Текст книги "Загадка острова Раутана"

Автор книги: Евгений Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Знакомство с говорящей собакой

Подняв вверх пухлый указательный палец, Степа Дрововоз по обыкновению разглагольствовал:

– Так подвести киногруппу! Где честность, порядочность, где…

– Какая мы киногруппа? – неприязненно прервал его Эдька. – Беглецы…

– Ну и что? – вскинулся Степа. – Мы беглецы в творческих целях!

Они стояли у гостиницы и вяло спорили. Куда идти, что делать? Странное дело – без кинокамеры они как будто утеряли смысл поездки. На все вокруг они уже привыкли смотреть как бы через глазок видоискателя и прикидывали: стоит это снять или не стоит и как снимать, при каком освещении.

А сейчас они просто приходили в отчаяние. Вокруг столько интересного, а они лишь глазеют, да изредка Степа нацарапает что-то в записной книжке, но при этом лицо у него такое кислое, будто записывает он условия задачки из учебника.

Вдобавок ко всему не появлялся лейтенант Гусятников. Как ушел утром, только его и видели. А без него ребята почувствовали себя вовсе неуютно.

И вскоре они поссорились. Когда Степа принялся нудно рассуждать о товарищеской спайке, взаимовыручке и доверии друг к другу, Эдька оборвал его:

– Что ты в этом понимаешь?

– Грубиян! – крикнул Степа.

Тогда Эдька покраснел, молча повернулся и пошел куда глаза глядят. Он очень не любил, когда его называли разными нехорошими словами. И бывало так, что и в драку лез, не глядя на то, что обидчик сильнее его. Но с Дрововозом он не хотел связываться – все-таки столько дружили!

Не успел он, однако, пройти и двадцати шагов, как сзади опять послышался бас Дрововоза:

– Хам!.

Этого Эдька не мог простить даже Степе!

Он круто развернулся, приготовившись к бою.

Но сзади никого не было!

То есть не было никого из людей, зато была собака. Большая лохматая собака с белым пятном на груди и умными блестящими глазами. А на шее у нее висела сумка, обычная продовольственная сумка, с которой женщины ходят в магазин.

Эдька смотрел на собаку, а собака на него. Потом она открыла пасть и сказала:

– Хам!

Вернее, она сказала «гам», но бас собаки жутко напоминал Степин.

– Чего тебе? – спросил Эдька, хотя это и было глупо: спрашивать собаку.

– Она говорит: дай дорогу.

Эдька поднял глаза и увидел перед собой смуглого мальчишку. Тот широко улыбался. Но главное, что поразило Эдьку, – это поблескивающая в его руках кинокамера «Лада». Эдька настолько опешил при виде ее, что сморозил новую глупость.

– Откуда у тебя кинокамера?

– Из киностудии «Северное сияние», – по-прежнему улыбаясь, ответил тот.

– Какое… – начал было Галкин, но спохватился. – Здесь есть киностудия?

– Есть, – мальчишка опустил кинокамеру, и Эдька увидел, что кожаная петля от ручки захлестнута вокруг кисти, как у заправского оператора. – При школе-интернате.

– Вот здорово! – обрадовался Эдька. – А мы и не знали!

Он тут же засыпал мальчишку вопросами: сколько на студии человек, сколько фильмов снято, кто руководит.

– Фильма мы еще не сняли, – застенчиво ответил мальчишка. – Только снимаем. Называется он «Мы живем у кромки льдов».

– Хорошее название, – важно похвалил Эдька. – Интригующее. Сколько же вас человек?

– Двенадцать… То есть сейчас я один, потому что все остальные разъехались на каникулы. А руководителя у нас нет, все осваиваем по учебникам.

– Молодцы! – сказал Эдька и тут вдали увидел Дрововоза. Мгновенно созрел план. Он схватил мальчишку за руку и потянул за угол. Собака, разлегшаяся было на коробе, пока они разговаривали, поднялась и грозно зарычала на Эдьку. Но мальчишка прикрикнул на нее, и она покорно затрусила за ними.

Все трое спрятались за угол дома. Мимо, пыля ботинками, задумчиво протопал Дрововоз. Лицо у него было страдальческое. Эдька понял, что Степа ищет его, чтобы извиниться. Дрововоз был добрый и не выносил, если на него кто-то обижался.

Но Эдьке было сейчас не до него, он посмотрел на мальчишку и шепотом спросил:

– Тебя как зовут?

