Текст книги "Впередсмотрящий. Повесть о великом мечтателе (Жюль Верн)"

Автор книги: Евгений Брандис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

ДЕЛО ЖИЗНИ

режде чем приступить к очередному роману, он долго и тщательно обдумывал сюжет и композицию, подбирал необходимые материалы, изучая источники применительно к маршруту героев. Зная наперед план произведения и содержание каждой главы, особое значение придавал он развязке.

– Если читатель сможет угадать, чем все кончится, то такую книгу не стоило бы и писать, – упорно повторял романист, как только речь заходила о секретах литературного мастерства.

На втором этапе работы он набрасывал карандашом черновик, оставляя широкие поля – полстраницы – для исправлений и вставок; потом написанное карандашом не спеша обводил чернилами. И тут пригождалась чистая половина листа. Но это был еще не роман, а каркас романа. В таком виде рукопись поступала в набор. В первой корректуре Жюль Верн исправлял почти каждое предложение и нередко писал заново целые главы. Окончательный же текст отрабатывался после пятой, шестой, а то и девятой корректуры. Зная привычки писателя, Этцель его в этом не ограничивал.

Наибольшие трудности, иногда даже мучения, вызывала работа над стилем. В письмах к издателю он постоянно жалуется, что нехватка времени мешает ому стать настоящим стилистом, выработать безукоризненный стиль, к которому он так стремился. Однако по своему темпераменту Жюль Верн просто не мог разрешить себе подолгу задерживаться на одной фразе, подыскивать единственный незаменимый эпитет или какую-нибудь необычную метафору. Воображение гнало его вперед, стремительно развивающееся действие не позволяло топтаться на месте. Нужно было сказать так много, что поневоле приходилось быть экономным в выборе изобразительных средств. Отсюда – энергичный язык, умение в немногих словах передать самую суть. Но француз остается французом. Жюль Верн всегда сохраняет чувство юмора, и даже строгие деловые описания оживляются искрящимся остроумием. Все это вместе взятое и есть стиль Жюля Верна.

Идеальный распорядок дня немало способствовал его творческой продуктивности. С пяти утра до полудня он писал и правил корректуры, после обеда выходил на прогулку, а оставшееся время до девяти вечера занимался чтением или подготовкой материалов для следующей книги.

Все, что прежде ему доставляло столько радостей – встречи с друзьями, театры, концерты, – стало почти недоступной роскошью. Каждый день своей жизни, за исключением «отпускных» недель, он неукоснительно подчинял рабочему ритму. И даже когда Онорина принимала гостей, хозяин дома ровно в девять откланивался. Чтобы не терять лишнего часа, живое общение с людьми он, по возможности, заменял перепиской. Подвижнический труд стал для него главным смыслом существования, чуть ли не единственной жизненной функцией. «Одна, но пламенная страсть», которой он отдавал себя без остатка, владела им до конца дней.

Возвращаясь к своеобразным методам его литературной работы, предоставим слово самому романисту:

– Когда я говорю о каком-нибудь научном феномене, то предварительно исследую все доступные мне источники и делаю свои выводы, опираясь на множество фактов. Я внимательно просматриваю двадцать с лишним газет, прилежно прочитываю все доступные мне научные сообщения, и поверьте, меня всегда охватывает чувство восторга, когда я узнаю о каком-нибудь новом открытии… Что же касается точности описаний, то этим я обязан всевозможным выпискам из книг, газет, журналов, различных рефератов и отчетов, которые у меня заготовлены впрок и исподволь пополняются. Все эти заметки тщательно классифицируются и служат материалом для моих романов. Ни одна моя книга не написана без помощи этой картотеки…

Значительно позже, в 90-х годах, Жюль Верн, уступив настойчивым просьбам английской журналистки Мэри Бэллок, показал ей свое «тайное тайных», куда обычно не допускал посторонних – более чем скромный рабочий кабинет и примыкающую к нему библиотеку, где в изобилии были представлены труды по географии, геологии, астрономии, физике, технологии, записки путешественников, мемуары ученых, всевозможные энциклопедии, атласы, справочники, не говоря уже о прекрасном подборе художественной литературы. «Его библиотека, – пишет Мэри Бэллок, – служит исключительно для пользования, а не для любования. Тут вы встретите сильно подержанные издания сочинений Гомера, Вергилия, Монтеня, Шекспира, Мольера, Купера, Диккенса, Скотта. Вы найдете тут и современных авторов».

