Текст книги "Зимний Туман - друг шайенов"

Автор книги: Евгений Костюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

25. ЗЕМЛЯК С БОЛЬШОЙ ПОДЬЯЧЕСКОЙ

Вся одежда Гончара была изодрана в клочья. Ему пришлось голым идти с казаками до того места в лесу, где они оставили лошадей. А там он переоделся в шаровары и черную гимнастерку.

– Это выходной мундир, – говорил Домбровский, помогая Степану застегнуть пуговицы на манжетах. – Мне он понадобился только раз, когда являлся с докладом к нашему консулу. Вот и снова пригодился.

– Зачем же таскать с собой парадку? – удивился Гончар. – Не могли оставить в обозе?

– Всего не предусмотришь. Если б вас не было с нами, на переговоры с индейцами пошел бы я. При полном параде. На них это действует. Проверено.

Затянув кожаный пояс и пропустив под погонами ремешки портупеи, Гончар обнаружил, что такая сбруя весьма удобна. Одну кобуру он повесил слева, другую – справа, сзади, чтобы не мешала в седле.

– Мы не нашли вашу шляпу. – Домбровский подал ему фуражку с металлическим козырьком. – Наденьте. На околыше есть ремешок, можете его опустить.

– Вы офицер? – Степан ощупал погоны на плечах.

– Разжалован в урядники. А вы, позвольте спросить?

– Нет, я абсолютно гражданский человек.

– Знаю, знаю, – усмехнулся Домбровский. – Вы торгуете обувью.

К Степану подвели его вороного. Конь был почти неразличим в темноте, только белая звездочка виднелась между блестящими глазами. Холодный мокрый нос коснулся щеки Степана, и вороной замер, положив голову к нему на плечо.

– Соскучился? – Он погладил тугую шею и поймал ногой стремя. – Мне без тебя было плохо. Очень плохо.

– Могло быть хуже, – сказал Домбровский. – Хорошо, что они не стали следить за нами. Наверно, решили, что мы ускакали за подмогой.

– Я тоже так решил, – признался Степан. – Да так и надо было сделать. Зря вы рисковали.

– Это они рисковали, оставив нас за спиной. И просчитались.

– Почикали как цыплят, никто и не пикнул, – хохотнул молодой казак, подведший коня.

– Рано радуешься, Кунцев, – осадил казака Домбровский. – Унести бы ноги, пока не рассвело.

– На конь! – вполголоса скомандовал князь, и в темноте заскрипели седла, забренчала сбруя, захрипели лошади, переступая под седоками.

Отряд ходкой рысью двинулся к выходу из ущелья.

Степана то трясло, как в лихорадке, то вдруг его сковывала судорога, да так, что он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он удивлялся тому, что не ощущал боли. На спине, наверное, не осталось живого места. А ведь несколько ударов достались и ребрам, и плечам. Но боли не было. Зато было странное чувство – будто с каждой секундой с него постепенно спадают тугие повязки, которыми было спеленуто все тело.

Выбравшись на дорогу, казаки стали, и Домбровский с князем принялись, задрав голову, рассматривать небо, чтобы сориентироваться по звездам.

– Не лучше ли нам остановиться? – сказал Салтыков. – Не верится мне, что они осмелятся выслать за нами погоню, да еще ночью. С нами к тому же раненый, ему бы сейчас отлежаться…

– Дорога ведет на юго-запад. Двинемся по ней, – решительно заявил Домбровский. – К раненому приставим двоих. Поддержат, если что. На рассвете станем в хорошем месте, передохнем, осмотримся. Вперед, князь?

– Вперед, – неохотно скомандовал Салтыков.

Гончара укачало в седле, и он задремал, склонив подбородок к груди. Рядом шумно дышали казачьи лошади. Мягкий топот копыт, скрип седла, переливы цикад – сколько ночей провел Степан под эту вечную музыку степных дорог…

Когда он проснулся, в сером небе над холмами уже протянулись огненные полосы рассвета. Кони шли шагом, и попутчики Гончара еще спали, скрестив руки на передней луке и безвольно раскачиваясь в седле.