– Миша.

– А меня Эдик.

Собака молча стояла рядом.

– Ее зовут Лада, – указал на нее Миша.

– Как кинокамеру? – удивился Эдька.

Миша засмеялся:

– Она родилась, когда колхоз подарил школе-интернату кинокамеру. Нам так понравилось ее название, что и собаке мы дали кличку Лада.

– А почему у нее сумка на шее?

– Она идет в магазин за продуктами.

Стремительно бросился под колеса машины отчаянный «смертник»…

Но шофер был начеку, он нажал педаль тормоза, Леньку и Светку швырнуло к лобовому стеклу. А «смертник» благополучно проскочил перед самыми колесами и, вильнув рыжим хвостиком, исчез в придорожной канаве. Но тотчас встал столбиком и невозмутимо огляделся.

– Хитрее суслика-евражки нет на земле зверя, – проговорил шофер, отпуская педаль тормоза. – Даже лисе не тягаться с ним. Куда-а… А вот единственную слабость имеет: под колеса кидаться с маху. Может быть, храбрость свою испытывает, а?

– Может быть, – засмеялся Ленька. – Или правила уличного движения не изучал.

Голубой бензовоз летел по насыпной тундровой дороге и, почти не сбавляя хода, пересекал мелкие речки со звонким галечным дном. Вода во всех речках была мутная.

– Почему это? – спросила Светка.

– Золото, – коротко бросил шофер.

– Что – золото?

– Золото моют. Тут ведь ни одной речушки не найдешь, где бы не сидела драга, либо гидроэлеватор промывочный, либо колода старателей. Моют золотишко, всю грязь с него смывают. А грязи много! Еще какой-то поэт сказал: «Грамм добыча, а грязи – тонны!»

– В грамм добыча, в год труды, – поправила Светка. – Это Маяковский сказал.

– А хоть бы и Маяковский, – согласился шофер. – Маяковский сказал, а Шастун взял да и пересказал.

– Какой Шастун?

– Я, значит.

Светка покосилась на него. Странный какой-то шофер. Почти на глаза надвинута кепочка-восьмиклинка с пуговкой, глаза хитрые, быстро шарят по дороге, жилистые большие руки цепко держат баранку.

Мимо промелькнул столбик с цифрой «21».

– Зимой тут самая гибель, на этом вот отрезке до самого тридцать третьего километра. Как рявкнет пурга, как возьмет разгул! Груженая машина не идет, порожнюю кувыркает…

Он ловко объехал яму, наполненную водой.

– В прошлом годе, значит, еду по трассе и недалеко от этого места сталкиваюсь лоб в лоб с пургой. Как будто к уху репродуктор приставили и на всю катушку включили. Воет, ревет… своих мыслей не слышно. Ну, съест пуржишка, думаю. Однако на Руси не все караси, есть и ерши. Едем дальше, пробиваемся с ним, значит…

– С кем?

– С бензовозом, значит. А налит он до краев первосортным бензинчиком. Который от спички за три шага вспыхивает. Еду – и вдруг рядом будто кто-то закурил. Дымок я почуял. От того дымка волосы у меня – проволокой!

– Почему? – испуганно спросил Эдька.

– Дымок в бензовозе – это же верная смерть, – ласково пояснил шофер. – Тут сразу выскакивай и дуй без оглядки куда глаза поведут, куда дуть, если в тундре пурга? В момент сосульку соорудит из тебя. К тому же не хотел я друга в беде кинуть, на полную гибель.

– Кого? – Не поняла Светка. – Вы же один ехали?

– Да бензовоз-то мой, объясняю! Немало мы с ним поколесили, подружились. Выручал, от несчастья уносил не раз, безотказный человек, никогда не подводил меня. Мог ли я сподличать?

Ленька открыл было рот, чтобы спросить: какой человек? Но встретившись с укоризненным взглядом Шастуна, поперхнулся. Он ведь бензовоз, машину, называет человеком! Леньку так поразило это, что он на некоторое время онемел.

– Да, да, – кивнул Шастун, – я сразу понял, в чем дело. Загорелась электропроводка. Машину стоп на все тормоза, выскакиваю и – под кабину! Смотрю: горят, синенькими огоньками посверкивают проводишки. Стал рвать их голыми пальцами, рукавицы уже некогда напяливать. Оборвал их начисто и лежу, не могу понять – жив или нет. Может, взорвался бензовоз, а за бурей я не услышал? То ли меня горящим бензинчиком морозит, то ли снежком жжет? Ну наконец разобрался, что все в порядке, заменил провода, и дальше покатили.