В одном из шкафов вместо книг оказалось несколько десятков дубовых ящичков. В определенном порядке в них были разложены бесчисленные выписки и заметки, нанесенные на карточки одинакового формата, вырезки из газет и журналов. Карточки подбирались по темам и вкладывались в бумажные обертки. Получались несшитые тетрадки разной толщины, в зависимости от числа карточек в каждой из них. Всего, по словам Жюля Верна, у него накопилось около двадцати тысяч (!) таких тетрадок, содержащих интересные сведения по всем отраслям знаний…

Такой способ накопления материала впрок, скорее напоминающий метод работы ученого, чем писателя, дал возможность Жюлю Верну не только рационализировать свой творческий труд, но и в конечном счете привести к исполнению грандиозный замысел «Необыкновенных путешествий», ставший для него делом жизни.

А замысел, ни больше ни меньше, сводился к тому, чтобы описать весь земной шар – природу разных климатических зон, животный и растительный мир, нравы и обычаи всех народов планеты!

У Жюля Верна стоял в библиотеке громадный глобус, испещренный вдоль и поперед разноцветными линиями маршрутов его героев. Каждый новый роман прибавлял новую извилистую линию. Эти линии скрещивались, переплетались, сходились вместе, расползались в разные стороны, пересекая наименее изученные области, куда не ступала нога человека. Впоследствии глобус покрылся такой густой сетью маршрутов, что сам писатель с трудом выпутывался из этого лабиринта.

«Необыкновенные путешествия», взятые в целом, представляют универсальный географический очерк земного шара. Если распределить романы по месту действия, то окажется, что в четырех романах описываются кругосветные путешествия, в пятнадцати – разные страны Европы, в восьми – Северная Америка, в восьми – Африка, в пяти – Азия, в четырех – Южная Америка, в четырех – Арктика, в трех – Австралия и Океания и в одном – Антарктика. Кроме того, в семи романах местом действия служат моря и океаны. Четыре романа составляют цикл «робинзонад» – действие в них развертывается на необитаемых островах. И наконец, в трех романах действие происходит в межпланетном пространстве. К тому же во многих произведениях – не только «кругосветного» цикла! – герои переезжают из страны в страну.

Можно сказать без преувеличения, что на страницы книг Жюля Верна врывается пена волн, песок пустынь, вулканический пепел, арктические вихри, космическая пыль. Место действия в его романах – планета Земля, и не только Земля, но и вселенная.

…Работая ежедневно от зари до зари, он называл себя першероном – ломовой лошадью, которая, если и отдыхает, то в своей же упряжке. Избыток нерастраченных сил помогал ему до поры до времени бодро тянуть в гору донельзя перегруженный воз.

Лучшие книги Жюля Верна подгоняют одна другую. Написав «между делом» за каких-нибудь два месяца «С Земли на Луну» и отложив «до первой передышки» продолжение лунной дилогии, он с головой уходит в работу над «Приключениями Роберта Гранта» и «на досуге» обдумывает «Путешествие под водой».

Чтобы не умалить роли Мэри Грант и подчеркнуть тему поисков отца, он меняет заглавие на «Дети капитана Гранта». Что касается книги о капитане Немо, то заголовок варьировался несколько раз: «Путешествие под водой», «Путешествие под волнами океана», «Двадцать пять тысяч лье под морями», «Двадцать тысяч лье под морями». Последнее обозначение стало окончательным, хотя русские читатели знают этот роман как «Двадцать тысяч лье под водой».

