Текст книги "Бумбараш"

Автор книги: Евгений Митько

Народ баламутит, гадюка мужского роду-племени! Ешь, ешь! Слушай, Бумбараш! Иди ко мне в самооборону, а?

Бумбараш посмотрел на Варвару, произнес:

– У тебя, Гаврила, свое, а у меня – свое.

– Что значит – свое? – сердито спросил Гаврила. – Я для всей деревни стараюсь! Чтоб все спокойно пили, спали, жрали! А своего у меня и так хватает! Вон у меня – дом, мануфактура, статуэтки, корова, картины, теленок, свечки, гуси, поросенок, жена… вон она у меня какая! Варя! – сказал он, чтоб показать свою власть над нею. – Варя! Сними сапог! Для самовара сгодится! Ну, снимай, снимай! Стягивай! – И протянул Варваре ногу в сапоге.

Краска залила ее лицо. Было стыдно перед Бумбарашем.

– Стягивай! – требовал Гаврила, продолжая держать ногу вытянутой.

Бумбараш вскакивает. Гаврила усаживает его за плечи.

– А ну-ка! Погодь-ка! Сыграй! Ты ж так перед призывом народ веселил! – Он протягивает гармонь.

Бумбараш берет и, стараясь не смотреть на унижение Варвары, вздыхает.

– Ах ты, боже мой! – вздыхает негромко, с горькой усмешкой. И вдруг, тряхнув с остервенением головой, начинает петь:

 
А вот я на фронте был – ох ты, боже мой!
Неприятеля губил – ох ты, боже мой!
Пушку в небо повернул,
Дунул-плюнул, дернул шнур —
И, конечно, промахнулся!

А вот я на фронте был – ох ты, боже мой!
И летал германцу в тыл – ох ты, боже мой!
Для военных для целей Посылают кто ловчей, —
Вот меня туда послали.

Вот, ей-богу, не совру – ох ты, боже «мой!
На воздушном на шару – ух ты, боже мой!
Как архангел я висю И картину вижу всю:
Сидит немец, пьет какаву.

Я, конечно, не стерпел – ах ты, боже мой!
Беру немца на прицел – ох ты, боже мой!
Ты чего ж, едрена вошь.
Без меня какаву пьешь?..
 

Пока он пел, Варвара стягивала с мужа тугой сапог. Наконец сдернула – размоталась портянка из вишневого бархата.

– Уходи! – кричит она Бумбарашу. – Уходи!

Гаврила обрадованно забирает у него гармонь и взглядом указывает на дверь.

– Ох ты, боже мой! – сказал Бумбараш.

Варвара смотрела ему вслед, прижимая к груди сапог.

Как только захлопнулась за Бумбарашем дверь, Гаврила кинулся к Варваре, отшвырнул в сторону сапог, кинулся целовать. Она отводила в сторону лицо, он был ей неприятен, и; чувствуя это, Гаврила скороговоркой бормотал:

– Сейчас… сейчас монпасье принесу… матери… сестренкам отнесешь…

Он сыпал ей конфеты – в руки, за пазуху, они градом стучали о дощатый пол. Варвара плакала, а он рукавом принялся вытирать ей слезы.

На зеленом лугу рядышком сидели Бумбараш и Яшка.

– Я все надумал!.. – говорил Яшка возбужденно. – У меня бомба есть… И ребята – человек пять. Восстание устроим. Гаврилу – в расход как вредный элемент. И в Красную Армию…

Бумбараш поднял на него глаза.

– Восстание? А чего ты кумекаешь в этом?

– Так ты нас научи! – подхватил Яшка, – Научи, как военный спец, – и пойдем мы биться за такую жизнь, чтобы…

– …чтобы дворцы и фонтаны? – язвительно спросил Бумбараш.

– Да.

– И отопление парное…

– На балконе будешь чай пить… с этим… – продолжал Яшка.

Бумбараш вскочил.

– Хватит! Отвоевался я! Тебя хоть раз контузило? Вшей ты в окопах кормил? С голой задницей над штыками качался? В болоте по уши тонул? Из парабелла в тебя пулями стреляли?.. С какавой на подносе? – засыпал Яшку вопросами Бумбараш.

Он проворно стащил с себя гимнастерку и кинул Яшке на руки.

– Ты чего? Чего ты?

– На! Носи! – Бумбараш хлопнул ладонью по гимнастерке. – Моя гимнастерка – к твоей звезде!

Вечером у Гаврилы собралась банда. Как запорожцы, пишущие письмо турецкому султану, бандиты расположились вокруг стола и затянули песню:

 
Дайте мне минуту
Отдыху-спокою,
Дайте мне минуту
Отойти душою.

