Текст книги "Бумбараш"

Автор книги: Евгений Митько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Что увижу, все запомню, будто по плану, – сказал русоволосый солдатик и полез на дерево, не выпуская из рук винтовки. К ней был примкнут штык. Лезть было неудобно.

– Давай подержу, – предложил свои услуги Бумбараш.

Но солдатик, не доверяя ему до конца, сделал вид, что не слышит.

Наконец умаявшись с винтовкой, солдатик пристроил ее на высокой ветке, уперев для надежности штыком в кору ствола.

Когда он налегке полез выше, Бумбараш с хрустом обломил сухостойную лесину… Русоволосый солдатик почуял опасность. Но он успел подняться высоко и достать винтовку не мог.

С лесиной наперевес Бумбараш разбежался, подпрыгнул…

Конец лесины задел винтовку – и славная русская трехлинейка грохнулась в траву.

Бумбараш ловко схватил ее.

От такого наглого коварства русоволосый солдатик заплакал.

– Гад! – закричал он в бессильной злобе, размазывая по лицу мальчишеские слезы. – Красная сволочь!

После таких слов Бумбараш взял его на прицел.

– Выкладывай донесение, которое в тебе, беляк!

– Чего схотел!.. Важную донесению ему! – заорал он возмущенно. – В аду будем красных жарить! На красных сковородках!

– Эх, хлопец! – вздохнул Бумбараш. – Не петушись, сперва послушай мое слово.

Русоволосый солдатик замолчал.

– Купил тебя благородие полковник Корш за стопку водки. С потрохами купил и твоим башковитым нутром, – говорил Бумбараш. – Да ничего… Агитировать нету времени. Супротив тебя как личности ничего не имею, к тому же благодарственно помню, как ты мне последнюю краюху скормил.

– Последнюю, – подтвердил русоволосый.

Кричать он уже перестал, присмирел, догадываясь, что его ожидает в скором времени.

– Неохота брать грех на душу, – признался Бумбараш, – но придется. Потому как твое донесение может повредить делу революции, а также памяти погубленной Яшкиной жизни. Так что считай, что я расстреливаю не тебя, а донесение, которое в твоем нутре!

Русоволосый солдатик завыл, и Бумбараш оборвал его вой выстрелом с близкого расстояния.

Степь. Открытая. Просторная. Палит солнце.

Бумбараш то бежит, то идет, торопится. Тяжело дышит. Издали приметил сруб пастушьего колодца, устремился к нему.

Бумбараш пил воду, когда услышал топот коней. Оторвал от ведерка губы, поднял голову – невдалеке катилась по степи пыль.

В сторону колодца скакал конный белогвардейский разъезд – всадников пятнадцать.

Бумбараш хватается за винтовку, лязгает затвором. Пятнадцать конников, а он один… Прыгает на сруб, хватается за цепь. Набирая скорость, вращается ворот. Вместе с ведерком, вцепившись в него обеими руками, Бумбараш скользит в колодец.

Конный разъезд подъезжает к колодцу.

Слегка раскачивается цепь, но колесо ворота уже неподвижно.

Привстав в стременах, офицер оглядывает степь. Спрашивает:

– Где же тот, что бежал?

– Не могу знать, ваше благородие! – тупо рапортует солдат.

В полутемном сыром мешке колодца голоса белогвардейцев чуть слышны. «Напоите лошадей!» – доносится до Бумбараша команда, и вскоре перед ним, едва не ударив по голове, падает с плеском ведро. Бумбараш помогает ему наполниться водой, и вот уже ведро вытягивают наверх.

Изо всех сил Бумбараш борется с желанием чихнуть. Но чих побеждает. Тут же наверху у сруба появляется белоказак. Он заглядывает в колодец, всматривается…

– Эй, кто там чихает?

– Черти домовые чихают! – насмешничают над казаком солдаты. – Тебе все чудится!