Итак, кругосветное путешествие, свободное от всякой фантастики…

– Действие должно развиваться, – сказал Жюль Верн издателю, – исключительно по законам внутренней логики, без каких-либо внешних пружин, вроде небывалого полета над Африкой или выстрела в ночное светило.

– А как вы построите сюжет? Что будет служить стимулом для такого трудного предприятия?

– Дети отправляются на поиски без вести пропавшего отца. Вот исходная предпосылка. Вы спросите, кто их отец? Шотландский патриот, не желающий примириться с тем, что Англия поработила Шотландию. По мнению Гранта, интересы его родины не совпадали с интересами англосаксов, и он решил основать шотландскую колонию на одном из островов Тихого океана. Мечтал ли он, что эта колония когда– нибудь, по образу Соединенных Штатов Америки, добьется независимости? Той независимости, которую неизбежно, рано или поздно, завоюют Индия и Австралия? Вполне допустимо, как и то, что английское правительство чинило капитану Гранту препятствия. Тем не менее он подобрал команду и отплыл исследовать крупные острова Тихого океана. Такова экспозиция. Затем лорд Гленарван, единомышленник капитана Гранта, находит документ, объясняющий его исчезновение…

– И таким образом, – подхватил Этцель, – ваше новое «Необыкновенное путешествие» мотивируется свободолюбивыми стремлениями героев? Прекрасно. Это вызывает сочувствие. А дальше?

– А дальше испорченный документ поведет их по ложному следу. Потом появится ученый всезнайка. Разновидность доктора Клоубонни. На сей раз это будет француз. Жак Паганель, секретарь Парижского географического общества, почетный член чуть ли не всех географических обществ мира. Из-за его анекдотической рассеянности сюжетные хитросплетения будут еще больше осложняться. Но, как вы понимаете, Паганель нужен мне не только для оживления действия. Этот человек – ходячая энциклопедия. Он знает все и еще немножко. В кладовых его памяти уйма фактов…

– Которые он будет излагать при каждом удобном случае, – не удержался Этцель.

– К этому я и клоню. Но наука не должна отрываться от действия. Роман будет полон увлекательных приключений и вместе с тем он будет географическим. Своего рода занимательной географией…

…Прошло не более года. «Дети капитана Гранта» печатались небольшими порциями в «Журнале воспитания и развлечения».

Жюль Верн обводил чернилами карандашный набросок третьей части и выправлял корректуры второй. Он дошел до главы «Пари Жака Паганеля и майора Мак-Наббса».

Географ сообщает своим спутникам, что с 1606 по 1862 год исследованием центральных областей и берегов Австралии занималось более пятидесяти человек.

«– И все-таки мне не верится, что их могло быть целых пятьдесят, – заявил майор.

– Так я докажу вам! – воскликнул географ, неизменно приходивший в возбуждение, когда ему противоречили.

– Докажите, Паганель!

– Если вы мне не доверяете, то я сейчас же перечислю вам все эти пятьдесят имен.

– Ох, уж эти мне ученые! – спокойно произнес майор, – как смело решают они все вопросы!

– Майор, хотите держать со мной пари? Ставка – ваш карабин „Пурдей, Моор и Диксон“ против моей подзорной трубы фирмы „Секретана“».

Пари заключено, и Паганель начинает лекцию об истории исследований Австралии. Он доказывает свою правоту, назвав более семидесяти путешественников…

– Этот эпизод мне явно удался! – громко произносит Жюль Верн, невольно поддавшись искушению мыслить вслух. – Надо полагать, интерес слушателей Паганеля, так же, как и читателей, будет возрастать по мере того, как перечень имен приблизится к условленному числу.

В эту минуту вошла Онорина.

