Текст книги "Загадка острова Раутана"

Автор книги: Евгений Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Золотая лихорадка Леньки

Тропинка змеится по склону крутой сопки.

Впереди Ник Палыч. В руках у него геологический молоток с длинной ручкой. Чуть сутулясь, он постукивает молотком по встречным камням – словно негромко спрашивает: «Как дела?»

За ним семенят Ленька и Светка, Ленька размахивает кинокамерой, но ничего не снимает, пристально смотрит себе под ноги. В одной руке у него такой же, как у Ник Палыча, молоток. Светка держит наготове блокнот, заносит в него впечатления об увиденном.

Под ногами трещат острые камни. Там и сям ярко белеют куски кварца, издали они кажутся разбросанной яичной скорлупой. Приметив особый интерес Ник Палыча к этим камням, Ленька теперь колотит усердно своим молотком по кварцу. Но так как он не умеет одним легоньким ударом точно расколоть камень, то много энергии у него расходуется вхолостую: на пыхтение, приплясывание вокруг зловредного образца и остервенелые удары молотком.

Светка напускается на Леньку:

– Ты почему не снимаешь? Такие виды кругом, а ты баклуши бьешь!

– Не баклуши, а камни… то есть кварцы! Ник Палыч, посмотрите, золото!

Но геолог охладил его пыл:

– Пирит. Между прочим, спутник золота. Но самые ближайшие спутники золота здесь – галенит и сульфид железа.

– Какие они с виду? – хрипит Ленька.

– А похожи на золото. Легко спутать.

Ленька шарит глазами по склону.

– Ты же совсем не снимаешь! – возмутилась Светка. – Возьми хоть блокнот, записывай.

Она отобрала кинокамеру. Но Ленька не глядя сунул блокнот в карман.

– Да что с тобой? – строго спросила она. – Учти, ты срываешь съемки.

Ленька умоляюще посмотрел на нее:

– Погоди ты, Светочка, я сейчас… – и кинулся вверх по склону, размахивая молотком.

– Типичная золотая лихорадка, – махнул рукой Ник Палыч. – Весьма частая болезнь у тех, кто впервые сталкивается с золотом.

– Болезнь? – встревожилась Светка.

– Нестрашная, – успокоил ее геолог. – Пройдет. Пусть поколотит камни…

Перевалив через сопку, они увидели на склоне две фигурки.

– Наши геофизики. Ищут ископаемые приборами.

Оба геофизика были одеты в телогрейки и сапоги, оба румяные от ветра. Один стоял и записывал в тетрадку то, что говорил ему второй у какого-то сложного прибора на треноге.

– Отойди подальше, беспокоишь прибор!

– Да я и так дальше чем за пять метров…

– А почему искажаешь показания?

Геофизик с тетрадкой растерянно хлопнул себя по карману.

– Фу ты, опять ножик перочинный с собой прихватил…

– Тогда удались на десять метров!

Ребята остановились в недоумении:

– Вот это прибор! Ножичек в кармане учуял.

– Магнитометр, – объяснил Ник Палыч. – Если потеряешь ключ, перочинный нож, с магнитометром найти их легко. А мы с помощью этих приборов ищем золото.

– Так вам же ничего не стоит его найти! – воскликнул Ленька. – Такой у вас чувствительный прибор…

– А золото – металл непростой. Магнитометр укажет его присутствие, но как оно располагается, на какой глубине, жила это или россыпь, в каком направлении идет – неизвестно.

– Как же тогда быть?

– Есть другие методы.

Ленька вскоре опять увлекся, замельтешил впереди по склону. Бросался то к одному камню, то к другому и стучал, как дятел.

– Этот метод у геофизиков называется исхаживанием, – указывая молотком на Леньку, заметил Ник. Палыч. – Только делается это не так бестолково. Геолог лесенкой спускается или поднимается по склону, проверяет попадающиеся куски кварца – есть ли там спутники золота, а уж потом начинаем копать, исследовать магнитометрами, другими приборами.

Ленька перевалил через вершину и исчез.

– Привал, – сказал Ник Палыч и сразу же, как подкошенный, опустился на камни. Вытащил коробку леденцов, угостил Светку и лег, блаженно щурясь и посасывая конфету.

Вокруг зашуршали, запрыгали камни. Геолог рывком сел, озираясь.

