а другое на чердаке, где сидел недавно жилец Елизаров за то, что не снял на улице перед твоею милостью шапки.

– Отведи туда вот этого и ключ принеси ко мне.

– А цепи-то снять прикажешь?

– Нет, не снимай!

Дворецкий повел Бурмистрова к каменному, в два яруса, строению, которое примыкало к забору, окружавшему двор. Проходя по темному чердаку, Василий увидел справа и слева несколько обитых железом дверей, на которых висели большие замки; у одной из них дворецкий остановился, отворил ее и, введя Бурмистрова, запер. Осмотрев новое свое жилище, Василий при свете месяца, проникавшего сквозь железную решетку узкого окна, увидел у стены деревянную скамью и небольшой стол, на котором стояла глиняная кружка с водою и лежал кусок черствого хлеба. Сквозь покрытое пылью и паутиною стекло окна Василий рассмотрел длинную улицу, которая вела на Красную площадь, а вдали – Кремль и колокольню Ивана Великого; Усталость принудила Бурмистрова устало лечь на скамью и вскоре погрузиться в сон. За полчаса до полуночи, когда отдаленный колокол на Фроловской башне пробил третий час ночи, звон ключей у двери разбудил Василия. С фонарем в руке вошел к нему Хованский.

– Прочитай! – сказал князь, подавая ему обе записки Милославского и поставив фонарь на стол.

Бегло прочитав бумаги, Василий возвратил их князю.

– Ну, что? – спросил Хованский, – Скажешь ли, где беглая холопка Ивана Михайловича?

– Никогда!

– Подумай хорошенько, – продолжал Хованский. Если будешь упорствовать, то еще до зари труп твой с отрубленною головою будет зарыт в лесу.

– За предлагаемую цену не куплю я жизни! – твердо ответил Бурмистров, – Прошу одного: позволить мне по-христиански приготовиться к смерти.

– Сотвори крестное знамение, – сказал Хованский.

Бурмистров, пристально взглянув на князя, перекрестился.

– Ты не можешь умереть по-христиански, – сказал князь, заметив, что Василий крестился тремя, а не двумя сложенными пальцами. – Ты богоотступник! Ты отрекся от древнего благочестия и святой веры отцов.

– Я уповаю на милосердие Спасителя! – сказал с жаром Бурмистров, – Он один нам судья.

– Я вижу, что ты заблудшая овца, которую еще можно спасти из стада козлищ. В Писании сказано, что обративший грешника на путь правды спасет душу свою от смерти. Знай, я держусь древнего благочестия. Твой покойный отец тоже был ревностным его поборником. Я докажу тебе истину веры моей не словами, а делом. Отлагаю твою казнь. Если смогу обратить тебя на путь истинный, то спасу тебя не только от смерти временной, но и от смерти вечной. Милославскому скажу завтра, что ты уже казнен, и тебе принесу драгоценную книгу, которая откроет тебе заблуждение твое и наставит на путь правый. Прощай!

Сказав это, Хованский вышел. Спустя некоторое время дворецкий князя принес подушку, толстую книгу в старом переплете, жареную курицу и кружку со смородинным медом. Сняв цепи с Бурмистрова, дворецкий положил все на стол, молча вышел и запер дверь. Василий принялся прежде всего за ужин: он три дня ничего не ел. Потом раскрыл книгу и увидел написанное красными чернилами и крупными буквами заглавие: «Страдание священнопротопопа Аввакума многотерпеливого». Не имея особого желания читать, он лег на скамью и вскоре заснул глубоким сном.

Проснувшись рано утром, Бурмистров услышал раздававшийся по всей Москве звон колоколов. Он подошел к окну и увидел, что вся улица, которая вела к Кремлю, наполнена народом. В полдень раздался звук барабанов и со стороны Кремля появились знамена приближавшихся стрельцов. Когда полки их проходили мимо дома Хованского, Василий рассмотрел, что впереди полков шли полковники Цыклер, Петров и Одинцов и подполковник Чермной. Первый нес на голове бумажный свиток. Это была похвальная грамота, данная стрельцам царевною Софьей за их усердие. Бурмистров нахмурился и отошел от окна. Вскоре появился дворецкий, который принес ему обед и ужин.

– Боярин, – сказал он, – не велел мне с тобой больше разговаривать.

Оставив еду, он вышел.

На следующий день Василий, не имея других занятий, принялся за чтение присланной Хованским книги. Наконец, на третий день, в сумерки, вошел к нему князь и, увидев, что ой читает книгу, потрепал по плечу.