Он проехал в голову колонны, догнав князя.

– Я даже не успел вас поблагодарить, – начал Степан.

– Не стоит.

– Кажется, я должен объясниться.

– Ничего вы не должны. – Салтыков выбил трубку о каблук и спрятал ее в карман. – Просто скажите, как вас теперь называть. Хотите остаться Такером – Бога ради, оставайтесь.

– Мое имя – Степан Гончар. Я русский. Из Петербурга. Попал в Америку четыре года назад. Вот и все, что я могу о себе рассказать. Теперь о деле. Дочь профессора Фарбера никто не похищал. Она сама уехала с моими друзьями, шайенами, чтобы помочь мне, когда я лежал раненый в индейском поселке. На обратном пути, видимо, шайены, которые ее провожали, наткнулись на карателей. Сейчас Мелиссу прячут где-то в горах. Я примерно знаю где. Туда и отправлюсь. Один. Меня они знают, а вас – нет. И любой отряд, который приблизится к ним, заставит их сменить укрытие.

– Коротко и ясно, – проговорил Салтыков. – Вы инженер? Впрочем, неважно. Наверно, любой русский человек, прожив четыре года среди американцев, начинает выражаться коротко и ясно. Воля ваша, отправляйтесь, куда считаете нужным. Если здоровье позволит. Но я бы все-таки хотел вам помочь. Земляки тут встречаются не так часто. Где вы жили в Петербурге?

– Угол Садовой и Гороховой.

– Так мы еще и соседи. Мой петербуржский дом – на Большой Подьяческой. Правда, я давненько там не был. Уже и забыл, каково это – жить в большом городе.

– Из-за экспедиции?

– О, из-за сотни различных обстоятельств. Я покинул столицу в семьдесят втором году, когда перевелся в Амурское казачье войско. И с тех пор не бывал в городах крупнее, скажем, Хабаровска или Николаевска.

Князь придержал коня.

– Как вам нравится это место? Остановимся здесь?

– Можно и здесь. Только я…

– Ну уж нет, – перебил его Салтыков. – Воля ваша, можете путешествовать в гордом одиночестве. Но сначала надо осмотреть ваши раны, наложить повязки. Да и подкрепиться перед дорогой не помешает.

Пока Домбровский осматривал и смазывал жгучей жидкостью спину Гончара, казаки сгрудились вокруг, обсуждая картину, представшую их взору.

– Эк расписало-то! Чистый ковер!

– Да, брат, наградил тебя Бог дубленой шкурой. Молотили от души. У любого бы кожа до кости полопалась, а тут, глянь, только ссадины остались!

– Палкой кожу не порвешь, шомполами надо было.

– Да сквозь строй, чтобы без роздыху.

– Ну, знатоки, – протянул Домбровский. – Когда сами копченым попадетесь, тогда и учите их. Будут вам и шомпола, и сквозь строй, и розга, и шпицрутен.

– Налюбовались? – Гончар повернулся к казакам. – Могу одеваться?

Казаки, посмеиваясь, разошлись. Он снова натянул гимнастерку на голое тело и поежился.

– Что, жжется? – Домбровский заткнул фляжку. – Ничего. Рану водкой не испортишь. А где это вас так разрисовали? Видел я в Нерчинске одного морячка. Над его спиной, как он рассказывал, дикари трудились два дня, не смыкая глаз. Он, бедолага, извелся весь, пытаясь разглядеть рисунок.

Гончар не удержался от вопроса:

– В Нерчинске? Что вы там делали?

Для него это название всегда было каким-то образом связано с каторгой. Нерчинский рудник. В горах Акатуя. Бродяга Байкал переехал…

– Был проездом. А что?

– Ничего. Просто всегда немного завидую людям, которые побывали там, где не бывал я. Даже если речь идет о каторге.

Домбровский спрятал фляжку в подсумок, отстегнул от седла скатанное одеяло и расстелил его на траве.