– Уф! – выдохнул Ленька, будто он сам только что в сплошную бурю рвал голыми руками горящие провода. – Вы же могли погибнуть!

– Мог, – кивнул Шастун. – Ну, да на Руси не все караси, есть и ерши.

Дорога пошла вверх, мотор надсадно работал. Поворот…

– В облака! – воскликнула Светка. – Дорога ушла в облака.

– Перевал Туманный, – объяснил Шастун, – Здесь всегда на дороге облака валяются.

По лобовому стеклу неслышно хлестнули белые космы. Стекло запотело, покрылось капельками. Заработали дворники.

– А вот и перевал Журавлиный! – объявил шофер. – Быстро заложило его.

Облака клубились вокруг отсыревшей дороги, мох у обочины поседел от влаги. Вскоре в воздухе замерцали снежинки.

– Внизу – лето, вверху – зима, – покрутил головой Ленька.

Но вот дорога спустилась с перевала и прямо стрелой вытянулась к самому горизонту. Яркое солнце брызнуло из-за облаков.

– Вот и в лето въехали, – сказал шофер.

Справа, как зерна, рассыпанные на рыжем ковре тундры, забелели палатки.

– Что там?

– Там? Золотоискатели, – ответил Шастун. – Геологи.

Ленька так и подпрыгнул.

– Ой, остановите! – крикнул он. Шофер удивленно посмотрел на него, но послушно приткнул машину у обочины.

– Нам ведь и нужно золотоискателей! Правда, Свет?

Она кивнула, во все глаза рассматривая лагерь геологов.

– А на прииск, значит, не поедете? – задумчиво спросил шофер.

– Потом… – Ленька выскочил из кабины, прыгнул с дороги на ковер мха и угодил в топкое болото. Он еле выбрался, чавкая ботинками, наполненными водой.

– Тут вода, – сказал Шастун, высунувшись из кабины. – По кочкам норови, где суше…

– Спасибо! – крикнул Ленька и запрыгал с кочки на кочку. За ним, отставая, спешила Светка.

Лейтенант Гусятников как в воду канул. В гостинице он не появлялся уже несколько дней, и Дрововоз впал в отчаяние. Он чувствовал, что Эдька и Василек что-то замышляют, а может, ему только так казалось. Он подозрительно фиксировал их перешептывания, перемигивания. Однажды он даже пытался подслушать под дверью, о чем они говорят, но устыдился раньше, чем что-то услышал. Тогда он твердо решил уехать домой. Кто его упрекнет? Ленька лишил их кинокамеры, а без нее что здесь делать? И все-таки ему было горько. За несколько дней он исходил город вдоль и поперек, побывал в местном краеведческом музее, видел там громадные, как стволы дерева, бивни мамонта и его медно-рыжую шерсть в коробочке, хрустальные друзы с острова Врангеля. Все это можно было так здорово снять на пленку!

В отчаянии стоял Дрововоз на причале и плевал на каждую проплывающую мимо льдину. Он вытащил и пересчитал деньги: на обратный путь не хватит. Пойти на поиски Гусятникова? А что он скажет в милиции? Что они сбежали от Ксаныча, а теперь и шагу не могут ступить без провожатого?

Из облаков с нарастающим гудением вывалился самолет и стал падать на домик штаба ледовой проводки. Степа с интересом смотрел на него: ну и пике!

А у штаба с таким же, если не с большим интересом за самолетом следили три пары глаз: Эдьки, Василька и их нового знакомого – Миши. Василек, почесывая за ушами умницу Ладу, часто оглядывался: не видно ли Дрововоза.

Дело в том, что они уговорили Мишу помочь им сделать съемки здесь, в городе, пользуясь его кинокамерой, а за это, как сказал важно Эдька, «мы научим тебя современным приемам киноискусства». Миша с радостью согласился. Но Эдька, выведенный из себя беспрерывным нытьем Дрововоза, предложил Васильку ничего не говорить Степе: пусть помучается. К тому же они извлекали из его нытья немалую пользу: каждый вечер Дрововоз чуть ли не со слезами на глазах рассказывал, что нового он увидел и как бы он это снял. Раньше Степа не особенно делился с другими своими творческими планами – скуповат был на Обмен опытом, боялся «конкуренции». А теперь кого бояться – камеры все равно нет. И Дрововоз давал волю своему творческому воображению. Эдька и Василек потихоньку мотали все это на ус, и на следующий день многое из того, что бубнил им Дрововоз, шло в съемку, только автор ничего не знал.