– Батюшки, что это такое?

С вершины сопки, кряхтя, сползал туго набитый рюкзак. Из-под него виднелись две ноги, отчаянно упирающиеся и обрушивающие каменные лавины.

– Р-ры! – в облаке пыли и скрежете рюкзак затормозил и; грохнулся у ног Ник Палыча. – Я… золото нашел!

Вид у Леньки был ужасный: весь перемазан в земле, будто в нору ввинчивался, с ушей свисают клочья моха, руки в ссадинах.

– Ну-ка, – геолог спокойно придвинул к себе рюкзак. Высыпал камни, бегло поворошил. – Да, небогато… Даже спутников нет. Вот только мышьяк, кажется… нет, слюда.

На Леньку жалко было смотреть. Обмякнув, он уселся на камни и принялся отряхиваться.

– Как же так… в кварце полно золота. А вот, смотрите, блестит!

– Ковырни ногтем, – не глядя, посоветовал геолог. – Осыпалось? То-то. Не все золото, что блестит. Народная мудрость.

Он лениво поднялся, вдруг сделал стремительный рывок и плашмя упал на землю. Торжествуя, поднялся, держа что-то в руках.

– Попалась, любопытная, – ласково говорил он.

– Что там? – подскочил Ленька.

– Лемминг. Полярная мышка. Ее называют мышка-олень. Смотрите, какие у нее коготки! Зимой они превратятся в настоящие маленькие копытца.

Ленька бережно взял лемминга. К нему боязливо придвинулась Светка.

– Я мышей боюсь, – сказала она на всякий случай.

– Это же олень! – Ленька чуть больше разжал ладонь. Диковинная мышка с черными коготками смотрела испуганными бусинками глаз. Вдруг она прыгнула на землю и молниеносно исчезла в камнях.

– Эх ты! – сказала Светка. – Упустил.

– Ничего, мы еще поймаем, – сказал Ник Палыч. Он оглядел окрестные синевшие горы. – Да. Это произошло где-то здесь. Но где именно? Вот в чем вопрос. И мы над ним сейчас бьемся…

– Что произошло? – насторожились ребята.

– Случилось это в самом начале войны. Летом 1941 года работал в этих местах легендарный геолог Дмитрий Пухов. Мы называем его легендарным, по: тому что он в те времена, когда еще не было такой совершённой поисковой техники, открыл несколько месторождений олова. На металлы у него было какое-то сверхъестественное чутье. Такой геолог рождается раз в сто лет. Да-а. А здесь его группа наткнулась на золото. Группа была маленькой – всего пять человек. Но эти пять человек сделали столько, сколько не сделает иная поисковая партия. Они работали как дьяволы – день и ночь. Стране в то время особенно остро нужно было золото, и вот месторождение оконтурено, детально нанесено на карту.

Но Пухов решил обследовать эти места шире. А документацию на месторождение и образцы он отправил в город с одним геологом тракторным поездом. Кстати, среди образцов был уникальный самородок весом почти в десять килограммов. По форме он напоминал собачью голову, его так и назвали – Собачья голова. Сохранились зарисовки этого самородка, сделанные самим Пуховым. Никто в поезде не знал ни о самородке, ни о документации. И тем не менее в пути геолога ограбили и тяжело ранили.

– Э-эх! – стиснул кулаки Ленька. Светка смотрела на Ник Палыча, широко распахнув глаза.

– Да, ребята, на этой северной земле случалось такое из-за золота, – продолжал Ник Палыч. – Негодяи, наверное, думали, что убили геолога, и бросили его. Но он выжил. Однако похищенное так и не удалось найти. Когда Пухов вернулся из поля поздно осенью и узнал, что документы и образцы пропали, он был в отчаянии. Ему удалось по памяти нанести месторождение на карту, а потом он попросился добровольцем на фронт. Это был отважный, благородный человек. С войны он не вернулся.

Несколько минут Ник Палыч молчал.

– И вот до сих пор мы «Ищем это месторождение.

– Но ведь он оставил карту! – задышал у него над ухом Ленька.