– Читай, читай, духовный сын мой, – сказал, он. – Я уверен, что эта книга откроет твои глаза и спасет душу. Милославский спрашивал о тебе. Я сказал ему, что ты уже казнен. Не говорил ты моему дворецкому своего имени?

– Нет, князь.

– Хорошо. Если он вздумает спросить, как тебя зовут, не отвечай ему ничего или назовись каким-нибудь выдуманным именем. Иначе мне придется тебя казнить. Я и так подвергаю себя опасности поссориться с Иваном Михайловичем и навлечь на себя гнев царевны Софьи Алексеевны.

Василий поблагодарил князя. Сев на скамью и приказав Бурмистрову сесть рядом, Хованский продолжал ласковым голосом:

– Прочитал ли ты книгу, которую я тебе прислал?

– Еще не всю.

– Дай-ка мне ее сюда. Разверни любую страницу, и сразу видно, что писали ее люди не антихристу Никону и не наследнику его, нынешнему патриарху Иоакиму, чета! Где ни открой, везде найдешь мудрые и душеспасительные поучения. Читай ее, спасай свою душу, пока не поздно, – и Проговорив это, он встал и направился к двери. – До свидания!

Хованский вышел, а Бурмистров начал размышлять о странном положении, в которой он очутился.

II

Настало третье июля, день, назначенный для свадьбы Василия. В мрачной задумчивости сидел он у стола, устремив взор на кольцо, которое Наталья ему подарила. Скрежет замка двери прервал его мучительные размышления.

Вошел Хованский.

– Сын мой, – сказал он, – тебя желает видеть учитель и глава наш, священноиерей Никита. Я говорил ему о тебе, и он, начав пророчествовать, сказал, что ты скоро обратишься на путь правды и будешь ревностным поборником древнего благочестия. Иди за мною!

Удивленный Бурмистров последовал за Хованским. Они дошли до другого конца чердака и спустились по узкой и крутой лестнице в слабо освещенный одним окном подвал, в котором стояло множество бочек. С трудом пробравшись между бочками, приблизились они к деревянной стене. Хованский три раза топнул ногою, и в стене отворилась потаенная дверь. Князь ввел Бурмистрова в довольно обширную комнату. Окон в ней не было. Горевшая в углу, перед образами, лампада освещала каменный свод, налой, поставленный у восточной стены горницы, и стоящие вдоль стен деревянные скамьи. Человек в рясе среднего роста с бледным лицом и длинною бородою благословил вошедших и, обратясь к образам, начал молиться. Это был Никита. После нескольких земных поклонов он взял за руку Бурмистрова, подвел его к лампаде и, устремив на него быстрый взгляд, спросил:

– Как зовут тебя, заблудшая овца, ищущая спасения?

Бурмистров, не зная, сказал ли Хованский Никите его настоящее имя, посмотрел в недоумении на князя.

– Я говорил уже тебе, отец Никита, – пришел ему на помощь Хованский, – что его имя должно пока остаться в тайне.

– В тайне? У кого отверзты духовные очи, для того не может, быть ничего тайного. Его, зовут Василий Бурмистров! Нехорошо, чадо Иоанн! Зачем лукавить? Вижу, что ты еще ослеплен земными помыслами! Выйди вон и слезами покаяния омой твое прегрешение.

Хованский смутился, хотел что-то сказать в оправдание, но Никита закричал грозным голосом:

– Горе непокоряющемуся грешнику!

Князь, закрыв лицо руками, вышел, и Никита запер за ним дверь.

– Если я не ошибаюсь, – сказал Бурмистров, – я видел тебя однажды в доме покойного сотника Семена Алексеева.

– Я вовсе не знал Алексеева и никогда в доме его не бывал. Прочитал ли ты книгу, которую тебе дал князь?

– Прочитал.

– Сверг ли ты с себя иго антихристово и обратился ли к свету древнего благочестия?

– Я еще более убедился в истине моего верования, и искренне пожалел, что между православными христианами начались расколы.

– Мы одни можем называться православными христианами, и не тебе, оскверненному печатью антихриста, судить нас. В нас обитает свет истинной веры, а вы во тьме бродите и служите врагу человеческого рода.

– Истинная вера познается из дел. Исполняете ли вы две главные заповеди: любить Бога и ближнего? Мы ближние ваши, а вы ненавидите нас, как врагов, мы ищем объединения с вами, а вы от нас отделяетесь.