Соловья послушать,
На небо взглянуть —
Ой, не хватает времени:
Люди не дают.
 

С размаху Гаврила стукнул кулаком по столу; подпрыгнули бутылки. Бандиты почтительно замолчали. Дальше пел один Гаврила, выводил песню грустно, чуть не плача.

 
Не хватает времени,
Люди не дают.
А дают мне люди
До смерти уснуть…
 

Бумбараш перехватил Варвару у стога, совсем недалеко от стола с бандитами. Он держал ее за руку.

Варя…

– Живой, живой? – торопливо спрашивала она так, будто и не видела его сегодня совсем.

– Живой я! Живой!

Она то и дело оглядывалась на бандитов; те пели.

– Уходи! – просила Бумбараша Варя.

– Ну и жизнь! – улыбнулся он. – Все больше ползком приходится…

Она не дала ему договорить.

– Увидят! Уходи скорей!

– Уйду, – сказал он, – но вместе! С тобой!

Она взмолилась:

– Бумбарашка, ой Бумбарашка! Хорошо мне с тобой. Ничего мне на свете не нужно – только бы с тобой быть! Мокнуть, мерзнуть! Любую муку терпеть! Только бы с тобой!

– Так бежим! Сейчас!

Она покачала головой.

– Так ведь мать, сестры… Убьет, пристрелит. Он уже грозился…

Бумбараш стиснул зубы.

– В заклад, значит, взяли?!

– Не хотела за него идти, – рассказывала Варвара. – Тебя, Бумбарашка, ждала. А он нашу хату поджег, телку отравил… Потом хату потушил… телку новую привел. И меня за это – стребовал…

– Варвара! Варвара! – закричал Гаврила. Он выбрался из-за стола и, пьяно покачиваясь, пошел к копне. – Варвара, кто там?

Легко, на цыпочках, Бумбараш побежал со двора. Где-то залаяли собаки.

– Стой! – заорал Гаврила. Схватив дрын, он кинулся за Бумбарашем. Перемахнул через плетень, догнал Бумбараша; в вечерней темноте узнать его было трудно. Гаврила попытался схватить его за шиворот. Бумбараш лягнул Гаврилу ногой в живот. Оба упали, и в высокой траве, не видя ничего перед собой, Гаврила несколько раз взмахнул зажатым в руке камнем… Бумбараш боднул его головой, вырвался. Гаврила вскочил следом, вырвал из кармана наган и несколько раз выстрелил в темноту.

Через огороды Бумбараш выбежал к себе. Толкнулся в хату – дверь уже заперта. Тогда он заглянул в оконце. За столом при свете лучины разговаривали Миланий и Серафима. Она возмущалась:

– Да чем мы виноваты, Миланий? У нас – бумага! Казенная! С гербом!

– Печку растопи своей бумагой, – ухмыльнулся Миланий.

– А что будем делать, коль он скажет: «Вынь, братан Миланий, гроши за телегу, за коверкотовый костюм да положь сюда»? – Она взвизгнула. – А где их возьмешь, те гроши? Продали, проели, прожили!..

Бумбараш стукнул по стеклу, и разговор оборвался.

Из хаты выскочила Серафима.

– Дай-ка мне умыться, – не переступая порога, попросил Бумбараш.

Она юркнула в хату и тут же возвратилась с ведром и полотенцем.

– У Варьки был? – Она увидела синяк под глазом, спросила: – Ой, кто тебя так огрел?

– Поливай, – хмуро попросил Бумбараш.

– О-о! – застонала Серафима, – Гаврила тебя! Он! О, боже мой! Что теперь будет!

– Я к вам претензий не имею! – сказал Бумбараш, прикладывая к синяку половинку подковы, найденную у плетня. – Живите, пользуйтесь… Я уйду!.. Только бы сейчас отлежаться где-нибудь…

Серафима не стояла на месте. Моталась между Бумбарашем и хатой. Послышался лай собак, и она оттолкнула его от крыльца.

– На сеновал иди, я тебе сейчас рядно кину!

– Кто спросит – ушел в Россошанск к родичу!

– Я-то что? – сказала Серафима вслед Бумбарашу. – Лишь бы Иртышка не разболтал.

С этого вечера Бумбараш переселился на сеновал. Осторожно выглядывал на улицу, от нечего делать вырезал узоры на влажной свежесорванной кленовой ветке. А когда поднимал голову, то всякий раз видел в щель крыши над собой спелое-переспелое, налитое соком розовобокое яблоко, освещенное блеклым светом полной луны.