– А вот сейчас гранату в колодезь спущу, и увидите, что вода станет красной от крови, – упрямо отвечает белоказак. Он направляется к офицеру: – Ваше благородие, разрешите гранату кинуть! Там чихают! – И указывает на колодец.

Внезапно слышатся выстрелы. Не ответив белоказаку, офицер вскакивает на коня.

Из-за холма вылетают тачанки. Увидев белогвардейцев, буденовцы разворачивают пулемет.

В колодце, где дрожит от холода промокший до нитки Бумбараш, слышны пулеметные очереди, одиночные выстрелы, крики, топот удаляющихся коней.

Бумбараш шепчет:

– Мать честная, богородица лесная, вроде бы наши беляков шуганули!

А в колодец уже заглядывает буденновец. Он собирается опустить ведерко.

– Браток, эй, браток! – охрипшим голосом шепчет Бумбараш. Из последних сил, хватаясь окоченевшими пальцами за склизкие стены, он держится на поверхности.

Буденновец услышал, перестал звенеть ведерной цепью, придерживает рукой бревно ворота.

– Вытащи, браток! – просит Бумбараш. – Свой тут! Вытащи своего, браток!

Бумбараша вытаскивают. Солнечный жаркий полдень в степи, а он дрожит от холода и лязгает зубами. К полному своему недоумению, он нос к носу сталкивается с рыжечубым красным командиром Заплатиным.

– Жив, хоробрый герой? – с издёвкой спрашивает рыжечубый Заплатин и как-то странно смотрит на Бумбараша. Узнал…

– Вот так встреча… – произносит Бумбараш. – А шинель та досталась мне от бандита Гаврилы… и до моего села отсюда верст с полсотни…

– Молчать! – кричит Заплатин.

Он выталкивает Бумбараша в степь, поворачивает спиной и вытаскивает маузер.

– Молись, бандит, своей бандитской богоматери! – говорит Заплатин и по памяти читает приговор Бумбарашу: – «По поручению революционного трибунала дивизии имени Взятия Бастилии Парижскими Коммунарами…»

Заплатин целится в Бумбараша. Доля секунды остается до того момента, когда он спустит курок… Бумбараш вскрикивает:

– Стой! Пакет у меня! Особливо крайней важности! От самого бессмертного героя революции товарища Чубатова Сергея!

– От Чубатова? – насторожился Заплатин, услышав знакомую фамилию.

Взял протянутый Бумбарашем пакет, начал читать:

– «Красному командиру! Живи, Бумбарашка, и помни нас в счастливом будущем мирового коммунизму!» – Заплатин поднял глаза: – Чубатов – это не тот, что командир четвертой роты?

– Он самый, – ответил Бумбараш.

– Молчать! – прикрикнул Заплатин. – И не касайся своими бандитскими словами геройски погибших наших товарищей. – Он спрятал маузер. – А с тобой разберемся… И про Назаровского и про четвертую роту! – Он скомандовал: – Совков, ко мне!

Подбежал тот самый красноармеец, который тогда у трибунальского крыльца читал «Капитал» Маркса.

– За этого, – указал Заплатин красноармейцу на Бумбараша, – отвечаешь сам лично! Отвечаешь, пока не передадим его уполномоченному Особого отдела. Удерет опять, я сам тебя вот из этого моего маузера… Понял?!

– Понял, – ответил красноармеец Совков и хмуро приказал Бумбарашу: – Руки давай!

И он начинает связывать Бумбарашу руки.

Родное село Бумбараша пересекал широкий шлях. По обе стороны его стояли крестьянские хаты. Мимо плетней и притихших дворов отступала банда Софьи Николаевны Тульчинской. Она сидела в ландо и задумчиво слушала граммофон. Вокруг скакали верховые.

Вот она подняла грустные свои глаза и с улыбкой обратилась к Гавриле:

– Гавриил, желаю прикурить вон от той хаты!

Он усмехается, пришпоривает коня.

Вспыхивает хата.

Гаврила почтительно подносит зажженную от крыши головешку и Софья Николаевна прикуривает.