– Ты говоришь по наущению бесовскому и не можешь говорить иначе, потому что служишь еще князю тьмы. – Никита, нахмурив брови, подошел к налою, взял с него крест и вернулся к Бурмистрову. – Скоро пройдет тьма и воссияет свет, хищный волк изгонится из стада! Сын нечестия, клянись быть с нами, целуй крест: он спасет тебя от секиры, и ты найдешь убежище!

Бурмистров поцеловал крест и сказал:

– Повторяю клятву жить и умереть сыном церкви православной.

– Горе, горе тебе! – закричал ужасным голосом Никита, отскочив от Бурмистрова, – Сокройся с глаз моих, беги к секире, черви ожидают тебя!

Положив крест на налой, он подошел к двери и, отворив ее, позвал Хованского.

Князь вошел со смиренным видом.

– Нехорошо, чадо Иоанн! – возгласил Никита. – Ты хвалился, что приблизил этого нечестивца к вертограду древнего благочестия и подал мне надежду, но он не хочет исторгнуться из сетей диавольских.

– Ты сам пророчествовал, отец Никита, что он поможем нам исцелить от слепоты весь Сухаревский полк, поможет изгнать хищного волка со всем собором лжеучителей и воздвигнуть столп древнего благочестия.

– Да; я пророчествовал, и сказанное мною сбудется.

– Никогда! – возразил Бурмистров.

– Сомкни уста твои, нечестивец! Чадо Иоанн, вели точить секиру: секира обратит грешника.

– Не думаешь ли ты устрашить меня смертью? – спросил Бурмистров. – Князь, вели сегодня же казнить меня, пусть смерть моя обличит этого лжепророка! Поклянись мне перед этим крестом, что ты тогда отвергнешь советы этого врага православной церкви, поймешь свое заблуждение, оставишь свои замыслы и удержишь стрельцов от новых неистовств, поклянись – и тотчас же веди меня на казнь.

– Умолкни, сын сатаны, – закричал в бешенстве Никита, – не совращай с пути спасения избранных! Ты не умрешь, и предреченное мною сбудется… Я слышу глас с неба!.. Завтра выступят все воины и народ за древнее благочестие завтра Красная площадь зашумит, словно море! Завтра спадет слепота с глаз учеников антихриста и низвергнутся в преисподнюю хищный волк и весь собор лжеучителей. Возрадуйся, чадо Иоанн, что слава твоего подвига распространится от моря до моря и от рек до конца вселенной!? Завтра на востоке взойдет солнце истины и ты принесений через три дня кровавую жертву благодарения, не тельца упитанного, а этого грешника, противящегося твоему подвигу! Шествуй, чадо Иоанн, на подвиг! Сгинь, змей-прельститель!

Прокричав это, Никита упал и начал кататься по полу.

Хованский, крестясь, вышел с Бурмистровым и повел его в тюрьму. Взяв у него книгу, которой думал его обратить князь сказал гневно, запирая дверь:

– Завтра восторжествует древнее благочестие, а ты через три дня принесен будешь в благодарственную жертву. Готовься к смерти!

Спустившись с чердака, Хованский встретил у лестницы выходящего из дому Никиту.

– Куда ты, – отец Никита?

– Иду на подвиг за Яузу, в слободу Титова полка. Оттуда пойду к православным воинам во все другие полки и велю, чтобы завтра утром все приходили на Красную площадь.

– Отпусти мне, окаянному, прегрешения.

Князь закрыл глаза и смиренно наклонился перед Никитою.

– Отпускаю и разрешаю! – сказал Никита, благословив князя.

Хованский поцеловал его руку и, пожелав ему успеха, проводил до ворот.

– А мне приходить завтра на площадь?

– Нет! С солнечного восхода начни молиться и будь в молитве и посте до тех пор, пока я не извещу тебя о победе.

Сказав это, Никита надвинул на лицо шапку и вышел за ворота.

III

На другой день, еще до восхода солнца, Никита со своими сообщниками явились на Красную площадь. Посередине ее поставили большую бочку, покрыли коврами и сбоку приделали небольшую лестницу с перилами. Вскоре около воздвигнутой кафедры собралась толпа любопытных. Подошли отряды стрельцов, и вскоре вся площадь была заполнена народом.

Никита взошел на кафедру, поднял руки к небу и долго стоял в этой позе. Все смотрели на него с любопытством и страхом.

– Здравствуй, Андрей Петрович! – сказал шепотом Лаптев, увидев брата Натальи, который стоял поблизости со своими академическими товарищами.