Яблоко влекло к себе, и время от времени Бумбараш высовывал из крышной прорехи руку. Но дотянуться не мог: то чьи-то голоса послышатся, то собаки спугнут лаем…

На следующее утро Бумбараша разбудил шум голосов. Стараясь не шелестеть сеном, он пробрался к щели в стене сеновала и выглянул на улицу.

На холм, что посреди села, бандиты согнали мужиков. Раздели их до пояса, оттеснили в сторону ревущих баб и детей. К мужикам по очереди подходил Гаврила с плеткой, ощупывал затылок, лоб под чубом…

Послышались поблизости опасные шорохи – Бумбараш нырнул в сено, зарылся, притаился.

– Это я, Иртыш, не бойся! – прошептал племянник. Обеими руками он натягивал на колени рубаху, был смущен, стеснялся.

– Ты чего? – спросил Бумбараш, пятерней вычесывая из волос сено.

– Да это так… Мать штаны реквизировала, – ответил Иртыш.

– А зачем?

– Да, говорит, буду бегать, скажу, где ты… – ответил Иртыш, устраиваясь рядышком.

Бумбараш кивнул в сторону холма.

– А чего там Гаврила делает?

– Да Гаврила согнал стариков, мужчин, и шишку какую-то или синяк ищет, – рассказывает Иртыш. – Говорит, найду – убью!..

– Ну и что? – Бумбараш почесал огромный синяк под глазом.

– Пока не нашел, – с улыбкой ответил Иртыш, рассматривая его синяк.

На четвереньках, по-собачьи, Бумбараш подобрался к щели и стал смотреть на улицу.

Гаврила махнул наганом – и бандиты отпустили мужиков. К ним кинулись бабы, обрадованно зашумели.

А бандиты стали заходить во дворы.

– По домам пошли, – прошептал Иртыш. Бумбараш глянул – он замолчал.

В щель видно, как Гаврила, держа наготове наган, подошел к Серафиме и стал ее о чем-то спрашивать. Она божилась, крестилась, звала в свидетели вселенную. Гаврила озадаченно огляделся по сторонам.

Задержал взгляд на сеновале. Потом кивком головы послал туда молодого бандита с обрезом.

Бандит попался не дурак. Своя шкура была ему дорога. С опаской заглянул он на сеновал, но ворошить сено то ли не захотел, то ли побоялся… Да еще голос Гаврилы торопил:

– Ну, что там?

– Нет никого! – пятясь к выходу, ответил бандит. – Что он – дурной, что ли?

– Ну, тогда валяй обратно! – позвал его Гаврила.

Молодой бандит еще не дошел до Гаврилы, а Бумбараш и Иртыш выбрались из сена и прилепились к щелям.

Через село проезжала другая – даже Гавриле незнакомая – банда. С полсотни конников, между ними – лакированное ландо с экстравагантной молодой женщиной. Бандит-денщик услужливо оберегал от загара бледный цвет ее лица, держа над головой своей атаманши зонт; рядом с ними виднелся граммофон с пестро раскрашенной трубой.

Гаврила загляделся на бандитку. Банда уже скрылась из виду, а он все еще стоял на пыльном шляху, с глупой восторженной улыбкой вслушиваясь в затихающий вдали стук копыт и колес.

Бумбараш закуривает. Иртыш дует на его спинку.

– Мамка передавала, что Варька Гаврилина застерегла…

– Чего-чего? – не понял Бумбараш.

– Чтоб не курил, а то дым видно, – сказал Иртыш.

– Э-э, не кури, не дыши, не живи! – пробормотал Бумбараш. – Уйду этой ночью.

– А меня возьмешь?

– Э-э, без штанов нельзя, – улыбнулся Бумбараш.

– Штаны будут, – твердо заявил Иртыш.

Бумбараш поглядел в щель, ничего интересного не увидел, спросил:

– А что это за дамочка была с граммофоном?

– Та она ж атаман банды! Говорят – внучка Степана Разина, не по-нашему говорит… Не то Сонька по имени, не то… забыл!..

– Ладно, – сказал Бумбараш, – попить чего-нибудь тащи.

Натягивая на колени рубашку, Иртыш уползает. А Бумбараш снова натыкается взглядом на то самое яблоко – над крышей сеновала.

– Э-эх! – шепчет он и тянется через щель к яблоку. Не дотянулся, свалился в сено… Усаживается, поглядывает на яблоко и вдруг начинает петь:

 
Ходят кони над рекою,
Ищут кони водопою,
А к речке не сойдут:
Больно берег крут.

Ни ложбиночки пологой,
Ни тропиночки убогой.
А как же коням быть?
Кони хочут пить.