– Карта эта несовершенная. Окажется на местности ошибка хотя бы в сто метров – и долби шурфы сколько угодно, выходов золота не найдешь. Правда, геологи оставляют обычно после себя точные ориентиры на местности – траншеи, шурфы, но ведь прошло столько лет! Мы находим лишь старые отметки Пухова. Чувствуем, золото здесь есть, то и дело попадаются его следы, а по-настоящему никак его не нащупаем. Нужна светлая голова Пухова, его точные разработки. Вот так-то…

Ну, – сказал Ник Палыч, закидывая за спину свой тощий рюкзак, – потопали.

Солнце опустилось к горизонту в мягкие белые облака, отдыхает перед тем, как снова поползти вверх. Стало холоднее, ветерок – резче.

Сопка, еще сопка, еще… Последняя – самая высокая. Долго карабкались они по ее угрюмым склонам, пока не взобрались на вершину.

– Вот она, красота Чукотки! – раздался восторженный, какой-то детский голос Ник Палыча. Он стоял на вершине, подставив разгоряченное лицо ветру, поблескивая очками. Ленька и Светка встали рядом и огляделись.

Покоясь в розовых облаках на дальних горах, солнце, словно из-под полуопущенных век, освещало все вокруг. Там, вдали, где белели игрушечные палатки, бежал живой серебряный ручей, вокруг него все ярко зеленело, в этой зелени поблескивали лужицы. Направо громоздились черно-сизые сопки. Светлой нитью петляла по ним каменистая дорога, а слева почти все закрывал туман – плотный и нежный.

Здесь снова сделали привал. За вершиной, в низинке, Ник Палыч вскипятил на спиртовке чай, и они перекусили.

– Куда теперь пойдем? – спросила Светка.

– К старателям. Вон дымок на излучине…

Теперь солнце било им прямо в глаза. Чем ниже они спускались, тем становилось холоднее.

Они дошли до широкого серого отвала – груды промытой пароды. За ним рокотали бульдозеры.

– Вовремя, – пробормотал Ник Палыч. – Погодка портится.

Солнце пригасло. В воздухе возникли и закружились пухлые снежинки. На берегу ручья стояли две избушки, к их стенам привалились железные бочки.

– Вот старательская колода.

Они подошли к длинному желобу. Человек в коричневом клеенчатом плаще и клеенчатой кепке держал в руке наконечник шланга, во многих местах заклеенного и замотанного изоляционной лентой. Из него во все стороны били струйки. Шланг походил на длинное дерево с серебряными веточками.

– Здорово! – крикнул Ник Палыч.

Человек повернулся, но глаз его из-под глубоко надвинутого козырька не было видно. Торчал лишь толстый сизый нос да густая бородища, какая-то пегая, с подпалинами.

Человек выпростал из рукава широкую ладонь и пожал всем руки. Ленька почувствовал, что рука у незнакомца мокрая и ледяная.

– А где звеньевой?

– Якименко? – переспросил человек. – Чешет сюда.

Из-за отвала, ревя, вылезла машина. Кабины у бульдозера не было. На сиденье, укутанная в брезент, возвышалась широкая, как копна, фигура, ее секло мокрым снегом.

– Я звеньевой! – прохрипела фигура. – А вам чего?

– Вас и надо, – сказал Ник Палыч. – Переночевать здесь можно?

И он, забравшись на гусеницу бульдозера, зашептал что-то, кивая на Светку и Леньку. Звеньевой внимательно слушал и стряхивал снег. Казалось, слушал и бульдозер, тихонько ворча.

– Уразумел! – и фигура проворно соскочила с бульдозера. – Жмакин, покажи пионерам, как моют золото лотком.

Человек в плаще вытащил из-под желоба большой деревянный совок без ручки. Дно у совка было составлено из двух досочек, сходившихся под тупым углом. Старатель зачерпнул лотком грунт и пошел к речке. Ребята бросились за ним.

– Жмакин коричневой большой лягушкой сидел у воды, красные ручищи его вертели и поколачивали лоток, а набегавшая волна уносила то, что не нужно, – мусор, пустую породу, песок… И вот лоток совершенно сухой, а на дне – словно веснушки проступили.

– Россыпное! – выдохнул Жмакин.

Как зачарованный, Ленька потянулся к веснушкам и накрыл их ладонью. Повернул ладонь к небу – что за нежные золотинки!

Вдруг вспыхнула боль в руке. Жмакин резко ударил по пальцам. Золотинки осыпались в речку.

– Эхе-хе! – старатель погрозил пальцем-сарделькой. – Маленький, да скороспелка. Уже липнет золотишко к рукам!