Вот и сейчас они стояли у штаба ледовой проводки, и Миша под руководством Галкина снимал зеленый домик с тремя мачтами, над которым сплелось кружево антенн.

– Гудит, – вдруг сказал Василек.

Из штаба вышел пожилой человек в черной блестящей куртке и стал смотреть в небо. Раскосые глаза его чуть щурились.

– Капитан ледовой проводки Елисеев, – толкнул Эдьку локтем Миша.

– Снимай скорее! – задышал тот. Миша застрекотал кинокамерой. Капитан не обращал на них внимания и смотрел в небо.

Серебристый самолет с ярко-красным носом так стремительно спикировал на штаб, что Василек присел от испуга. Но над самым штабом самолет выровнялся. А на гальке перед крыльцом, подскакивая, звонко билась серебряная рыбка.

– Вымпел сбросили, – пояснил Миша. – Там карта ледовой разведки.

И он покраснел. Он краснел каждый раз, когда ребята обращались к нему за разъяснениями, – наверное, от удовольствия, от сознания того, что он такой незаменимый человек. Миша действительно все знал о Чукотке, о Севере.

– Вот это точность! – вырвалось у Эдьки. Капитан Елисеев подобрал вымпел и улыбнулся, услышав его слова.

– Это пилот Цуцаев, – сказал он. – Точно кидает!

– Мы же его знаем! – затараторили наперебой ребята. – Вместе сюда летели.

Капитан еще раз улыбнулся и скрылся в штабе. Вскоре он вышел снова и махнул рукой. Стоявший поодаль «газик» зарычал. Елисеев повернулся к ребятам.

– Едем на аэродром? – спросил он. – Там ваш старый знакомый сел, – он сделал ударение на словах «старый знакомый».

Эдька первым молча рванулся к машине. За ним с топотом мчался Василек.

– Быстрей, быстрей! – замахал из кабины Эдька стоявшему в нерешительности Мише. – Садись, поедем знаменитого полярного летчика снимать. Ну, что же ты?

Миша подошел к машине. Он никогда не лез вперед, и это вызывало уважение. Елисеев ласково подтолкнул его.

И вот по автостраде, ведущей на аэродром, летел, разбрасывая гальку и песок, «газик». Сгрудившись в крытом кузове машины, ребята смотрели, как по сторонам мелькают зелено-рыжие мхи тундры. Василек убивался:

– Эх, Ладу оставили! Что она делать будет?

– Пойдет в интернат, сторожиха накормит ее, – успокоил его Миша. – Да ведь мы ненадолго.

– Все равно – нельзя такую умную собаку оставлять одну. Вдруг она что-нибудь придумает такое… – он неопределенно пошевелил пальцами, и все засмеялись.

Палатка начальника геологического отряда была просторной, с широким дощатым столом, заваленным камнями, которые назывались образцами.

Светке и Леньке нравилось жить в этой палатке – здесь всегда шли интересные разговоры, из которых они узнавали много нового. Спали они в теплых оленьих мешках. Каждый день приходили и уходили люди – усталые, пропахшие тундрой, заляпанные грязью. Они приносили новые образцы. Начальник отряда, звали его все Ник Палыч, хватал каждый камешек так, словно это был золотой слиток, и тогда круглые маленькие глаза его за круглыми очками на буром от загара лице вспыхивали ярким голубым огнем. Разговаривая, он то и дело вскакивал и бегал по палатке, в которой ему было явно тесно, и каждый раз, когда он подбегал к выходу, казалось, что он рванется и побежит прочь, в тундру.

Появление Светки и Леньки нисколько его не удивило. Он писал, наклонившись так, что носом почти касался густо исписанных листков. Перед ним на столе лежали две кучки камней – Ник Палыч брал камешек из одной кучки, быстро, по-птичьи осматривал его и переносил в другую.

– Мы… из киностудии, – робко сказал Ленька, останавливаясь на пороге.