Вот и прыгнул конь буланый
С этой кручи окаянной
Ой, синяя река
Больно глубока…
 

Опять перед глазами яблоко!

Чуть отодвинув занавеску, Варвара поглядывает на колодец. Ждет. С коромыслом выходит из своего двора Серафима…

Варвара кинулась в глубь хаты. На инкрустированном бюро стояли оцинкованные ведра. Варвара схватила их и выбежала на улицу.

Из своей щели Бумбараш увидел ее. Почему-то она потопталась у своей калитки с пустыми новыми ведрами, но к колодцу не пошла, вернулась домой.

Тогда Бумбараш посмотрел на свою хату. Серафима стояла с коромыслом у плетня. К ней подходил Яшка Курнаков. Серафима заприметила его издали и передумала идти к колодцу.

Не успел Яшка рта открыть, как она ответила сердито и громко – чтоб и соседи услышали:

– Нету нашего! В Россошанск ушел. У него там крестный на базаре жестянщиком!

Разговор долетал до сеновала, и Бумбарашу не понравился ее ответ. Кого-кого, а Яшку могла бы к нему пустить!

– Яшка-а-а! – позвал Бумбараш шепотом.

Яшка не услышал. Он говорил Серафиме громко и тоже сердито:

– Светлую жизнь собираемся строить! Сказочно прекрасную! С дворцами на одну семью! С прудами! С чистой водой!.. А ты, Серафима, отсталый элемент! Грубая! Да ты такая, что в этих сказочных прудах белье станешь полоскать!

– А что? И буду! Иль прикажешь – в нестираном ходить?! – отвечала она подбоченясь.

– Чистое все будет! Одежда из бархата! Из парчи!

– В парче попы ходют, – огрызалась Серафима,

– Попов в светлом будущем не будет – агитировал Яшка.

– А как же служба? Без попа в церкви невозможно!

– И церквей в светлом будущем не будет! Театры вместо них пооткрываем! И будней не будет – сплошные праздники! Всех людей мобилизуем на обучение танцам и пениям. В обязательно-революционном порядке! Не жизня будет, а опера, а также оперетка! – пообещал Яшка.

– А ты, Яшка, с глузду не съехал? – повертела Серафима пальцем у лба.

И ушла от плетня в хату.

Яшка рассердился, плюнул.

– Яшка-а-а, – шепотом звал Бумбараш.

Тот не слышал. Уходил – важный, озабоченный; руки глубоко засунуты в карманы.

После полуночи Бумбараш проснулся. В прорехах крыши синело ночное небо. Бумбараш подтянулся – и вот уже его рука, взмахнув над крышей, сорвала яблоко…

Бумбараш куснул его с долгожданной жадностью – кислятина скривила лицо, Поглядел на яблоко – разочарование в глазах.

Рассердился, отшвырнул надкушенное яблоко.

Оно упало в сено и тут же – взрыв.

Взрыв близкий. Взрыв громкий – на все село.

Бумбараш вскакивает. Прислушивается.

То приближаясь, то удаляясь, защелкали редкие выстрелы.

Он улегся на сено и накрылся драным тряпьем. Пусть стреляют, его это не касается. Он будет спать.

Быстрые шаги. Кто-то вбежал во двор. Бумбараш встревожился.

Шаги приближаются. Кто-то быстро поднимается по лесенке.

К нему!

Он притаился в углу, взял наперевес вилы.

Испуганный негромкий голос:

– Бумбарашка! Бумбарашка! Это – я!

– Варюха!

Бумбараш отшвырнул вилы.

Кинулся к ней. Казалось, сейчас обнимет.

Нет. В самый последний момент остановился.

Она стояла перед ним, из прорехи крыши лился лунный свет, матово застывая на ее почти ребячьем личике, а глаза казались большими-большущими и смотрели на него по-взрослому серьезно,

– Беги, Бумбарашка! Скорей!

Она стояла рядом с ним, и он не мог опомниться. Она торопила.

– Беги! Снова тебя будут искать! Прошу тебя, беги! Яшка революцию сделал – бомбу кинул. Петьку Кандыбенка убил!

– Уйду, – сказал он, но вместо того чтоб собираться, уселся на солому.

Она опустилась рядом. Было тихо, и он услышал, как дробно постукивают у нее зубы. Ему захотелось сказать ей что-нибудь такое, чтоб они перестали стучать. Он взял ее руку.

– Замерзла?

Варюхины босые ступни напряглись, пятки легко отделились от примятого сена.

Бумбараш и Варвара сидели друг против друга, касаясь лбами.