– Я услышала твой голос и подумала, что у тебя кто-то сидит. Кстати, только что принесли почту…

Первым делом он вскрыл письмо от Этцеля. Издатель настоятельно предлагал ему взяться за большой труд, оборванный скоропостижной смертью географа Теофиля Лавалле – продолжить и довести до конца «Иллюстрированную географию Франции и ее колоний». Переходя от департамента к департаменту, нужно было подробно описывать границы, географическое положение, климат, почву, реки, богатства недр, населенные пункты, сельское хозяйство, промышленность, транспорт, местные достопримечательности и т. д. Этцель успел объявить подписку, заказал гравюры и карты. Зная, как воздействовать на своего автора, он подчеркивал, что интерес к этому изданию проявляет и Географическое общество. Именно оно посоветовало обратиться к Жюлю Верну и обещало предоставить из своих фондов все недостающие материалы. «Иллюстрированная география Франции» создаст популярному романисту репутацию серьезного ученого.

А писателю между тем не терпелось погрузиться в морские глубины. Устройство «Наутилуса» было тщательно продумано, образ Немо, бесстрашного командира подводного судна, не давал покоя, тревожил даже по ночам. Оставалось только воплотить замысел – переложить его на бумагу с той лихорадочной энергией, какая была свойственна Жюлю Верну в первые годы работы над «Необыкновенными путешествиями», когда он наконец получил возможность всецело посвятить себя любимому делу. И вот теперь– какая помеха! – этот срочный заказ…

«Иллюстрированная география Франции» легла ему на плечи тяжелым грузом. Обложившись источниками, Жюль Верн успевает делать скрупулезное описание двух департаментов за неделю, выдавая «на– гора» по 800 строк – почти полтора печатных листа в день. И это не считая утренней работы над «Детьми капитана Гранта»!

…Последняя рассеянность Жака Паганеля. Роман дописан до последней точки. Жюль Верн чувствует себя победителем. Продвигается и географический труд, хотя и не с такой быстротой, как хотелось бы нетерпеливому автору.

«Я работаю, как каторжник, – писал он отцу 9 января 1866 года, – но все же надеюсь, что смогу одновременно выкраивать время для первого тома „Путешествия под волнами океана“. План романа разработан во всех подробностях. Это будет чудесная вещь. Мне нельзя терять ни минуты».

И снова через несколько дней:

«Чтобы отдохнуть, принимаюсь за „Путешествие под водой“. Это будет для меня удовольствием».

Этцель, с радостью приняв все, что касалось «Наутилуса», вступил с автором в длительный спор из-за образа капитана Немо.

Жюль Верн хотел его сделать поляком. Писатель сочувствовал польским повстанцам, участникам революций 1831 и 1863 годов. Репрессии царского правительства против освободительного движения в Польше вызывали его возмущение.

Этцель возразил:

– Цензура не потерпит, если Немо будет нападать на русские корабли. Ведь Александр II сохраняет нейтралитет в отношении войн, которые ведутся Наполеоном III.

Жюль Верн ответил:

– Если Немо будет поляком, чья жена умерла под кнутом, а дети погибли в Сибири, никто его не осудит за то, что он будет мстить царю.

Этцель возразил:

– Республиканцы не могут сочувствовать ни Александру II, ни Наполеону III, но мы не можем не считаться с цензурой. Пусть лучше капитан Немо будет аболиционистом[12]12
  Аболиционисты – участники движения за отмену рабства негров в Америке.


[Закрыть]. У него будет достаточно оснований мстить южанам, виновным в гибели его жены и детей.

Жюль Верн ответил:

– Рабство негров официально отменено. Немо мог бы бороться за освобождение невольников, очищая моря от работорговцев, но после поражения южан в гражданской войне такая деятельность теряет первостепенный смысл.

Этцель согласился:

– Отмена крепостного права в России и рабства негров в Америке – самый большой экономический фактор нашего времени. Но, действительно, приверженность только этой идее умалила бы величие Немо. Не лучше ли, чтобы он был скорее абстрактным мстителем, символом возмущения против тирании, какой бы она ни была?