– Надо отлежаться, – сказал он, садясь и стягивая сапоги. – Хотя бы часок. И вам рекомендую настоятельно. Переход будет долгим. А что до каторги… Я, милостивый государь, прошел всю Российскую империю, от Польши до Аляски. Как говорится, повидал свет. И что же? Всюду, если разобраться, одно и то же. Нерчинск. Всюду – Нерчинск. Всюду – божественные красоты природы. И человеческое ничтожество. Тупость начальства и подлость раба. Всюду Нерчинск.

Домбровский сладко зевнул и растянулся на одеяле.

– Не теряйте время, Такер. Поваляйтесь на травке, пока судьба дарит вам такую возможность. Через час – завтрак, а потом снова – по коням, и вперед.

Он сложил руки под головой, закрыл глаза и через минуту уже безмятежно посапывал, погрузившись в глубокий сон.

Князь Салтыков присел рядом, вытирая полотенцем мокрое лицо и шею.

– Не хотите искупаться в речке? Вода мутная, но все же – вода.

Степана тянуло прилечь, подобно Домбровскому, но он не мог этого сделать из-за горящей спины. "Не надо было ничем мазать, – с досадой подумал он. – Все бы зажило само собой. От лечения только мучения". Усмехнувшись невольной рифме, он, кряхтя и поеживаясь, все-таки устроился на траве – полулежа, подперев голову кулаком.

– Вот так всю жизнь, – философски заметил Салтыков. – То бешеная скачка, то сон под открытым небом. И нескончаемая дорога. А знаете, ведь я сразу заподозрил в вас соотечественника.

– Чем же я себя выдал? Произношением?

– Отчасти. Впрочем, тут все говорят на каком-то дикарском наречии. Колониальный диалект великого английского языка.

– Кстати, вы-то как раз этим не страдаете. Даже странно. Я всегда думал, что у русских аристократов родной язык – французский.

– Ну, батенька, это вы сочинений графа Толстого начитались. Ныне на французском обожают изъясняться новые русские классы – купечество да промышленники. А высшее общество излечилось от галломании аккурат в двенадцатом году. Точнее сказать, в пятнадцатом, после экскурсии в Париж. Как увидели своими глазами все прелести республиканской Франции. Нет, с тех пор главный язык Европы – английский. И Европы, и всего мира.

– И все-таки чем же я себя выдал?

– Да ничем. Но лицо… Мы с Домбровским сразу вспомнили недавнюю историю в Николаевске. Она прогремела как раз накануне нашего отплытия. Из Петербурга пришла депеша с приказом задержать одного вполне благопристойного господина. Да опоздала, он уже отбыл за океан. Оказалось, беглый кассир. Его портрет три дня украшал все газеты Амурского края.

– Что, он так похож на меня?

– Сходство поразительное. Но только внешнее. Ведь вы живете в глуши. А беглые кассиры оседают в больших городах. Потому что только там они могут тратить краденые деньги. Скоро Америка станет самой богатой страной мира. Потому что все воры бегут сюда.

– Ну, не только воры, – возразил Гончар.

– Если вы о политических, то они, на мой взгляд, не слишком сильно отличаются от беглых кассиров. Надеюсь, вы не из этой братии?

– Нет, я от политики далек. Но вы, князь, все-таки напрасно так оцениваете эмигрантов. Многим действительно трудно найти место на родине. Вот вы, к примеру, собираетесь поселить тут простых русских крестьян.

– Собираемся. Но обратите внимание, собираемся именно поселить. Сами-то они сюда не поедут. По своей воле в Америку стремятся те, кому в Старом Свете не дают развернуться.

– Мне показалось, что вы и сами не прочь остаться здесь, – осторожно заметил Степан.

– Остаться здесь? Но зачем? В мире еще столько непройденных дорог. Пока могу держаться в седле, не собираюсь останавливаться.

– Вы очень похожи на вашего друга. Мы с ним только что говорили как раз о непройденных дорогах.