Она улыбнулась.

– Смотри, чтоб тебя больше не убивали! Уходи!

– Ладно! А я вот тебя сейчас бодну!

– Ах ты, барашка-Бумбарашка! – засмеялась она.

Стала серьезной. Поднялась на ноги. Возле лесенки лежал тюк, стянутый веревкой, с ним пришла сюда Варвара.

Она наклонилась и развязала веревку.

– На шинель! Ночи холодные!

– А как он кинется? – спросил Бумбараш, не называя ее мужа по имени. – Попадет тебе от него за это!

– Бери – у него много награблено! – сказала она. – Через кордон не ходи, там банда этой тети, которая внучка.

– Гав! – сказал вдруг Бумбараш, откинулся на спину и увидел над собой ее лицо.

Она засмеялась и села Бумбарашу на грудь.

– Ой, раздавишь! – Он сделал попытку выбраться из-под нее, она удерживала, и они начали бороться, по-детски, упрямо.

Бумбараш пересекал луг. От всего случившегося он плохо соображал и свернутую в узелок шинель нес под мышкой.

Встретился родник, и Бумбараш умылся. Стало холодно до невозможности,

Тогда он вспомнил о шинели и надел ее. Она оказалась очень большой – полы волочились по траве…

Вместе с новым днем просыпались полевые пичужки, и под их заливистое утреннее пение Бумбараш шагал куда глаза глядят. Привыкший не терять духа, он начал подпевать птицам, подсвистывать. Длиннополая шинель забавляла его, и он принялся взмахивать полами, будто косой…

Виднелась на холме деревня. Она была занята красными; от нее навстречу Бумбарашу шел парень в буденовке, с матерчатой красной звездой на суконном шлеме. Красным Бумбараш ничего плохого не сделал, поэтому с дороги не свернул.

Встретившись в поле, двое не могут не заговорить и перекинулись словами так:

– Идешь?

– Иду.

При ближайшем рассмотрении красноармеец оказался младшим командиром. Бог щедро наделил парня ростом – высоченный вымахал, зато интендант оказался скупердяем – выдал парню шинельку обтрепанную и, главное, короткую, как кацавейка.

У парня был пушистый рыжий чуб. За такими обычно на всю жизнь закрепляется прозвище «Рыжий».

Поговорив, они решили закурить. Самосад был у Рыжего и, свернув цигарку, он оглядел Бумбараша в длиннополой, аж до щиколоток шинели и, захлебываясь от восторга, произнес:

– Агромадная шинель! На великана шилась – мне впору.

Бумбараш тоже оглядел Рыжего – шинелька выше колен – и спросил:

– Махнемся?

Взяв из рук Рыжего шинель, Бумбараш вслух прочел на воротнике фамилию ее владельца – теперь уже бывшего.

– Зап-ла-тин! – Потом стукнул командира легонько по плечу и добавил: – Бывай, Заплата!

– Бывай!

И закадычными дружками они разошлись в разные стороны, оба довольные друг другом.

– Эй! – услышал через некоторое время Бумбараш.

Обернулся. Заплатин был уже далеко, но возвращался обратно.

– Тут чего-то в кармане?! Возьми! – каким-то странным хрипловатым голосом говорил он.

– А выкинь! – ответил Бумбараш и пошел дальше.

– Стой! – выкрикнул Рыжий.

Бумбараш снова обернулся.

Рыжий торопливо приближался к нему догоняя. В одной руке у него был наган, наставленный на Бумбараша, в другой – кисет.

– Захара На-за-ровского кисет? Где взял? Руки за спину! Контра!

Бумбараш хотел было объяснить, кто он и откуда, но рыжий командир смотрел на него глазами, горевшими такой дикой ненавистью, что Бумбараш смолчал, решив, что лучше держать ответ перед самым главным.

– Иди, иди, гад!

Бумбараш поднял вверх руки и пошел впереди рыжего командира, подталкиваемый в спину стволом нагана.

У крыльца штаба была привязана породистая лошадь; рядом лежало седло. На ступеньках сидел пожилой усатый красноармеец и штудировал толстый том «Капитала».

– Два, два… Два фактора товара-товара… Потребительская-потребительская стоимость… Два фактора товара… потребительская…

К нему приближался с поднятыми над головой руками Бумбараш. Красноармеец вскочил.

– Куда?

– Не видишь, Совков? – строго сказал рыжий командир. И с издевательской ухмылкой разъяснил бестолковому, с его точки зрения, часовому: – К председателю отдела Военного трибунала дивизии имени Взятия Бастилии Парижскими Коммунарами!