– Да я… – Ленька поперхнулся от обиды. Неужели он думает, что пионер Пузенко может украсть золото?

– То не игрушки, – ватным серым голосом говорил – старатель. – Государственное ископаемое. На строгом учете.

Казалось, он механически повторяет накрепко заученные фразы. У Леньки дрожали губы, но звеньевой успокаивающе потрепал его по плечу.

– Ну-ну, Жмакин, – сказал он, – хлопчик ничего» плохого не хотел. А ты навалился…

Жмакин, выворачивая сапогами камни, покарабкался к желобу.

– Строгий товарищ, – одобрительно кивнул звеньевой. – Вы уж, пожалуйста, на него не обижайтесь. Бережет золото.

И приставив ладони ко рту, заголосил:

– Приготовься на съем!

У колод зашевелились фигуры старателей. По временам их закрывала пелена мокрого снега. Ребята ежились, носы у них посинели.

– Подадимся в теплушку, – махнул рукой звеньевой.

Теплый, пахнущий нагретым свежим деревом воздух охватил ребят. Они сели на длинную лавку, чувствуя, как оттаивают уши и носы.

Половину просторной комнаты занимали двухъярусные деревянные нары. На них спало несколько человек. В углу пыхала жаром раскаленная железная печка. Под вырубленным в стене оконцем на столе покачивали черными чашечками блестящие аптекарские весы.

– Тут мы проживаем в свободное время, – пояснил звеньевой. – Когда не работаем, значится. У джурмы греемся, – он кивнул на печку, – фарт подсчитываем на тех весах.

– Фартит вам? – спросил Ленька солидно. Из книг о золотоискателях он уже знал некоторые их словечки.

– Пофартит, как потом умоешься… Однако пока дела катятся по-доброму. Идет металл… Тьфу-тьфу. И работают хлопчата отменно.

– С энтузиазмом! – сказал кто-то на нарах.

Ребята оглянулись. Там лежал белобрысый парень, – видно, очень усталый, но веселый. Он как вошел, так и бухнулся на нары, – в телогрейке, в штанах, только сапоги успел снять, и одна портянка тянулась с ноги и исчезала под нарами.

Звеньевой закивал головой:

– Во, во…

Дверь открылась, медленно вплыл Жмакин. В руках он бережно нес маленький цинковый совочек. Кепочка сбита на затылок. И только теперь Ленька по-настоящему увидел его лицо – белое, как недожаренный блин, а борода отсыревшая, висит мочалом. Он умиленно и растроганно улыбался, будто нес новорожденного.

– Хороший вес, чую! – сказал Жмакин.

Сунул совок в раскаленную топку. Совок запарил. Жмакин осторожно подбрасывал его, словно дитя. Вот он вытащил совок и тихонько сдул дым. Тотчас лицо его плаксиво сморщилось.

– Пирит обозначился. Здешнему золоту конец.

– Точно, – звеньевой глянул через его плечо. Заглянул и Ник Палыч. Очки его блеснули. – Клади на весы.

Ребята, чувствуя на себе настороженный, косой взгляд Жмакина, подошли. И тотчас замерли в восхищении.

На белом цинковом совочке мерцал красным пламенем пологий холмик. А у самого края, словно черная накипь, – разные примеси.

Самолет с громадной скоростью несся прямо на ледяную глыбу. Эдька хотел крикнуть, вскочить, но не мог пошевелиться. Он только смотрел, как стремительно вырастают ледяные клыки.

Тут Цуцаев поднял голову. Он чуть тронул штурвал – и самолет с ревом пронесся над оскаленными торосами.

– Как я испугался! – зашумел Эдька. – Смотрю: летим прямо на айсберг. Ну, думаю, конец… Аж похолодел!

– Если на разведчике летишь, пугаться и холодеть не стоит, – усмехнулся капитан. – Не будешь успевать разогреваться. Так и превратишься в сосульку. А таких летчиков, как Цуцаев, даже в Арктике мало.

Мимо пробежал штурман.

– Приготовиться к повороту! – крикнул он. – Побережье.

– Ага, – оживился Елисеев. – Смотри-ка, точка в точку выходим.

Самолет накренился и стал разворачиваться.

– Колыма!