– А, и ты здесь, Андрей Матвеевич!

– Шел было к заутрени, да остановился. Видишь, что делается!

– А меня с товарищами послал из монастыря отец-блюститель посмотреть, что здесь происходит, и ему донести. Сам-то страшится сюда идти.

– А там кукла стоит, что ли, или живой человек?

– Какая кукла! Это бывший суздальский поп Никита. Он затеял раскол, потом образумился, а нынче, видно, опять принялся за старое. Вон, смотри, креститься начал, видно, проповедь сказать хочет. Подойдем-ка поближе.

На площади водворилось глубокое молчание. Никита, поклонясь на все четыре стороны, начал говорить:

– Священнопротопоп Аввакум многотерпеливый, великий учитель наш, ограда древнего благочестия и Обличитель Никонова новозакония, не ел в великий пост четыредесять дней и видел чудное видение: руки его, ноги, зубы и весь он распространился по всему небеси, и вместил Бог в него небо и землю и всю тварь. И, познав тако все сущее, исполнился разум его премудрости. И написал Аввакум дивную книгу, и нарек ее Евангелие Вечное; не им, но перстом Божиим писано. Немногие избранные из сей книжицы познали истинный путь спасения, его же хочу возвестити вам, народ православный. Несть ныне истинной церкви на земле ни в Руси, ни в греках. Токмо мы еще держим православную христианскую веру и крестимся двумя перстами, изобразующими божество и человечество Сына Божия. А тремя перстами кто крестится, тот со антихристом в вечной муке будет, ибо то есть печать антихристова. Кто же есть сей антихрист? Многие от неведения писания глаголют быти ему во Иерусалиме. Но глаголет пророк, что от севера лукавство изыдет. Хочет антихрист во всем быть равен Христу. Кто же построил Иерусалим в северной стране, и реку Истру Иорданом переименовал, и церковь такову, какова во Иерусалиме, построил[6]6
  Патриарх Никон в Воскресенском монастыре, им построенном в 1654 году, за 40 верст от Москвы, на реке Истре, и названном царем Алексеем Михайловичем за красоту здания и местоположения Иерусалимом, соорудил соборную церковь по подобию Иерусалимской.


[Закрыть], и около своего льстивого Иерусалима селам и деревням имена новые надавал: Назарет, Вифлеем и прочие? Кто чернецов молодых, постригая, именовал херувимами и серафимами? Имея ум да разумеет прелести Никона антихриста и сосуда сатанинского. Число зверино явственно исполнил в тот год, когда пагубник Никон свои еретические служебники выдал, а святые прежние служебники повелел вон из церкви вынести. Да не погубите душ ваших, православные. Грядите в Кремль! Воздвигните брань за веру истинную, за древнее благочестие, да изгоним из стада Хищного волка, наследника антихристова, с сонмом лжеучителей, и да восставим церковь Божию!

«Восставим церковь Божию!» – закричали тысячи голосов. «Врет Никита, хочет нас морочить! Бес в нем сидит!» – кричали другие. Вся площадь взволновалась. Никита сошел с кафедры, вынул из-под рясы крест и, подняв его, пошел к Спасским воротам… Более семи тысяч стрельцов и бесчисленное множество людей разного звания, как поток лавы, устремились за Никитой.

Лаптев, видя опасность, угрожающую церкви православной, заплакал. Множество народа, не увлеченного проповедью Никиты, осталось на площади. Иной плакал, подобно Лаптеву, другой проклинал Никиту.

– О чем плачешь, Андрей Матвеевич? – спросил Борисов, приблизясь к Лаптеву.

– Как не плакать, Иван Борисович, – отвечал печальным голосом Лаптев, отирая рукавом слезы, – вон до каких времен мы дожили! Еретик не велит в церкви Божии ходить, грозит святейшего патриарха прогнать и навязывает всем православным свою проклятую ересь. Посмотри-ка, сколько за ним народу пошло, и стрельцы с ним заодно.

– Не все стрельцы, Андрей Матвеевич, не все. Многие остались в слободах и не хотят в это дело мешаться. Из нашего полка человек пятьдесят поддались на обман. Если б Василий Петрович был здесь, и того бы не было.

– Да куда девался Василий Петрович? – спросил Лаптев. – Вы оба словно на дно канули: я уж с вами с месяц не виделся. Вот и Андрей Петрович, Бог ему судья, совсем забыл меня!