Часовой преградил ему путь.

– Стой! Совещаются, товарищ командир! Посторонних – не велено!

– С каких это пор, Совков, преступник является для трибунала посторонним? – спросил Рыжий с издевательской ухмылкой.

Часовой Совков был непреклонен.

– У товарища председателя – уполномоченный Особого отдела Южного фронта. Видишь, какой конь?

– Сам ты конь! У меня дело повышенной важности! – Рыжий командир подтолкнул наганом Бумбараша: – Покарауль преступника, забегу доложить! Да смотри, чтоб не убег!

– Пуля моя кого хочешь догонит, – ответил часовой. – Давай проходи. Да узнай, сколько часов натикало!

Не поворачивая головы, Бумбараш зорко огляделся.

Ворота во двор штаба приоткрыты. За баней начинается кустарник – до самого леса.

На стене Трибунала висит плакат – «Смерть белобандитам!!!»

Бумбараш прочел, вздохнул.

– Пойди теперь докажи, что шинель та не моя.

– Пуля докажет, – ответил Совков, не отрываясь от «Капитала».

Бумбараш ударил себя в грудь.

– Да я же свой! Наоборот – даже от бандитов пострадавший! – он стал показывать Совкову верхнюю часть щеки, заплывшую от удара Гаврилы синим пятном.

Но это на Совкова впечатления не произвело.

– Трибунал разберется!

Шаг за шагом, потихоньку-полегоньку Бумбараш подобрался к Совкову поближе.

– А чего ты, хлопец, читаешь?

– «Капитал»! – гордо ответил Совков и тряхнул книгой. – «Капитал» Карла Маркса…

– Ага! – понимающе сказал Бумбараш.

– Вот смотри, – подвинулся к нему Совков и принялся агитировать: – Самообразовывайся, как я! Ученые таблицы пропускаю, а в пролетарскую суть вникаю… ясно?

– А где та суть? – прикинулся дурачком Бумбараш.

– Да вот, смотри, елки-моталки!

Бумбараш склонился над книгой – чуть ли не уткнулся носом в страницу, поднес ладонь к глазам, будто протирая веки, но, вдруг выпрямившись, ударил своего конвоира ногой в живот.

Совков взвизгнул, выронил винтовку, схватился обеими руками за живот.

…Бумбараш оказался в стекле командирского бинокля уже возле самой опушки. Было видно, как заячьими прыжками, петляя, он несся к лесу. По нему стреляли.

Лес чередовался с зеленеющими полянами и кустами березняка. Петляя, Бумбараш продолжал бежать по лесу, хотя выстрелы стихли. От испуга и отчаяния он ничего не видел перед собой.

Врезался в дерево.

Метнулся в сторону.

Спотыкается, падает.

Он сидит на свежей траве. Видит на ноге веревку, о которую споткнулся. Тянет веревку к себе, сматывает. На другом конце – землемерский колышек. Бумбараш вынимает его из веревочного узла, растягивает узел в широкую петлю.

Потом он смотрит через петлю на мир… Всовывает голову в петлю. Замирает…

Доносится романс:

 
В белом платье с причудливым бантом
У окна, опустив жалюзи,
Я стояла с одним молодым адъютантом,
Задыхаясь, шептал он: «Зизи…»
 

На траве под березой граммофон; шипя, вертится пластинка.

Женский голос:

 
И на чем-то настаивал мило.
Был он в меру застенчив и храбр.
И тогда я сама, я сама потушила
Надоевший уже канделябр.

Как приятны интимные встречи!
Как приятна любезная речь!
Но тушите, тушите, пожалуйста, свечи,
Если пламя хотите зажечь!
 

Посреди леса на поляне поставлена ванна. В облаке взбитой мыльной пены белеют оголенные плечи Софьи Николаевны, бандитской атаманши. Парикмахер (из бандитов) колдует над ее прической, под ванной раскочегаривает огонь бандит-истопник.

Неподалеку важно полулежит в мягком кресле Гаврила Полувалов. Он встает и, подойдя к ванне, шепчет что-то приятное на ухо Софье Николаевне.

Будто мотылька к пламени свечи, тянет Бумбараша к людям. Он выходит из-за деревьев. Ступает осторожно, загипнотизированно движется мимо Софьи Николаевны. Гаврила замечает его, узнает, вскрикивает:

– Он! Красный! С моим синяком!

Бандиты хватаются за винтовки.

– Господа! Одну минуточку! – с радостным азартом приговаривает Софья Николаевна. – Я сама! Эта дичь – моя!

Ей подают кольт, и она прицеливается.