По улицам села скачут на конях бандиты, и хаты на их пути вспыхивают одна за другой.

Едет в ландо Софья Николаевна, слушает граммофон. В руке у нее дымится папироска. Софья Николаевна с удовольствием затягивается.

На краю села стояла прямая, как мачта, береза. Она тонкая, гладкая, почти без сучьев, и было совсем непонятно, как и зачем у самой обломанной вершины ее сидел Иртыш, сын Милания, старшего брата Бумбараша. Иртыш прижимал к стволу какой-то темный жгут. Вот он забил последний гвоздь, торжествующе вскрикнув, опустил жгут – и полотнище красного флага взметнулось в вышине по ветру.

– Отменно нас село встречает! Прямо-таки по учению Карла Маркса! Предвидел, что такой факт произойдет, да и не дожил до момента! – говорил красноармеец Совков, любуясь красным флагом на березе.

Он вел под конвоем Бумбараша, и штык винтовки бдительно касался связанных за спиной рук.

Бумбараш оборачивался к своему конвоиру и просил:

– Опусти, Совков, винтовку, не буду больше бегать!

– Иди, иди, не оборачивайся! – хмурился Совков.

– Все ж таки в мое село входим, – чуть не плакал Бумбараш, – такой для меня невиновный позор и срам на виду трудящихся крестьянского происхождения!

– Который раз запрещаю тебе говорить партейные слова и выражения, шпиён бандитский! – сердился Совков.

Они шли на левом фланге колонны, замыкающими;

А на правом фланге – впереди – ехал на коне Заплатин. За командиром тянулись пулеметные тачанки, санитарные повозки, шли в строю красноармейцы.

Односельчане смотрели из-за плетней на позор Бумбараша. Кое-кто злорадствовал:

– Дослужился, земляк?

Голоса односельчан обжигали Варвару. Смотрела на своего Бумбараша. И не выдержала – побрела через двор к своей хате. Голова, как и у Бумбараша, понурена. Стыдно ей – будто сама под конвоем.

Софья Николаевна отдыхала в маленьком лесном хуторе. Она сидела в палисаднике за вкопанным в землю столиком и пила из самовара то ли чай, то ли самогон. И если бы не палатка, возле которой стояли в пирамиде винтовки, и не пулеметы, то ее можно было бы принять за дачницу, выехавшую отдохнуть на сельскую природу.

Играл граммофон, но она не подпевала, как делала обычно. Была не в настроении, кусала губы.

– И батьку Золотого Карася, и Черкаша, и батьку Могляка, и батьку Оглоблю – столько наших за одно лето накрылось, – канючил неподалеку недовольный бандит, – теперь до нас проклятые красные добираются…

Приняв какое-то решение, Софья Николаевна крикнула:

– Мишель!

К ней подбежал бандит, по виду кулацкий сынок, а это французское имя совсем не сочеталось с крестьянской внешностью парня.

– Кто у нас с тех проклятых Дубков? – спросила она.

– Гаврила, – ответил бандит.

– Нет.

– Гавриил, – не поняв ее, поправился бандит.

– Да нет же! – нервно перебила она. – Кто еще с того села?

– Барохоня, хомяк… – начал перечислять бандит.

– Хомяк, ко мне! – позвала Софья Николаевна.

Хомяк, усатый, грузный, уже немолодой крестьянин, робко приблизился к атаманше и застыл в почтительном поклоне.

– Пожалуйте-с.

Она оглядела его с ног до головы, обернулась к парикмахеру.

– Леон, подайте ножницы!

Парикмахер вложил в ее руку блестящие ножницы. Она улыбнулась и ласково погладила длиннющие тараканьи усы Хомяка.

От удовольствия он зажмурился.

Двумя пальцами, с трудом скрывая брезгливость, Софья Николаевна взяла его за один ус и ловко отстригла, потом отстригла другой.

– За что ж такое, сударыня? – захныкал Хомяк.

Бандиты хохотали.