– Василий Петрович, – шепнул Борисов Лаптеву на ухо, – получил отставку и тайком уехал в деревню своей тетки. А я с полком нашим через неделю пойду в Воронеж.

– Как так?

– Царевна Софья Алексеевна приказала.

– Жаль, жаль, Иван Борисович! Этак совсем без приятелей останусь, не с кем будет и слова перемолвить!

Андрей, пока они беседовали, протиснулся к кафедре и взошел на нее с намерением сказать обличительную речь против Никиты.

Увидев на кафедре новое лицо, окружавшая ее толпа замолчала. Ободренный этим Андрей, избрав за образец речь Цицерона против Катилины, принял величественное положение, приличное оратору. Никита в это время приблизился уже к Спасским воротам и с сообщниками своими стучался в них, требуя, чтобы его впустили в Кремль. Андрей, указывая на него, сказал:

– Доколи будешь, Никита, употреблять во зло терпение наше? До чего похваляться будешь необузданной своею дерзостью? Или не возмущает тебя ни стража около града, ни страх народный, ни стечение всех добрых людей, ни взоры, ни лица собравшихся здесь православных христиан? Или ты не чувствуешь, что твои умыслы явны. Перемени свои мысли, поверь мне! Позабудь о своей ереси: со всех сторон ты пойман, все твои предприятия яснее полуденного света. (В это время Никита и несколько стрельцов толстым чурбаном старались вышибить Спасские ворота.) Что ты ни делаешь, что ни предпринимаешь, что ни замышляешь, – то все я не только слышу, но ясно вижу и почти руками осязаю. Выведи с собою всех своих сообщников, очисти город. От великого меня избавишь страха, коль скоро между мною и тобою стена будет. С нами быть тебе больше невозможно!

Лаптев, заметив, что стрельцы поднимают камни и собираются около кафедры, уговорил Борисова и товарищей Андрея стащить его с кафедры – избавить от угрожающей опасности.

– Что это значит? Пусти, пусти меня, ради Бога, Иван Борисович, дай кончить речь! – закричал Андрей во все горло, когда его потащили с кафедры. – Да что вы на меня напали, белены, что ли, объелись? Пустите! Куда вы меня тащите?..

Несмотря ни на просьбы, ни на угрозы оратора, его стащили на землю. Стрельцы, думая, что Борисов и товарищи Андрея хотят поколотить его, бросились к ним на помощь, а стоявшие около кафедры мужики кинулись отнимать его у Борисова, чтобы вернуть на бочку и дослушать речь.

Таким образом, роковая речь Цицерона чуть было не навлекла на Андрея побои. Не понимая, куда и зачем тащили его в одну сторону Борисов с товарищами, в другую – мужики, а в третью – стрельцы, он дивился действию своего красноречия и думал, что его постигнет участь Орфея, растерзанного вакханками. Надвинув с досадой шапку на глаза, пошел он скорым шагом в Заиконоспасский монастырь. Между тем Никита, сопровождаемый множеством народа, вошел в Кремль и приблизился к царским палатам. Боярин Милославский вышел на Постельное крыльцо и от имени царевны Софьи Алексеевны спросил Никиту: чего он требует?

– Народ московский требует, чтобы восставлен был столп древнего благочестия и чтобы на площадь, перед конским стоялищем, которое вы именуете Успенским собором, вышел хищный волк и весь сонм лжеучителей, для разговора с нами о вере.

– Я сейчас донесу о вашем требовании государям, – сказал Милославский, – и объявлю вам волю их.

Боярин удалился во дворец, а затем, вернувшись опять на Постельное крыльцо, сказал:

– Цари повелели прошение ваше рассмотреть патриарху. А для вас, стрельцы, царевна Софья Алексеевна приказала отпереть царские погреба в награду за ваше всегдашнее усердие и за верность вере православной. Она просит вас, чтобы вы в это дело не вмешивались. Положитесь на ее милость и правосудие.

Сказав это, Милославский удалился в покои дворца.

– Здравие и многие лета царевне Софье Алексеевне! – закричали стрельцы. – К погребам, ребята!

Никита, видя, что воздвигаемый им столп древнего благочестия, подмытый вином, сильно пошатнулся и что ряды его благочестивого воинства заметно редеют, закричал грозным голосом:

– Грядите, грядите, нечестивцы, из светлого вертограда во тьму погребов, на дно адово! Упивайтесь вином нечестия! Мы и без вас низвергнем в преисподнюю хищного волка!

С этими словами пошел он из Кремля, и вся толпа двинулась за ним.