Бумбараш убегает, петляя и озираясь. После каждого выстрела он подпрыгивает, на лице жалкая улыбка.

Стреляет одна лишь Софья Николаевна. Бандиты стоят вокруг. Ближе всех к ней – Гаврила, он кричит:

– Сонечка, он же уйдет!

Софья Николаевна стреляет неважно, и Гаврила помогает ей целиться.

– Левее, левее! Еще, еще!

– Мешаете, Гавриил! – капризно говорит она.

Бумбараш увертывается от пуль.

Он взбегает на бугор, скатывается вниз, в заросли густого кустарника. Спасен!

Бумбараша по-прежнему тянуло к пахнущему дымом человеческому жилью.

Но деревни он обходил кружным путем, боясь неожиданных встреч.

Тянуло его и к дорогам, но как только он видел красноармейский обоз, то загнанным зайцем убегал в овраги.

Видел издали роту белогвардейцев, видел бандитов и ландо Софьи Николаевны и однажды даже заприметил на шляху рыжечубого младшего командира Заплатина. Или это ему со страху показалось?

Услышав на дороге отдаленный конский топот, Бумбараш свернул в цепкие густые заросли гусиной лапки. Убегал. Несся. Ободрал лицо.

Вдруг лес кончился, как бы отступив перед большим холмом. На нем была построена ветряная мельница, окруженная бревенчатым частоколом. Посреди двора стояла хата мельника, крепкая, основательная. Хата как хата, только над ее крышей почему-то был вывешен на жерди белый мучной мешок.

В лесу заржал конь.

Бумбараш решился. Он бесшумно приоткрыл калитку, шмыгнул во двор. Там он нашёл большой густой куст и притаился среди веток и листьев.

Только успел устроиться понеприметнее, как из хаты вышел маленький сморщенный старичок, весь седой и легкий. Настоящий дед-лесовик!

Старик мельник идет по двору с чашкой свежего сотового меда. Очень захотелось Бумбарашу медку!

Выйти к мельнику? Или сидеть, не шевелиться? Бумбараш был в нерешительности…

В ворота сильно стучат. Старик мельник семенит через двор, отодвигает засов.

Въезжают подводы с бандитами и ландо с граммофоном и Софьей Николаевной. Подводы скрипят под тяжестью наваленных на них тюков, чемоданов, узлов, ящиков.

Бумбараш не шелохнется. Притаился в кустах.

Подводы останавливаются перед хатой мельника. Гаврила, спрыгнув с облучка, спрашивает:

– Мешок давно вывесил?

– Не очень, – хихикнул почему-то старик.

– Что – красный с синяком? – допытывался Гаврила.

Старик мельник, не ответив Гавриле, кинулся с учтивым вопросом к Софье Николаевне:

– Извольте, мадам, сразу подать иль на десерт?

– В погребе красный? – спросила Софья Николаевна.

– Где ж ему кукарекать? – улыбнулся старик мельник.

– Сперва разгрузим, – сказала Софья Николаевна, – а свести знакомство – успеем!

Обвешанные оружием бандиты стояли вокруг, прислушиваясь к их разговору.

Софья Николаевна сказала:

– Складывайте, ребятки, богатство. Что стоите?

,Добыть небось было потяжелее, чем сгрузить?

Бандиты загасили цигарки, спрятали их в картузы и шапки и, поплевав на ладони, взялись стаскивать с телег награбленное добро.

– Чего привезли-то? – осведомился старик,

– Приданое, – засмеялась Софья Николаевна. – Буду после войны выходить замуж за какого-нибудь графа или губернатора. На всю жизнь обувью и мануфактурой обеспечена!

– Ежели раньше не пропьем, – заулыбался один из бандитов, взваливая на спину тюк.

– С поезда богатство, что ли? – поинтересовался старик мельник.

– С поезда, – важно кивнул Гаврила. – Пикнуть не успел, как под откос спустили.

– Живу в глухомани, – жаловался старик, – даже не ведаю, какая власть в уезде. Белая или красная?

– Какая б ни была власть – лишь бы питья и любви всласть, – хохотнул бандит

Когда бандиты подтащили к хате мешки и тюки с награбленными вещами, старик мельник ловко подсунул крюк под карниз стены, зацепил за край доски и потащил в сторону.

Что-то заскрипело, завизжало, и часть стены откатилась в сторону, открыв темную дыру с ведущей вниз лесенкой. Тайник!

– Хитрая штука, – ухмыльнулся бандит.

– Плевое дело, а в жисть не догадаться, – добавил Гаврила.

– А как мой гость в погребке услышит? – усмехнулся старик мельник.