– Сколько раз я тебе говорила, Хомяк, чтоб ты не называл меня сударыней! – недовольно отчитала его Софья Николаевна.

– Сударыня… – все еще не мог прийти в себя Хомяк.

– Для тебя же стараюсь, – говорила Софья Николаевна. – Не хочу, чтоб тебя узнали! Пойдешь в село, отравишь колодцы! – Она протянула ему коробочку. – Всыплешь порошок в те, из которых будут брать воду красные для своей кухни.

– Никак невозможно, сударыня, – Хомяк отказывался брать коробочку.

– Почему же никак невозможно? – с ласковой улыбкой спросила Софья Николаевна.

– Родичи мои у колодцев проживают, – объяснил Хомяк. – У того, что возле Пикузов, старшая моя сестра с шестью детьми и мужиком-инвалидом, у колодца, который возле крупорушки, – средняя сестра…

– Если не всыплешь до рассвета порошок, – произнесла Софья Николаевна, – я твоих сестер с ихними детьми через мясорубку… – Недоговорив, она перетянула Хомяка плетью по спине.

Хомяк улыбнулся и почесал спину.

– Если уж такое от вашей красивой милости приказание, то сделаем!

За селом на холме в старой заброшенной церквушке томился взаперти Бумбараш. Виднелось в зарешеченном оконце его лицо. На крыльце Совков читал толстый том «Капитала».

– Громче читай, Совков, – просил Бумбараш, – буду вместе с тобой к учению приобщаться.

– Не мешай, бандюга, – ответил Совков, не отрывая глаз от страницы.

Ему на голову свалилось воронье гнездо.

Совков вскочил и, подбежав к оконцу, заглянул в церквушку.

Там было пусто. Недоумение на лице Совкова. Куда же девался арестованный?

И тут на голову снова свалилось воронье гнездо. Совков поднял голову.

На карнизе звонницы, пристроенной к церквушке, высоко над землей сидел Бумбараш. Он хохотал.

– А ну слазь в помещение! – заорал Совков. – Слазь или стрелять начну!

– Сперва попади! – ответил с карниза Бумбараш.

Вдруг он стал серьезным и тут же исчез.

Совков вздохнул с облегчением.

А Бумбараш появился в оконце в двух шагах от Совкова. Но смотрел не на своего часового, а мимо.

Смотрел на спешащую к церквушке Варвару.

Совков тоже ее увидел.

– Назад! Стой, бандитская жена!

От таких слов Варвара остановилась… Совков преграждал ей дорогу винтовкой с примкнутым штыком.

Варвара ловко поднырнула под штык и, оставив за спиной Совкова, подбежала к зарешеченному оконцу.

– За что тебя, Бумбараш?

– Подозревают из-за шинели, – ответил он.

Варвара отшатнулась от оконца. Ужас в глазах.

– Так то ж я шинелю принесла!

– С убитого комиссара та шинель, – сказал Бумбараш. – А как докажешь? Потому…

Совков не дает ему договорить. Притащил откуда-то крышку от старого гроба и закрыл оконце.

А Бумбараш появляется вверху на крыше церквушки. Пританцовывает от счастья, машет Варваре руками, поет:

 
Ничего, ничего, ничего!
Сабля, пуля, штыки – все равно!
Да ты, родимая, да ты дождись меня…
 

Совков целится в Бумбараша.

Но тот видит внизу, у кустов сирени, только худенькую подростковую фигурку Варвары.

Она ему что-то кричит, он не может разобрать – так высоко забрался.

Тогда Варвара стала показывать что-то руками, звать его к себе.

Бумбараш стянул с груди ладанку и бросил вниз.

Но ладанка, пролетев полпути до земли, зацепилась за выступ на стене.

Висит, раскачивается ладанка.

Тогда Варвара сдернула бусы и изо всей силы подбросила вверх. Слабая надежда, что долетят до Бумбараша.

Не долетели. Повисли рядом с ладанкой.