Внизу, совсем близко, чернела среди зеленых берегов широкая река. На ней белели льдины, потом они исчезли, стали появляться, как подсолнечные семечки, катера и лодки, срёди которых изредка арбузными корками проплывали большие морские суда.

Елисеев с силой потянул носом воздух.

– Видать, обед знаки нам подает.

Ребята тоже почувствовали, что по самолету разнесся вкусный запах борща. Это бортмеханик Торопов хлопотал у блестящих высоких бачков. Он поманил ребят:

– Сюда, с ложками!

Но ложки и миски он раздал сам, налил по большому черпаку борща. Ребята молниеносно опорожнили миски. Они даже и не подозревали, что у них такой аппетит. Бортмеханик обрадовался:

– Это по-нашему! Получайте второе.

В те же тарелки он горкой положил дымящейся гречневой каши, а на каждую горку бухнул по куску сливочного масла.

– Стоп, стоп! А шницели?

Большие коричневые шницели были очень аппетитными.

– Когда вы успели все это приготовить? – удивился Миша.

– Если бы готовил, то не успел бы. Все это получаем на земле, остается только разогреть. Но кое-что и сами готовим. Покушаете, загляните в книгу отзывов нашего ресторана «Крыло ворона».

– Какого ресторана? – не понял Василек.

– «Крыло ворона». Так мы называем «кухню» нашего самолета.

Пообедав, ребята чинно составили миски в стопочку. Сверху положили ложки и вилки.

– Эге, так не пойдет! – Торопов сделал большие глаза. – У нас твердое самообслуживание. Каждый моет тарелку за собой.

Ребята ужасно смутились, а Миша даже покраснел. Он схватил свою миску и начал мыть ее в тазу с теплой водой.

– А то небось дома папа и мама моют за вами тарелки? – допытывался Торопов, когда они сдали ему чистую посуду.

– Нет, – обиделся Василек, – по воскресеньям я сам мою посуду.

– Только по воскресеньям? А ешь-то каждый день?

Василек понял, что сморозил глупость, и, чтобы скрыть растерянность, уставился в иллюминатор.

– Черский! – сказал Миша. Самолет задрожал, подпрыгнул несколько раз и покатился по земле.

– Бежим искать Ксаныча, – зашептал Эдька Васильку. – Самолет стоит пятнадцать минут.

Скрытой камерой

Эдька и Василек бродили по залу аэропорта, заглядывая в лица ожидающих, но не могли найти Ксаныча. Какой-то бородач с подозрением посмотрел на них, когда они подошли к нему во второй раз.

– Кого ищете, мальцы? – спросил он, откладывая в сторону книжку с пестрой обложкой.

– Одного… знакомого, – промямлил Эдька.

Незнакомец стал расспрашивать их, потом посоветовал:

– А вы идите к диспетчеру. Она наверняка знает.

Ребята робко приотворили дверь с табличкой «Диспетчер» и остановились у порога. За столом сидела молодая женщина в голубой форме и разговаривала со телефону.

– А вам что? – она положила трубку.

– Мы Ксаныча ищем. Нашего руководителя. Мы из студии кинохроники. Вот… – и Эдька для убедительности показал кинокамеру.

Глаза у женщины округлились. Она побледнела.

– Неужели… неужели он вернулся? – Она так испугалась, будто увидела за дверью привидение. Ребята тоже испугались и оглянулись. Но сзади никого» не было.

– Где он? – вставая и держась за стол, спросила диспетчер. – Где этот, в берете? Я сейчас все-все скажу ему!

– А мы не знаем, – попятился Эдька. – Мы сами его ищем.

Женщина упала на стул и засмеялась счастливым смехом.

– Ох, как вы напугали меня, мальчики! Значит, его нет?

– Нет, – уныло сказал Эдька. – Мы думали, что он до сих пор здесь сидит.

Женщина рассказала, что человек в берете долго сидел в Черском. Ему ужасно не везло: как только он брал билет на какой-нибудь самолет, погода неожиданно портилась, или самолет совершал где-то вынужденную посадку, или вообще рейс отменяли.

Все это ребята узнали от диспетчера и крепко приуныли. Женщина смягчилась.

– А вы, значит, не дождались своего руководителя и отправились за ним? – спросила она.

– Мы прилетели на ледовом разведчике, – сказал Эдька.

Утром Ленька проснулся от того, что скрипнула дверь.