– Я похож на Мишку? – Князь рассмеялся. – Что делать, скоро три года, как мы едим из одного котелка. К тому же у нас общие корни. Обратите внимание, как он сложил платье, прежде чем прилечь на минутку.

Гончар и сам заметил, что сапоги Домбровского стояли по стойке смирно. Гладко расправленные портянки свисали с них, не доходя до земли ровно один сантиметр с каждой стороны. Дорожный плащ был сложен в идеально ровный квадрат, воротник застегнут, а шейный платок свернут аккуратным фунтиком и поставлен как раз внутрь воротника.

– Мой старшина был бы в восторге, – сказал он. – Отличная выучка.

– Да, кадетские привычки неискоренимы, – согласился князь. – Я был отдан в Пажеский корпус, а Мишка попал в орловский кадетский. Дети офицеров, сами знаете, не могут выбрать себе иную жизненную стезю, кроме военной службы.

– Служба бывает разная, – заметил Степан. – Вам, князь, грех жаловаться на судьбу. Могли бы сейчас торчать в каком-нибудь Урюпинском гарнизоне…

– Я и не жалуюсь. А Домбровский – он вообще счастлив. Он не успел вам рассказать, как очутился в экспедиции? Вижу, что не успел. А история крайне поучительная. В молодости все мы состояли в неких обществах. Назовем их кружками любителей общественного переустройства. Читали французских и английских мудрецов, обсуждали прожекты…

– Тайное общество?

– Пустопорожняя говорильня, сопровождаемая сжиганием фунтов табака и поглощением ведер крепчайшего чая. По счастью, вовремя образумились оба. И отошли от болтунов. Я отправился на Амур, а Мишка служил в гвардии. Дрался на дуэли, был разжалован, изгнан из столиц. Служил по исправительному ведомству. И надо же было ему, сопровождая высочайшую инспекцию, встретить за Байкалом одного из прежних собеседников! Тот уже отбывал честно заработанное наказание, и Домбровский не преминул с ним возобновить отношения. Уж не знаю, долго ли эти отношения длились и сколько табаку было воскурено на этот раз. Но, когда инспекция добралась до Амура, одновременно с ней нас достигло секретное сообщение. О дерзком побеге государственного преступника. Да-да, того самого, из наших говорунов. Мишка божился, что он тут ни сном ни духом. Но прошло время, и говорун всплыл в Лондоне. И не просто всплыл, а на страницах либеральной прессы поведал миру о своем героическом побеге. Коему, между прочим, немало способствовал некий гвардейский офицер, распропагандированный нашим героем. Каково?

Гончар пожал плечами:

– Меня в этой истории удивляет только одно. Откуда на Амуре могли появиться лондонские газеты?

– Что же здесь удивительного? А откуда в Москве появляются швейцарские устрицы? Мы живем на пороге двадцатого века. Границы рухнули, расстояния сжались. Мог ли мой дед вообразить, что я буду беседовать с соотечественником в горах Колорадо, на обратной стороне Земли? Так или иначе, весть о побеге государственного преступника достигла тех, кто обязан принимать меры. И меры последовали. Мишку моментально выперли из гвардии и урядником перевели в казачье войско.

– Урядник – это понижение?

– Более чем, – усмехнулся князь. – По счастью, никто не помешал мне живо зачислить его к себе в команду. Мы отбыли за океан и оставили с носом всех наших недоброжелателей. Полагаю, разжалованием бы дело не кончилось. У нас уже научились делать карьеру на разоблачении политических противников. А Домбровский – блестящая кандидатура на такую роль. Одно польское происхождение чего стоит. Поляки – известные бунтари. Жандармы копнули бы до седьмого колена и обязательно бы нашли, что еще Мишкины предки только и думали, как бы подорвать столпы Российского государства.

– А чего его подрывать? Само рухнет, – не открывая глаз, пробормотал Домбровский. – Господа, дайте поспать!