– А-а, рад, рад! – не поднимая головы, приветливо забасил начальник экспедиции. – Проходите, садитесь, я сейчас…

Ребята сели, нерешительно озираясь.

Прошло минут пятнадцать.

– А вы пейте чай, не стесняйтесь, – предложил геолог, обращаясь к очередному камешку. – Вот печенье, сахар, масло…

Он локтем пододвинул к ним закопченный чайник. Светка и Ленька набросились на печенье. Они уже изрядно проголодались.

Потом геолог убежал куда-то, вернулся, схватил книгу и снова убежал.

Пришла женщина с красным распаренным лицом и позвала их в столовую обедать. Столовая представляла собой навес, под которым тянулись грубо сколоченный стол и длинные скамьи. Ребята ели вкусный дымящийся суп и посматривали на суровые горы вдали.

И только вечером начальник экспедиции обратил наконец на них внимание:

– Погодите… вы откуда взялись?

– Мы из киностудии, – оторопел Ленька.

– Так ведь из киностудии были взрослые. Вы их дети?

– Нет, мы ничьи не дети… То есть мы чьи, но не дети киностудии… – Ленька запутался. На выручку пришла Светка:

– А вы нам разрешили остаться!

– Я? Вам? – геолог потер лоб. – Ничего не понимаю. Это вы пришли сегодня утром?

– Мы…

– Тогда вы сильно помолодели за это время, – геолог вдруг рассмеялся. – Заработался. А мне показалось, что это пришли взрослые!

– А мы и так уже почти взрослые! – Светка обиженно оттопырила губы. О, она умела вовремя обидеться так, чтобы собеседник почувствовал себя неловко.

– Ну, ладно, ладно, оставим спорный вопрос, – заторопился геолог. – Из какой же вы киностудии?

– «Пионер».

– А! Тогда все ясно. Будете снимать киножурнал «Хочу все знать». Ну, ладно, снимайте. Я тоже вон хочу все знать, да не получается… Живите.

И ребята стали жить в экспедиции. За несколько дней они отсняли много интересных кадров и теперь упрашивали Ник Палыча, чтобы он отпустил их с кем-нибудь из геологов в маршрут. Ленька добыл маленькую книжечку «Как искать золото» и раз десять прочитал ее от корки до корки. Отдельные места он знал наизусть и шпарил их при каждом удобном случае. Светка заметила, что, когда он рассматривал образцы, глаза его загорелись точно так же, как у Ник Палыча. И еще у него появилась скверная привычка пинать все камни на пути, так что правый ботинок его на мыске разлохматился.

Когда Светка сделала ему замечание, он, оглянувшись по сторонам, зашептал;

– Говорит, один первоклассник в соседнем поселке самородок нашел. С кулак величиной. Шел себе по улице из школы, пнул камешек и зашиб ногу, а камень хоть бы шелохнулся. Присмотрелся он – самородок! Во!

– И ты тоже пинаешь камни, как первоклассник? – сощурилась Светка. Он отвел глаза.

– Всякое бывает…

И вот наступил торжественный день. Ник Палыч ’ объявил:

– Сегодня отправляетесь в маршрут. Вместе со мной. Будем разведывать золотую жилу.

– Золотую… жилу? – Ленька побледнел.

«Зайцы» в воздухе

Над аэродромом стоял туман, Словно невиданные гигантские птицы, сутулые и скучные, нахохлились самолеты. «Газик» проскочил мимо них, проехал под обвисшими лопастями большого вертолета и остановился у самолета с открытым люком и опущенным железным трапом.

Пока Елисеев возился с рулонами карт и какими-то пакетами, Эдька выскочил из машины и стал взбираться по трапу, держа кинокамеру наперевес, как пулемет. За ним, пыхтя, лезли Василек и Миша.

Эдька ступил в самолет и очутился перед чьей-то согнутой кожаной спиной.

– А где… товарищ Цуцаев? – пролепетал он. По пути Эдька все прикидывал, как бы напроситься в полет, ледовую разведку. Слова-то какие: ледовая разведка! Льды разведывать…

Что Цуцаев не возьмет их, было ясно сразу, однако Эдька решил бить на официальность, выступая под флагом киностудии. Занимаясь в кружке Дома пионеров, Эдька не помнил, чтобы взрослые отказали им когда-нибудь в разрешении провести съемку.

– Командир, к тебе, – прохрипела спина, не оборачиваясь.