Раскачиваются вместе – и бусы и ладанка.

Бумбараш и Варвара…

Она на земле,

Он – высоко, на карнизе церквушки.

И оба начинают разговаривать.

Жестами он говорит ей, что не виноват, что скоро недоразумение разъяснится, он придет к ней и все у них будет хорошо.

Жестами она отвечает ему, что ждет его. Подбадривает улыбкой.

И он улыбается ей в ответ.

Заплатин чистил маузер, когда перед ним появилась Варвара. Решительная, она подалась вперед и твердо сказала:

– Это я! Я это!

– Ну да!.. Ты – это ты, а чего еще? – улыбнулся он, не поднимая головы от стола, на котором были разложены детали маузера.

Варвара подошла еще ближе и почти выкрикнула:

– Я шинель!..

– Ты – шинель? О-ого-о-о! – протянул Заплатин, отрывая глаза от маузера и с интересом рассматривая Варвару.

– Отпусти, командир, Бумбараша! – требовала Варвара. – Я во всем виновата! Шинель я ему дала!..

– Какую шинель? – не сразу понял Заплатин.

– Комиссара вашего, – ответила Варвара.

– Вот-те на!.. – только и успел ответить Заплатин. С улицы донеслись голоса и отвлекли его внимание.

Красноармейцы подталкивали прикладами Хомяка. Одновременно они защищали его от кричащей толпы крестьян.

– Отраву, бисов сын, сыпал!

– Колодезь отравлял!

– Да мы скотину поим! Сами воду берем! Пользуемся!

– Убью! Убью, отравитель! Хуже конокрада ты!

– Повесить гадюгу проклятого!

Красноармеец отрапортовал:

– Товарищ командир! Этот бандитский элемент задержан сознательными бабами. Отравлял колодцы!

Перепуганный насмерть Хомяк бормотал:

– Не, не, не…

Не ко времени спокойно Заплатин повторил:

– Отравлял, значит, колодцы…

И Хомяк, смелея, изобразил на лице удивление – и даже попытался оправить усы.

– Кто отравлял? Никто не отравлял! Да вы что? С глузду съехали форменным образом?

Во дворе вертелся Иртыш. Заплатин подманил его пальцем и шепнул что-то на ухо. Иртыш выбежал со двора.

– Да тише вы! – прикрикнул Заплатин на кричащих крестьян. И вежливо сказал Хомяку: – Садись, а то притомился, вижу!

Хомяк, ничего не понимая, осторожно уселся на краешек скамейки.

Появился во дворе Иртыш. Бережно, будто динамит, он нес кружку с водой и поставил на стол между Заплатиным и Хомяком.

– До чего ж вкуснющая вода в вашем селе, – сказал Заплатин Хомяку. – Так что выпей за мое здоровье, не ленись!

– Так я ж сегодня ничего соленого не ел, – несчастно улыбнулся Хомяк и отодвинул кружку.

– Выпей, выпей, – настаивал Заплатин, – чистая водица, с родниковой прозрачностью!

Хомяк покачал головой:

– Все равно я вам ничего не скажу – хоть убейте!

Заплатин улыбнулся:

– Вот и хорошо! С какого колодца вода?

– С площади! – ответил Иртыш.

– Забить колодец на площади! – скомандовал Заплатин, и несколько красноармейцев выбежали со двора.

А Иртыш уже тащил в кружке воду с другого колодца.

– С околицы брал!

– С околицы, значит, – сказал Хомяк. Взял кружку и начал пить.

– Может, с околицы, – подмигнул Иртышу Заплатин, – а может, с площади!

Хомяк остановился…

– Ты пей, пей, – сказал ему Заплатин.

– Покуда не скажете, где берете воду, пить не стану! – закричал Хомяк.

– Будешь, папаша, будешь, – успокоил его Заплатин. – С каждого колодца пробу отведаешь!

Высоко над землей, опасно свесив ноги с карниза, сидел на крыше заброшенной церквушки Бумбараш.