26. СЛУШАЮСЬ, ВАШЕ БЛАГОРОДИЕ!

Они едва успели пообедать, когда с соседнего холма донесся протяжный свист.

– Кого еще несет? – вскинулся Домбровский.

Казаки живо порасхватали винтовки, сложенные пирамидой, и рассыпались, залегая в высокой траве.

Салтыков тоже встал, надевая шляпу, и коротко бросил Степану:

– К лошадям. Там один Кунцев остался, прикроете нас с реки.

Домбровский поднял бинокль, глядя на вершину холма, где скрывался караульный.

– Пятеро, – проговорил он, словно читая невидимое послание. – Пятеро конных. Свернули с дороги в нашу сторону. Ага, показывает, что военные. Отбой, ребята. Это свои.

– Свои-то свои, но вы все же побудьте пока с лошадьми, – сказал князь Гончару.

Спустившись к реке, Степан увидел, что карауливший лошадей казак тоже принял меры предосторожности. Он сидел в камышах у самой воды, удобно пристроив ствол винтовки в ложбинке мшистого валуна.

– Кого там Лукашка углядел? – негромко спросил Кунцев, из-под руки осматривая берег. – Вот черт глазастый, не дал подремать.

– Солдаты к нам едут. – Гончар устроился рядом с ним, набивая патронами магазин винчестера. – Наверно, заметили дым.

– Иные солдаты хуже басурман. Много их?

– Пятеро.

– Разъезд, – понимающе кивнул Кунцев. – Через час жди остальных. Ну, с солдатами пущай их превосходительства разговоры разговаривают. Ты, браток, тут посиди. А я к Цыгану сбегаю. Не ровен час, выступать, а я ему подпругу отпустил. Пущай, думаю, отдохнет коняка, а тут такое дело. Вот так, бывает, на привале отпустит человек подпругу, разнуздает коня, а тут тревога, марш-марш. Ты ногу в стремя – а седло под брюхо. И пропал человек. Так я сбегаю?

– Давай, мог бы и не отпрашиваться.

Кунцев смущенно улыбнулся и потер нос:

– Да кто тебя знает. Бывает, с виду человек как человек, а на поверку – начальство.

– Нет, я человек, не начальство.

– А с князем-то наравне держишься.

– Я со всеми наравне держусь.

– Оно и верно. Наш-то такой же, вроде тебя. Простой. Руки на казака не поднимет. Только глянет по-своему или обложит худым словом. Ежели узнает, что я Цыгана разнуздал…

– Не узнает, – успокоил его Степан.

Вернувшись от лошадей, Кунцев принялся обламывать камыш и устилать стеблями песок вокруг себя. Скоро он смог вольготно раскинуться на мягкой подстилке, а Гончар так и остался сидеть на корточках, укрываясь за валуном. Когда же на берегу показался Домбровский и жестом поманил их к себе, казак огорченно вздохнул:

– Эх, такую позицию оставлять! Только-только по-людски устроились оборону держать!

– Кунцев! – прокричал Домбровский издалека. – Подтянуть подпруги! Знаю я тебя! Выходим через пять минут! Гончар, воды принесите, костер залить!

Он нашел под седельной сумкой скатанное брезентовое ведро и наполнил его водой. Поднимаясь по берегу, Степан продирался сквозь кусты и слышал, как Салтыков разговаривает с кем-то по-английски. На этот раз речь князя была проста и по-военному лаконична.

– Семь миль на запад? Ясно. Ведут залповый огонь? Сколько их? По дыму нельзя было сосчитать? Ясно. Мои люди зайдут с северной стороны, ваши – с восточной. Станете за укрытиями. Ждите моей команды.

Ответных реплик не было слышно, и Гончару на миг показалось, что Салтыков говорит по рации. Наваждение прошло, как только он увидел собеседника князя. Это был сержант-кавалерист с землистым лицом и свисавшими из-под шляпы длинными волосами, серыми от пыли. Непрестанно оглядываясь, он что-то говорил, прикрывая рот ладонью, словно боялся, что его подслушают.