– А кто там? – грохнул голосище из темного нутра, и Эдька вздрогнул, узнал бас Цуцаева. Тут у него закралось подозрение, что не все получится так гладко, как он задумал.

– Видать, пресса, объёктив на объективе.

– Пресса? Не пускать! Мне лишний вес не нужен.

Но тут спина окончательно разогнулась, и Эдька узнал веселого бортмеханика Торопова.

Тот крепко пожал руки Эдьке, Васильку и Мише, который застенчиво назвал свое имя. Из глубины самолета, как медведь на дыбах, вышел громадный Цуцаев. Его хмурое лицо осветилось улыбкой.

– В гости, проведать? – спросил он.

И тут Эдька, ободренный улыбкой командира, выпалил:

– Нет, мы не в гости. То есть в гости, но… В общем, хотим, товарищ Цуцаев, лететь с вами!

Лицо пилота снова посуровело.

– Вот неугомонная ребятня пошла! Я вон тоже в космос хочу лететь, на Марс, – сказал он строго. – Хватит, ребятки, накатались. Мы не на прогулку.

– Но мы должны снять ледовую разведку для нашего фильма! – с отчаянием убеждал его Эдька. – Очень нужно.

– А в фильмах мы и вовсе не любим сниматься, – нахмурился Цуцаев. – Не артисты… Нет, ребятки, ничего не выйдет.

– Почему? – вырвалось у Василька. – Ведь места у вас много…

– Места много, а горючего мало, – пояснил летчик. – Дело в том, что каждый самолет может взять определенное количество горючего. И на этом горючем летать, скажем, пятнадцать часов. Но если сядет лишний человек, то время в полете будет уже четырнадцать часов. А за этот час мы какую площадь еще можем облететь, знаете?

Тут вмешался бортмеханик.

– Вообще-то они весят тьфу, – сказал он задумчиво, – На три буханки хлеба…

Эдька сразу оживился.

– Правда, правда… Я вот всего десять килограммов вешу. А Василек еще легче!

Цуцаев засмеялся.

– И к тому же кое-какой груз оставим в Черском, – продолжал бортмеханик. Услышав слово «Черский», Эдька и Василек насторожились. Ведь там должен быть Ксаныч!

И может быть, все окончилось бы благополучно, но тут появился Елисеев, нагруженный свертками и рулонами.

– Полетели, командир! – весело сказал он. – Очищай борт от старых знакомых и прочих посторонних.

Он подмигнул ребятам, а Цуцаев сразу же махнул рукой:

– Слезайте, мальцы. Как-нибудь в другой раз полетите.

Вместе с Елисеевым он отправился в нос самолета. А бортмеханик сочувственно похлопал ребят по плечам и, вздохнув, тоже пошел за командиром.

Эдька уныло повернулся к трапу. Он уже сделал шаг, второй, как вдруг взгляд его упал на загородку, где висели непромокаемые плащи и куртки летчиков, лежали сваленные в кучу оранжевые, как апельсины, спасательные жилеты.

Он судорожно оглянулся – никого. Все скрылись в кабине пилотов. Там гудели голоса, видно, собрался весь экипаж.

Эдька приложил палец к губам и потянул Василька и Мишу за собой. Те мгновенно поняли его замысел. Секунда – и они уже замаскировались складками плащей.

Они сидели так несколько минут, сдерживая дыхание, но вдруг Василек жалобно протянул:

– Ой, я лучше выйду! Мне же нельзя лететь! Будет плохо…

– Тебе будет плохо, если ты не замолчишь, – прошипел угрожающе Эдька.

Медленно тянулось время. Где-то лихорадочно стучал мотор: тук-тук-тук! Прислушавшись, Эдька сообразил, что это бьется его собственное сердце. Оно прямо рвалось из груди, и, чтобы сдержать стук, Эдька стиснул зубы.

Явственно послышались голоса, они приближались. Все покрыл могучий бас Цуцаева:

– Маршрут обсудили. Время! Как у нас механическая часть, готова?

– Все в порядке, командир, – это ответил Торопов.

– Тогда вылетаем… Ребятишек отправил?

– Ушли… Уж больно расстроенные они были.

– А ты бы дал по шоколадке из нашего бортового запаса… подсластил пилюлю.

– Ох, черт, не сообразил!

– Вот то-то. Не сообразил, – пилот пробормотал еще что-то невнятное и скомандовал: – Заводи!