На том и порешили. Однако мнения издателя и автора долго еще не совпадали. Этцеля толкали к осторожности прежде всего цензурные требования. Считаясь с издателем, Жюль Верн нередко шел на уступки, но случалось и так, что долго и упорно сопротивлялся, не желая сдавать позиций.

В конце концов Этцель уговорил его смягчить ужас, вызываемый местью Немо:

– Пусть он первый не нападает, а только отвечает на атаки – удар на удар.

Позднее, когда роман был написан, Этцель исчеркал рукопись, но Жюль Верн не согласился с правкой:

– Этого героя незачем и нельзя переделывать!

В общем Немо остался таким, как и был задуман: патриотом угнетенной страны, восстающим против угнетающих наций, революционером, отвечающим насилием на насилие. Он живет на грани между любовью и ненавистью, жалостью и жестокостью. Вместе с тем это обобщенный образ бунтаря-анархиста, понявшего под конец свои заблуждения.

Кто такой капитан Немо? Сын индийского раджи, принц Дакар, мстящий англичанам за порабощение Индии. Он потомок Типу-саиба, реального исторического лица, убитого в войне с англичанами в 1799 году. Правитель последнего независимого государства на юге Индии, Типу-саиб вел переговоры с Французской республикой и был членом республиканского клуба. А Немо-Дакар, получив образование в Европе, вернулся на родину в 1849 году. Значит, он был очевидцем, если не прямым участником революционных событий 1848 года! Один из предводителей восстания сипаев, потопленного в крови англичанами, в дальнейшем он создает «Наутилус» и мстит поработителям Индии.

Читателям это станет известно несколько лет спустя из финала «Таинственного острова», который составит трилогию с «Детьми капитана Гранта» и «Двадцатью тысячами лье под водой». Объединяющее начало трилогии – вольнолюбивые чувства героев, их борьба за свободу.

В споре с Этцелем из-за капитана Немо Жюль Верн отстоял свои принципы.

…Мятежная морская стихия захлестывала его творчество. Чтобы воспевать море, он должен был находиться на море. Еще в разгар работы над предыдущим романом, он надолго покидает шумный Париж, а затем, резко изменив образ жизни, поселяется в деревенской глуши.

КАПИТАН «СЕН-МИШЕЛЯ»

«Детях капитана Гранта» есть один эпизод, в котором Жюль Верн говорит как бы о самом себе:

«В этот самый день около двух часов пополудни путь отряда пересекла какая-то дорога. Естественно, Гленарван спросил у проводника ее название.

– Это дорога из Юмбеля в Лос– Анджелес, – не задумываясь ответил Жак Паганель. Гленарван взглянул на проводника.

– Совершенно верно, – подтвердил тот, а затем обратился к географу:

– Так, значит, вы уже путешествовали по этой стране?

– Разумеется, и не раз, – серьезным тоном ответил Паганель.

– На муле?

– Нет, в кресле».

Подобно Паганелю, Жюль Верн тоже совершил «в кресле» много увлекательных путешествий. Ведь далеко не всякому географу удается самому побывать в тех странах, которые ему приходится описывать. Да, Жюлю Верну не приходилось терпеть кораблекрушений, высаживаться на необитаемых островах, открывать новые земли. Все это делали за него герои его романов.

И вместе с тем, вопреки общепринятому мнению, он вовсе не был кабинетным затворником. «Охота к перемене мест», унаследованная им от бретонских предков, нисколько не нарушала регулярных привычек и ничуть не снижала его творческой продуктивности.

Можно привести и другое признание – несколько автобиографических строчек из романа «Зеленый луч», свидетельствующих о том, что Жюль Верн был неутомимым путешественником и отчасти мог опираться в романах на свои личные впечатления:

– Я проплыл по Средиземному морю от Гибралтара до Леванта, переплыл Атлантический океан до Северной Америки, побывал в морях Северной Европы, и я знаю все воды, которыми природа так щедро одарила Англию и Шотландию.