– Нет, так не пойдет, – возразил князь на неслышные слова сержанта. – Никаких засад. Нет-нет. Если они попытаются бежать, вы можете преследовать их, но не стреляйте вдогонку. Пуля не различает, кто преступник, а кто жертва.

Степан залил водой остатки костра. Князь, проходя мимо него, сказал по-русски:

– Как там Кунцев? Не спал? Водится за ним такой грешок – вздремнуть на часах.

– Никак нет, ваша светлость! – Степан шутливо вытянулся и щелкнул каблуками.

Салтыков повернулся к сержанту и снова перешел на английский:

– Уверен, что ваш полковник распорядился бы так же, как и я. В любом случае нам следует его дождаться, прежде чем что-то предпринимать.

– Да, сэр, – оглядываясь, произнес сержант. – Нам следует действовать очень осторожно.

Он побежал к своим солдатам, звеня шпорами и бряцая саблей, болтавшейся на боку.

– Как мне удалась роль казака? – спросил Гончар.

– Неплохо. Только не надо вытягиваться во фрунт. Мы не на плацу. – Князь проводил взглядом удаляющегося сержанта: – А у нас добрые вести. Хотя, как знать, может быть, не такие они и добрые. Кавалеристы вышли на след вашей девушки. Сейчас она находится в деревне, в семи милях отсюда.

"Она здесь, рядом! – Степан медленно втянул воздух, пытаясь унять волнение. – Семь миль, рукой подать! Но как она здесь оказалась? Как Майвиса занесло в долину? Здесь же негде укрыться! На что он рассчитывал?" – Индейцы отстреливаются, – продолжал князь. – Туда сейчас движется кавалерия. Солдаты настроены серьезно, готовятся к штурму. Рассчитывают разбомбить деревню из пушек.

– Я должен быть там раньше, чем они. – Гончар расстегнул стоячий воротник, который больно врезался в горло. – Вы сможете задержать карателей под каким-нибудь благовидным предлогом?

– Они и сами не горят желанием лезть под пули. Задержу. Вы уверены, что справитесь один?

– Только один. По-другому не получится.

Отряд мчал напрямик через холмы, следуя за пятеркой кавалеристов. Неожиданно перед глазами Гончара посреди дикой степи развернулось гладкое серебристо-зеленое поле. Солдаты скакали по нему, поднимаясь по пологому склону, а казаки вдруг сбавили ход, и кто-то возмущенно выкрикнул:

– Куда, мать вашу? Хлеба топтать?

– Ты смотри, пашенка, – изумленно проговорил Кунцев, державшийся рядом со Степаном. – Кто ж это тут хозяйничает? А говорили, голое место.

– Гляньте, мужики, как борозда-то идет!

– Поперек склона. Вот дурачье-то. Вверх-вниз небось пахать-то легче!

– Не скажи. Видать, места тут засушливые, вот они такой-то бороздой воду-то и ловят, чтоб она не скатывалась почем зря.

– Смотри, межа-то, межа какая широкая.

– А чего тесниться, места много. Эх, и отхватил же кто-то себе землицы.

Отряд сбился полукольцом вокруг князя. Салтыков проводил взглядом кавалеристов, скрывшихся за распаханным холмом, и сказал:

– На той стороне стоит деревня. Я поначалу так понял, что индейская. Теперь сомневаюсь. Сами видите, земля возделана. Возможно, там ферма.

– Полагаете, индейцы захватили еще и семейство фермера? – спросил Домбровский.

– Нам придется для начала все разведать самим, а не полагаться на сомнительные рассказы.

– Охотно с вами соглашусь. – Домбровский соскочил на землю. – Гончар, за мной. Князь, продвигайтесь вдоль холма к реке, там и встретимся.