Несколько минут еще слышались неясные шумы, стуки, поскрипывания. У Эдьки вдруг нестерпимо зачесалось в носу, захотелось чихнуть. Он сидел, боясь вздохнуть. Где-то вдалеке тонко заныл комар. Зудение сменилось гулом и громом, самолет задрожал. Пол под ногами спрятавшихся «зайцев» качнулся, и они почувствовали, что самолет движется. Его движение все убыстрялось, последовало несколько толчков – один за другим. Потом толчки прекратились, и Эдька увидел, как скорчился Василек. Тут же его обожгла мысль: Василька тошнит! Сейчас он не выдержит, охнет, и их услышат! Эдька стал лихорадочно шарить по карманам в поисках конфеты, чтобы сунуть Васильку в рот, но не нашел. А у Василька, задыхающегося в темноте в душных запахах брезента и резины, спазмы так сдавили горло, что помутилось в голове. С протяжным стоном он вывалился из-за плащей…

В салоне, на расстоянии вытянутой руки, стояли бортмеханик Торопов и капитан ледовой проводки Елисеев. Они удивленно смотрели на Василька.

Это был последний удар для Дрововоза! Исчезли Эдька и Василек! Он дважды прошел город вдоль и поперек, заглянул везде, где могли быть его друзья, – в столовую, интернат. Дворец культуры, музей, книжный магазин, баню – и нигде не обнаружил их.

Придя в гостиницу, он некоторое время сидел, тупо глядя в пол, потом вскрикнул:

– Все! Хватит! Уезжаю! – и стал, озлобленно сопя, собираться.

Тут распахнулась дверь, и вошел лейтенант Гусятников. Он был одет в синий спортивный костюм, теплую куртку, а на голове у него красовался белый мотоциклетный шлем с очками, сдвинутыми на лоб.

– Здорово! – сказал он и сел на стул. – Ну, как вы тут без меня? А?

Дрововоз всхлипнул от радости и тоже сел.

– А где вы были? – слабым голосом спросил он.

– Выполнял задание, – коротко ответил Гусятников. – Остальные гуляют?

– Удрали, – горько сказал Дрововоз и скривился. – Вслед за Ленькой и Светкой поехали… охотники за золотом.

Гусятников нахмурился.

– Это точно или… предположение?

– Конечно точно! – уверенно сказал Степа. – А куда же они еще могли исчезнуть?

– Значит, предположение, – веснушки на носу Гусятникова иронично сморщились. – На чем основано?

– Они каждый день только о золоте и говорили! Я замечал. Вот, например, сегодня они трижды заводили о нем разговор, – Дрововоз полистал блокнот. – Я все записал! Утром Эдька выглянул в окно и сказал: «Солнце золотое». А Василек ответил, что у него настроение золотое. Вот. Тут все, все записано! Думают, я не понимаю их намеки.

Лейтенант Гусятников широко раскрыл глаза, а потом захохотал.

– Уф! – сказал он. – По-моему, золото стало твоей идеей-фикс.

– Какой идеей? – подозрительно спросил Степа.

– Ладно, одевайся, поедем на прииск. Вижу, одного тебя оставлять здесь нельзя. Соберу всех ваших беглецов в сумку и задам им перцу! Будет у них золотое настроение!

Он критически осмотрел куртку Дрововоза и сказал:

– Продует. Заедем в милицию, возьмем полушубок.

Лейтенант положил руку на плечо Степе.

– Вот что, приятель. Пока мы с тобой ездить будем, никому ни слова о том, что я из милиции.

– Почему? – спросил Дрововоз с недоумением.

– Потому что задание, о котором я тебе говорил, еще не выполнено. И мы будем его выполнять. Вместе с тобой. Очень важное задание.

– Я понял, – Степа гулко ударил себя кулаком в грудь. – Можете не беспокоиться: я сохраню тайну.

Через десять минут из города на трассу выскочил зеленый мотоцикл с коляской, который вел человек в белом шлеме.

Как же разбушевался Цуцаев, когда на борту самолета обнаружились «зайцы»! Он топал ногами, и бас его гремел так, словно разразилась гроза. А может быть, так казалось «зайцам», подавленным командирским гневом.

Они стояли перед Цуцаевым, съежившись от страха, а Василек даже посматривал на дверцу, хотя самолет был уже в воздухе. Уж не думал ли он, что безопаснее выпрыгнуть из самолета, чем оставаться вместе с разъяренным Цуцаевым? В конце концов командир ушел в кабину, хлопнув дверцей.