– Пускай слышит, – ответила Софья Николаевна. – Если кому и расскажет, то разве что на том свете!

Над крышей Мельниковой хаты полощется белый мучной мешок.

– Ну а теперь, старый, подавай свой десерт! – приказала Софья Николаевна.

Старичок мельник засуетился возле погребка, отодвинул засов на двери, приказал:

– Вылазь, анчихрист!

Из погреба понуро стал выбираться человек, шаг за шагом по крутой лесенке.

Бумбараш, притаившись, сидел в кустах. Сначала Бумбараш увидел, как из погреба показалась кепка с наши той красной звездой, потом спина в новой, измазанной мазутом гимнастерке… Знакомая гимнастерка!

Так это ж Яшка Курнаков! В его, Бумбараша, гимнастерке!

Выбравшись из погреба, Яшка молча остановился у раскрытой ляды, будто возле черного провала вырытой могилы.

– А, встретились, землячок, – сказал, подходя к нему, Гаврила Полувалов. – Известно ли тебе, что ты своей дурацкой бомбой моего Петьку Кандыбенка убил? Посчитаемся, землячок!

Гаврила собрался было грохнуть Яшку в ухо, но Софья Николаевна его остановила.

– Не порть, Гавриил, картину перед обедом.

Бандиты накрывали посреди двора стол, таскали самогон, закуску.

Перед глазами Бумбараша все время находился Яшка. Бумбараш сжимал кулаки и кусал от бессилия сухие потрескавшиеся губы, когда слушал то, что говорил бандитам мельник.

– Стучится под утро, вижу – красно-большевистской масти! А он аж трясется: «Имеется ли, дедушка, пожрать чего борцу против тирании богатых?» Я ему с ласковостью: «Как не быть, голубчик красногвардейчик, вон в погребке медок сотовый, да сметанка молодая, да сальдо. Доставай только сам, кости у меня старые, от сна теплые, от подвальной сырости скрипеть будут!» Ну, он в погреб мой – скок, а я к ляде – прыг! Значит, крышку – хлоп! Ох, и орал он да такой стук-грюк учинил! А бока в моем погребе каменные, цементом обмазаны, ляда шинным железом окована! Всю ночку бесился, а к утру угрелся и за светлое будущее стал агитировать. Потом утих.

Бандиты слушали его, ржали.

– Ай да лесовик!

– Ай да Егорыч!

Посреди стола возвышалась ведерная сулея с самогоном; вокруг нее стояли сковороды с яичницей, свернутая в лоснящиеся круги домашняя колбаса.

– Позвольте наполнить стопки? – уважительно обратился к Софье Николаевне Гаврила.

Она кивнула, и он взялся за сулею.

Яшку Софья Николаевна усадила возле себя и кокетливо заглянула ему в глаза:

– Выпьем, большевичок?

– С бандитами не пью! – выпалил он.

– Ну какая же я бандитка? – обиженно надула губы Софья Николаевна. – Я этуаль, голубчик! Санкт-петербургская этуаль… Ты хоть знаешь, что это такое?

– Буржуйские слова мне ни к чему! – отрезал Яшка.

Софья Николаевна вгляделась в его лицо.

– А на твоем лице написано, что твоих бабушек кре-епко любили аристократы.

Гаврила склоняется над ней. Полон внимания, млеет от ее слов. И выражение лица было таким, как в тот день, когда он читал в журнале «Нива» светскую хронику.

Софья Николаевна вздохнула.

– И меня любили аристократы. Сам банкир Рукавишников за мной экипаж присылал…

Слушал ее в кустах и Бумбараш. Видел Яшку, Гаврилу, бандитов… Их было много – больше двадцати, все с оружием, а у него – только кулаки, которые он сжимал в бессилии…

– …а я была молоденькая! – рассказывает Софья Николаевна. – Рукавишников мне говорил: «Софочка, пойдемте направо, в Большой театр». – А я ему капризно: «Нет, Рукавишников, я желаю налево – в Малый!..»

– Яшка тоже здорово калякает, – склонился над Софьей Николаевной Гаврила, – только ты – о том, что было, а Яшка про светлое будущее! Так здорово брешет, аж чих от смеху нападает!

– Ну-ну, – заинтересовалась Софья Николаевна, – расскажи, большевичок! Сызмальства люблю сказки!

– Ты!.. – не выдержав, крикнул Яшка. – Да ты!..

– А ты знаешь, кто я? – вежливо спросила Софья Николаевна.

– Знаем! Знаем! Ты, Софочка, – внучка! Самого Степана Разина ты внучка! – закричали бандиты, хотя их не спрашивали.