С вершины холма открылся вид, вполне естественный для средней полосы России, но абсолютно невероятный здесь, в самом сердце Дикого Запада. Берег в излучине реки был усеян аккуратными прямоугольниками разных оттенков зеленого цвета. То были огороды, которые поднимались от реки к обширному саду. За невысокими округлыми кронами виднелись три большие избы, срубленные из отесанных бревен и крытые серебристой дранкой. Высокие печные трубы были сложены из речного камня, и одна из них едва заметно дымилась. Дальше виднелись сараи, конюшня, высокий амбар с крутой дощатой крышей.

– Большое хозяйство. – Домбровский передал бинокль Степану. – Фермеры так не живут. Тут не одна семья. А где же лошади?

Степан наконец понял, почему эта мирная картина показалась ему странной и тревожной. Ни во дворах, ни на дорожке, ни в кустах, обрамлявших деревушку, – нигде не было видно ни одной курицы. Он видел бельевую веревку, но на ней не было ни единой тряпки. В общем, либо все вымерли, либо основательно попрятались.

– На дороге не видно следов, – сказал он. – Индейцы не могли прилететь сюда по воздуху.

– Да, никого не видно. Кто же вел залповый огонь, который так напугал наших доблестных союзников?

Через мутноватые стекла бинокля Степан разглядел, что окна каждой избы были закрыты мощными ставнями, в которых темнели бойницы. Он перевел взгляд на амбар и увидел, что это сугубо мирное строение тоже неплохо приспособлено для обороны. В верхнем ярусе вместо окон были прорезаны крестовидные амбразуры. И как только Степан подумал, что отсюда при желании можно вести огонь даже по воздушным целям, из отверстий на миг вытянулись несколько длинных стволов. Они выплеснули струйки белого дыма и втянулись обратно. Через пять секунд послышался слитный треск залпа.

– Дистанция около мили, – мгновенно определил Домбровский. – А бьют они вон по той рощице. Там застряли кавалеристы.

– А кто сказал, что в деревне индейцы? – поинтересовался Гончар. – Не видно никаких индейцев. Обычная русская деревня.

– Хутор, – поправил его Домбровский. – Что-то подобное я видел год назад в Орегоне. Сын нашего артельщика женился на местной барышне, забросил пушной промысел и отстроился на голом месте. С собой ничего не было, только ружье да топор. Ничего, выкрутился. Подбирал на обочине все, что бросали проезжавшие караваны эмигрантов. А бросали они много чего, от кухонной утвари до симментальских телок. Через год парень так встал на ноги, что все другие охотники перебрались к нему. Теперь там с десяток хуторов. Вот и здесь нечто в том же роде. Только не пойму я, откуда здесь взялись русские?

– Почему именно русские?

– Так вы же сами говорите – русская деревня.

– Я? – Гончар почесал затылок. – Ляпнул не подумавши. Хотя… Ну кто еще, кроме русских, будет в степи строить не глинобитный домик, а избы из бревен?

– Бревна-то они сплавили из горного леса, тут недалеко. С бревнами мне все ясно, а вот откуда взялись люди?

– Пойдем да спросим, – предложил Гончар. – Я всегда так делаю, если что непонятное вижу. Иду и смотрю.

– Кавалеристы уже тут что-то спрашивали, – напомнил Домбровский. – И получили красноречивый ответ.

– Плохо, значит, спрашивали.

Гончар поднялся, отряхнул гимнастерку и снял оружейный пояс.

– Почему не берете револьверы?

– Оружие мешает разговаривать.

– А нож за сапогом не мешает?

– Нож – какое же это оружие? Деталь национального костюма.

– Как видно, индейцы вас ничему не научили. Ну да, ведь Гончар фамилия малороссийская. Вы не из хохлов? Упрямство есть черта полезная и вредная одновременно. – Домбровский посмеивался, обводя биноклем деревню и берег реки. – Шагайте, шагайте, не буду удерживать. Если вас не подстрелят на ближних подступах, то мы успеем как раз к тому моменту, когда вас начнут пытать каленым железом. Ни пуха ни пера.

– Идите к черту, господин урядник, – отмахнулся Степан и зашагал к деревне.