Через кладбище мимо кустов сирени торопливо шла Варвара. Она несла горячую сковороду с яичницей.

Часовой Совков преградил ей путь.

– Не положено!

– А я вот как залеплю сейчас яешней твои стекляшки – и будет положено! – пригрозила Варвара.

– И залепи! – послышался голос Заплатина.

Он вышел к церквушке с другой стороны. Улыбается. Похлопывает Совкова по плечу:

– Совков, Совков! Давай без строгости! – Потом он подошел к зарешеченному оконцу и строго приказал Бумбарашу: – А ты, подозреваемый, отъедайся, отдыхай! А как приедет уполномоченный Особого отдела, разберемся по закону и справедливости!

Обрадованная Варвара кинулась к оконцу и, обжигая пальцы о горячую сковороду, начала кормить Бумбараша.

На срубе колодца крест-накрест лежали две винтовки. И двое часовых сторожили колодец, никого не подпускали близко.

С ведрами, бадейками, коромыслами стояли перед колодцем крестьяне.

– Нечего здесь околачиваться, – говорил часовой. – К речке идите, там вода проточная!

– К речке – далеко, – ответила ему Серафима. – Руки надорвешь нести…

– Зато от колодца близко… до того света! – разъяснил Заплатин. Он внимательно вглядывался в лица крестьян, словно стараясь угадать, кто из них связан с бандой.

Крестьяне причитали:

– Да что же теперь будет?

– Неужто все колодцы отравил, окаянный?

– Ой, несчастные мы, несчастные!

Заплатин сказал:

– Это мы несчастные! Пол-отряда животами мучаются! Кто за ужином пожадничал на чай, у тех на живот напасть! А я вот только борщ ел, так у меня самую малость ноет!

Степенный бородатый старик, сельский староста Егор Карпович, сказал:

– Я тоже… Как запью пампушки парным молоком от коровы Мурки – живот скручивает до невозможности. А как запью от Бодливой – полное здравие!

– А ты отдай Мурку нам, – предложил Заплатин, – и не будешь мучиться.

– Чего захотели, голодранцы, – ответил Егор Карпович. Схватил свои ведра и коромысло и ушел.

Серафима подошла к Заплатину и зашептала:

– Староста наш… С бандой связан.

– Вот это – прекрасно! – воскликнул Заплатин.

А дальше началось совсем странное и непонятное… Староста Егор Карпович появился в расположении отряда, но его почему-то отгонять не стали.

На вылинялых санитарных палатках были нашиты красные кресты. Из-за брезента доносились дружные стоны…

Прислушиваясь, староста замедлил шаг. Он был глуховат, прикладывал к уху ладонь. Этот его недостаток учли, и стоны усилились.

У крайней палатки деревенского старосту встречал санитар – громила в коротком белом халате. Он держал плоскую эмалированную кружку и резиновый шланг клизмы.

– У тебя, гость, што? Тоже болезня – инфекция? А то могу! – сказал он и отсалютовал старосте профессиональным жестом.

Явление нечистой силы староста осенил крестным знамением, потом плюнул:

– Помирать буду, а не позволю со своей плотью такой грех творить!

Выглянул из командирского шатра Заплатин, увидел пожаловавшего к ним старосту, спросил хмуро:

– А над чужой плотью измываться – для тебя не грех?

– Совсем непонятно, об чем вы намекаете, – ответил староста.

– Добрая половина моего отряда лежит в смертельном виде, – сказал Заплатин. – Если факт отравления подтвердится анализом повезенной в город колодезной воды, понесешь, староста, ответственность как главная деревенская власть!

На краю села под одинокой березой, на которой развевался красный флаг, расположились красноармейцы.

Издали показался староста, и они повскакивали, засуетились.

Стали мерить расстояние от палаток до березы.

Вбивают в землю какие-то колышки.

Роют канаву.

Старик староста постоял в сторонке, погладил окладистую свою бороду и обратился к Заплатину:

– В землеустроители, видать, записался?