– Выходи, парок, освобождай совок, – бормотал знакомый голос.

И Ленька сразу вспомнил и вчерашнее путешествие по сопкам, и встречу со старателями, и совок с золотом, и прощание с Ник Палычем, который должен был пойти дальше, в горы. Он звал их с собой, но Ленька наотрез отказался, увидев золото. Здесь он хотел снять лучшие кадры своего фильма.

Не открывая глаз, он узнал обладателя надтреснутого голоса – старателя Жмакина. Дома Ленька тоже по утрам никогда не открывал глаза сразу. Сначала он чуть-чуть размыкал веки и сквозь ресницы смотрел, что делается в комнате. Он так натренировался в этом деле, что даже мама не знала точно: спит он или притворяется. И прозвала его Притворяшкой.

Вот и сейчас, едва приоткрыв веки, он увидел у печки Жмакина. Толстая складка на его шее налилась краской, на лысине прыгал солнечный зайчик. Ленька окинул нары взглядом: никого. А где же Светка? И тут он услыхал за спиной ровное дыхание. Ага, ведь их спальные мешки положили рядом, у стенки.

Жмакин повернулся к столу. Издали Ленька не мог различить: то ли руки дрожат у него, то ли он отсеивает на совке примеси. Золотая горка сверкала, переливалась. Жмакин осторожно положил совок на стол, посмотрел в окошко. Ленька удивился, какое у старателя напряженное и злое лицо. Глаза остро поблескивали, движения стали быстрыми и бесшумными.

Жмакин вытащил из-за пояса маленький черный мешочек. Сложенным листком бумаги зачерпнул из совка что-то и высыпал в мешочек. Раз, другой, третий…

И тут Леньку обожгло: ведь Жмакин ворует золото! Он так и вздрогнул. Старатель, видимо, уловил это движение на нарах. Он быстро повернул голову.

Но, как мы уже говорили, даже Ленькиной матери не удавалось определить, спит он или притворяется. Жмакин тоже, видимо, решил, что мальчишка просто пошевелился во сне. Однако моментально спрятал мешочек и на цыпочках стал приближаться к нарам. Губы его сложились трубочкой. И Ленька понял, что его ждет испытание.

Есть верный способ определить: спит человек или притворяется. Достаточно осторожно дунуть ему в лицо. Если человек не спит, ресницы его обязательно дрогнут.

Конечно, Ленькиной маме тоже был известен этот способ. Однако не всегда ей удавалось уличить Притворяшку. Дело в том, что Ленька выработал свой «антиспособ»: до предела, до боли заводил глаза в сторону или вниз, и тогда, напрягаясь, веки его не реагировали на дуновение. Но и антиспособ иногда давал осечку.

Скрипнула половица, слышно хриплое дыхание. Сейчас… сейчас! Ленька изо всех сил свел глаза к переносице. Глубоко в мозгу возникла тупая боль. Жмакин рядом.

И тотчас снова скрипнула половица, стали удаляться тихие шаги. Значит, «спящий» выдержал испытание! Боль начала стихать.

Снова разомкнув веки, Ленька увидел, что Жмакин схватил совок и метнулся к печке.

Открылась дверь, и вошел звеньевой. Он стряхнул: снег с плаща.

– Фу ты, сыплет, как зерно на посевной! Плохо дело, грунт не оттаивает. Ножи скребут мерзлоту. Съем отпариваешь?.

– Ну, – Жмакин с преувеличенной старательностью отдувал примеси. – Есть маленько…

– Точно что маленько! – звеньевой заглянул в совок. – Грамм двести будет, я ожидал больше.

– Откуда быть золотишку, коль пирит повалил!

Леньке хотелось вскочить и крикнуть: «Он вор, он золото украл, я видел!» Но разве кто-нибудь ему поверит?

– А ребятишки спят еще? – шепотом спросил звеньевой и с грохотом уронил что-то. Светка зашевелилась, толкнула Леньку:

– Эй, засоня, вставай!

Тот, словно только что проснулся, стал потягиваться и деланно зевнул. Повернулся к Светке и тоже толкнул ее. Они шутливо завозились. Звеньевой наблюдал за ними.

А Ленька думал: «Это кто еще из нас засоня! Пока ты спала…»

Жмакин настороженно смотрел на них, завязывая контрольный мешок с золотом. Звеньевой опечатал мешочек пломбой.