Конечно, Эдька никогда не решился бы спрятаться в ледовом разведчике, особенно после того, как командир разъяснил ему насчет горючего. Но, во-первых, он услышал магическое слово «Черский», а во-вторых, бортмеханик проговорился, что горючего хватит, даже если они возьмут на борт их троих.

К поникшим «зайцам» подошел Торопов и заговорил, косясь на дверь кабины пилотов:

– Ладно, ребятки, не расстраивайтесь. Командир наш хоть и крут, но отходчив. А вас изругал справедливо, не самовольничайте. Раньше с такими, как вы, знаете, что делали? За борт на лету выбрасывали!

При этом он так страшно вращал глазами, что ребята засмеялись. Потом Василек скривился и жалобно сказал:

– А чего он упрекает нас за лишний вес? У него небось вон какой вес, и ничего…

– Правильно. Здесь его зовут самым тяжелым летчиком Арктики. Но командиру в виде исключения разрешается иметь большой вес – уж таким он уродился.

Торопов комично развел руками, и ребята опять засмеялись.

– Ой, мне плохо! – вдруг вскрикнул Василек.

– Что такое? – участливо склонился над ним бортмеханик.

– Набираем высоту… тошнит.

– Что ты! – засмеялся бортмеханик. – Мы уже давно набрали высоту.

– Не может быть! Мы в прошлый раз целых полчаса набирали высоту!

– Хм… Тогда мы на шесть тысяч метров поднимались. А сейчас знаете, на какой высоте летим? Всего в ста метрах от земли. То есть ото льда.

– Так низко?

– А выше что увидишь? Одни облака да туман. Нам нужно море видеть, льды…

Из иллюминаторов открывался широкий обзор. Но все вокруг было затянуто зыбкой белесой пеленой. И только внизу, совсем близко, стремительно мелькали серые торосы, темные разводья, сине-голубые льды.

Туман стал гуще. У иллюминаторов снаружи кипит, завихряясь, вода, вытягивается длинными прозрачными нитями по всему стеклу.

Ребят заинтересовало, что делает капитан ледовой проводки Елисеев. Он сидел рядом со странным иллюминатором – не плоским, а выпуклым, как глаз. Елисеев вкладывал в этот «глаз» свою голову и подолгу смотрел вниз. А потом цветными карандашами раскрашивал лежавшую перед ним карту.

– Скажите, а что делает капитан?

– Составляет карту ледовой обстановки. Потом по карте будут сверять свой путь капитаны судов.

Торопов подошел к Елисееву, что-то сказал ему и поманил ребят.

– Ну вот, – сказал капитан, откладывая в сторону карандаш. – Лед пошел однообразный, десятибалльный, можно пока с вами потолковать, если хотите. Лед, значит, различается по баллам… Десятибалльный – это значит, сплошной, без просветов. Чем реже лед, тем меньше балл. Но не только по баллам различается лед, а и по формации, образованию, возрасту. Вот так, неровным кружком, я обозначаю поля, треугольничками – торосы, ромбиками – обломки полей.

Елисеев объяснил, какой краской раскрашиваются плотные десятибалльные льды, какой слабые, до пяти баллов.

– Это для удобства и быстроты оценки. Посмотришь на карту и видишь – коричневые разводы, значит, тяжелый лед. А тут коридор из коричневой и зеленой краски. Это наш галс – то, где мы пролетели и увидели все, что нарисовано.

– Такой тяжелый лед здесь? – ужаснулся Эдька.

– Загляните сами в блистер. Ну, в иллюминатор то есть.

Василек первым засунул голову в блистер.

– Уй, как здорово все видно! – загудел оттуда его голос. – Даже живот самолета! И хвост, и нос!

– А уши самолета не видно? – хихикнул Миша. – Ты на лед смотри!

Ребята поочередно посмотрели в блистер. Под «животом» самолета, как выразился Василек, тянулись угрюмые торосы.

Отвалившись от блистера, Эдька случайно посмотрел в кабину и почувствовал, как волосы его зашевелились от страха.

Самолет летел низко-низко. В кабине находился один Цуцаев. А впереди стремительно вырастал из тумана громадный гребень. Самолет летел прямо на его ледяные зубы, сверкающие холодным хищным блеском.