– Будем карантинную палатку ставить, – ответил Заплатин. – Для тех, кто уже умер…

Староста закрестился. К Заплатину подбежал красноармеец.

– Сто тридцать шесть получилось, товарищ командир!

– Перемеряй, перемеряй, Кравчук! А у тебя, Власенко, сколько?

– Сто пятьдесят три! Как в аптеке на весах!

– Это уже лучше! – обрадовался Заплатин.

Староста прислушивался. Потом спросил:

– А почему это лучше?

– По докторскому уставу ближе, нежели на полтораста аршин к отравленной душе подходить запрещается, – объяснил Заплатин. – И мотай, дед, нечего тебе околачиваться возле военного значения!

– Бандитские выродки! – пригрозил староста в сторону леса. – Чтоб вам повылазило, столько людей поотравляли!

– А сам небось уже верного человека в лес послал? С радостным для банды сообщением, что отряд мрет и мучается болезнями? – спросил Заплатин.

– Ей-богу, не посылал! – перекрестился староста. – Чтоб меня гром убил, если вру!

– Смотри, староста! – пригрозил Заплатин.

А ночью на край села были выведены красноармейские пулеметы. Их устанавливали за плетнями крайних хат, в садочках, на чердаках.

Село встречало бандитов сонным предутренним спокойствием и пением петухов.

В пулеметный прицел была видна тонкая, прямая, как мачта, береза с красным флагом на макушке. Пузатое дуло повели чуть в сторону – и в прицел попали бандиты.

Они шли в полный рост. Веселые. Пьяные. Гаврила был впереди, рядом с Софьей Николаевной.

Она говорила торжественным голосом:

– Солдаты! Перед вами неприятель! Вперед! А потом три дня – село ваше!

Бандиты смеялись:

– Да мы их голыми руками, поносников красных!

– Мы им сейчас!..

– Добрую ты им, Сонюшка, микстуру приписала!

– Мухи дохлые, сдавайтесь!

Когда бандиты поровнялись с прямой, как мачта, березой, Гаврила крикнул:

– Сперва расстреляем ихний флаг!

И поднял руку с наганом, целясь… Но выстрелить не успел.

В ту же секунду, как по сигналу, хлестнуло пламя из пулеметов и раздались винтовочные выстрелы красноармейского отряда. Дистанция до тонкой прямой березы, как известно, была измерена заранее, поэтому огонь был на редкость метким.

Услышав выстрелы, Совков махнул рукой Бумбарашу и, схватив наперевес винтовку, кинулся навстречу бою.

Вверху на карнизе церквушки метался Бумбараш.

– Стой, Совков! Отопри! И я! Вместе с тобой! Туда!

Совков убегал не оборачиваясь.

Вскоре он появился в красноармейской цепи, залег рядом с товарищами.

В пулеметный прицел было видно, как падали подкошенные пулями бандиты.

Тяжелораненая Софья Николаевна кричала в бреду:

– Нет, нет, юнкер!.. В полночь я кофе не пью!.. Мальчики, уже поздно!.. Рукавишников, как вам не стыдно!.. Такими духами только горничные душатся, фи, какой вы!

Гремел невдалеке бой. Медленно, осторожно нащупывая точку опоры, Бумбараш спускался по выщербленной стене церквушки.

Остановился, чтоб перевести дух. Огляделся по сторонам. И вдруг увидел Гаврилу.

Огородами, прячась за хатами, стараясь не попадаться на глаза односельчанам, Гаврила удирал от своей банды. Он прихрамывал.

– Сто-о-ой! – закричал Бумбараш, хотя услышать его Гаврила не мог.

До земли было еще далеко, но Бумбараш прыгнул.

Вбежав в свой двор, Гаврила кинулся в конюшню. Варвара поняла, что он замыслил, испугалась. Что делать? Сорвала с лохани белую чистенькую тряпицу и торопливо, чуть ли не по локти опустила руки в уже замешанное тесто.