– Готово! Завтракайте, а мы за новым съемом: пойдем.

В голове Леньки молниеносно созрел план.

– Где кассета с высокочувствительной пленкой? – спросил он Светку.

– Вот, – она достала из чемоданчика сверток в черной бумаге. – На десять минут.

– Хватит. Становись сюда, к столу…

Он лихорадочно зарядил камеру, залез на верхние нары, положил камеру так, что объективы были нацелены на Светку.

– Что такое? – удивилась она.

– Выбираю точку съемки, – прохрипел Ленька. – Можешь не задавать пока вопросов?

– Не могу.

– Потом я тебе все расскажу, а сейчас нет времени, – Ленька забросал камеру телогрейками, оставив снаружи один объектив.

– Скрытая камера? – Светка понизила голос. – Кого снимать будешь?

– Важное дело, – он просунул руку под телогрейку и нажал кнопку. Стрекот камеры был чуть слышен, как песня сверчка. – Теперь все нормально… О, уже идут!

С досады он прикусил губу: Жмакин шел со звеньевым.

– Ты беги им навстречу, – Ленька заметался, – и задержи звеньевого. Только звеньевого!

– Как я его задержу? И зачем?

– Ну, как хочешь, придумай что-нибудь. Сделай, прошу тебя. Светик! – он неожиданно для себя крепко сжал руку девочки. Щеки ее вдруг залил румянец, но он даже не заметил этого – напряженно смотрел в окно.

– Хорошо, – тихо сказала она. – Я пойду.

– Оденься, снег! – он накинул ей на плечи телогрейку. Приник к окошку.

Вот они уже встретились. Два высоких человека наклонились к маленькому. Потом звеньевой начал размахивать руками, а Жмакин стоял-стоял и, повернувшись, побрел к избушке.

Старатель с грохотом поставил на стол съемную кружку. Искоса он взглянул на Леньку, осторожно высыпал содержимое кружки в совок. Горка золота влажно блестела.

«Он должен спросить, должен», – билась в голове настойчивая мысль. И, словно уловив ее, Жмакин поднял голову:

– А чего завтракать не идешь? Проголодался, поди? – он пытался говорить ласково, но голос ржаво скрипел.

– Я сейчас… – Ленька сделал вид, что ищет что-то в чемоданчике. Когда старатель нагнулся и открыл дверцу джурмы, он сунул руку под телогрейку, включил камеру.

Мокрый снег хлестнул в разгоряченное лицо. Двое стояли на том же месте. Длинная фигура всплескивала руками, словно собираясь взлететь. Ленька шмыгнул в домик-столовую.

Светка пришла, когда Ленька, осоловев от горячего чая, приканчивал третью кружку.

– Вот как! – язвительно сказала она. – Меня послал к звеньевому с каким-то дурацким поручением, а сам чай распивает.

Он смутился.

– Я просто не хотел подходить к вам.

Светка села и с аппетитом принялась есть хлеб с маслом.

– Ну давай, рассказывай, зачем скрытую камеру приладил.

Ленька замялся. Рассказать? А вдруг ничего не получится?

– Да понимаешь, я хочу снять секретный способ очистки золота от примесей, – начал плести он. – Говорят, старатели никому его не показывают, скрывают. Вот я и подумал: а может, удастся снять скрытой камерой этот способ?

Светка с сочувствием посмотрела на него и покачала головой.

– Совсем ты помешался на золоте, Ленечка. Не зря Ник Палыч говорил, что у тебя золотая лихорадка.

Чтобы отвести разговор от опасной темы, он спросил:

– А как тебе удалось задержать звеньевого?

Светка самодовольно улыбнулась.

– А очень просто. Я попросила его подробно рассказать, как работают старатели, назвать фамилии лучших. Это, мол, нашей киногруппе для фильма очень нужно.

Позавтракав, они помчались в теплушку. Там уже никого не было: ни звеньевого, ни Жмакина. Ленька с порога бросился к камере и вытащил ее. Она почему-то была теплая, словно лежала на солнце. Одного взгляда на счетчик было достаточно: почти вся пленка отснята.

Но почему почти? Почему не вся? Кто-то остановил камеру?

Для проверки он нажал на кнопку и похолодел: мотор не работал. Кинокамера была сломана.

Вдруг Ленька увидел, что руки у него стали черными.