О путешествиях писателя речь впереди. А пока что весной 1865 года, во исполнение своей давней мечты, он покупает деревенский дом на северном берегу Соммской бухты, в рыбацком поселке Ле Кротуа и остается там до глубокой осени. А затем в довершение своего плана приобретает по случаю почти новый баркас водоизмещением в восемь тонн и называет его «Сен-Мишель», именем покровителя французских моряков, широко распространенном в Нормандии и Бретани, как у русских поморов «Святой Николай». Это был выработанный веками тип небольшого шлюпа, которому рыбаки от Северного моря до океана вверяют свою жизнь.

По эскизу Жюля Верна баркас был переоборудован в яхту. Светлая большая каюта, превращенная в плавучий кабинет, позволяла подолгу жить и работать на борту «Сен-Мишеля». Чтобы иметь возможность постоянно выходить в море, он нанял двух бретонских матросов, пенсионеров французского военного флота, Александра Дюлонга и Альфреда Берло, которые были его неизменными спутниками в течение нескольких лет.

Весной 1866 года Жюль Верн возвращается в Ле Кротуа теперь уже на постоянное жительство, но сохранив за собой квартиру в Париже, где проводит зимние месяцы. Соединяя работу с отдыхом, капитан «Сен-Мишеля» направляет свой курс то на юго-запад к Гавру, то на север в пролив Па-де-Кале. Приобретая необходимые навыки, он стоит у руля, по рекомендациям лоции проводит судно между многочисленными островами, рифами, банками, то по створу приметных маяков, полуразрушенных башен, мысов, то по компасу. За первые месяцы он хорошо изучил французские берега. Идя в Гавр, он любуется из окон плавучего кабинета долиной реки Брель с фигурой золоченой мадонны над обрывистым меловым берегом, старинным замком со шпилем посредине долины в городке Э, живописными строениями Ле-Трепора, куда из Ле Кротуа можно легко добраться за время полной воды. А дальше, при благоприятном ветре, через три часа хода – Дьепп с готической башней церкви Сен– Жак и видной далеко с моря колокольней Нотр-Дам-де-Бон-Сетр…

В первый же сезон он добрался до Нанта, где его с нетерпением ждали родители, и оттуда взял курс на Бордо, чтобы встретиться с Полем Верном, офицером торгового флота. Братья плавали вместе около двух недель, а на обратном пути из Бордо капитан «Сен– Мишеля» выдержал ужасную бурю и впервые, по его словам, «испытал все, что испытывают настоящие моряки». Встречный ветер и сильное волнение задержали яхту в открытом море на трое с половиной суток.

Этцель, предпочитавший лечиться и отдыхать в комфортабельном отеле на Лазурном берегу, не мог разделять его чувств. В этом отношении друзья решительно расходились во вкусах. В то время как один упивался голубым небом, другой не уставал повторять – «море – моя стихия» и с весны до осени почти не выходил на берег. С обветренным загорелым лицом, окрепшей от физической работы мускулатурой, коренастый, плотный, он походил на человека, привыкшего чувствовать под ногами шаткую палубу, и, заходя в какой-нибудь порт, радовался, когда даже бывалые моряки принимали его за собрата.

В плавучем кабинете, где все было приспособлено для работы (стол, кресла, кровать, книжные полки и каждый предмет, вплоть до чернильницы «невыливайки» предохранялись от качки особыми креплениями), Жюль Верн, если не мешала погода, усердно трудился, как у себя дома, с пяти утра до полудня, и в эти «священные часы» никто его не смел тревожить.

Нельзя преуменьшать значения «Сен-Мишеля» в жизни писателя.

Сделавшись заправским яхтсменом, он плавал под парусами около шести месяцев в году. В общей сложности он провел на море не менее десяти лет, написав на борту своей яхты немало романов, целиком или частично связанных с морскими приключениями.