С оседланным конем на поводу выбежал из конюшни Гаврила.

Старательно, степенно, как хорошая хозяйка, Варвара месила тесто… Как могла тянула время.

– Жинка! Варюха! Тикаем! – крикнул он.

Она ответила:

– Пирожков в дорогу напеку… с маком.

– Дулю тебе с маком, а не пирожков! – разозлился Гаврила. – Красные всех наших перебили!

Тогда Варвара набралась смелости и, сдирая с локтей тесто, сказала хоть и с прежней уважительностью, но вполне самостоятельно и решительно:

– Вы, Гаврила Иваныч, с бандой путались, вы и удирайте! А я с вами не собираюсь!

– Не дури, Варька, выпорю! – ответил он, подавляя растущую в душе злобу и стараясь быть снисходительным и насмешливым.

Когда он втаскивал ее в седло, она вырывалась. Но где ей, почти девчонке, пересилить такого здоровенного, сильного бугая!

Гаврила скакал на коне. Перед ним, перекинутая через круп лошади, лежала Варвара. Село виднелось за спиной. Удалялось… Поле было перерезано оврагами, и, когда Гаврила пересекал по тропинке устье одного из них, показался Бумбараш.

Он пеший, они на коне.

Выбежав на тропинку, Бумбараш со всех ног кинулся за ними.

– Стой! Стой! – кричал он.

Увидела его Варвара. Голова ее свисала.

– Бумба-ара-аш!.. – закричала она.

И Гаврила стукнул ее за эти слова по затылку.

Бумбараш продолжал бежать. Но он сильно отставал.

Варвара видела это…

– Сейчас, Бумбарашка, сейчас, – шептала она.

А Бумбараш все больше удалялся…

Пряжка вспотевшей уже подпруги была близко от ее лица, и пальцы сами потянулись к ней.

И как только Варвара отстегнула пряжку, седло соскользнуло с коня набок, и вместе с седлом она и Гаврила оказались на земле. Дорога пролегала по-над оврагом, и, не удержавшись, оба они покатились по крутому склону.

Следом прыгнул в овраг Бумбараш.

Гаврила раньше оказался на овражном дне. Бумбараш еще катился…

Гаврила целился наверняка.

Но Варвара подтолкнула его под локоть, и он промахнулся.

Тогда он подмял ее под себя, вывернул руки и снова прицелился.

Но она вцепилась зубами в его голень.

Вцепилась – и не отпускает.

– Пораненная нога… – С перекошенным от боли лицом – даже слезы выкатились из глаз, не соображая, что делает, Гаврила резко оттолкнул Варвару от себя дулом нагана.

Раздался нечаянный выстрел.

И, вздрогнув под пулей, Варвара притихла.

Поняв, что произошло, Гаврила кинулся к ней, обнял… Наган он выронил.

Остановился ошеломленный Бумбараш. Медленно осел на песок, не спуская с убитой глаз.

Глубокий овраг. Светлые песчаные склоны. Неподалеку друг от друга сидят Бумбараш и Гаврила, позабыв в это мгновение о своей давней непримиримой вражде.

Слышна песня Бумбараша за кадром:

 
Ходят кони над рекою,
Ищут кони водопою,
А к речке не сойдут:
Больно берег крут.

Ни ложбиночки пологой,
Ни тропиночки убогой.
А как же коням быть?
Кони хочут пить…

Вот и прыгнул конь буланый
С этой кручи окаянной.
Ой, синяя река
Больно глубока…
 

Встал Бумбараш. Поднял с песка наган.

И Гаврила опустил голову, понимая, что поднять ее ему уже никогда не придется, зная наверняка, что сейчас произойдет.

А вверху, почти под синим небом, на дороге, что тянулась по-над оврагом, показались всадники в остроконечных буденовках. Они остановились у самого края и молчаливо стали смотреть на две темные фигурки в светлопесчаной глубине старого оврага. Гулким эхом долетел до них выстрел Бумбараша.